Пыль (гет)

Декабрь 1934 г.

Настя

В траурной рамке — лицо Кирова. Мысль о его смерти казалась несовместимой с таким спокойным, открытым и ясным лицом. Горе было поистине всеобщим. Отец уехал на его похороны в Москву, и я отчетливо представляла его, листая скорбные газетные листы, в этой неиссякаемой человеческой реке, медленно и скорбно текущая к Дому Союзов. По радио постоянно передавали слова любви и горя. Слушая голоса этих людей, мне казалось, что они могли в эти дни говорить и думать только об одном…

О смерти Кирова говорили практически все, но произошло и другое, не менее страшное, горе. Ира Аметистова потеряла отца. Мы с Машей и Алексом изо всех сил старались поддержать подругу, отвлечь от грустных мыслей, не оставлять ее одну. На Ире, всегда живой и яркой Ире, несколько дней практически не было лица, она часто плакала, практически ни с кем не разговаривала. Мне было очень жалко что могу помочь только словами, что же тут сделать, но мы пытались вернуть Иру в прежнюю жизнь, хоть немножко ей помочь, хоть немножко поддержать. В итоге, когда Ира отошла от горя, она была очень благодарна за нашу поддержку, а мы были счастливы увидеть, что ей наконец стало лучше.

* * *

Наш актовый зал, в котором проходили уроки пения, был довольно красивым. Паркетный пол янтарно-песочного цвета, натёртый до ослепительного блеска. Огромные окна тянулись сплошным рядом по одну и другую стороны зала, друг против друга, позволяя проникать солнечным лучам, сливаться вместе. Мы сидели на мягких откидных стульях с красными бархатными сидениями, так удобно и хорошо! Была, конечно, и просторная сцена с бархатным роскошным занавесом золотистого цвета и прямо по середине сцены возвышался блестящий рояль. Играть на нем, правда, умела только Ира. Зато мальчишки, особенно Женька, не раз залезали на него, когда были в первом классе.

Наконец прозвенел звонок и вошла Елизавета Александровна в белой блузке и синей юбке. Белые каблуки звонко стучали по полу. Наша учительница отличалась весёлым нравом, ее можно было бы принять за студентку если бы не морщинки под синими глазами.

— Здравствуйте, садитесь, — звонко объявила она, поправив платиновые кудри до плеч. — Сегодня нам предстоит приступить к очень важной песне. Гимн Коминтерна.

Я посмотрела на Иру и Машу. Их лица неожиданно приобрели торжественное выражение. Женька что-то шепнул Алексу, но тот махнул головой: не сейчас, мол.

— Да, — кивнула Елизавета Александровна. — Именно так, — она держала несколько бумаг. Видимо это тексты, так и оказалось. Первым делом я тут же осмотрела слова:

Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!

На битву шагайте, шагайте, шагайте!

Проверьте прицел, заряжайте ружьё!

На бой пролетарий, за дело своё!

На бой пролетарий, за дело своё!

Огонь ленинизма наш путь освещает,

На штурм капитала весь мир поднимает!

Два класса столкнулись в последнем бою;

«Наш лозунг — Всемирный Советский Союз!»

Мне вспомнилась картинка немецкого завода, которую мы когда-то вырезали из «Правды» для стенгазеты. Там были нарисованы рабочие, укладывавшие огромные шины для грузовиков. Кажется, это было еще до того, как в власти пришел Гитлер. И да, это было перед Первомаем. Тогда мы так сильно верили, что скоро немецкие рабочие возьмут власть, и в Германии все будет как у нас. А вот теперь мы поем, хотя «Рот Фронт» уже запрещен. Я посмотрела на наш класс. Неужели мы — их последняя надежда?

Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных,

Вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах,

Не страшен нам белый фашистский террор,

«Все страны охватит восстанья костёр!»

На зов Коминтерна стальными рядами

Под знамя Советов, под красное знамя.

Мы красного фронта отряд боевой,

И мы не отступим с пути своего!

И мы не отступим с пути своего!

Воинственный настрой, почему-то мне сразу представились Ира и Алекс. Мне кажется, этот гимн прекрасно подошел бы им, очень гармоничен их характеру. Все мы всегда верили в нашу страну, мы верили, что обязательно победим, если начнется война, но Ира и Леша были теми, кто заряжал нас, поддерживал в нас эту веру. Я вспомнила, как Алекс предлагал нам сдавать деньги на мороженое в помощь китайским коммунистам, помнила его лекции на политинформации, ему всегда хотелось верить, а Ира хоть и графиня, но революции верна. Мне нравилась уверенность автора гимна и его патриотизм, но если представить… Неужели и в самом деле войны никак не избежать и с нами случится то, что в гимне? Судя по словам Алекса это так, но всей душой хотелось, чтобы этот кошмар исчез. Однако если война и наступит то мы все будем готовы защитить свою Родину.

