Орфей (гет)

Он обнял её, ласково поглаживая волосы. — Всё пройдет, девочка моя. Все пройдет.

— Но... Это я во всем виновата. Только я. Если бы не мое любопытство...

— Ш-ш-ш.... — он поцеловал её в макушку. — Что поделаешь, иногда ситуация выходит из-под нашего контроля. Ты ничего не можешь изменить. Не вини себя.

— А я обязательно должна возвращаться? Я же не смогу! Это слишком тяжело.

— Конечно, должна. Мы все возвращаемся назад. Завтра. Разве ты не хочешь увидеть, наконец, наше поместье? Там так красиво, даже сейчас, зимой.

— Да... Но Хогварц. Я не хочу возвращаться в Хогварц!

— Ты должна. У нас нет выбора. Если кто-нибудь заподозрит тебя в причастности к этой истории, последствия будут ужасны. И не только для тебя, но и для меня и для твоей матери. Ты же не хочешь этого, правда?

— Нет, но...

— Во и хорошо. Я знал, что ты все поймешь, моя дорогая. Ты моя дочь, моя умная, красивая, смелая девочка. Ты не захочешь подвести своих родных, правда?

— Да...

— И ты сохранишь всё в тайне, договорились? Он умер, Люси. Даже если ты выдашь нас всех, это не вернет его к жизни. Министр поставил безоговорочное условие: если хотя бы один человек узнает о Глотке, я разделю участь директора Снейпа. Ты же не хочешь этого?

Люси сжала отца в объятиях так, что руки заболели от усилия. — Нет! Ты — это все, что у меня осталось. Ты не можешь бросить меня, ты не умрешь, пообещай мне это, папа.

— Я буду с тобой ещё много-много лет, моя дорогая. Если, конечно, ты сохранишь нашу тайну.

— Я любила его, папа. Я его по-настоящему любила.

— Я знаю, милая, я знаю.

* * *

31 декабря 2015 года время для Гермионы остановилось.

Она сидела на слушании — более коротком, чем то, на котором рассматривалось дело Колина Криви — в состоянии почти полного оцепенения. Ее губы были крепко сжаты, грудь едва поднималась от дыхания, сцепленные руки лежали на коленях — Гермиона напоминала сейчас статую из церковного дворика, падшего отверженного ангела, застывшего в безмолвной мольбе о невозможном. Сквозь бело-голубые вспышки камер она видела, как муж подносит к губам сосуд с ядом, как он бледнеет, смотрела, не мигая, как его тело оседает на стуле и голова откидывается назад. Когда два сотрудника министерства левитировали тело на носилки и вынесли из комнаты, Гермиона поднялась и не оглядываясь вышла из зала суда. Она как во сне дошла до огромного холла, получила назад свою палочку, прошла к выходу и Дисаппарировала.

Ей было некуда идти кроме дома матери. Все свои вещи Гермиона оставила в Хогварце и вернулась в маггловский мир только с тем, что было на ней надето. Её мать, которая знала о трагедии дочери от Аластора Хмури, не ожидала появления Гермионы, но и не удивилась ему. Правда, когда она попыталась заговорить с дочерью, та только покачала головой, поднялась в свою бывшую комнату и заперла за собой дверь. Миссис Грейнджер предполагала, что время от времени затворница выходит хотя бы для того, чтобы принимать душ. Да и подносы с едой, которые Маджорити три раза в день ставила под дверь, исчезали и появлялись снова. Но как ни старалась миссис Грейнджер, ей не удавалось хотя бы издали увидеть дочь.

Уже одно это было достаточным поводом для беспокойства, а пустая бутылка бренди или виски, ежедневно оказывающаяся на подносе среди грязных тарелок, наполняла сердце Маджорити ужасом.

Это, и ещё музыка.

В комнате Гермионы был небольшой музыкальный центр, подаренный ей на пятнадцатилетие, и несколько CD дисков, в основном с классической музыкой. Но со времени возвращения она день изо дня слушала только одну песню. Снова и снова.

Моя любимая мертва

И я буду вечно оплакивать потерю.

