Twig / Твиг (джен)

Пулемёты вели огонь очередями, присоединяясь к редким выстрелам винтовок со скользящими затворами. Каждая пуля или очередь производили треск, за которым следовало эхо, кажущееся вечным. Когда пуля вреза́лась в землю у кромки бруствера, поднимались брызги грязи и пыли, осыпая прячущихся в траншее.

Пулемётный огонь становился интенсивней. Выкрики солдат заглушались грохотом выстрелов и становились бессвязными.

Майер сидел в траншее, опёршись спиной на утрамбованную землю. Обе руки вцепились в винтовку, пластинки ногтей казались слишком чистыми, а грязь под ними — слишком черной. Земля была сухой, а воздух влажным. Грязь и пот копились и смешивались всё больше с каждой минутой. Когда он думал об этом слишком долго, то возникало ощущение, будто грязь настолько облепила его лицо, шею и руки, что теперь ищет способ пробраться под воротник и в рукава.

День назад его забрызгало кровью, и выделенного ему запаса воды не хватило, чтобы её оттереть. Он сделал пометку в памяти о том, что брызги на рукаве принадлежали Эндрю — метка, напоминающая о мальчишке, который с таким энтузиазмом обменивался книгами и бульварными романами во время привалов. Во всём этом хаосе и беспорядке пятна высохли и стали тёмно-коричневыми, став неотличимыми от грязи, состоящей из пыли и пота. Смерть Эндрю слилась со всем, что последовало дальше.

Ему нужно было лишь взглянуть на тех, кто сидел у стены, чтобы представить, как выглядел он сам. Истощение и груз эмоций выматывал людей, а собирающаяся грязь и кровь скрывали лица и личности. Там и здесь были пары глаз, которые казались слишком голубыми в тусклой расцветке окружающего их мира.

В ожидании страшного приказа он смотрел не на людей. Было слишком похоже, что смотришься в зеркало, это провоцировало на самокопание, а самоанализ сейчас был вреден как для сердца, так и для души.

Вместо этого он уставился на шитых. Те, кто не рыл и не укреплял траншеи, стояли на коленях посреди хода. Большинство едва двигались, не вздрагивали и не потели. Грязь на них была сухой. Один застрял в одержимом цикле разборки оружия, очистки его запчастей и обратной сборки. Управляющий держал запасное оружие Эндрю, готовый передать его шитому, если ситуация того потребует.

Эти штуки были забывчивы, печальны и почти не разумны. Шитые были уродливы, утилитарны, с открытыми выемками для проводов, некоторые проходили через лицо. У двух из этих штук была плоть от разных людей. Один был покрыт заплатами белой и чёрной кожи. Его звали «Бык». У второго были части, которые в прошлом могли принадлежать женщине. Это читалось в его глазах. Ресницы были слишком длинными, глаза большими, брови — недостаточно широкими.

"Женщина или ребёнок. Невинный взгляд", — сказал себе Майер.

Пулемёты продолжали вести огонь. Пули стрекотали над траншеей, загребая землю по краям с обеих сторон. Только он расслабился, в десяти метрах от него прогремел взрыв.

Это было то, что солдаты называли "обсератель". Чистая ударная волна, даже если взрыв никого не затронул, могла пройти сквозь человека, расслабив ударом мышцы, которые должны удерживать дерьмо внутри.

Ему повезло, что до сих пор удавалось сохранять достоинство и избегать подобного конфуза.

Шитый с невинным глазом смотрел в никуда. Майер смотрел на этот глаз, смотрел сквозь него.

Он не мог сказать почему, но это разъедало его изнутри, и все же он не мог отвести взгляд. Он неизбежно отмечал, что его взгляд возвращается обратно, сколько бы он ни пытался не смотреть.

Капитан, низко пригнувшийся к земле, прошел по траншее. У него было два контейнера воды. Он предлагал каждому один.

