Орфей (гет)

Казалось, он никогда не выпустит ее из своих объятий. Северус прижимал жену к себе, чувствуя, как ее пальцы вцепились в его спину. Гермиона опустила голову ему на грудь. Он хотел сказать "Я люблю тебя", но это показалось ненужным, пустым. Он просто обнимал ее, наслаждался запахом ее волос, их мягкостью и нежностью, зная, что, возможно, скоро его тело превратится в безжизненный кусок плоти.

Последние несколько часов были почти невыносимыми. Ему удалось изобразить Finite Incantatem после многочасовых попыток, время от времени поддаваясь порывам отчаяния. Он потренировался на тарелке, разбив ее на тысячи кусочков и собрав воедино с помощью Reparo. Он был уверен, что ему удастся сделать то же с преобразованным флаконом, вернуть ему прежнюю форму, выпить Глоток Жизни. Но что потом? Они не тестировали зелье. Оно могло сработать, но с той же вероятностью могло и не сработать.

Потом он позволил себе поверить в то, что зелье окажет свой эффект, но эта мысль не принесла ему облегчения. Ему стало только хуже. Потому что он не мог сказать об этом Гермионе. Он вел настоящую битву с самим собой, перебирая в уме все "за" и "против". Но если он хотел добиться успеха, убедить министерских зельеделов в том, что они ошиблись, казнь должна пройти очень убедительно. Если кто-нибудь — а казнь будет публичной, с репортерами и камерами — увидит хоть малейшую фальшь на лице Гермионы, они придут к неизбежному выводу: все это время она знала о действии Глотка Жизни. Они допросят ее под Веритасерумом, а сопротивляться ему возможно лишь до определенной степени, узнают правду, и выпытают у нее настоящую формулу.

Он обвинял себя в том, что поступает подобно Поттеру, проявляя такую "гуманность" по отношению к жене, но каждый раз понимал, что в нем говорит его отчаяние и эгоизм. Да, он любил Гермиону больше жизни. Он ненавидел саму мысль о том, чтобы причинить ей боль, особенно не зная, как долго ей придется страдать. Может быть, несколько месяцев, а может быть и лет. С другой стороны, не считая Гермионы, еще два человека знали правду о Глотке Жизни. Может быть, у Поттера и хватит совести не использовать его для грязных делишек, но насчет Драко Малфоя этого сказать нельзя. Он может использовать зелье, может продать формулу. И, как бы это ни было неприятно Северусу, это была слишком высокая цена за душевный покой Гермионы.

Но что если она отчается настолько, чтобы покончить с собой? — спрашивал он себя.

Она сильная. Она не сделает этого. Она знает, скольким людям причинит боль, и ее чувство ответственности окажется сильнее.

А что если нет?

Тогда я проиграю. Я покончу с собой и буду надеяться на встречу с ней в любой части рая, ада или чистилища, в которую она попадет.

Шли часы, и он гадал, придет ли она к нему. Может быть, Поттер запретил ей, или у нее просто нет сил, чтобы встретиться с ним, зная, что это последняя встреча. От этой мысли Снейп чувствовал некоторое облегчение, потому что тогда не пришлось бы ей врать. И все же, если она не придет… Да, зелье может сработать, и он, возможно, останется в живых, но Северус не был уверен, как это повлияет на их отношения. Что если она не готова разделить это с ним? Эгоист, говорил он себе. Чертов эгоист. Он должен желать, чтобы она делала все, что угодно, лишь бы ей было хорошо. Но он не мог. Он жаждал ее.

И вот, наконец, она пришла. Она здесь, в его объятиях, прижимается к нему так, словно пытается раствориться в нем и стать его частью.

— Сколько ты здесь пробудешь?

— Час. Он разрешил мне только час.

— Будем довольствоваться этим.

Сама мысль о том, чтобы разорвать объятия, причиняла боль, но Северус хотел, чтобы Гермиона устроилась поудобнее. Он видел ее лицо, изможденное, бледное. Он чувствовал, как дрожат ее руки. Ей нужно присесть, у нее просто не осталось сил. Он чуть отступил назад, нащупав ногой край кровати.

— Иди сюда. Давай приляжем. Ты уже не можешь стоять.

— Нет, я… Сириус аппарировал меня сюда, потому что боялся, что я могу расщепиться.

— Передай ему за это от меня спасибо. Я рад, что ты добралась целая и невредимая.

Она легла и подвинулась к стене, упершись спиной в камни. Северус присоединился к ней, лег на бок и придвинулся ближе. — Как твоя мама?

