Те времена (джен)

Зависть — как сорняки: выпалываешь, где видишь, а в забытом углу цветет буйным цветом, заглянешь туда, забывшись, — прицепится репейником. Зависть всегда пахнет детскими слезами.

На шее у матери качалась золотая подвеска, и она всегда приходила посмотреть на то, как он сражается. Она смеялась, пока Деймон неловко поправлял наручи.

— А ты не маловат плясать с настоящим мечом, радость моя?

— Мам! — Деймон увернулся, чтобы мама не взялась снова поправлять ему волосы. — Я не маленький, сколько можно повторять, я уже оруженосец…

— Просто скажи, что стесняешься, потому что маленький. — Дейна смеялась. Она всегда смеялась, и смех её блестел золотом, и подвеска тоже, и золотистый огонек горел в глазах. — Или это потому, что король смотрит?

— И поэтому тоже! Мам, прекрати. — Деймон нацепил шлем. Тот был великоват, но подкладка прилегала плотно.

Западный двор сегодня принадлежал им — оруженосцам. В тени барбакана и у подножия угловой башни множество мальчишек жарились в доспехах, терпели насмешки сира Квентина или взвешивали в руках непривычную сталь. От Старого Лиса не дождешься стали — его воля, они бы так и бились деревяшками до старости. Хорошо, что король всё-таки не он.

Деймону Уотерсу было одиннадцать лет, и он был только чуть-чуть ниже матери, но и то потому, что она была высокой для женщины. Принцесса Дейна носила золотистый шелк и сияла ярчайшей звездой — на трибунах не было женщины красивее.

На трибунах женщин было много. Тетя нарядилась в черное платье с драконьим гербом, и свою Джейн тоже заставила надеть темное. Они темными пятнышками выделялись на фоне красного кирпича. Подле королевского места светилась принцесса Дейнерис, а по другую руку сидел нынешний десница, лорд Хайтауэр. Бывший же десница ходил среди ребят и о чем-то спорил с сиром Квентином.

Деймон улыбался, откинув забрало, и чувствовал себя на фут выше, чем был. На этом маленьком турнире оруженосцев народу было немного. Сын десницы Корвин и краснощекий Обри Амброз, оруженосец сира Дамона Робб Рейн, кузены, младший сын лорда Кермита Талли… его имени Деймон уже не помнил. Не было никого, кого Деймон ещё не побеждал: здесь же, в этом самом тренировочном дворе.

— Матушка?

Дейна уже почти собралась уходить, но приподняла брови:

— На жару пожаловаться хочешь?

— Матушка, я ведь здесь буду победителем.

Дейна кинула взгляд на королевское место и усмехнулась.

— А ты думаешь, я для чего так вырядилась?

* * *

Деймону одиннадцать, он взрослый и он уже почти рыцарь, и он не будет малодушным. Он постарается.

Король Эйгон рассмеялся, случайно услышав этот их разговор.

— Хоть бы притворилась скромницей, что ли.

Он как раз вывалился из палаты Малого Совета, обтянутый шелками, как рыболовной сетью, и явно в них задыхающийся. Белый меч ходил за ним по пятам.

— Ты бы мне поверил, светлейший кузен? — Дейна играла бровями. Один Деймон на всякий случай поклонился, глядя под ноги. — Будь у тебя такой сын, ты бы не скромничал.

Деймон не полез одергивать мать. Не только потому, что одергивать леди не пристало рыцарю. Его мать была принцессой, а он…

— Тоже мне. Мой сын ничем не хуже. — Король отмахнулся и развернулся к трибунам. Оттуда на них поглядывали безразлично, Дени, отвернувшись, болтала с маленькой кузиной, принцесса Элейна тоже их слушала. Голос мамы догнал короля спустя полшага:

— И сколько ты готов на это поставить?

“Зачем она так?”

Эйгон Таргариен обернулся, вздев брови. Корона на нём блестела золотом, и дракон на ней был такой же, как на подвеске принцессы.

— Проиграешь — выдам тебя замуж за первого приглянувшегося, кузина. Только ему явно доплатить придется. — Король обернулся к мальчишкам у барбакана и повысил голос: — Эйгор! Иди-ка сюда…

Деймон не мог не нахмуриться. Дейна усмехнулась той самой своей усмешкой.

Кузен зачем-то снял шлем, прежде чем подойти.

— Отец?

Король взъерошил его волосы, и Эйгор непонимающе нахмурился.

