Ты - мой мир (гет)

Impossible Opening Finding Neverland/Soundtrack Version — Jan A.P. Kaczmarek, Nick Ingman:

— Адель, давай же скорее! Адель, давай поспешим! Адель, почему ты так долго?..

Конан прекрасно осознавал, что впереди у них огромные две недели, в которые, по его мнению, можно не просто успеть научиться рисованию, но и пропутешествовать вокруг света, а затем благополучно вернуться обратно домой. Адель же, в свою очередь, не то что хотела оттянуть время — напротив, ей хотелось оказаться у ирландца в гостях и приступить к урокам не меньше его самого, но, ещё будучи в коридоре своего дома, она то и дело путалась в рукавах пальто, собственных ботинках, долгое время не могла отыскать свою шапку в общем, скрывала свою робость и невероятный страх перед чем-то новым за какими-то нелепыми пустяками. Она почувствовала себя свободнее лишь когда они вырвались наружу — подозрительный взгляд отца более не беспокоил её, и маленькая Адель смогла вздохнуть полной грудью.

— Мне показалось, или твой папа не рад моему появлению? — задал Конан вопрос, тревоживший его всю дорогу. Адель между тем заметила, как вновь знакомые ей дворы рядом с её домом остаются позади, и впереди возникают ухоженные небольшие улочки, на которых дома принадлежат лишь одному владельцу и выходят окнами на заснеженные далёкие поля. На вопрос же нового друга она не ответила, мягко переведя тему на их излюбленный предмет — на рисование. — Да, разумеется, мама уже учила меня, — улыбнулся он, отвечая. — Когда я был совсем маленький и ещё не ходил в школу. Мы просиживали с ней за этим занятием чуть ли не целые дни и всё не могли нарадоваться тому, как из линий, точек и штриховки вырастают настоящие и живые картинки, — он продолжал улыбаться, и Адель, с ужасом для себя, вспоминала разговор с Оливией, и щёки её сами собой наливались румянцем, что О’Салливан принимал за то, что ей холодно. Они остановились в нескольких шагах от одного из домов, и он вдруг обхватил её руки в своих ладонях, прислоняя к своим губам и шепча: «Смотри, ты ведь совсем замёрзла…» Она не слушала его и вырывалась. Её гордость, воспитание и книги, на которых она росла, не позволяли ей даже обнять его как хорошего знакомого. Она отстранялась от подобного проявления дружеских чувств, и Конан каждый раз усмехался, видя это. Но не теперь. Сейчас она почувствовала, как сердце в её груди дрогнуло, и что она, должно быть, вновь покраснела до корней волос. Он ещё некоторое время грел её руки в своих, внимательно глядя ей в глаза и, должно быть, удивляясь этой внезапной перемене, после чего отпустил их также резко, как схватил, и довольно спокойно произнёс: — Пойдём, а то и до вечера не доберёмся.

Уже не в первый раз Адель была здесь. Но сегодня всё здесь было иначе — наверное, чувствовалась женская рука, которая одна лишь всегда трепетно и кропотливо относится к каждой, пусть и мельчайшей, уборке. Маленькая Адель ещё некоторое время осматривалась по сторонам, стоя в коридоре и не смея сделать ни шагу вперёд, пока её, наконец, не окликнули.

Мать Конана встретила её тепло, и сама по себе оказалась приятной женщиной, так что маленькой Адель показалось, что они с первых секунд подружились. Она много смеялась, даже если для того не было значительного повода, любила поговорить, но при этом была очень нежной и женственной. Адель не понимала точно, что именно это в ней выдаёт, но никак не могла найти на свой негласный вопрос ответа. Должно быть, лишь её миловидная внешность. И черты лица, которые бывают у всех хозяйственных любящих мам с одним лишь ребёнком. Но когда Адель постаралась сравнить её с теми расплывчатыми образами о собственной матери, что остались в её неразборчивых детских воспоминаниях, она не нашла между ними сходства. Ей казалось, её мама была ангелом; мать же Конана была живой и самой что ни на есть настоящей. Думала она также, что у мамы её длинные светлые волосы — почти как у неё самой, только длиннее; у этой женщины же были тёмные пряди, убранные в пучок и кое-где кудряшками спадавшие на лицо. Ей представлялось, что её мама была кроткой и предпочла бы скорее не произнести ни слова и молча улыбнуться; а эта незнакомая ей особа улыбалась много и много же смеялась. Иногда казалось, что она может говорить не умолкая, даже если до этого они с Конаном сидели в полнейшей тишине.