Майер больше всего на свете желал помыться, вновь почувствовать себя человеком, но когда подошёл капитан, он потянулся за собственной банкой с водой и встряхнул ее.

Капитан сказал что-то, но время выбрал неподходящее. Треск ружей утопил его голос. Он попытался снова:

— Пей. Наполни свою, просто на всякий случай.

Майер увидел, как парни по обе стороны от него вздрогнули от четырёх последних слов. Он взял тяжёлую бутыль с водой у капитана, взял её двумя руками и пил, пока не почувствовал, что его может стошнить, после чего залил порцию в свою собственную бутылку.

Когда капитан забрал бутылку, на его лице появилось выражение озабоченности. Глубокой озабоченности.

— Что? — спросил Майер.

Еще больше пуль коснулись обреза траншеи.

— Ты здесь, с нами?

В этом вопросе было больше смысла, чем могло показаться. Там таилась сотня скрытых намёков, идей и наблюдений, связанных в вопрос из четырёх слов. Майер был почти уверен, что скажи он "нет", и капитан отправил бы его обратно, подальше от линии фронта.

— Я здесь, — сказал Майер.

Капитан не стал спорить, но заметил очень мягким голосом, пока передавал бутыль следующему:

— Ты сейчас больше похож на одного из них, чем на одного из нас, Майер.

День был горячим, а жар был ещё хуже из-за некоторых орудий, созданных Академией, от них исходил горячий воздух и наполнял траншею, но он все равно чувствовал легкий озноб.

Майер всегда знал, что он лучше многих, когда дело доходило до общения. Он видел похожих людей в школе, и начал опознавать их всего месяц назад во время солдатского обучения. У остальных были причины стать такими. Жестокий отец, которым они научились манипулировать, давление отца-бизнесмена, требующего следовать по его стопам.

С Майером все было иначе. Когда он серьезно задумывался о том, как взаимодействуют люди, некоторые идеи были настолько кристально ясны, что становились очевидными. Идея "мы против них" была повсеместной и определяла практически каждое взаимодействие по культурным, классовым, религиозным и национальным признакам. Одну из таких идей он уловил очень рано.

Но капитан, согнувшийся в траншее, говорил Майеру не о том, что он один из тех нелюдей по ту сторону фронта. Капитан говорил, что он смахивает на одного из шитых.

Насколько же странно, что посреди всего этого кошмара капитан назвал "ими" шитых. Не людей, которые пытались их убить, не людей с коричневой кожей, не мексиканские войска, а шитых.

Майер медленно кивнул. Хотя капитан уже ушёл к следующему солдату, он всё ещё поглядывал через плечо, всё ещё смотрел и ждал ответа.

"Шитые мертвы.

Мертвы, но всё ещё ходят.

Я больше похож на них, чем на тебя?"

Взрыв, прогремевший рядом, стал ответом на его мысли. Он не дёрнулся так же быстро, как многие другие.

В какой-то момент, когда он был слишком убит горем и устал, чтобы беспокоиться, он начал притворяться, чтобы подражать остальным, когда они съёживались, кричали или матерились. Теперь он не был уверен, насколько убедительной была его реакция.

Всё его тело болело, хотя еще ничто его не зацепило. Ни пули, ни ударная волна. Только грязь.

Шитые были настолько горячими, что поддерживать контакт с их кожей было некомфортно, но ему было очень холодно в эту жаркую, влажную погоду.

Капитан взглянул на него последний раз, а затем переместился к небольшой выемке в стене, где он мог переговорить с капитаном отряда, расположенного дальше по той же длинной траншее.

Глаза Майера вернулись на женский глаз шитого. Он медленно моргнул.

Когда глаз открылся, земля загудела.

Раздались тревожные крики. Майер молча поднялся и отступил от стены. Насыпь начала крошиться по краям. Следом ударная волна, передающаяся через землю, обвалила низ одной части стены, обрушив её на голени человека. Его освободили и успели оттащить подальше прежде, чем неподдерживаемый верх рухнул следом.