— Твой сын против моего сына. Как тебе такое, а?

Дейна приветливо улыбнулась. Деймон поймал взгляд Эйгора — такой же лиловый, то ли удивленный, то ли скептический — и подумал, что кто-то должен что-то сказать.

Эйгор был его кузеном, а еще, конечно, был сыном короля, но он всё-таки почти на два года младше. Но Эйгор молчал, поправляя волосы, и никто другой ничего не сказал, поэтому Деймон вдохнул глубже:

— Это же нечестно будет… Ваше Величество.

— Деймон, разве можно спорить с королем? — пожурила матушка, и пришлось поспешно извиняться, и видно было, что никому нет дела до его извинений. Эйгор молча закатил глаза, что бы это ни значило.

Чувство было, будто доспех сидит неудобно, хоть Деймон и проверял все завязки. Это чувство усилилось, когда король улыбнулся своему сыну так по-особенному:

— Ты уж постарайся для меня, договорились? Сдюжишь?

“Не сдюжит”, просто подумал Деймон. Он знал кузена хорошо — и знал, что кузен тоже знает.

Эйгор просто пожал плечами, нацепив своё фальшивое безразличие вместо шлема.

— Как пожелаете, батюшка.

Монарх таким ответом явно удоволился, хмыкнул и зашагал к своему месту. Дейна последовала за ним. Королевский стяг свисал с крепостной стены прямо над ними, и трехглавый дракон дышал от легкого ветра.

Улыбка короля колола куда-то между пластинами доспеха, и Деймон не хотел признаваться себе, почему. Разговор тоже получился рваный.

— Чего это он? — Эйгор проводил короля настороженным взглядом.

— Матушка… Ну, в общем, сказала лишнего, — признался Деймон, проглотив комок собственных мыслей. — Ты не думай…

— Да что так, что эдак драться, какая разница, — соврал Эйгор, пожимая плечами. Движение получилось неловким из-за доспешной тяжести. — Умеет отец, конечно…

Деймон обещал себе не малодушничать. Он улыбнулся так ярко, как мог.

— Давай у сира Квентина спросим?

— Давай.

Зависть колола репейником, и Деймон старательно её выпалывал.

Деймону Уотерсу было одиннадцать лет, и он никогда и никого не называл “отец”.

На то была причина. Какая-нибудь да была, наверное.

Много лет назад, когда Деймон, давя слёзы, спросил у матери, кто его отец, принцесса Дейна только загадочно улыбнулась.

— А как бы ты сам хотел, радость моя?

Деймон хотел хоть как-нибудь, только не так. Он знал, мальчикам нельзя плакать, кузен Бейлор засмеет его, если узнает. Он и не плакал, честное слово, хотя для этого приходилось часто моргать.

— Мама…

С тех пор ведь ничего толком не изменилось. Принцесса Дейна улыбалась вместо ответа и лезла его обнимать, а над Деймоном потешались, гадая, с каким конюшим он делит кровь — потешались бы, если бы не Джон и Джейн, если бы не Эйгор, Брин и девчонки, если бы не король Эйгон, сажавший бастардов рядом с законными детьми, будто так и надо. Деймон был достаточно взрослым, чтобы это понимать — бастарды ведь растут быстрее обычных детей.

— Давай я расскажу тебе секрет, — хитро улыбалась мама, усаживая его рядом, и шепот её грел по-весеннему. — Я никому-никому не говорила.

Деймон тогда, помнится, шелохнуться боялся.

— Смотри. — Дейна вытащила из воротника свою подвеску, золотого трёхглавого дракона. — Это мне подарил отец. Ты помнишь, кто мой отец?

— Король Эйгон… Ну, предыдущий король Эйгон.

— Знаешь, почему у дракона три головы?

Деймон очень вопросительно посмотрел на мать, позабыв на миг о всех своих печалях.

— Потому что у Эйгона Драконовластного было две сестры: Рейнис и Висенья, и обе они…

— Да нет, у этого, моего маленького золотого дракона.

У мамы всегда была особенная улыбка. Не по-матерински теплая улыбка леди Мелиссы, не усмешка принцессы Элейны, не светлое лицо королевы. Дейна улыбалась хитро, и в глазах её прятались особенные, потаённые лучики, будто она всегда хранила какую-то тайну, и ей не терпелось ею поделиться.

— Потому что нас было три дочери. Я, твоя тетя Элейна и Рейна. Нас даже назвали всех втроём — угадай, в честь кого назвали меня.