— Итак, Адель, — она кивнула, показывая тем самым, что знает уже достаточно много из рассказов её сына. — Конан много о тебе рассказывал.

— Вы научите меня рисовать? — с надеждой спросила она и выглядела в тот момент так по-детски искренне, что миссис О’Салливан рассмеялась:

— А ты знаешь, что научиться рисовать может каждый? Это ведь такой же навык, как умение читать и писать.

Первое Адель умела в совершенстве и решила было вначале ответить кивком, но затем вспомнила, что с письмом у неё всегда были проблемы — особенно на школьных сочинениях, в которых она, по словам учителей, не могла выразить свои собственные мысли и максимально кратко пересказать прочитанное.

— Смотри, что мы можем сделать, — загадочно произнесла женщина и в считанные секунды стала резко водить карандашом по бумаге, так что слышалось лишь непрерывное ших-ших-ших. Она вспоминала, что Конан называл такой способ штриховкой и сам точно также поступал в тот день на рисовании, когда они с ним особенно сблизились. Но длилось это так недолго, что маленькая Адель уж посчитала, у миссис О’Салливан получатся лишь одни каракули, однако она с удивлением различила на бумаге небольшой домик, забор рядом с ним, дорожку из булыжника, ведущую куда-то вниз с огромного холма. Она вспомнила их с отцом летний домик и еле сдержалась, чтобы не дать волю своим слезам.

— Как вы это сделали? — изумлённо спросила она, вновь поднимая глаза на мать своего друга, на что та в ответ лишь лукаво улыбнулась.

— Видишь, для того, чтобы создать целый мир, нужны лишь карандаш, бумага и… такое воображение, как у тебя.

Маленькая Адель вновь посчитала себя вконец запутавшейся, но ничего не произнесла. Неужели Конан сказал матери и об этом? Что ещё он ей рассказал? И хотя ей были интересны вопросы на все эти ответы, не задала она ни одного.

— А теперь давай посмотрим, что ты умеешь, — кивнула она каким-то своим мыслям, а потом повернулась к сыну, и Конан, всё это время неотрывно наблюдавший за ними за соседним столом, обречённо вздохнул и вышел из комнаты. Миссис О’Салливан протянула ей все необходимые принадлежности. О существовании некоторых Адель даже и не знала, и остановила свой выбор на обычных лишь карандашах. Она даже не взяла ластик, помня свой излюбленный метод, а потому, когда что-то в каком-то месте получалось не по её задумке, начинала водить в том месте своим указательным пальчиком. Мысли в такие моменты приходили ей в голову сами собой, и когда мать друга дала ей это задание, девочке даже не пришлось думать над тем, что рисовать. Она полностью погрузилась в то, что обыкновенно называла пейзажами, но не показывала никому кроме своих игрушек. Она отображала в рисунках свои сны и мечты, выражала неизъяснённые ею когда-то горечи и страдания, изображала то счастье, которое по-настоящему ощущала лишь в самом раннем детстве, когда в её жизни был кто-то, кого она никак не могла вспомнить, но, точно знала, что он всегда прогонит из её дней скуку и мрачность. С ним не мог сравниться даже вечно весёлый Оливер. Нет, у Адель было чувство, что она знала его ещё задолго до Оливера. И именно всем им была наполнена эта летняя атмосфера. Когда маленькая Адель рисовала, она любила наблюдать за пушистыми хлопьями, кружащими за окном, а потом переводить взгляд на свои рисунки и из этих холодов и мрачности погружаться в лето на них. Робея и легонько прикусывая губу, боясь, что подумает о нарисованном ею миссис О’Салливан, точно бы она была учительницей и выносила смертельный приговор, Адель протянула ей законченную работу. От волнения сердце билось о её грудную клетку так сильно, что она даже ощущала этот неприятный стук. Воцарилась тишина. Мать Конана не произносила ни слова, только лишь молча оглядывая рисунок, и в голове Адель начинали рождаться самые разнообразные мысли, когда она, наконец, тихо произнесла:

— Невероятно.