Она унесла с собой в могилу

Мою душу и мою любовь.

Она вернулась на небеса,

Не дождавшись меня,

И ангел, спустившийся за ней,

Отказался взять меня с собой.

О, горькая судьба! Выйти в море без любви!

Белый голубь

Уснул в ее гробу;

Даже природа

Скорбит по моей любимой

Бедный голубь

Видит во сне хозяйку;

А я не могу уснуть,

Рыдает моя душа.

О, горькая судьба!

Выйти в море без любви!

Бесконечная ночь накрыла меня

Своим саваном

Я пою эту песню,

Которую слышит лишь небо.

Ах, как прекрасна она была,

Как я любил ее!

Никогда больше я не смогу полюбить!

О, горькая судьба!

Выйти в море без любви!

Гермиона лежала в кровати на спине, вытянув руки и ноги. Полу-пустая бутылка бренди стояла с таким расчетом, чтобы ее можно было без труда достать правой рукой. Крышка бутылки была плотно закручена, чтобы жидкость не пролилась даже если бутылка случайно упадет. Это было важно, исключительно важно, потому что Гермиона не могла аппарировать в супермаркет до его закрытия, то есть до полуночи, до которой оставалось еще несколько часов. Теперь это казалось самым главным — выпивать ровно одну бутылку виски или бренди в день. Одной вполне достаточно. Она начала с бутылки и не собиралась ни уменьшать, ни увеличивать дозу. Она не собиралась причинять себе серьезного вреда, нет, она обещала этого не делать. Ее целью было постоянное оцепенение.

Не то, чтобы это избавляло от воспоминаний, совсем нет. Но алкоголь притуплял их острые грани, так что вместо глубоких кровоточащих ран они оставляли на душе только синяки. Иногда, в те удачные мгновения, когда Гермионе удавалось вызвать воспоминания о последнем свидании с Северусом, она даже улыбалась. Но это воспоминание было очень робким и осторожным и постоянно ускользало. В отличие от другого — от четких, хотя и черно-белых, картин суда. Они-то всегда были готовы начать прокручиваться в голове. Навязчивые, отвратительные. Она не пыталась отделаться от них только потому, что в них был Северус. Северус, ее любимый. Она так ясно видела его перед собой, что казалось бы могла протянуть руку… но нет, он был далеко, очень далеко. Гермионе понадобились все ее силы, чтобы заставить себя не закрывать глаза и смотреть на него, не отрываясь ни на секунду. Вспышки и щелканье фотоаппаратов и особенно монотонный голос Министра делали это почти невозможной задачей. Но она сумела. И теперь у нее в голове была полная картина суда, будто бы записанная на пленку, которую можно было прокручивать снова и снова. Как ту песню. Ту прекрасную, печальную песню о смерти любимого. И не имело никакого значения, что в песне говорилось о погибшей женщине. Главное, там пелось о безвозвратно ушедшей любви.

Она взяла бутылку, отвинтила крышку, сделала глоток и снова аккуратно закрыла ее.

Алкоголь немного согревал ее. В комнате было тепло — по крайней мере это показывал термометр. Но она постоянно мерзла. Очередной глоток виски или бренди на несколько секунд давал иллюзию тепла, но она исчезала очень быстро. Других воспоминаний, казалось бы, не осталось — только свидание и суд. Остальные исчезли или спрятались так, что она не могла их найти. Но сейчас это не имело значения. Важно было одно — видеть Северуса. Ее любимого. Ее мужа.

Пульт музыкального центра лежал на готове под ее левой рукой. Она слегка приподняла его и нажала 'Play', 'Index' и '3'. Может еще глоток бренди? Нет. Нужно экономить. До полуночи еще далеко.

Первые аккорды. Печальный голос. "Моя любимая мертва".

И пленка снова начала прокручиваться.

— Ваше имя Северус Сидониус Снейп?