Елизавета Александровна сначала спела сама, играя на рояле. Мы внимательно слушали, стараясь запомнить интонацию. Юля и Вика сначала переговаривались, но учительница шикнула на них и девчонкам пришлось замолчать.

Потом мы начали петь одновременно с ней и музыкой. Сначала выходило не совсем ровно, не всегда попадали в темп, но мы старались как можно лучше.

— Молодцы, вполне неплохо получается, — искренне подбадривала нас учительница. — Туманову слушайте.

Лена улыбнулась, опустив длинные пушистые ресницы, а Ира тихо фыркнула. Несмотря на неприязнь, Ире пришлось бы признать, что пела Лена действительно отлично: в конце концов занималась в музыкальной школе. Зато Ира умела хорошо играть на рояле, чего не могли остальные.

Елизавета Александровна объясняла нам ошибки, после чего мы пробовали снова и выходило уже лучше. Я видела, как старался Незнам, не обладающий особым талантом в пении. Он, казалось, обдумывал каждый куплет, а второй проговаривал с особой точностью и старательностью. Я слышала мелодичный голос Иры, слышала других ребят, все мы пытались.

— Я всегда очень любила петь — не планирую быть профессионалом и заниматься этим серьезно, но мне нравилось.

В итоге меня даже похвалили, так приятно и тепло становится.

— Молодцы!

Мы были, конечно, очень рады почувствовать себя молодцами, вот ведь как!

Урок закончился. Незнам застегнул портфель, который почему-то оставался открытым. Алекс осмотрелся, пытаясь нагнать Влада. Женька достал какую-то книгу про Средние века, и вдруг спросил Алекса:

— Француз… А ты хотел бы быть рыцарем?

Я краем уха слышала их разговор.

— Рыцарем? — замялся Леша.

— Ну да. Старинным. Который на коне и в железном костюме.

— Нет… — Подумав, махнул головой Алекс. — Не хотел бы. Я хотел бы быть современным — в кожанке и буденовке! Как один человек…

— Это кто? — Женька задумался.

— Дзержинский, — тихо отрезал Алекс. После смерти Кирова в нем появилась какая-то тихая твердость, какой не было прежде.

Рыцарь… Алекс не хотел, но представила себе Лёшу в доспехах и на коне, а Ира — прекрасная принцесса. Мне казалось Алекс наоборот будет согласен, но я ошибалась. Он и правда несколько изменился после смерти Кирова — похоже это очень сильно его задело, сильнее чем остальных. Дзержинский, Дзержинский…первый председатель ВЧК в революцию, глава Чекистов — известный и уважаемый человек, не удивительно, что Алекс хочет быть похожим на него.

К Леше с Женькой подошёл Влад, и они начали свой бесконечный спор. Как всегда — про мир и Германию.

— Что-то немецкие коммунисты совсем молчат, — вздохнул Влад. — Как их не слышно…

— Скажут ещё своё слово! — доказывал Алекс. — Вспомни, год назад Димитров тряс как грушу фашистское государство.

— Но никто и не восстал, — заключил Влад.

А ведь правда ещё не восстали! Неужели перешли на сторону Гитлера? Но не все ведь до одного, это невозможно! Я надеялась что все-таки объявятся…

— Сомневаешься в немецких коммунистах? — повернулся Лёша. — Зря! Вспомни Либкнехта и Розу Люксембург, вспомни «Спартак», вспомни Маркса и Энгельса. Германия — родина Маркса! — горячился он.

— Что-то пока там не видно Маркса… — фыркнул Влад. — Одни Гитлеры, да напыщенная военщина…

— Это не немецкий народ! — Встпыхл Леша. —

— Спокойнее, комиссар, — вдруг весело вставил Женька. — Да, ещё не слышно, но вдруг объявятся спустя время? — Кажется, Женька был одним из немногих, кто умел успокоить Лешу: он никогда не обижался на «Стрелу», а весело и по-детски сам начинал смеяться.

Пение оказалось последним уроком и я направилась домой. Повсюду лежал мокрый водянистый снег, казавшийся очень мягким — деревья будто обсыпаны снежной кашей, которую так и хотелось скушать. Всегда любила зиму с ее метелями, с ее очарованием и таинственностью, любила это белое безмолвие и порхающие снежные хлопья, прекрасные снежинки. Я уже практически вышла за территорию школы, как вдруг послышалось:

— Настя!