Гул не прекратился, но усилился. К нему присоединился отдалённый звук. Он был слишком низким, размеренным, чтобы быть треском стрельбы, но всё равно был похож на треск.

Всё остановилось, даже звуки стрельбы. У Майера зазвенело в ушах, и он почувствовал оцепенение; его пихнули в сторону, а шитые, которые был в резерве, уже спешили починить стену. Выпущенный залп пуль попал в того, кто шел впереди, но он даже не замедлился.

Майер встретился взглядом с шитым, на которого смотрел, и неосознанно сделал шаг, чтобы последовать за ним.

Кто-то схватил его, потянул назад.

Он понял почему. Там, где упала стена, больше не было никакого прикрытия. Он мог выйти вперёд и получить за это пулю. Его не тревожило то, что он чуть не умер.

Однако теперь, когда он подошел ближе, то смог выглянуть в дыру. Они окопались на пологом холме, чтобы у них было преимущество возвышенности и чтобы вражескому огню было труднее добраться до них, и теперь он мог смотреть вдаль, наружу и вниз. Побережье. Непригодная для питья соленая вода.

Два корабля. Гигантские лодки, неуклюжие из-за размера, нагруженные оружием. Они достаточно глубоко врезались в берег, чтобы освободить их, потребовалась бы огромная сила.

Возможно, эту силу обеспечивали сплетенные бескостные щупальца в задней части каждой лодки. Эти корабли были частично живыми.

Носовые части кораблей сдвинулись, открылись, как огромные покрытые металлом челюсти. Из каждой вылезло по зверю, которые, должно быть, занимали все трюмы. Они были больше зданий и выше холмов, в которых были вырыты траншеи. Они смотрелись грубыми, толстокожими, с глазами, слишком маленькими для их огромных тел. Они передвигались на четырех конечностях и походили на бегемотов или носорогов, но с более выпуклыми головами, их грудные клетки были выше и глубже, обладали огромной емкостью.

Далековато от Ноева ковчега. В каждом ковчеге было всего по два зверя, один толкал лодку, а другой только что из неё вышел.

Один зверь взревел, и это был гнусавый, мычащий рев, который был таким же отчетливым и громким, как и прибытие лодок. От этого звука сотрясался воздух, учащался пульс, заставив сердца тяжело стучать.

Его зверь-товарищ подхватил рёв.

В ответ снова заработали пулеметы. Время между очередями сократилось, и треск и пули стали звучать по-другому.

Больше они не стреляли в полк Майера.

Звери переместились на позицию, которую он не мог видеть через щель в стене окопа. Майер рискнул выглянуть наружу.

Один зверь открыл пасть, опустив голову ближе к земле.

Из нее вытекал красно-желтый туман, грудь твари вздымалась и надувалась, словно для того, чтобы выгнать газ. Оно низко прижималось к земле, растекаясь. Грудь была испещрена маленькими красными брызгами — там, где пули достаточно глубоко вонзились в кожу, оставив следы, борозды и пробоины. Но этого было недостаточно, чтобы остановить тварь.

Капитан вышёл вперёд, взглянул наружу и в сторону, проследив направление взгляда Майера, затем нырнул обратно в безопасность. Майер не двигался с места.

— Они проиграли, — сказал капитан.

Майер кивнул.

Теперь вражеские солдаты были другими.

Майеру пришлось отступить назад, с пути шитых, когда те начали сгребать грязь в сторону бреши в стене окопа. Того, с глазом, там не было.

— Не мы победили, — сказал капитан, заговорщическим тоном, не предназначенным для всех солдат. — Корона не проигрывает войн. Когда начинает казаться, что все идет к этому, Корона выходит на ничью.

Газ рассеивался. Вражеские солдаты всё ещё стояли, всё ещё казались живыми, собирались с силами.

— Я видел это несколько лет назад. Нечто вроде того, — сказал капитан. — Теперь всё может усложниться.