— Тогда я, Гарри Поттер, министр Магии и Верховный судья Уизенгамота, данным мне правом лишаю тебя должности Директора и титулы Мастера Зелий. Ты признал себя виновным в государственной измене, и с этого момента теряешь все гражданские права, включая право на свободу и жизнь. Ты больше не считаешься членом магического сообщества, которое ты предал. Твоя смерть от руки колдуна не будет считаться преступлением и не будет вменяться в вину упомянутому колдуну. Excido te, Severum Sidonium Snape, ex corde, ex mente, ex anima. Abscede, recede, secede."( Excido te, Severum Sidonium Snape, ex corde, ex mente, ex anima. Abscede, recede, secede. = Формула отречения: Извергаю тебя, Северус Сидониус Снейп, из моего сердца, моего разума, моей души.)

Выйти в море без любви! Без любви. Без любви.

* * *

Как и ожидал Драко, шумиха, последовавшая за судом над Снейпом и его казнью, полностью отвлекла внимание магического сообщества и возвращение их семьи в Англию не превратилось в сенсацию, как было бы в менее беспокойное время. А теперь он с удовольствием прогулялся по ДиагоннАллее, зашел в Гринготтс, чтобы убедиться, что с его счетов снят арест, остановился по пути обменяться парой слов с несколькими старыми знакомыми. Он начинал разговор с упоминания о неожиданной милости Министра и этого оказывалось достаточно, чтобы исключить дальнейшие нежелательные расспросы. Похоже, что Британия еще не отошла от шока после последней Поттеровской демонстрации власти и неподкупной справедливости. Да, с улыбкой подумал Драко, внимательно изучая нынешнее состояние их счетов — дело началось как мелкая безобидная интрижка, а стало вехой в истории Британского магического сообщества. Министр Магии продемонстрировал всю полноту своей власти, укрепил свои позиции и еще больше поднял свою репутацию. Если он готов приговорить к смерти одного из героев войны против Волдеморта, значит нет сомнений, что он не остановится ни перед чем ради безопасности государства. Похоже, что все так и думают. Идиоты. Стадо глупых, доверчивых овечек. Они что, не видят ничего дальше своего носа? Очевидно, не видят. Ну что ж, зато Драко Малфой понимает, что происходит. И готов ублажать Поттера и льстить ему столько, сколько будет нужно, чтобы не терять его расположения.

Но как только он получит формулу, все изменится.

Драко тихо хихикнул, пытаясь представить себе рожу Поттера. Конечно, долго удивляться министру не придется. Не получится. Он столько не проживет.

* * *

— Я глазам своим не верю! Этот маленький стервец… — все вздрогнули и уставились на Минерву МакГонагалл, потому что обычно она была очень аккуратна в выражениях — … действительно имел наглость предложить мне место Северуса. — МакГонагалл размахивала письмом, как маленьким флагом. — Прошло всего три дня, вы только подумайте — три дня, и он осмеливается писать мне… — Она замолчала и глубоко вдохнула. — Вот дрянь! Похоже, он ни разу за всю свою ничтожную жизнь никого не оплакивал и понятия не имеет, что такое настоящее горе. Даже не понимаю, что меня так удивило.

— И? — Альбус Дамблдор, на лице которого уже всю последнюю неделю никто не видел его фирменной сияющей улыбки, вопросительно посмотрел на не. — Ты собираешься принять предложение?

— Конечно же нет! — Она швырнула письмо на стол. — Да будь я проклята…

— Не нужно принимать опрометчивых решений, — прорычал Хмури. — Успокойся и подумай.

— Это мне говорит человек, который превратил в щепки половину Запретного Леса, — язвительно напомнила она.

— Мне неплохо помог Хагрид. К тому же, это помогло мне прочистить мозги. Тебе тоже было бы полезно снять стресс.

— Я уже…

— Ага, напилась до потери пульса. Это плохо помогает, к твоему сведению. И все же, — продолжил он, почесывая макушку, — нужно бы тебе подумать о Хогварце. Если ты откажешься, Поттер выдвинет другую кандидатуру. Прямо на Попечительском Совете. Тебе это понравится?

— Он прав, Минерва, — включился в разговор Сириус. — С него станется предложить какого-нибудь идиота типа Перси Уизли.