Она не знала, что роилось в голове у этой незнакомой ей женщины. После одного лишь её слова всё закрутилось перед девочкой как на тех кассетах, что показывал им с ребятами Конан. Сначала она показала её работу сыну, который взглянул на Адель не без прежнего восхищения, потом много ещё говорила что-то и про талант, и про то, как мало ей времени понадобилось на это. Дальше Адель мало что понимала, потому что миссис О’Салливан начинала сыпать терминами, о которых она ни разу в жизни и не слышала, но, вероятно, использовала в своём рисунке.

— Для наброска — а тем более, для девочки твоего возраста, это просто прекрасно, — улыбнулась женщина, и Адель показалось, что, наконец-то она обращается к ней на том понятном языке, что и прежде. — Адель, позволь оставить мне твою работу себе? — попросила она и добавила: — А после наших занятий я покажу тебе её, и мы сравним результаты.

— Конечно, миссис О’Салливан! — воскликнула девочка, не смея ни возразить взрослой, ни, тем более, отказаться от такого предложения.

Они начинали с самого простого. Конан сидел рядом и лишь наблюдал за происходящим, уже заранее зная, о чём будет рассказывать мама. А она говорила о дальней линии на рисунке, которую сама начертила, называя её горизонтом, объясняла, что его никогда не следует «заваливать», и что предметы на рисунке должны располагаться в соответствии ему. Рисовать больше в тот день они ничего не стали, к большому сожалению Адель, но миссис О’Салливан уверила её, что в последующем они будут это делать так много и долго, что ей даже может надоесть это занятие. Маленькая Адель с немного обиженным видом заверила улыбающуюся женщину, что это будет не так. Конан провожал её до дома. Было совсем ещё не поздно, и они немного прогулялись. Адель, в действительности всегда наслаждавшаяся этим иным районом, говорила, как бы ей хотелось проводить здесь больше времени, больше гулять и чаще рассматривать эти необъёмные даже взгляду снежные поля. Конан молча выслушивал её, шагая немного позади от девочки и не произнося ни слова, задумавшись, видимо, о чём-то своём. Маленькая Адель была в тот день в таком восторженном настроении, что, даже если заметила это невнимание друга, ни капли бы не обиделась.

* * *

Впрочем, в таком настроении после этих уроков рисования она возвращалась ещё не раз. Они действительно не только проходили всё на словах, но и рисовали, используя и карандаши, и краски, и множество тех красящих предметов, что прежде не были известны девочке. Порой они даже лепили из глины, хотя это и случалось совсем редко — в общем, маленькая Адель чувствовала себя как на любимых уроках рисования, только более весёлых и более личных, в которых принимал участие только её друг, а учителем была его добрая мама. Отец так привык, что она на весь день куда-то уходит, что уже ни слова ей не говорил. Он иногда лишь напоминал Адель о домашних заботах, просил не забывать убираться, на что та отвечала лишь вздохом, но чаще всего — молчанием. Она убирала по дому каждый день и никак не могла взять в толк, где мог он обнаружить грязь.

Но время, которое она весело проводила в компании Конана и миссис О’Салливан, длилось не так долго. Из-за Рождества мать друга объявила, что отменяет занятия на несколько дней. Маленькая Адель заметила, что и сам Конан был несказанно расстроен, но не произнёс ни слова. Миссис О’Салливан согласилась лишь на то, чтобы 24 декабря они всё-таки ненадолго собрались.

В то утро Адель снились самые наилучшие сны, но неожиданный звонок в дверь совершенно вывел её из них. Убедившись, что отца это не потревожило и что он даже не шелохнулся в постели, она быстро, кое-как одевшись, выбежала на крыльцо и заметила того, кого совсем не ожидала увидеть в такое время. Это был Конан.

Он не стал больше звонить в дверь, должно быть, осознав, в сколь раннее время пришёл, но девочка обнаружила у своих ног бумажку, просунутую через низ, в которой друг сообщал, что ждёт её во дворе. Она уже не помнила, как скоро стала одеваться после этого небольшого послания. Казалось, ноги сами несли её на встречу к нему, а когда она спустилась, он встретил её широкой улыбкой, но не позволил себе ни попытаться обнять, ни взять её руку, как раньше.

