ILY (гет)

Мы с Сэмом сидим на крыше астрономической башни, усыпанной снегом, по-январски чистым и белым, как сахар. Ушастая шапка Сэма делает его похожим на маленького ребенка, а не на совершеннолетнего парня, а шарфик скрывает шею и щеки, вплоть до носа, которым Сэм время от времени забавно шмыгает. Я прислушиваюсь и различаю, как Уайт напевает себе что-то под нос.

— All I am,

Is a man,

I want the world,

In my hands.*

— I hate the beach

But I stand in California with my toes in the sand... — Подхватываю я, улыбаясь песне своей любимой группы.

Сэм озорно улыбается в шарфик, это видно по его прищурившимся глазам. через пару секунд мы оба уже воем, фальшивя и дурачась. Мы, не боясь свалиться, размахиваем руками и ногами, а страховочное заклинание надежно держит нас.

— She knows what I think about

And what I think about

One love, two mouths

One love, one house

No shirts, no blouse

Just us, you find out.

Nothing that we don't want to tell you about, no. — Сэм вскакивает, прыжками несется к центру площадки на крыше и тащит меня за собой, приобнимает меня одной рукой, а другой описывает в воздухе круги и рваные линии, захватившись песней.

— Cause it's too cold, for you here,

And now so let me hold both your hands in,

The holes of my sweater. – Горланим мы, надрывая глотки на морозном воздухе, глядя на бескрайний лес, бархатной изумрудной тканью текущий по равнинам и горам Шотландии.

Мы переступаем с ноги на ногу, покачиваясь в такт песне, которая льется прямо из нас. Кошачьи глаза Сэма отражают снежные искры и прозрачное вечернее небо цвета малины и смородины, раскинувшее свой купол над нами. Они и сами чисты и ясны, в них переливается свет, который я так люблю. Он счастлив. Это так здорово, осознавать, что ты — причина радости другого человека, что мою голову наполняет пьянящее чувство, совсем не похожее на похмелье после огневиски. Я пальцами убираю шарф от лица Сэма и прижимаюсь к его губам своими, настолько мягко, насколько я могу. Он закрывает глаза и обнимает меня, а я ерошу волосы, искрящиеся алым и золотым солнечным светом. Сэм улыбается, все еще накрывая мои губы своими, и на его щеках появляются ямочки.

— Я тебя люблю... — Глухо говорит он, легонько отстраняясь и всматриваясь в мое лицо.

— Я тебя тоже. — Я согласно прикрываю глаза и улыбаюсь.

Некоторые люди жалуются на все и всех, обиженные судьбой. Они не видят в жизни ничего хорошего, к ним не могут пробиться даже слабые тонкие лучики солнечного тепла. Я же живу в этом свету, который касается моих пальцев, губ, ресниц, греет и шепчет слова, такие же теплые, как и он сам.

И я знаю, как зовут мой собственный свет.

* * *

Сэм

В словах есть лекарство и яд. Главное правильно смешать и преподнести. От этого зависит то, умрешь ли ты, отравленный чужой речью, или исцелишься от рубцов прошлых ядовитых волн.

Яд проникает в меня, пуская свои противные корни поближе к сердцу и легким, и я изо всех сил стараюсь не подпускать их туда.

"Думаю, тебе интересно будет узнать, что вчера днем Лили Холмс находилась в объятиях Мэтта Бернса, пока они самозабвенно целовались.

Твоя слизеринка."

Закопать бы таких слизеринцев, которые клевещут на людей. Это явно не почерк Мэтта, его закорючки я знаю с одиннадцати лет, но кто же тогда написал эту ерунду?

Слова, написанные на плотном пергаменте, въедаются мне в душу, и мне противно от самого себя. Как я мог позволить кому-то посеять сомнения в моей Лили?

В Выручай-комнате пахнет дождем и землей. Огромное поле, усыпанное ярко-синими пятнышками васильков, простирается далеко-далеко, уходя за горизонт. Комната, конечно, не таких размеров, но эта способность делать иллюзию большого пространства меня поражает.

Солнце садится, окрашивая небо в мистические насыщенные цвета. Темно-синий и пурпурный соседствуют я ярко-оранжевым и золотым. На поле ложится густая тьма, скрывающая очертания лица Лили. Она держит меня за руку, присев прямо на сухую траву. Под ее ботинками смялось несколько васильков.

— Почему они?

— Что? – Лили поднимает на меня глаза, чуть поблескивающие. Свет исходит от огненной полоски на горизонте, единственной светлой вещи.

— Васильки. Когда мы пришли сюда в прошлый раз, тоже были они. Что в них особенного? – Я неосознанно верчу в пальцах цветок на тоненьком стебле.