— Кандидатуру Уизли Совет Попечителей ни за что не одобрит. — Пробурчала Минерва. — Но в целом вы правы. Так вы считаете, что я должна согласиться?

— Ты должна хотя бы рассмотреть такой вариант. — Тихо ответил Дамблдор.

— Но… — она вздохнула и посмотрела на смятое письмо. — Я же не могу быть директором и преподавать Преобразования. Это слишком большая нагрузка.

— Можно подумать, что тебе будет трудно найти нового учителя, — фыркнул Хмури. — Да кандидаты в очередь выстроятся у тебя под дверью, как только узнают, что в школе вакансия!

— Дело в том, Аластор, что мне нравится преподавать.

— Да, но еще дело в том, что сейчас это не главное, Минерва. Или ты так и не поняла, что произошло? Поттер опять Великий Спаситель — ты не заметила? Он чертов мессия, который ради государства пожертвовал дружбой. Если ты откажешься, он предложит назначить новым директором Волдеморта, и все вокруг будут в восторге. Так что не веди себя, как ребенок. Сейчас не важно, любишь ты преподавать или нет.

— Кто бы мог подумать… — Пробормотал Сириус, глядя в окно. — Кто бы мог подумать, что все вот так закончится… У тебя есть новости о Гермионе? — Вдруг спросил он у Хмури.

Пожилой Аурор покачал головой. — Нет. Маджори ужасно расстроена. Девочка не выходит из своей комнаты и постоянно слушает одну и ту же песню. Это… пугает.

— Прошло всего три дня, Аластор, — напомнил Дамблдор. — И я уверен, что она не совершит ничего необратимого.

— Откуда такая уверенность? — Спросил Сириус, глаза которого подозрительно блестели.

— Она сказала мне, что дала обещание Северусу. И я уверен, что она сдержит это обещание, как бы тяжело ей не было.

— Хорошо, если так, — прорычал Сириус. — Или Гарри пожалеет, что появился на свет.

— Может быть она не станет резать вены или совершать еще какие-нибудь глупости в этом роде, — задумчиво произнес Хмури, — но целая бутылка крепкой выпивки в день, это то же самоубийство, только медленное.

МакГонагалл сняла очки и начала протирать их. — Ей нужно время, чтобы придти в себя. Как и всем нам.

— Да, но для девочки было бы гораздо лучше заняться чем-нибудь полезным. Все лучше, чем одинокое пьянство.

— Твичи рассказала мне, что Гермиона привыкла решать проблемы с помощью бутылки в последние годы семейной жизни с Гарри, — сообщил Сириус.

Хмури фыркнул. — И чем это лучше?

— Ничем. Я просто хотел сказать, что это ее способ … справляться с болью.

— Справляться… в задницу такой способ. — Шизоглаз повернулся к МакГонагалл. — Ты должна написать ей. Это твой товарищеский долг. Скажи, что ее никто не увольнял, она учитель Хогварца и должна вернуться. Может это поможет девочке выйти из ступора.

— Сомневаюсь, — вздохнула МакГонагалл, — но попробую.

В глазах Дамблдора мелькнула слабая тень привычной улыбки. — Кажется, ты уже приняла решение.

— Да, — ответила Минерва, надевая очки. — Да, я приняла решение.

* * *

Они заставили его выпить водный раствор болиголова, Цикута Макулата, самый сильный вариант смертоносного яда. Небольшого кусочка корня этого растения было бы достаточно, чтобы убить взрослого человека. Начиналось с повышенного слюноотделения и тошноты, потом возбуждение, судороги, кома. И смерть.

Он сразу почувствовал тошноту. Стараясь не обращать внимания на боль — собирается ли Глоток оказывать ожидаемый эффект? — он старался отмечать все подробности реакции своего организма на яд, каждый этап ускорения сердцебиения, каждый болезненный спазм в желудке, до тех пор, как тьма поглотила его. Он подумал, что это, должно быть, и есть смерть. Но его тело не поддалось смерти.