— Как?

— Газ — это чума. Паразиты или передающийся яд. С победой ли, с поражением, но если эти типы с коричневой кожей вернутся домой, к своим семьям, то их попросту убьют.

Прогремел взрыв, зверь передёрнулся, повернул голову в сторону. Урон казался на удивление незначительным.

— Им нечего терять, — сказал Майер.

— Именно так, солдат.

Враги собирались с силами. Снарядов становилось все больше. Даже с такой дистанции слышались крики. Приказ эхом прошелся по полку.

Звери были настолько громадны, что почти каждый снаряд попадал в цель, но масса монстров была столь огромна, что каждый снаряд вредил им как слону дробина.

Один особенно меткий выстрел задел уже повреждённую область. Фонтанирующая струя крови была длинной, но быстро иссякла, хотя рана заметно увеличилась.

Откуда-то из глубины траншеи Майера донеслась команда. Он выжидающе уставился на своего капитана.

В тридцати метрах от них капитан следующего отряда подхватил крик:

— Вперёд! Цельтесь в установки!

Капитан Майера сделал глубокий вдох, после чего закричал:

— Вперёд! Цельтесь в установки!

Уничтожить артиллерию, чтобы спасти зверей.

— Первыми шитые! — приказал капитан. — Прикрывайтесь ими. Не отставайте!

В траншее витал запах страха и неуверенность. Ропот о том, что так можно подхватить чуму или пулю.

Майер, слышал, что в подобном положении, даже в ситуации между жизнью и смертью, каждый двадцатый солдат не сможет причинить вреда другому человеку.

Мысль почти прогнала холод, который был глубоко в его груди, страх, гнев и недовольство, запертые глубоко внутри. Внутренняя человеческая доброта.

— Убедитесь, что винтовки заряжены и готовы, — сказал капитан.

Напоминание помогло, но людям требовалась помощь в другом. Майер это знал.

Капитан пробудил Майера от рутинного транса, в котором тот перебывал днями и неделями. Постепенное, тихое скольжение к тому, чтобы стать мертвецом.

Он не мог идти по этому пути назад.

Идти можно было лишь вперёд.

Он будет вечно благодарен за это маленькое пробуждение. Даже, если его вечность протянет ещё всего несколько минут.

Множество снарядов отправилось в путь, и каждый был нацелен на громадного зверя, разносчика чумы. "Обсератели", как их звали солдаты. Майеру никогда не нравилось это мерзкое название.

Он предпочитал слова, обладали большей силой.

Склонив голову, он произнес:

— Я молю тебе, Боже, о защите. Ты делаешь то, что правильно, так приди же к нам на помощь. Прислушайся к нашим молитвам и огради нас от бед. Будь нашей могучей скалой, местом, где мы всегда можем укрыться. Защити нас именем Своим.

Он продолжал:

— Ты заставил нас пережить великие страдания, но ты достал нас из этой глубокой, грязной ямы. Ты дал нам новую жизнь, сделал нас воистину великими, и мы будем стараться отстранить скорбь.

Когда он поднял взгляд, то понял, что многие наблюдают за ним. Шитый с невинным глазом тоже таращился на него, губы шевелились, вторя его словам.

Майер не знал, почему это настолько встревожило его.

Он посмотрел на капитана, лицо того было серьёзным. Лица без слов или тона понять было труднее, но он не был слеп.

Капитан кивнул ему.

— Вперёд! — прозвучал крик с дальнего конца траншеи. Его тут же подхватило эхо на разные голоса.

— Вперёд! — выкрикнул капитан Майера. — Через холм! Сперва шитые!

Шитые пошли. Там, где взрывы и снаряды ослабили стены траншеи, некоторые немного осыпались под тяжестью мертвых тел. Майер смотрел за тем, как его шитый уходит, погоняемый управляющим, который оставался в траншее. Не было расчета на то, что шитый вернётся или будет ждать другого приказа.