В ее глазах блеснули слезы. — Северус… Что за вопрос.

— Сейчас для меня все важно. Поэтому этот вопрос ничуть не хуже других. И, по крайней мере, я могу ожидать услышать в отчет нечто забавное.

— Она в порядке. Кажется, Аластор для нее весьма подходящая пара. Невероятно, правда?

— Скорее необычно, я бы сказал.

Он просунул руку ей под голову, другой рукой расстегнул ее плащ и начал гладить ее по спине и бедру, снова и снова. Она закрыла глаза, и он поцеловал ее дрожащие веки. — Где бы я ни был, я буду скучать по тебе. — Прошептал Северус.

— Пообещай мне, что ты попросишь, чтобы тебя превратили в призрака, если это возможно.

— Ты хочешь, чтобы я тебя преследовал?

— Да, — еле слышно прошептала Гермиона. — Я хочу, чтобы ты меня преследовал. — Она коснулась холодной рукой его щеки. — Хотя тебе даже не нужно меня преследовать. Ты никогда меня не оставишь. На всю оставшуюся мне жизнь.

— Гермиона, — она слабо улыбнулась, но не открыла глаза. — Мой милый Ежик, посмотри на меня. — Несколько слезинок выбежали из-под сомкнутых век. Она прерывисто вздохнула, потом собралась с силами и посмотрела на Северуса. — Гермиона, — он прикоснулся к ее лицу, вытирая слезы со щек. — Я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещала. Ты не причинишь себе зла. Ты ничего с собой не сделаешь. Ты должна продолжать жить, как бы трудно это ни было. Пообещаешь?

— Я не могу… Северус, я не могу этого пообещать. Я просто не могу представить, как я буду жить после завтрашнего утра. Как я могу обещать…

— Ты должна. Если ты меня любишь, Ежик, если ты на самом деле меня любишь, ты должна пообещать.

Она вздохнула. — Это шантаж, Северус?

— Да. Наглый, неприкрытый шантаж. Я знаю, что это будет не очень счастливая жизнь, но существование всегда выносимо, каким бы жалким оно ни было.

— Я постараюсь, но…

— Нет, Гермиона. Никаких "постараюсь". Ты это сделаешь. Пообещай, что ты это сделаешь.

Она прижалась к нему, уткнувшись носом в шею. — А разве ты… Если бы я умерла, разве ты бы не хотел бы последовать за мной?

— Да, хотел бы. Может быть, я даже так и сделал бы. Но ты не должна. Любовь моя, ты должна жить.

— Ты думаешь, я настолько сильнее тебя?

Он опустил голову, прижавшись щекой к ее волосам. — Да. Моя любимая гриффиндорка, — Он почувствовал, как она кивнула, и облегченно вздохнул, прижимая ее к себе со всей силой.

Гермиона подняла голову, и они поцеловались, медленно и нежно, даже легче, чем был их первый поцелуй. Губы Гермионы были сухими и потрескавшимися, а Северус не принимал душ уже двое суток, но им было все равно. Они прощались, как люди, расстающиеся на очень долгое время, запечатлевая друг друга в памяти, словно на фотографии, которой неизбежно суждено с годами выцветать и терять четкость.

— Я все попробовала, — прошептала Гермиона. — Все. Альбус тоже, и остальные… Но это было все равно что пытаться пробить стену.

— Тсс… Ты не должна оправдываться.

— Даже если все это моя вина? — она распахнула глаза, выжидающе глядя на него.

Он поцеловал ее в лоб. — Ego te absolvo*. (Отпускаю тебе грехи твои (лат.))

Они лежали в тишине, слушая, как убегают секунды.

* * *

Прошло почти двадцать четыре часа, а Люцертола так и не получила письмо от деда. Она заставила себя позавтракать и пообедать с остальными, пытаясь держать в себе бушующие эмоции. МакГонагалл ненадолго появилась на ланче, выглядя так, словно за один день постарела по крайней мере на двадцать лет. Казалось, никто из студентов этого не заметил, они были слишком увлечены своими делами, смеялись и болтали, как будто ничего не произошло. Люси чувствовала, как внутри растет ненависть — жгучее, неконтролируемое чувство, желание убить их и разорвать на куски. Обычно она удостаивала их лишь презрения. Способность к всепоглощающей ненависти была чем-то новым, еще не испытанным прежде ощущением. Даже грязнокровка не вызывала в ней таких эмоций — там была скорее ревность, и осознание собственного превосходства. Теперь все было иначе. Люцертола уставилась на тарелку, сжимая в руках нож и вилку, опасаясь, что выдаст себя, если посмотрит на кого-нибудь.