— О, они чудесны, не правда ли? Папа всегда дарил мне букетики васильков. Родители уезжали в лес за травами. Мама любила собирать их, высушивать и заваривать восхитительный чай. Они приехали с букетиком для меня, а я, обрадованная, поставила их в вазочку. Они не вяли месяц. Я это только сейчас понимать начала. Тогда же мама просто говорила мне, что по ночам приходит добрый волшебник, который взмахом волшебной палочки дарит цветам свежесть и цвет. Я любила эти истории про волшебника, странствующего по Шотландии, чтобы помочь невинным. Слушала их на ночь, а в мыслях отпечатывался высокий сильный мужчина в мантии. Папа.

Я слушаю о прошлом Лили, затаив дыхание. Кажется, я притрагиваюсь к чему-то, что Лили старательно прячет. Ее прошлое. Что с ним?

Я кладу цветок в карман, а когда достаю руку, из него выпадает записка, сложенная вчетверо. Маленький клочок бумаги, сложенный вчетверо, имеющий странную связь со мной. Он как будто знает, чего я боюсь.

— Ты не против? – Лили осторожно приподнимает записку. Внутри меня все схватывается и замирает. Я просто сижу, тупо уставившись на Лили. Она разворачивает плотный листик пергамента и шепчет: «Люмос». На кончике ее палочки загорается светлячок.

Скажи мне.

Скажи мне, что это неправда.

Скажи мне это!

Я вижу, как бледнеет Лили. Дрожь пальцев заметна даже в сумерках. Я шумно втягиваю воздух носом, стараясь успокоить неровное, сбитое дыхание.

— Лили? Это?..

Лили закрывает глаза. «Нокс».

Нет.

Не-е-ет.

Не может такого быть.

— Как ты могла, Лили? – Мой нос подергивается, будто я собираюсь чихнуть. Но я просто зол.

— Я расскажу тебе, что случилось. Ты не знаешь…

— Да все я знаю, Лили! – Я обреченно взмахиваю руками. – Комично, правда? Девушка использовала парня и выбросила его, получив свое. Как смешно!

— Нет же, Сэм, послушай… — Лили пытается взять меня за руку, но я сжимаю свою ладонь в кулак и прячу в карман байки. Я не понаслышке знаю, как это страшно, когда к тебе не хотят больше прикасаться. Я бы чувствовал себя виноватым, будь это так. Но нет. Мне и сейчас хочется целовать ее, греть ее холодные руки о мою шею, не оставлять никакого расстояния между нами, я рвусь к этому, как мотылек рвется к свету, но я бьюсь о горячее стекло фонаря. Мэтт. Как я могу дотрагиваться до нее и знать, что он своими губами касался ее губ, которые, черт возьми, только мои?! Даже сейчас от одной мысли об этом меня передергивает.

— Ты все уже сказала. – Я резко отворачиваюсь, чтобы Лили не увидела моего перекосившегося лица, и ухожу, захлопнув дверь Выручай-комнаты. Я знаю, что скоро отбой, и, если девушку застанут в коридоре Хогвартса, ей несдобровать, но злая решимость гонит меня вперед, подальше от этого места.

* * *

Лили

Первые минуты я не чувствую ничего. Непонятная сонливость склоняет мою голову к василькам, которые словно шепчут: "Приляг, отдохни, забудь". И я ложусь. Сэм потом. Сначала я должна успокоить мысли. Сон берет меня в желанные объятья, сухая трава становится похожа на прохладный гладкий шелк, ярко-синие цветы щекочут лицо. На секунду мне кажется, что это спасительные объятья Сэма, пахнущие листьями и морем. А через мгновение я засыпаю.

* * *

Пробуждение больше похоже на выдергивание. Опять сухая трава колет щеки. Я не помню, как покинула поле, как шла. Я "просыпаюсь" только из-за какого-то странного чувства. Оглядываюсь, испугавшись. Я заблудилась. Я понятия не имею, где нахожусь. Вокруг лишь многочисленные лестницы и проходы.

Беспорядочно метаюсь, стараясь выйти в знакомый коридор, но гобелены и портреты на стенах недружелюбно косятся на свет палочки и ропщут. Гул их картонных голосов опустошает меня. Я опускаю палочку и пячусь, прошептав "Нокс". Закрываю глаза и мотаю головой. Мне вдруг становится очень страшно. Чувство тоски одолевает меня, стены как будто сжимаются. Я в ужасе слепо гляжу в темноту и оступаюсь. Сердце замирает, когда нога не находит опору, и я падаю, вскрикнув. А дальше ничего.

Одно сплошное 'ничего'.

* * *

Я погружаюсь в темноту. Не чувствую ни рук, ни ног. Невесомость превращает мое тело в дым. Я — это призрачные завитки, вьющиеся в невидимом воздухе, дыхание, мысли, желания. Я ничто, и я — все.