— Вперёд! Прямо за ними! Если будете ждать, то умрёте! — проорал капитан.

Майер пошёл. Он шел за шитым, к которому чувствовал такую сильную, опасную привязанность. Он следовал за ним, держа ружьё обеими руками, к нему присоединились другие солдаты. Сухая земля шла с таким уклоном, что по ней можно было быстро бежать, при этом не спотыкаясь.

Там, где раньше было безразличие, остался дикий, безумный страх и ярость, направленная на врагов.

— Покинуть траншею, пробиться к установке! — ревел капитан.

Каждый шаг, который делал Мауэр, был шагом к смерти, причем самым ироничным образом. В его движениях чувствовалась страсть, а в сознании плясали мечты о том, что он сделает, если переживёт всё это.

С бесстрастным выражением лица он наблюдал, как умирает зашитый с невинным взглядом. Он знал, что на его изготовление использовались ребенок или молодая женщина. Он чувствовал какую-то связь с этой вещью, но не был уверен, что это за связь, как будто было что-то, что он должен был собрать воедино.

Три человека погибли от его руки, и их лица даже не запечатлелись в его памяти. Один выстрел из винтовки, два удара штыком.

Ещё двое были ранены, получили удары в лицо, по их лицам уже ползали создания, созданные Академией. Паразиты и пиявки. Оранжевый туман содержал в себе и ещё что-то. Существа, которые причиняли боль и ослабляли. Враги был медлителен и слаб, но ничуть не терял уверенности. Странная комбинация.

То, чем мог бы стать Майер, если бы его не пробудили.

Он не сдерживался, просто не мог — из страха, что никогда больше не сможет вызвать эту безумную храбрость.

Он добрался до вражеской траншеи и увидел, что никто там не способен стоять или держать оружие. Он подтянулся на трясущихся руках и вылез на другой стороне, чтобы двинуться к артиллерийской установке, перезаряжая ружье в тот момент, как только его ноги оказались на твердой земле.

Люди на артиллерийской установке должны были понимать то, что было достаточно очевидно для Мауэра и других членов отряда. В траншеях происходила резня в одни ворота.

И потому у артиллеристов не было причин сдерживаться. Стволы пушек опустились, нацеливаясь вперёд и центр.

Майер поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Он видел, как противник умер.

Однако человек, управлявший артиллерийским орудием, прожил достаточно, чтобы успеть потянуть спусковой крючок, выстрелив в направлении Майера.

Майер почувствовал, как отлетела его рука, словно клок одежды был задет сильным порывом ветра. Ослепший и почти оглохший, с пустым кишечником, он упал. Только лежа на земле и мечтая потерять сознание, он почувствовал боль и жжение в остатках руки.

Он вспомнил о шитом и теперь размышлял, было ли произошедшее случайностью или чем-то, предназначенным именно ему. Знаком.

Он закричал, но не от страха, боли или безнадежности, а потому, что не мог вынести, чтобы пламя погасло, а крик ярости и неповиновения — это все, что ему оставалось.

* * *

Майер поднял руку, которую ему дала Академия. Дождь струился в расщелины и трещины и переливался через них. То тут, то там мышцы дергались, агония пульсировала в венах, нервах и вокруг отверстий, где грибок — а это был именно грибок, несмотря на внешнюю видимость — пробивался сквозь плоть. Он сравнил это с раскаленной докрасна иглой, протыкающей его руку каждые несколько секунд.

— Как боль? — спросил его капитан.

— Она никогда не прекращается, — сказал Майер и дунул в свисток, корректируя местоположение зверя Академии.

— Может быть, когда мы закончим, тебе станет лучше, — сказал капитан.

Майер, конечно же, знал его имя. Эдвин Гибсон, друг и надёжный человек, оставшийся его капитаном во многих смыслах. Это был способ поддержать огонь, не дать ему соскользнуть в тот мертвый мир. Вспоминания о том дне, едва ли не более живые и ясные, чем может быть реальная жизнь.