На ужин она не пошла. Люси просто не могла снова видеть их всех. Сейчас ей нужен был воздух. На улице уже стемнело, но это было неплохо. Ей хотелось вдохнуть морозный воздух, чувствуя, как он обжигает легкие, промерзнуть до костей, чтобы потом найти хоть какое-то утешение в тепле своей комнаты.

Люцертола взяла плащ, надела теплые ботинки и вышла из гостиной. Она бесшумно прошмыгнула через вестибюль, открыла дверь и вышла в темноту. Люси шла быстро, не разбирая дороги, и обнаружила, что забрела к озеру. В темной воде отражалось почти черное зимнее небо.

Во всем это было что-то успокаивающее. Люси почувствовала боль в мышцах, лицо начало гореть, покрывшись брызгами воды из озера. Постепенно разум очистился и позволил ей расслабиться. Не существовало ничего, кроме ее самой, и снега под ногами, кроме холодного воздуха, колотящегося сердца, и серебристых всплесков воды.

Она тяжело дышала, и уже хотела вернуться в тепло замка. Переодеться, выпить чашку чая, что-нибудь съесть. Улыбнувшись в темноте, Люси зашагала к школе. Снег скрипел и тихо хрустел под ногами.

Она почти добралась до главного входа, когда услышала два голоса. Мужской и женский. Сердце екнуло, и колени внезапно ослабли. Неужели директор вернулся? Или магглокровка возвращалась в Хогварц, и ее схватили ауроры? Люси почти побежала, пытаясь увидеть, кто же это идет к замку. Уже совсем стемнело, и ей пришлось подойти очень близко, чтобы узнать их. Это было не директор, а профессор Блэк. И магглокровка, тяжело опирающаяся на его руку.

Люцертола не знала, стоит ли спрятаться или же обнаружить свое присутствие. В конце концов любопытство победило. Может быть, у них есть новости о директоре Снейпе. — Профессор? — позвала она.

Они остановились и повернулись. — Кто здесь? — хрипло спросил профессор Блэк.

— Люцертола Малфой, — она подошла к ним. — Простите, я не хотела вас напугать. Я гуляла вокруг озера, а теперь возвращалась в школу, и увидела вас… — Она заморгала, когда профессор Блэк осветил ее лицо.

— Мисс Малфой. Вы не должны гулять после заката солнца.

— Я знаю, но… — она сделал короткий вдох. Сейчас или никогда. — Мне нужно было подумать, потому что…. Я… я говорила с одним портретом, и он сказал мне, что… что…

-Что он вам сказал, мисс Малфой?

По спине Люси пробежала дрожь от голоса магглокровки. Он был сухим и безжизненным, слова выходили с трудом — наверное, так звучит голос умирающего. — О директоре, и об аурорах… Вы не могли бы… Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь? С ним все в порядке?

Она не видела их лиц, и не была уверена, что именно услышала в ответ — смешок или всхлип. — Пожалуйста! — Люси не могла поверить в то, что ей приходится просить, но сейчас страх пересилил все прочие чувства. — Я очень волнуюсь, и…

— Могу себе представить, — перебил ее профессор Блэк. — Это не ваше дело. Идите к себе, пока я не снял баллы.

— Но… но мне нужно знать. Пожалуйста, профессор! — теперь она стояла на расстоянии вытянутой руки от них.

— Я сказал, пошла к черту! — прорычал профессор Блэк и направил на нее палочку. — Прочь с глаз моих, иначе…

— Сириус! Не надо! Разве ты не видишь, что она расстроена?

— Меня ни хрена не волнует, расстроена она или нет!

На конце палочки светился огонек, и когда профессор Блэк шевельнул рукой, он осветил лицо магглокровки. Люси охнула. Она никогда не видела трупов, но именно так представляла себе лицо мертвого человека. Бледное, с синими губами, невидящими глазами и впалыми щеками. — Вы… С вами все в порядке, профессор? — она попыталась вызывать в себе ненависть и ревность к магглокровке… нет, к этой женщине, но все, что Люси сейчас чувствовала — это боль и странное ощущение, которое, наверное, и называется состраданием. Она попыталась взять себя в руки, но безуспешно.

Женщина на мгновение закрыла глаза. — Нет. — Она посмотрела на Люси. — Нет, со мной не все в порядке. Ничуть.

— Пойдем, Гермиона. Ты замерзнешь до смерти, если мы будем торчать на морозе.

