Те времена (джен)

Шира не сразу смогла дышать, когда он отстранился.

Горели щеки. Горели губы. По-дурацки гулко грохотало сердце. Удивление, стыд и трепет перекрывали дыхание, сжимали, как его рука сжимала её волосы. По коже пробежали мурашки.

Шира не должна была поднимать взгляд — это она поняла уже потом. Её любопытство толкнуло её. В конце концов, она и представить не могла.

— Брин?..

В его взгляде читалось довольство — Шира непременно покраснела бы, если бы не была уже раскрасневшейся и таящей дыхание — и такая привычная нежность.

Она и представить не могла, что его губы такие мягкие. Она и представить не могла, что когда-нибудь ощутит их на своих. Её теперь — только теперь — окатило такое смущение, что захотелось руками закрыть лицо, но Бринден стоял слишком близко, и ветер из окна раздувал её волосы, и сердцебиение оглушало.

Когда всего и так стало слишком много, Бринден накрыл горячей ладонью её щеку.

— Ты красавица, — тихим шепотом ей на ухо, от его дыхания у неё снова мурашки по коже и слабость в коленях, — а после он поворачивает её голову и, опять, губами касается её губ, и она едва ли может думать.

Она правда мало знала о его желаниях. Но это чувство — нетвердые ноги, легкое головокружение, трепет в животе, покалывание в кончиках пальцев — она знала, и, даже перегруженная ощущениями, даже если она не хочет ни о чём думать…

Что ей делать?

Решение не делать ничего кажется хорошим ровно до того момента, как руки Бриндена ложатся на её бедра, чтобы приподнять её и усадить на подоконник. Каждое прикосновение горит на её коже. Ей страшно. Не от прикосновений. Ей страшно принимать решение.

Те, кто рискуют ради веселья, не вырастают. Те, кто не рискуют, тоже, правда же?

Собственная фраза звучит убого и чужеродно здесь и сейчас. Её пальцы вцепляются в его предплечье, ногти сминают ткань рубашки, когда она отстраняется. Она тоже не смеет говорить громче шепота.

— Брин, нам нельзя… — Слова застревают в глотке, когда он улыбается ей так насмешливо. Алые глаза блестят в полутьме.

— Желай ты меня оттолкнуть, уже оттолкнула бы.

В долю секунды всё меняется, и Шире кажется, что она самая одинокая на свете. Бринден не на её стороне. Бринден на своей собственной. Она думала, что что-то — что-то ценное — сломается, если она оттолкнёт его, но что-то уже сломалось.

Страх перевешивает желание. Она знает это чувство, но с Бринденом всё иначе. Она аккуратно соскользнула с подоконника, и он отступил на шаг, позволяя это сделать. Но только на шаг — позволяя передумать.

Она открывает рот, чтобы попрощаться, смотрит на него снизу вверх, ловит себя на желании снова его поцеловать, и это чувство пугает ещё хуже. Стыд придавливает к полу, страх — просто страх сделать что-то не так — пугает до слёз. В Шире слишком много чувств для её четырнадцати лет.

Ей нужно что-то сказать, чтобы не обидеть его, но Шира не может выдавить ни слова. В голову ей приходит худший вариант из возможных. Почему-то она думает, что это будет хорошо выглядеть.

Она мягко сжимает его предплечье и нежно касается губами его щеки.

— Давай больше не будем так делать?

А после отстраняется и спешит к двери.

Когда она слышит его смешок, то чувствует себя полной дурой.

Самой одинокой на свете дурой.

Позже, лежа в своей постели, она обнимает подушку и не может решить, что хуже: разгневать Эйгора или потерять Бриндена. И хочет остаться навсегда под одеялом, где ничего не нужно решать.

Но жизнь идёт дальше, и навсегда остаться под одеялом не выйдет, как бы ни хотелось. В следующие дни Шира избегает обоих братьев, а её мысли избегают всего этого дурацкого положения.

Когда она крутится у зеркала, наряжаясь к ужину, она злится на Бриндена и от досады пинает пуфик у трильяжа. Зачем намеренно делать её жизнь сложнее?

Ловя сине-зеленый взгляд своего отражения, Шира понимает, что уже слишком взрослая для таких глупых вопросов. Мужчинам нет дела до её чувств, а Бринден, к сожалению, мужчина. Шира с размаху садится на свой пуфик, тянется за гребнем и морщится. Ну да, конечно. Опять села на свои волосы.