— Не думаю, что я когда-либо закончу, — признался Майер.

— Ты выбрал правильного врага в бесконечной войне, — сказал капитан.

— Я выбрал? — спросил Майер.

— Я неправильно выразился. Я больше человек действий, чем слов. Боец.

— Угу, — сказал Майер и улыбнулся. — Я скучал по тебе, Эд. Без твоей компании это был чертовски одинокий год.

— Я мог бы навещать тебя.

Майер покачал головой.

— Не стоило риска, другие могли что-то заподозрить и начать задавать вопросы.

— Знаю. Не то чтобы это имело значение.

— К несчастью. Академия изменяется. Может, нам придётся действовать раньше, дабы не остаться позади.

— Ладно. Мы уже ждали слишком долго.

Майер улыбнулся. Несколько секунд он набирался смелости.

— Последнее время я часто вспоминаю. Ты помнишь тот день?

— Помню, — не требовалось уточнять, про какой день шла речь.

— Был ли это хороший или плохой день, как думаешь?

Капитан слегка улыбнулся.

— Вечно у тебя трудные вопросы.

Это не было ответом само по себе, но, возможно, единственным ответом, который мог быть дан. Майера это устраивало.

Никто из них не думал о том последнем дне, когда они сражались. Это был фактически последний день войны. Корона отказалась воевать несколькими неделями ранее, и причиной тому был вопрос ресурсов. Было слишком дорого продолжать войну с таким разбросанным производством Академии и ставить под угрозу своих шитых солдат. Речь шла не о потерях хороших мужчин и парней. Ресурсы.

В этом отношении Мауэр и его товарищи по оружию мало чем отличались от шитых.

Нет, день, о котором они думали, был днем, когда Мауэр вышел из госпиталя с новой рукой, огонь внутри горел яростнее, чем когда-либо, но не имел выхода. Даже вылечив его, Академия получила свою долю выгоды. Рука была еще одним экспериментом. Ему было обещано, что они починят ее или заменят, если возникнет необходимость.

Он предпочёл боль. Это лучше, чем дать им больше информации и помочь в их работе. Боль толкала его вперёд, напоминала о том, что он должен продолжать двигаться, фокусироваться на своих талантах и фокусировать свой мозг на поиске всех возможностей.

Несмотря на это, он не ожидал появления детей.

Это урок ему на будущее.

"Бог не был на их стороне", — подумал Майер.

Когда он встретился со своим полком, после больницы, это должна была быть их последняя встреча, прежде чем их пути разойдутся. Тогда он и пробормотал эту же фразу. Призыв к вниманию и извинение за неудачу его собственной молитвы — до того, как они расстанутся.

Он сказал много чего еще. Они слушали. Они проговорили до глубокой ночи.

Они планировали.

Эти планы должны были осуществиться сегодня и завтра. Он мог объединить людей, чтобы они выступили против Академии и увидели ее такой, какой она была на самом деле, и позволить им потерпеть неудачу. Неудача породит другие чувства, если он будет достаточно осторожен.

Эксперимент Академии среагировал, отпрыгнув назад и едва избежав столкновения с одним из солдат в авангарде.

Мужчина, слишком крупный, толстокожий, уродливый и толстый, притаился на соседнем здании.

Пожиратель. Майер и его люди проводили исследования. Их люди в стенах Академии обеспечили критически необходимые данные.

Мауэр почувствовал, как внутри него разгорается спокойное и чистое пламя. Не столько бушующее пламя, сколько белая раскаленная сталь. Он поднял руку, чтобы поднести свисток к губам, и крепко сжал их.

"Расскажи Академии что угодно, но не говори им о свистке", — сказал он мальчику.

Он дал иные инструкции другим союзникам в Академии. Некоторыми из них он еще не успел воспользоваться.