День был тёплый и совсем не снежный. Они долгое время бегали по двору, но ни разу в мыслях Адель не промелькнула схожесть всего происходящего с прогулками с Оливером. А потом Конан как-то странно ей улыбнулся, как умел только лишь он один — загадочно и немного даже лукаво.

— Ты ведь говорила, что вроде любишь места, где мы живём? — произнёс он. — Я могу показать тебе все их

О подобном маленькая Адель и мечтать не смела, но, разумеется, незамедлительно согласилась, и их маленькое путешествие началось. Сначала они обходили те места, которые она прежде встречала, считая и дом Оливера. Конан заметил, как внезапно взгляд её переменился от радостного к грустному, и, словно что-то поняв для себя, спешно увёл её прочь. Они вышли на другую улицу, где также жили собственники, — один за другим, через забор ли, через несколько ярдов. И он рассказывал ей о здешних жильцах так, словно сам родился не в Ирландии, а здесь. Позже дома сменились полями. Они прошли школу, луга рядом с которой были все усеяны белыми полупрозрачными звёздами, и, наконец, стали выходить к той стороне, где маленькая Адель не была ещё ни разу. Будь она помладше и гуляй с Оливером или Оливией, она бы сразу же принялась отказываться, но сейчас вперёд её тянуло любопытство и то ощущение безопасности, которое она всегда ощущала рядом с Конаном. Это был резкий обрыв, которым оканчивался островок Суссекса. Вид сверху отрывался изумительный, но маленькая Адель вскрикнула и, до ужаса боясь высоты, спешно закрыла глаза, слушая, как волны бьются о берег внизу, как кличут над ней чайки и тихо шелестят сети моряков словно бы совсем рядом с ней. Конан отнял её руки от лица, и когда она увидела его, ей стало куда спокойнее и безмятежнее, чем прежде, когда она впервые посмотрела вниз.

— Взгляни ещё раз, — мягко произнёс он. — И ты увидишь… — ему не пришлось договаривать, потому что она действительно увидела всё это. Ветер здесь, наверху, был куда сильнее, чем снизу, но сейчас он приятно овевал их обоих. Она оглянулась по сторонам, до глубины души поражённая увиденным ею зрелищем. Где-то правее шелестела внизу трава, виднелись самые близкие дома, а остальные были столь далеко, что казались совершенно крошечными и потому недосягаемыми. Ей в голову пришла мысль о том, как люди живут в таких маленьких домиках. А потом ещё одна, более невероятная: так если даже дома кажутся столь малыми с такой высоты, какими они, а, главное, сами люди, кажутся оттуда, сверху? Она посмотрела на Конана. Он не был Оливером, а потому не мог отвечать на её вопросы, как бы ей этого ни хотелось. Но, будто прочитывая все тревожившие её голову мысли, он улыбнулся и тихо произнёс:

— Как иногда мало самое огромное… И огромно то, что кажется таким малым…

А после у них обоих начался урок. Но на сей раз Адель слушала миссис О’Салливан так отвлечённо, думая при этом о чём-то совершенно своём, почему-то всё чаще и чаще мыслями возвращаясь у этой утренней прогулке с Конаном. Он также изредка посматривал на неё, но продолжал слушать мать и иногда вычерчивать что-то на своём листке. Маленькая Адель, даже если бы и попыталась, не смогла разглядеть, что он выводит.

От неё не скрылось, как празднично был украшен дом О’Салливанов. Отца Конана — которого, впрочем, никогда с ними не было, она вновь не застала, но думала не столь об этом, сколько о том, что никогда у них с её отцом не было такого Рождества. Каждый уголок их огромного дома был обвит мишурой. Каждый раз проходя под глубокими арочными проёмами она поднимала взгляд, чтобы полюбоваться гирляндами и висящими сверху игрушками. А в зале, совмещённом со столовой, в котором они занимались, стояла сама красавица ёлка, и именно от неё маленькая Адель не могла оторвать взгляды все уроки.