— Как будто меня это волнует, — она пожала плечами. — Слушай, Сириус, не мог бы ты пойти в замок и позволить мне пять минут поговорить с мисс Малфой?

Блэк посмотрел на нее так, как будто у нее только что выросла вторая голова. — Ты с ума сошла? Оставить тебя с этой…с этой…

— Сириус. Я уверена, что она не причинит мне зла. Не так ли, мисс Малфой?

Люси покачала головой, потом добавила, — Нет. Я просто хочу знать…

— Вашу палочку! — профессор Блэк протянул руку. — Если ты не заботишься о своей безопасности, это твое дело, — сказал он коллеге. — Но я забочусь.

— Вы же отдадите мне ее, когда я вернусь в замок?

— Конечно. Я не коллекционирую палочки студентов.

Люцертола с неохотой отдала палочку, проводила взглядом удаляющуюся фигуру Блэка и повернулась ко второй ведьме. — Профессор, что… — та остановила ее, подняв руку.

— Мисс Малфой. Я понятия не имею, почему я сейчас говорю вам все это. Ваши… чувства по отношению к моему мужу не ускользнули от моего внимания, так же как и ваше ужасное поведение. Но…

Люси почувствовала, как на ее плечо легла рука. Она хотела скинуть ее, но была зачарована интимностью момента.

— Какими бы ни были ваши истинные чувства, я признаю, что любовь, или ее иллюзия, абсолютно одинакова и в пятнадцать, и в тридцать пять, и в девяносто лет.

— Это была не иллюзия, я…

— Теперь это не важно, мисс Малфой. Люцертола, — добавила она после короткой паузы. — Он… Он умрет. Завтра.

Не в силах вымолвить ни слова, Люси схватила руку, все еще лежащую на ее плече. Мысли вихрем закрутились в голове, и ей вдруг показалось, что она парит в темноте. — Умрет? — выдавила она. — Но он не может… Они не могут…

— Он могут. Поверь мне, мы все испробовали.

— Но кто-то должен… может быть, мой отец… — Она замолчала. Ее отец. Ее дед. Она сама. Они виноваты в этой ужасной трагедии. И все из-за нее… Чувство вины обрушилось на нее с такой силой, что Люси пришлось вцепиться в руку женщины, чтобы не упасть. Вина вцепилась в нее прочно и глубоко, сжала ребра, не давая дышать, и вгрызлась в желудок. Люси едва успела отвернуться, прежде чем упала на колени, и ее вырвало на снег. Солено-горький и горячий вкус вины. Она упала головой в снег, чувствуя, как холодные льдинки царапают лицо. На ее плечи тут же легли сильные руки, которые подняли ее на ноги. — Профессор, я… — она хотела оправдаться, снять с себя груз, вдруг навалившийся на плечи, независимо от последствий. — Профессор, я… — снова начала она, но ее прервал шум крыльев в темноте.

Большой филин пронесся над их головами, и опустился на руку Люси.

— Вы по-прежнему пользуетесь филином.

— Да, отец предпочитает… Послушайте, профессор, я…

— Мне нужно идти, Люцертола. Я не могу… я должна лечь. До свидания.

Люси негнущимися пальцами начала отвязывать свиток пергамента от птичьей ноги.

* * *

Новогоднее утро выдалось холодным и серым.

Гарри Поттер в министерском поместье сидел за столом с чашечкой кофе. Перед ним лежала кипа пергаментов. Министр сделал глоток кофе и поправил очки. Складка между бровями стала глубже, пока он читал письма и делал пометки на пергаменте.

Несколько избранных репортеров получили приглашение на казнь. Они прибудут в одиннадцать, потом пройдет короткий брифинг, а сам суд начнется в половине двенадцатого. До этого времени ни в газетах, ни в Колдовской Радиосети не появлялось никакой информации о предстоящем разбирательстве. Нужно уметь ладить с прессой, этот урок Гарри усвоил очень давно. Они вовсе не враги, как он считал прежде, но и не друзья. Они инструмент, с которым нужно аккуратно и умело обращаться.

Глоток Жизни уже был приготовлен. Снейпу подали его вместе с завтраком. Ауроры получили инструкцию дважды обыскивать всех входящих — у дверей здания министерства, и на входе в зал суда. На этот раз никому не удастся пронести с собой даже зубочистку. Специальный человек получил задание забрать Снейпа из морга, куда тело отнесут после казни.