Только через несколько дней он полностью пришел в себя. Через несколько долгих тоскливых дней, полных опасений за Гермиону. Сдержит ли она данное ему слово? Что если… он решительно отметал от себя подобные мысли. Он должен верить в то, что Гермиона жива. И как бы трудно это не было, он должен подавить нарастающее нетерпение. Не стоит торопить события, это неразумно. Он должен быть очень осторожным. Он должен разработать хороший план. Поэтому мысли необходимо держать в узде, позволяя себе подумать о Гермионе только в качестве вознаграждения за выполненную задачу.

Во-первых, он должен был узнать, где находится. В комнате было окно, но все, что он мог видеть — деревья и какие-то горы на горизонте — не подсказывало ничего конкретного. Еще нужно было осторожно исследовать окружающую обстановку, но эту задачу приходилось отложить то тех пор, пока ему не будет позволено вставать. Пока ему оставалось только прислушиваться к происходящему в доме. Задача представлялась весьма трудной, потому что комната была защищена массой заклинаний. Все известные разновидности защитных заклинаний, включая заглушающие, так что он даже не мог определить количество находящихся в доме людей по разным звукам шагов. Конечно, он мог снять часть заклинаний, но понимал, что сейчас для него особенно важна осторожность. Умение колдовать без палочки было его единственным преимуществом, и его нужно было скрывать как можно дольше. Неплохо было бы попрактиковаться, но он не был уверен, что охранные заклинания не предупредят кого-нибудь из живущих в доме.

Единственным человеком, которого Снейп видел, был пожилой колдун — или медик или, по крайней мере, человек с некоторой медицинской подготовкой — который два раза в день осматривал его, не произнося при этом ни слова. Снейп решил, что если он не будет пытаться заговорить с колдуном, это покажется подозрительным. По этому он регулярно задавал вопросы, не ожидая услышать ответ.

А еще он много думал.

Вопрос о том, как выбраться отсюда приходилось оставить до той поры, когда он установит, где расположен дом. Но нужно было продумать еще очень многое. Побег может оказаться легким или сложным, но в любом случае это лишь первый шаг. Реальная опасность будет угрожать ему потом, когда на он окажется во главе списка лиц, разыскиваемых Министерством, и наверняка в дургие страны будут отправлены запросы о помощи в поимке. Поэтому он не мог рисковать, пытаясь раздобыть палочку. Придется полагаться только на магию без палочки. А ведь у него есть чрезвычайно важное дело.

Да, он исказил формулу Глотка Жизни, но делать это пришлось на скорую руку. Для опытного иследователя не составит особого труда восстановить истину, особенно если в его распоряжении окажутся первичные источники. По этому, как ни жаль, эти источники необходимо уничтожить. А потом он заляжет на дно, выждет, пока шум успокоится, и попытается придумать способ связаться с Гермионой. Если, конечно... Нет, нельзя позволять себе ни на секунду признать, что такое возможно. Сконцентрируйся на ближайшем будущем.

* * *

— Ну, рассказывай, — сказал Аластор Хмури, обнимая миссис Грейнджер за плечи и направляя к диванчику в гостиной, — как там наша девочка?

— Ничего не изменилось, — Маджорити села, откинулась на спинку и прикрыла глаза. Ее лицо, потерявшее большую часть суровости и непреклонности, сейчас выглядело усталым и печальным, а руки, казалось, не могли ни секунды оставаться без движения. Они то поправляли покрывало, то передвигали вазу или бокал на несколько миллиметров, то смахивали невидимую пыль, а если никаких дел не находилось, теребили край манжеты или пуговицу.

Хмури смотрел на все это, мрачно прищурившись. — У тебя нервы ни к черту не годятся, — брякнул он напрямик, но голос выдавал его беспокойство.

Миссис Грейнджер с коротким нервным смешком ответила. — Спасибо за комплимент, Аластор.