— Адель, похоже, сегодня совсем не в настроении рисовать, — засмеялась миссис О’Салливан, но девочка уже не в первый раз заметила, что смех её, в отличие от многих взрослых, усмехавшихся при ней, нисколько не вызывает в ней робости, а, напротив, заставляет душу ликовать и призывает тоже начинать смеяться. — Смотри, как эта пушистая мастерица ещё умеет, — пропела своим мелодичным голосом женщина и включила гирлянды на ёлке. В глазах у Адель вмиг заискрилось от света, который стало излучать одетое в цвета дерево. Они переливались, сменяли один — другой, и то ярко пестрели и прыгали у неё на глазах, то нежно и неторопливо переливались, как кружащиеся снежинки под фонарём в тёмную ночь.

— Мам, ты её совсем зачаровала, — пробурчал Конан. — Не зря папа тебя феей называет. Давайте лучше сегодня ёлку рисовать!

Они ещё что-то говорили, много улыбались, даже начали вспоминать свои оплошности на прошлый Новый год, а маленькая Адель лишь смотрела на них, изо всех сил сдерживая слёзы. Даже это обращение мальчика «папа» тронуло её до глубины души. Сама же она, смотря на почти незнакомого ей мужчину, с которым — она сама не помнила, когда общалась в последний раз, порой с трудом выговаривала в его адрес «отец».

Они засиделись допоздна, и медленно, но верно настроение у Адель поднялось. Миссис О’Салливан была так радушна, что разрешила ей остаться с условием, что это ей позволит отец, но Конан, даже не испрашивая Адель, с уверенностью заявил, что уже переговорил с ним. Девочка взглянула на него и вдруг изумилась, как он в тот момент был похож на Оливера, когда она ночевала у него.

А когда пришёл отец Конана, события вновь закрутились перед ней как в киношной съёмке, и она почти не помнила себя. Она видела как в каком-то никогда несбыточном сне себя в счастливой семье. Ей казалось, что миссис О’Салливан, которая непрестанно улыбалась — это её мама. Немного уставший с работы отец, но всё же оживлённый и такой привычный к обществу любимой семьи, мистер О’Салливан — её папа. Она видела почти наяву, как они поднимают бокалы за здоровье детей в эту волшебную ночь. А Конан… Представляла ли Адель его Оливером или кем-то другим, она сама не знала. Но её так впечатлило всё произошедшее, что она не сразу осознала момент, когда всё это кончилось. Для неё это было первое Рождество, которое, как она помнила, она провела в настоящей семье.

Пока они с Конаном шли к её дому, они оба хрустели снегом под ногами и немного шатались, при этом улыбаясь. Они не знали, что выпивают в Рождество взрослые, но представляли, что они пили вместе с ними, а потому делали такой вид, точно бы чувствовали себя немного навеселе. Они остановились у дома Адель, и она в сумерках увидела, как он продолжает покачиваться из стороны в сторону, глядя на неё своим обыкновенным странным взглядом. А когда он оказался совсем близко, она вдруг вспомнила, какие забавные мысли у неё были на его счёт, когда они только познакомились во дворе.

— Чего ты смеёшься? — сам улыбнулся он. Адель осматривала его очертания в темноте, которые казались сейчас такими непривычными — совсем не теми, что при солнечном свете. Где-то вдалеке от них радостно кричали люди, слышались звуки петард и зажигания бенгальских огней, и когда всё вспыхнуло рядом с ними ярким светом, Конан подошёл ещё ближе. — Это был чертовски удивительный день, — произнёс он. — И я рад, что провёл его с тобой… — он, видимо, собирался сказать ещё что-нибудь, но вдруг резко поддался вперёд, и Адель, решив, что он вновь играет пьяного, резко отшатнулась от мальчика. Даже если она попыталась, в темноте она всё равно бы не разглядела полнейшего изумления, отразившегося на его лице. Она лишь видела его тёмные глаза, устремлённый прямо на неё, и отчего-то её пробрал такой смех, что она не могла долго остановиться. Это был, пожалуй, единственный день, когда она так много и так искренне смеялась, и О’Салливан, совершенно не обиженный на неё за неудавшиеся намерения, тоже улыбнулся, любуясь ею. Но когда она зашла домой, состояние птицы, выпущенной из клетки, вмиг пропало у неё. Она, как могла, старалась не шуметь, но довольно скоро с облегчением обнаружила, что отца нет дома — вероятно, он был на службе. Адель засыпала с приятными мыслями — так, как, ей мнилось, она не засыпала уже давно.