Год назад её жизнь была проще, день назад её жизнь была невообразимо проще. Шира неуклюже укладывает голову подбородком на лакированное трюмо, и из трильяжа на неё смотрят три таких же растерянных Ширы с вечерними лучиками в волосах.

Когда она подбирает себе украшения и натыкается пальцами на ту брошь, она злится на Бриндена ещё сильнее и от досады хлопает крышкой шкатулки так, что всё трюмо трясется. Зачем было её отпускать?

Она бы осталась с ним, на том подоконнике, с ночным ветром на коже и дрожью в коленях, стоило ему только надавить. Шира ловит себя на этих мыслях и качает ногами, как ребенок, поджимая губы. Такие мысли её недостойны, такие мысли недостойны леди, такие мысли недостойны женщины. Разве она не получила всё, о чём мечтала?

Шира подпирает голову рукой и глядит в отражение угрюмо и кисло. Ну-ну, ещё бы помечтала о свадьбе и детях, конечно. Собственная глупость на вкус была противнее дорнийского вина.

Когда она расчесывает волосы, с кончиков до корней, она злится на Эйгора и от досады дергает гребнем так, что шипит и морщится, выдрав пару волос. Зачем оставлять её в подвешенном состоянии?

Шира, конечно, уже не ребенок, но год назад она была ребенком и думала, что Эйгор правда на ней женится. Матерь всеблагая, стыд-то какой, как можно быть такой дурой. Шире стыдно смотреть в глаза собственному отражению, любому из трех, она крутит кольца на пальцах и дует губы.

Она, конечно, и сейчас вышла бы за него замуж, но уже не совсем из-за чувств. От этих мыслей Шира краснеет и сетует уже на весь белый свет, не меньше. Ещё и браслеты с серьгами не сочетаются, вот незадача.

Когда она выбирает духи, звеня флаконами, она злится на Эйгора ещё сильнее и от досады роняет голову на руки, скалясь и жмурясь изо всех сил. Зачем доводить её до слёз раз за разом?

Шира, конечно, знает, что иногда переходит черту, но она же старается — старается изо всех сил — всё делать как надо. Она не пристаёт к нему с вопросами, она не требует особого обращения, она не капризничает и не дерзит. Только начинает понимать, что Эйгор нравится ей так же, как она нравится ему, а именно — с закрытым ртом.

Шира крутит в руках флакончик с розовым маслом и пытается представить, каково остаток жизни провести его любовницей. Нет, она точно повесится. Невозможно быть настолько идеальной, даже ради него.

Когда Шира встаёт и надевает туфли из мягкой белёной кожи, она злится на них обоих и от досады обещает себе уйти в септы, подальше от этих бед. Потом вспоминает, что в септы её не возьмут, вздыхает и выходит из покоев.

Так её мысли и бродят следующие несколько дней, варятся, кипят в её голове и иногда выкипают солёными каплями. Она отказывает Эйгору в свидании, ссылаясь на дурное настроение, и тот только приподнимает брови. Она вовсе не разговаривает с Бринденом и прячет взгляд. Ей безумно не хватает сестёр в эти дни. Она бы всё рассказала Мии, они бы посмеялись, Мия бы накричала на братьев, и всё стало бы нормально. Она бы всё рассказала Гвенис, Гвенис бы её отругала и утешила, и всё стало бы хорошо. Дени Шира, наверное, не смогла бы ничего сказать, но всё равно хотелось бы просто побыть рядом.

Вместо этого Шира запирается в библиотеке и продолжает свои нехитрые изыскания с двумя словарями подмышкой, и впервые в жизни думает, как здорово было бы иметь маму. Добрую женщину с серебристыми волосами, у которой можно было бы спросить всё на свете, и про лиссенийское произношение слова kastor, и про то, что Шире делать дальше.

Нет, её точно не возьмут в септы. Когда Бринден заговаривает с ней снова, Шира враз теряет дыхание, как он наверняка и хотел.

Он подловил её у библиотеки — слишком воспитан, чтобы вламываться в её покои, и слишком умён, чтобы ждать её у дверей этих покоев. Шира даже остановилась в паре шагов от него, внутренне напрягаясь от этого его взгляда.

— Неужели ты так и не попробуешь?