Свистнув, он схватил винтовку и подбросил её точно вверх, поймал так, чтобы рука была опущена, и продел свой большой палец через кольцо, которое он установил, чтобы передернуть затвор. Он снова переменил хватку, подняв руку, полученную в Академии, чтобы зафиксировать конец винтовки.

Пожиратель скользнул в сторону. Слишком быстро для такой громадины.

Но Майер ждал этого движения. Пожиратель когда-то был человеком. Он думал и действовал как человек. Следовал тем же правилам.

Винтовка передвинулась в такт движению Пожирателя. Майер выстрелил.

Он смотрел, как Пожиратель падает.

Белое от жара пламя и боль, что поднимала его в ночи, заставляли его сосредоточиться. Когда он не мог спать по ночам, он выходил на окраину города и практиковался в стрельбе. Всегда со своей винтовкой.

Пожиратель не сильно отличался от тех громадных зверей, разносчиков чумы, которых он видел в последний день войны. Толстая шкура, но глаза они сделали маленькими не без причины. Настоящие глаза Пожирателя были скрыты, замаскированы по бокам.

Пожиратель дёрнулся, прижав одну руку к скуле. Бутыль жидкого огня разбилась о его грудь, и содержимое разбрызгалось, растеклось с его кожи словно вода с гусиных перьев. Его даже не обожгло.

Майер подул. Кроткие, резкие свистки указывали направление. Шипастый зверь сделал выпад, пронёсшись мимо Пожирателя. Любой другой давно был бы изрезан в клочья, но Пожиратель даже не был поцарапан.

— Цельтесь в глаз! В правую щеку! — закричал капитан.

Пожиратель бросился в атаку. Майер перенаправил зверя, поставив его на пути монстра. Он был приземистее, устойчивее, в то время как Пожиратель был невероятно силён. Пожиратель мог разобраться со зверем, но не мог защищать свой другой глаз в процессе. Он попытался использовать другую тактику: повернулся боком, побежал плечом вперёд, отбросив монстра со своего пути и продолжив двигаться.

Команда расступилась, но один солдат оказался слишком медленным, чтобы вовремя убраться с дороги. Жан Дюпай, насколько помнил Майер, повредил ногу во время того же взрыва, который лишил Мауэра руки и плоти. Дюпай тогда умер или был ранен настолько сильно, что только в Академии его смогли собрать обратно.

Майер издал два резких свиста.

Пожиратель повернулся, переориентировался, осмотрелся, используя оставшийся глаз.

Колючий зверь атаковал его, пройдясь по лицу и груди. Судя по его реакции, зверь прошёл совсем близко. Пожиратель чуть не наступил на Дюпая, пока боролся со зверем.

Капитан повернулся и свистнул.

В каком-то смысле это было странное отражение того дня войны. За исключением того, что Майер и его люди теперь были на другой стороне.

Пожиратель увидел маленькие тёмные объекты, упавшие вокруг него. Зверь, которого курировал Майер, почувствовал их ещё в воздухе и был достаточно быстр, чтобы отступить.

Не меньше дюжины гранат взорвались друг за другом.

Это не было концом. Этого было мало, чтобы убить Пожирателя. Но вполне хватало, чтобы задержать его, дать им пройти один или два квартала. У них будет другой шанс ослепить, найти использовать другие слабости. Сегодня ночью будет предостаточно препятствий, прежде чем они доберутся до безопасного места.

Но Майера это не беспокоило.

Битвы, в которых он сражался, будь они против Пожирателя, детей или самой Академии, не были битвами, в которых он должен победить.

Но он видел свою смерть, мертвеца с невинным глазом. Он пережил и пересилил её. Если чего-то и не хватало, то теперь, когда это исчезло, он заменил это неуклонно разгорающейся яростью самого тихого, самого терпеливого сорта.

Не было такого препятствия, которое он не смог бы преодолеть, когда он победил смерть. Он знал это, его товарищи знали это. Скоро узнают и другие.

Он верил в это.