Деймон медленно покачал головой, не зная, что сказать. Голос мамы не убаюкивал — увлекал, как какая-то сказка.

— Я была старшей дочерью, поэтому эта подвеска моя. И ещё отец подарил нам по драконьему яйцу. Каждый Таргариен получает по драконьему яйцу в свою колыбель, таков обычай. — Деймон видел такие яйца у кузенов Бейлора и Эйриса. Бейлор даже предложил подержать своё, и оно было тяжелым. — Когда мой брат-король запер меня в башне и оскорбил меня, я пришла в ярость. — Дейна говорила шепотом, таким, каким они, мальчишки, рассказывали друг другу чужие тайны. — Я была его королевой, но он не желал меня видеть! Надо было ему жениться на Рейне, они бы друг друга поняли. Тогда я решила, что отомщу ему, что накажу его…

— А Её Величество говорит, что мстить нехорошо…

Дейна усмехнулась самой едкой, самой лучшей своей улыбкой.

— Кому ещё знать, как не ей. Так ты хочешь слушать или нет?

Деймон торопливо закивал, опомнившись.

— Так вот, я решила поджечь башню. Я взяла свечу — такую вот, как эта — и подожгла гобелен на стене. Я подожгла свою постель, я подожгла шкаф, шторы запылали… — Улыбка мамы блестела, как то пламя. — Ты испугался? Таргариен не должен бояться огня. Мы от крови Старой Валирии, мы от крови дракона. Мы и есть огонь.

Мама, может, и была от крови Старой Валирии, но Деймона пугала такая история. Он хотел отодвинуться, но не мог оторвать взгляда.

— Я подожгла всё, до чего смогла дотянуться. Бейлор был в ужасе, но что он мог сделать? Со всеми своими богами ему оставалось только долбиться в дверь. — Мама погладила Деймона по голове мягким движением. Так медленно, будто так и надо. — На моей постели, как и всегда, лежало моё драконье яйцо. Тряпки вокруг загорелись — но что дракону сделает пламя? Я стояла у двери и слушала, как ревет огонь, как за дверью стражи пытаются её выбить, а потом… Что случилось потом?

Деймон моргнул, опомнившись. Свеча в руке матери кадила и фыркала.

— А потом вылупился дракон?

— Угу. — Мама невинно улыбнулась. — Я назвала его Деймоном и воспитываю, только никто мне не верит и донимают с дурацкими вопросами.

Деймон открыл и закрыл рот, но ничего так и не сказал тогда. Образ мамы со свечой в руке и запах дыма снились ему ещё не одну ночь.

Деймону хватило ума никому об этом не говорить: достаточно вообразить, как смеялись бы кузены — сразу всё желание разговаривать отпадает.

Деймон, конечно, ненавидел быть бастардом, но совсем не так сильно. Их было много — бастардов, с каждым годом всё больше. Придворные поговаривали, что король Эйгон вовсе позабыл о благочестии, и не сильно-то ошибались. Последняя его любовница открыто расхаживала с большим животом, даже не пытаясь спрятать свой грех под скромными нарядами, и сидела на пирах на месте покойной королевы Нейрис. Деймон спросил было об этом у кузенов и получил в ответ пожатие плечами: ни Джон, ни Эйгор не нашли в этом ничего удивительного. Деймон хотел бы знать, что об этом подумает Бейлор, но тот давным-давно обретался на Драконьем Камне с родителями и братьями, и вестей от него не было.

Несправедливость подчас жгла щеки, когда шутки о его матери долетали до ушей. Принцесса Дейна опорочила себя и весь род, родив внебрачного ребенка — Деймону несколько раз приходилось встревать в драки, когда его леди-матери внаглую перемывали косточки в пересудах, и многие из слов в её сторону Деймон предпочел бы не знать. Король Эйгон собирал внебрачных детей, как ребёнок игрушки, — и двор преспокойно гадал, кого родит леди Серенея, и собственные дети Эйгона видели его любовниц всего лишь новым источником сладостей.

Джон хвастался ножом с рукояткой из златосерда, который ему привез Дубовый Кулак в далёком детстве, Мия выпросила у своего коронованного отца дозволение заниматься с луком, Эйгору король ерошил волосы и даже иногда брал с собой на охоту. Все они могли говорить о родителях с гордостью.

Деймон, конечно, ненавидел быть бастардом, но бастардом женщины он ненавидел быть ещё больше.