Стало страшно. Шира замерла в нерешительности — слишком точно его слова отразили её мысли, и румянец зажег щеки. В его глазах плясали отблески этого огня. Бринден фыркнул и протянул ей ладонь — нет, не ладонь, а брошь лунного камня на ней.

— Я даже, так и быть, уступлю тебе рыжие волосы.

Шира смотрела на брошь и вспоминала, где оставила её в последний раз. Конечно же. Бринден слишком умён, чтобы быть слишком воспитанным.

Сердце стукнуло в предвкушении.

Нет, её точно не возьмут в септы.

* * *

Шира не знает, когда именно это желание рождается у неё в сердце, но точно не с самого начала — не тогда, когда, преодолевая сомнения, она спускается в зал красного мозаичного дракона в платье служанки, и Бринден улыбается ей, видя в её руках его подарок. Самоцветы тускнеют на фоне света её глаз.

У них в крови много тайн, но эта — эта самая сладкая. Шира позволила Бриндену самому застегнуть на ней ожерелье.

Шира выбрала рыжие волосы, яркие, как её стыд и её задор. Бринден выбрал темные, как его мысли и его желания. Всю дорогу из замка Шира смеялась и ругала себя в своём сердце, малодушно надеясь, что сможет оставить в замке саму себя.

Но это желание рождается не на улицах столицы и не на речном берегу, и даже не под музыку в кабаке, когда Шира смеется и обнимает кружку эля, а после тянет Бриндена танцевать. Для Ширы это всё невинное веселье — даже когда его руки на талии жгут сквозь платье, даже если она знает, что они больше не брат и сестра. Эти моменты слишком драгоценны, чтобы портить их, любовными ли играми или чувством вины, нет разницы. Бринден честно предупреждает её, что ей стоит остановиться с элем. Шира честно предупреждает его, что ей наплевать. Самоцветы на шее горят своим собственным светом.

Шира договорилась с совестью на один короткий вечер. Если судьба ей уготовила быть нелюбимой любовницей с разбитыми мечтами, то Шира имеет право на поблажку. Всего один вечер, всего пара танцев, всего несколько шуток, она не переходит границы, она всё ещё может себя оправдать. Ей идут рыжие волосы, ей идёт громкий смех.

Она плохо помнит, как бьется глиняная кружка, как Бринден ловит её, когда она едва не засыпает посреди разговора. Его насмешку она, правда, помнит хорошо.

— Тебе хоть иногда стоит слушать старшего брата. Надоедает повторять, что «я предупреждал».

У Ширы полкоролевства старших братьев, а вторая половина — младших, но плечо Бриндена теплое и мягкое, и спорить не хочется. Она зевает ему в рубашку и просто мычит что-то утвердительное, пока он мягко поднимает её на ноги.

Но это желание поднимается горячей волной даже не тогда, а много часов спустя, когда её будит теплое прикосновение — Бринден ласково убирает прядь её волос с её лица.

— Просыпайся.

Шира бурчит так недовольно, как только может, прежде чем приоткрыть синий глаз. Солнце только-только взошло, и глаз закрывается сам собой, и Шира плотнее кутается во что-то теплое, а Бринден садится на край постели и снова тянется к её волосам.

— Твоя горничная очень удивится, не обнаружив с утра своего платья, и ей придется надеть твоё.

Шира хмурится и смотрит на него очень недовольно, и переворачивается на другой бок. Жесткая постель таверны кажется уютнее любой перины, его плащ — мягче одеяла. Шира так и уснула в теплом шерстяном платье — только обувь осталась на деревянном полу у кровати, и солнце немилосердно слепит глаза.

Тогда это желание и появляется — когда она, тряхнув головой, медленно села и огляделась. Бринден сидел на краю постели и насмешливо ей улыбался, будто и вовсе не спал.

Шира поверить не может, что она позволила себе так много. Шира поверить не может, что он позволил себе так мало. Под плащом тепло.

— А пока горничная не добралась до твоего платья…

— Да пошло к Неведомому моё платье, — бурчит Шира, жмурясь и натягивая плащ выше. — Давай спать?

Бринден только смеется, а Шира прячет улыбку.

— Тебя хватятся.

— И ладно.

Бринден гладит её волосы, и Шира лениво ловит его руку.

Только на красном мозаичном драконе, дождавшись последнего момента, она исполняет своё желание, тянет Бриндена за руку, заставляя нагнуться, и сама, первая, ласково его целует.

И больше не ищет себе оправданий.