Исполнитель получил инструкцию использовать в качестве яда болиголов. Гарри надеялся, что он не вступит в реакцию с зельем. Но выбора не было, приходилось рисковать. Сразу после суда Малфою будет отправлено письмо. Они пришли к соглашению, что роль Драко в этой истории останется в секрете. Пресса получит официальное извещение о том, что министр решил простить семью Малфоев и дает им разрешение вернуться в Англию. Гермиона подверглась действию чар забвения, а Дамблдор был связан обещанием. Никто из них не проболтается. А Малфой не станет искушать судьбу. Если даже Снейпа можно арестовать и казнить, что уж говорить об этом слизеринском хорьке.

Проблемы могут возникнуть с дочкой Малфоя — Гарри был абсолютно уверен, что источником информации была именно она. Но ее отец позаботится о том, чтобы она держала язык за зубами.

Гарри еще раз пробежал взглядом по своим записям и кивнул. Он все учел. Через несколько часов его страна снова будет в безопасности. Ее граждане — его дети, и он должен их защищать. Чего бы это ни стоило.

* * *

Сидя в тюремной камере Северус пытался убедить себя в том, что он не умрет. Он выживет, он найдет способ сбежать, куда бы ни упрятало его министерство.

В восемь часов охранники проводили его в ванную, где ему было позволено принять душ и почистить зубы. Они ни на секунду не отходили от него. Северусу едва удалось вытащить пуговицу из кармана и спрятать под языком. Одежду тут же забрали в стирку. В камере он снова обнаружил на столе обычный набор. Только кроме тарелки и стакана там была еще и маленькая бутылочка с темно-красным содержимым. Северус взял ее и с отвращением уставился на неописуемую похлебку.

— Насколько я понимаю, это мой последний завтрак, — сказал он охраннику. — Вы не могли бы принести что-нибудь более съедобное? Кофе, тосты, масло?

Охранник что-то буркнул, забрал поднос и ушел.

С помощью беспалочковой магии он проделал дыру в матрасе, и вылили туда зелье. Заделав дырку с помощью Reparo, Снейп очистил бутылочку быстрым Scourgify, трансфигурировал пуговицу, перелил зелье в министерский флакон, и закрыл его. Он прикинул, куда спрятать оставшуюся пустую бутылочку, но услышав шаги охранника, сунул ее в карман. В воздухе поплыл аромат кофе.

— Сначала выпей зелье, чтобы я мог уйти, — проворчал охранник.

Сердце отчаянно забилось. Северус взял бутылочку, стараясь как можно лучше прикрыть ее ладонью (министерское зелье в отличие от настоящего Глотка Жизни получилось темно-розовым, и охранник мог заметить разницу), и выпил ее содержимое. Он даже промыл флакончик водой, выпив и ее. — Доволен? — язвительно спросил он.

— Да мне пофиг, — ответил охранник и ушел.

* * *

В Хогварце Люцертола Малфой стояла в ванной и смотрела в зеркало.

— Может, тебе стоит сходить к доктору? — спросило ее отражение.

Люси поморщилась, увидев глубокие тени под глазами, но покачала головой. — Нет. Я не больна.

Зеркало немного помолчало и сказало, — Хм… Но ты выглядишь нездоровой.

— Я нехорошо себя чувствую. Но это… это не болезнь.

— А, ясно. Несчастная любовь?

— Да, — ответила Люси с улыбкой, которая испугала даже ее саму. — Да, наверное, это можно так назвать.

Она вернулась в свою комнату, чтобы в последний раз проверить багаж. Потом она спустилась в Большой Зал, держа правую руку в кармане, сжимая в ней портключ, который прислал ей отец.

* * *

Минерва МакГонагалл убедила себя и Сириуса, что они не должны бросать студентов на целый день, поэтому они спустились к завтраку в Большой зал. Гермиона осталась в кабинете с Дамблдором. Они безразлично смотрели на великолепный завтрак, приготовленный домовыми эльфами. Время от временя Гермиона кидала кусочек ветчины лазилям.

— Он сказал, что мне не нужно приходить на казнь.

— Но ты хочешь пойти? — Дамблдор внимательно посмотрел на нее, делая глоток чая.

— Да. Да, я хочу. Я хочу быть там, когда… когда все закончится. А потом я уйду. Только не говорите Минерве и Сириусу.

— Уйдешь? — Дамблдор поставил чашку. — Надеюсь… не в переносном смысле?

Гермиона улыбнулась. — Нет. Я пообещала Северусу ничего с собой не делать. Но все это... — она пожала плечами. — Хогварц, колдовской мир… я не могу здесь оставаться. Больше это не мой дом.

— Ты возвращаешься в маггловский мир?

— Это все, что мне остается.