Боль пронзает руки, ноги и шею, вмиг обретшие себя. Я не могу открыть глаза, они словно заклеены этим противным пластырем, который практически невозможно оторвать от кожи. Я метаюсь, но руки ощущают преграду. Я как будто в саркофаге, подогнанном под меня. Стараюсь вдохнуть. Ничего не выходит. Я кричу изо всех сил, остатки кислорода, замурованные во мне, вырываются с этим воплем, и меня выкидывает наружу. Я озираюсь, бешено дыша, наслаждаясь воздухом. Как тогда, когда я очнулась после Игр. Сейчас я замечаю холодные оттенки окружающего мира. Как во время того полуторамесячного сумасшествия, когда я потеряла Сэма и увяла, утонув в тоске. Неужели, снова?..

Наконец, я обращаю внимание на помещение, в котором нахожусь. Больничное крыло. Нехорошо.

Сгорбленная фигура у больничной койки напоминает кучу скомканной одежды. Но вот поднимается голова с взъерошенными волосами. Бездонные в своей печали зеленые глаза глядят сквозь меня, будто не замечая. Потом они устремляются на фигуру, наполовину замотанную в бинты, растянувшуюся на белой больничной простыне. Я слежу за взглядом Сэма и ахаю, но из моих губ не вырывается ни звука.

По подушке разметались тусклые русые, отливающие рыжим волосы.

Это я.

Бутылочка Костероста стоит на прикроватной тумбочке. Пустая. Зелье делает свое дело. Но по виду Сэма не скажешь, что все хорошо. Он измучен и бледен. Под его глазами темные круги.

— Прости меня. Это я во всем виноват. — Склоняет голову Сэм. Его тонкие пальцы судорожно сжимают простыню.

Я сажусь рядом с Сэмом. Я не ощущаема, но я провожу пальцами по лбу парня, убирая челку, которая лезет ему в глаза. Он чуть вздрагивает. Я не оставлю тебя одного. Не сейчас.

За все время, что я провела рядом с Сэмом, который глядел на мое искалеченное тело, я многое узнала. Позвоночник, нога и руки в двух местах сломаны. Серьезное повреждение головы. Я упала с большой высоты, действительно большой. Оступилась на лестнице. Теперь вся надежда на Костерост. Иначе я больше не смогу ходить.

Сэм приходит каждый час, чуть ли не ночуя у моей постели. Мадам Помфри глядит на нас, многострадальную пару, вечно попадающую в Больничное крыло, и на ее глаза наворачиваются слезы. Все так плохо?..

Перри и Олив приходят пости так же часто, как и Сэм. Они держат меня за руку. И просят вернуться.

Дин умеет грустить. Под его глазами пролегли тени. Он включает мне мою любимую музыку. Проигрыватель стоит на прикроватной тумбочке. Мадам Помфри говорит, это поддерживает связь между мной и остальными. Она догадывается, что я где-то здесь, гляжу на них?

Кроме друзей ко мне приходят и рейвенкловцы. Чак держал за руку Перри. Это был второй день после моего падения в забвение. Я опять что-то упустила в жизни друзей.

Гриффиндорцы, Лили и Джеймс Поттеры, тоже приходят ко мне иногда. У меня за ширмой, в самом углу Больничного крыла, бывает много гостей.

Сэм ставит в вазу васильки. Много васильков, ярко-синих, как глаза моего отца. Он срывает их на нашем поле, а потом накладывает на них то самое заклинание, чтобы они долго не вяли. Черты Уайта ожесточились, хотя я вижу, он просто разбит. Скулы, кажутся такими острыми, если проведешь по ним пальцем — порежешься. Глаза, тусклые, безжизненно зеленые, вглядываются в меня. Я вижу в них отражение изломанных под неправильным углом рук и ног своего тела, лежащего под лестницей. Мои кости уже давно срослись благодаря зелью. Но в сознание я так и не вернулась.

Меня с моим телом связывает нить. Она ведет из центра живота, из моего тела, лежащего на кровати. Она невидима, но, когда я отошла слишком далеко от себя же самой, она слабо засветилась золотым, а меня пронзила боль. Я — душа. Всего лишь душа.

Я слышала один разговор между МакГонагалл и Мадам Помфри. Директор навещала меня. Неужто, я так важна?

— Почему было не отправить девочку в Мунго? Ей бы помогли выкарабкаться. Теперь же шансов очень мало. — Главная медсестра Хогвартса печально глядит на меня. Во мне поддерживают жизнь с помощью каких-то многочисленных заклинаний. Ждут, пока я очнусь. Если такое вообще произойдет.

— Все обернулось серьезней, чем мы думали. Да и в больнице было опасно. — Сморщенное лицо немолодой женщины лишь чуть напоминает ту МакГонагалл, которую мы знаем. Эта МакГонагалл много переживает за учеников и не имеет возможности ни с кем поделиться. Каждая беда морщинкой прорезается на ее лице.