Я аж вздрогнула от неожиданности.

— Незнам, зачем так пугать?

— Хотел посоветоваться с тобой.

Посоветоваться… Интересно. Я всегда готова была помочь любому человеку, но просьба Сережи оказалась неожиданной. Он выбрал именно меня, хотя мы особо не общались — он дружил с Алексом и Ирой, но почему бы и нет? Я согласна его выслушать и помочь чем смогу и кивнула. Мы с Незнамом сели на скамейку. Оказалось, что отец требует, чтобы сын шел работать на завод, а сам Сережа не хотел.

— Может ты попробуешь поговорить с отцом? Поискать какие-то другие варианты? Например, продавцом или официантом или ещё что-то. Там ведь работа в три смены, когда тебе отдыхать и видеться с друзьями? Поговори с отцом, он должен тебя понять. Хотя возможно режим будет мягче так как ты несовершеннолетний.

— Не знаю, получится ли, — вздохнул Незнам.

Столько искренней грусти было в его словах, столько печали. Конечно, это ведь огромная нагрузка, у него практически не будет времени на отдых, на общение с друзьями, а ведь с тем же Алексом они еще с детства были не разлей вода. Неужели его отец действительно настолько несговорчив? И сам-то он работает? Зачем отрывать несовершеннолетнего от образования?

— Может, попробуем вместе? — предложила я. — Вдруг получится?

Незнам кивнул. Что-то здесь было не так… Выходит, у отца сложный характер? Но и мы с Незнамом люди далеко не конфликтные, смогу найти общий язык.

— Ты только отцу о евреях не говори! Жидов он ненавидит!

— Я и не думала. А за что так?

Незнам махнул рукой:

— У него дремучая ненависть к жидикам, охотнорядская! С того времени осталось.

Мы вошли в квартиру Сережи. Эта самая квартира казалась очень бедной и пустой: обувь стояла в беспорядке на полу, лампа казалась очень старой и уже не работала, обои уже давно потеряли красоту, в некоторых местах сильно ободраны.

— Чего стоишь в коридоре? — раздался низкий грубый голос. Это, видимо, отец.

— Здравствуйте, — вежливо проговорила я. — Меня зовут Настя, я одноклассница Сережи. Могу ли я посоветоваться с вами? Это очень важно и касается вашего сына.

— Бл*, советчики… Что его там…касается? — голос казался пьяным.

Сережа нахмурился и покраснел. Из кухни вышел среднего роста черноволосый мужчина с карими глазами, в белой футболке и серых старых брюках. В воздухе от него веяло сигаретами и алкоголем, прямые волосы, казалось, уже очень давно не знали шампуня, а под правым глазом огромный фингал. Мужчина смерил нас колючим взглядом. — Ну, какой совет-то? Шла бы отсюда н…ен.

— Настя, иди, — тихо проговорил Незнам, опустивший голову. Он казался совсем расстроенным.

Из другой комнаты послышался громкий плач. Видимо маленькая девочка, сестрёнка Сережи.

— Епт, опять Катька ревёт, — пробормотал отец семейства.

Мужчина, казалось, не мог держаться на ногах. Видимо, напился в стельку. Я незаметно провела рукой по плечу одноклассника, показывая, что я его понимаю и поддерживаю.

-Не по русски говорю? Не жидовка ли?

— Нет, русская.

Пришлось уходить. Говорить с этим человеком в таком состоянии не имело никакого смысла. Идя домой, я никак не могла выпустить это из памяти. Бедный, бедный Сережа — я представляла как ему трудно с таким отцом. Если человек так напьется и через слово ругается матом, то непонятно, что еще от него ожидать кроме слов, вдруг он и бьет своего сына? Я ахнула. Как же так можно? Квартира казалась очень бедной и неухоженной — почему же отец не может взять себя в руки и найти работу, зачем гнать туда ребенка, отрывая от друзей и образования? И откуда такой синяк? Не дерется ли еще? У него ведь двое детей, Катюша совсем ещё маленькая — и он позволяет себе столь ужасное, безответственное поведение?! Ну и ну! А семье страдать, с таким то отцом и мужем!