— Маджори. — Она смотрела в другую сторону, поэтому Аластор взял обе ее руки в свои и держал до тех пор, пока она наконец не повернула голову. — Так не должно больше продолжаться. Если ты будешь продолжать бездействовать, малышка потихоньку свихнется, и ты рано или поздно последуешь за ней. Прошла неделя. Этого достаточно. Она должна выйти из своей комнаты и смириться с реальностью.

— Я все прекрасно понимаю, Аластор. — Губы миссис Грейнджер вытянулись в тонкую красную линию, напоминающую сороконожку, потому что губная помада просочилась в крошечные морщинки вокруг рта. — Нет необходимости говорить мне все это. Я знаю, что так не может продолжаться, но что я могу сделать? Не могу же я просто ворваться в ее комнату…

— Конечно, можешь. Ты ее мать и это твой дом.

— Да. Да. — Вздохнула она. — Конечно, я имею право сделать все, что захочу. Вопрос в том, приведет ли это к чему-то хорошему.

— Попытайся повернуть вопрос по-другому: станет ли от этого хуже? Она заперлась в личном аду, так что плохого может получиться из попытки вытащить ее оттуда? Если ты боишься, что она не захочет тебя слушать, позволь я поговорю с ней.

— Ты? — Маджорити c сомнением посмотрела на Хмури.

— Да, мне. Что тебя так удивляет? Мы друзья, и мой долг…

— Но ты же сам говорил, что она не хочет возвращаться в… в ваш мир.

— Так мне сказал Альбус. Но он слышал это от Гермионы в тот день… — он глубоко вздохнул — … в день смерти Северуса. Может быть она уже передумала.

— Это было неделю назад, Аластор? С чего бы ей вдруг передумать? Насколько я вижу… — она отняла свои руки у Хмури и сложила их на коленях — … магический мир приносил в ее жизнь лишь боль и горе. И угрозу, — добавила она, вертя туда-сюда кольцо на левой руке, так что крошечный бриллиант бросал во все стороны лучики света. — Она никогда не была счастлива там…

— Чепуха! — Перебил ее Аластор. — Она была очень счастлива весь последний год!

— Да. И кто лишил ее этого счастья? Да с какой стороны не посмотри, результат один и тот же. Она не хочет возвращаться, и это правда.

Хмури поднял руки. — Но она принадлежит нашему миру, и эту связь не так просто порвать! — Он поднялся, тяжело опираясь на палку. — Я поднимусь и поговорю с ней, — заявил он.

— Аластор, пожалуйста! Я не уверена, что это хорошая мысль!

Он развернулся и сердито посмотрел на миссис Грейнджер. — А напиваться до бесчувствия — это хорошая мысль? а слушать по сотне раз на дню одну и ту же песню — это хорошая мысль? Пошли Маджори, пора взять дело в свои руки! Девочка погибает, а сидишь тут сложа руки и ничего не делаешь.

— Я не… — она тоже вскочила с диванчика, побагровев от возмущения. — Я не сижу сложа руки! Я беспокоюсь, Аластор, я переживаю, я в отчаянии, потому что я ее мать и я люблю ее, но ничего, абсолютно ничего не могу для нее сделать, только оставить ее в покое. Ты считаешь, что это легко?

— Я не считаю, что это легко. Я считаю, что это глупо. Чертовски неправильно! — Рявкнул он в ответ. — И результат будет просто кошмарным, тебе не кажется? Разреши мне попробовать, — продолжил он более примирительным тоном. — Если ничего не получится, по крайней мере никто не сможет сказать, что мы не пытались. — Они пристально смотрели друг на друга через низенький столик для кофе. — Не ты одна любишь ее, Маджори.

Миссис Грейнджер с тяжелым вздохом опустилась на диванчик. Не глядя на Аластора, она устало произнесла. — Хорошо. Тогда иди к ней. — Он коротко кивнул и вышел из комнаты. — Удачи. — Прошептала она вслед, вытирая слезы и не понимая, что их вызвало — гнев или отчаяние. Или, возможно, чувство, что ее странные отношения с не менее странным мужчиной невозможно будет сохранить в обстановке постоянной депрессии.

А еще она чувствовала себя виноватой, потому что в глубине души обвиняла во всем Гермиону.