— Опасно? В Мунго? — Мадам Помфри недоверчиво глядит на директора. Безопасность волшебного госпиталя не дает ей усомниться в себе.

— Марк писал мне, что дело приняло плохой оборот. Охота за последними Холмсами, невиданное дело. Многие даже не подозревают, что происходит.

— Марк Холмс? Дядя девочки?

Я замираю, вслушиваясь в каждое слово. Даже подхожу поближе к МакГонагалл, стоя наравне с мадам Помфри.

— Да. Доставка писем Холмсов всегда удивляла меня, но в такое время оказалась очень кстати. Никто не сможет перехватить письмо. Надо сказать, я волнуюсь за Себастьяна и Розу. Им сложно будет справится. Остается только надеяться.

Мои родители в опасности? Дядя пишет письма директору? На Холмсов ведется охота? Что вообще происходит?

— Мы должны помочь ей. Она может действительно остаться одна, как все думали до этого.

Директор уходит. Хорошо, что она не увидела Сэма, который все это время стоял под дверью. Зато его видела я. Он бледен. Обеспокоен. Разбит. Почему во всех этих видениях с нами что-то случается? Я потеряла Сэма в один миг. Он мучается, наблюдая за тем, как умираю я.

* * *

Вечерняя мгла поглощает почти весь неяркий свет, идущий от огонька свечи. Он бликами ложится мне на лицо. Ко мне уже пришли Дин, Олив и Перри. В моем скучном замкнутом мирке, теперь заключающемся в четырех стенах небольшого помещения, дорога каждая живая душа. Даже если я закрою уши, я слышу то, с чем обращаются ко мне, лежащей на кровати. Вы не туда говорите. Вот она, настоящая я, мыслящая и любящая вас, лежу в другом конце крыла на пустой застеленной постели. Мне не требуется ни воздуха, ни воды, ни отдыха. Но так я чувствую себя ближе к остальным, как и говорила мадам Помфри. Я просто не могу видеть их лица, искаженные болью. Они говорят мне о том, как прошел их день, как если бы я была в себе. Буквально.

Пустота помещения давит на меня. Нет никого. Мадам Помфри заполняет бумаги у себя в отдельном кабинете. Даже больных нет. Да и я бы не смогла с ними поговорить. А я пробовала. Я иногда комментирую слова присутствующих, словно участвуя в разговоре, где я — самый непопулярный и незаметный человек в мире. Сэм как будто чувствует меня. В прошлый свой приход, пару часов назад, он ничего не говорил. Даже не сидел, просто наблюдая за мной, словно ожидая, что я открою глаза, как тогда, после происшествия в Выручай-комнате. Он просто бухнулся на колени и уткнулся лицом в мой живот, скрывающийся под слоем толстого одеяла. Я мечтала быть на месте той Лили, которая может ощущать прикосновения Сэма, пронизанные отчаянием. Поэтому я просто обхватила его руками, упав на колени рядом. Сэм вздрогнул. Я это точно почувствовала.

Когда ребята уходят, я остаюсь лежать на дальней койке, уставившись вперед себя. Сколько я так сидела? Неизвестно. Но меня выводит из этого состояния один странный звук. Дверь открывается. И на пороге появляется Мэтт.

Я внимательно слежу за тем, как он осторожно и бесшумно подходит к моей кровати. Смотрит на меня. Тяжело дышит. Как будто каждый вздох приносит ему боль. И тихо сползает вниз, держась за деревянный каркас койки.

— Вернись, прошу… — Мэтт склоняет свою голову ко мне. Я подхожу ближе и сажусь напротив него, стараясь заглянуть в глаза. Когда он поднимает их, я вижу, что они блестят от влаги, сбегающей по щекам парня. Что же с тобой произошло, Мэтт? Ты, вечно холодный, отстраненный, внешне бесчувственный? Почему ты оттаял? Теперь ты можешь умереть от боли, которую тебе будут причинять все, кому не лень.

— Вернись, хотя бы ради него! Ты должна. Он этого не вынесет…

Я и сама знаю, какая это дикая боль. Закрываю глаза и мотаю головой. Уйти. Уйти отсюда. К нему.

Забывшись, встаю и бегу по направлению к двери. Чувствую, как меня что-то дергает за живот и останавливаюсь, приложив руки к источнику боли. Обрывок золотой нити тает в воздухе. Я слышу крик Мэтта: «Лили?.. Лили!!!» и мои глаза закатываются, уловив Мэтта, бегущего за мадам Помфри. Я закрываю глаза. И сама таю, душа, причинившая слишком много страданий другим.

The Neighbourhood – Sweater Weather