А ведь рабочий класс, ради которого мы строим государство. Хотелось провалиться сквозь землю. Ведь мы, будущие коммунисты, искренне верили в рабочих и крестьян, мы готовы создавать для них лучшие условия — почему же они становятся алкоголиками и бездельниками, чего не хватает, зачем же так? Я вспомнила искреннюю веру Леши в наше государство, мне казалось, что рабочие это в основном достойные люди, готовые к труду и помощи, но после Сережиного отца… Я надеялась, что не все представители рабочего класса такие же как он, не должно этого быть, никак не должно.

Выходя от Незнамовых я заметила тиски в квартире. Выходит, делает стулья или табуретки. Отец все же берется за голову или это сыну приходится работать чтобы хоть как-то заработать, помочь семье?

* * *

Я пришла домой, все еще потрясенная визитом к Незнаму. Из комнаты доносились слова родителей.

— Зворыкин арестован по делу Кирова, — сказал отец.

— Зворыкин? — удивилась мама — Он же голосовал против Зиновьева!

Надо же, как странно! Зворыкин! Раз уж он за Кирова то зачем же устранять его? Для каких целей? Хм…

— Настя, проходи быстрее, у тебя тут гости! — раздался звонкий голос мамы.

Гости? Какие гости? Я всегда была рада гостям, но на данный момент никого не приглашала. Что же, почему бы и нет? Я быстро разулась, повесила куртку и зашла в кухню.

— Привет, — помахала мне Маша. — Сюрприз!

Моя подруга была не одна, а с братом. Я весело поздоровалась с ними обоими и поспешила достать конфеты, налить горячего чаю. Вот ведь что за гости! Замечательно, отлично!

— Спасибо вам огромное от всей души что пришли, — улыбнулась я, когда мы уже наслаждались чаепитием. — Настолько приятно и.неожиданно.

— А мы это любим, правда? — Маша бросила на Сергея лукавый взгляд.

— Правда, правда, — мягко отозвался он. — Соседскую Алёну сразил недавно, позвонил ей на следующий же день после знакомства.

— А она? — мне казалось эта Алена была рада, но шокирована, ведь прошло так мало времени!

— Аленка говорит: Привет! Причем важно заявила, будто ждала прямо! — сказала Маша. Вот ведь чертовщина, не угадала!

Мы трепались о всякой чепухе, разговаривали и веселились, но легкая улыбка Серго казалась мне немного натянутой. Будто он размышлял о чем-то своем, причем о чем-то грустном и весьма важном. Маша, казалось, тоже почувствовала это, так как нахмурила тонкие брови.

— Идите прогуляйтесь, хорошая погода! — вывел меня из размышлений голос мамы.

Сказочная красота зимы притягивала к себе, будто призывая полюбоваться, но нам было не до этого.

— Что случилось? Сам не свой! — в звонком голосе Маши ясно слышалась тревога. Сергей смерил нас обоих задумчивым взглядом и тихо, но уверенно заявил: Грядут трудные времена из-за убийства Кирова.

— А что тут удивительного? — спросила Маша. Снег, укутавший коней на Аничковом мосту, сиял нестерпимо.

— А вот смотри, — понизил голос Сергей. — «Убийца, подосланный врагами рабочего класса» — и тут же «личность стрелявшего выясняется». Так выясняется или уже известно, что он подослан врагами рабочего класса? Странно даже как-то…

— Ну, а кто еще мог убить Кирова? — Маша зачем-то дернула брата за рукав шинели.

— Черт знает. Только заметь: сразу постановили: дела о терроре рассматриваются в течение десяти дней без участия сторон, то есть без защиты! Никаких обжалований, никаких помилований! Расстреливать немедленно по вынесении приговора… А ты говоришь…

Сергей достал портсигар и закурил папиросу. Мимо вдоль набережной мелькнула черная «эмка», сверкая фарами.

— Ильич вот даже не давал таких полномочий ЧК во время Гражданской… — затянулся он, словно поймал счастливый запах.

— Ты чего мелешь! — строго сказала Маша. Мне вдруг показалось, что это она была старшей сестрой, а не Серго ее старшим братом.

— Пытаюсь разобраться в ситуации, — спокойно отозвался собеседник. — Не волнуйся так.

Киров, Киров…казалось, эта смерть покрыта тьмой и множеством тайн. Наказание будет беспощадным как я и думала, но даже без защиты, смерть сразу же после приговора… Ну и ну, ничего себе! Никогда такого не было! Да и знают ли там, кто именно был убийцей? Мне казалось, что информации не хватает, раз не определятся известна личность или нет.

Я хлопнула ресницами. Казалось, никогда не знаешь, чего ожидать на следующий день — рушится семья Мишки, убит Киров, что еще предстоит перенести?