Путешествие на Восток (джен)

Инголдо зачерпнул воды, умыл лицо. Шрамов ему хватило за глаза, чёрные разводы были совершенно лишними. Мимолётно задумался — почему у орков кровь чёрная, если у эльфов и людей, из которых они вроде бы сделаны, она красная. Не пришёл ни к какому выводу и принялся оттирать топоры.

Большинство его сородичей предпочитало мечи, но Инголдо так и не заинтересовался ими в Валиноре. Оружие ради оружия казалось ему нелепостью, дурацкой модой, которая пройдёт так же, как и пришла — внезапно. Лук или рогатина для охоты, острога для рыбалки — они были полезны, но меч... с мечом можно было только напасть на себе подобного, а зачем такое в мирном Амане? Наивность непростительная, но понятная.

И именно из-за неё первое своё убийство он совершил топором. Защищая свой корабль — свою Лебёдушку, построенную под чутким дедовым руководством, сущую красавицу, способную так легко лететь над водой. Память о том бою до сих пор сидела в нём, как заноза: о неверном свете фонарей, о прерванной работе, о схваченном топоре и свалке на палубе, и крови, на которой поскальзывались ноги...

Он хотел выдернуть эту занозу. Вернуть себе другую Альквалондэ — жемчужный песок, шорох морских волн, выбрасывающих на берег то ракушки, то обкатанные водой драгоценные камни. Золотистые огни фонарей вдали и дед в короне, стоящий на причале, высокий и одинокий, как маяк. Но дед вечно ждал свои корабли и своего брата, а ни корабли, ни брат никогда не вернутся с Того Берега, и заноза никуда не желала деваться.

— Ты невесел, Ном. Поговори с нами, развей тоску.

Его тоска была слишком стара, чтобы просто так развеиваться, но он с усилием улыбнулся:

— Просто задумался, о Бессмертный.

— О чём?

— О себе, о жизни, о жестокости Врага... мало ли о чём может думать эльф, когда чистит оружие? Карнаухая ещё не вернулась?

Волчица сказала, что ей надо кого-нибудь порвать и съесть и ушла охотиться.

— Нет пока. Гуляет. Жалеешь её, Ном?

— Жалею? Пожалуй. Но больше гневаюсь — на Врага и то, каким он сделал наш мир, в котором мать должна убивать своих детей, чтобы выжить.

— А толку-то. Всё равно ни мир не изменить, ни его не одолеть, — мрачно вздохнул старик.

— Можно пытаться. Вдруг что-нибудь получится?

В прошлый раз до топей Сереха они шли почти два месяца. Милостью владыки — справились за три дня. Болото по весне цвело множеством пёстрых цветов, обманывая неискушённый взгляд, маня ступить на воображаемый луг и провалиться в цепкую тьму. Хорошая метафора; думать о ней и развивать её Инголдо совершенно не хотелось — слишком легко мысли возвращались на привычную дорожку вины, усталости и тоски по дому, которого больше нет.

Нет больше деда Финвэ с его уютными семейными застольями, где дяди Феанаро и Нолофинвэ с кислыми лицами обнимались и мирились, чтобы утешить любящего отца — и в самом деле надолго забывали вражду, увлечённые каждый своим важным делом. Опустел Тирион, славный город на холме, и колокола Валмара больше ничему не радуются...

Пение тетивы и свист стрелы вырвали его из раздумий.

«Кое-кого забрать»...

Владыка, как всегда, недоговаривал. Например, забыл упомянуть, что этот кто-то весьма агрессивен и не совсем в своём уме.

И если племянник не узнал Инголдо в компании волков и пастыря деревьев, то Инголдо тоже не сразу узнал племянника. Некогда щеголеватый мастер был одет в потрёпанный бесформенный грязный плащ, кое-как сшитый из разномастных шкурок. Под ним не без труда узнавалось прежде богатое платье, залатанное и выцветшее теперь. Золотая гривна на шее была почти не видна, браслеты куда-то делись, нечёсанные волосы висели грязными патлами... для полноты абсурдной картины недоставало только грязной спутанной бороды. Зато сапоги были хорошие — гномской работы.

— Что ты с собой сделал и зачем?

Почти час племянник ревел ему в плечо, отказываясь отпускать и называя наваждением Врага. Потом отпустил и проводил к своей хижине — надо сказать, весьма неплохо поставленной, рука мастера его не подвела. Они развели костёр и уселись — рядом, конечно, рядом. Поодаль, стараясь лишний раз не попадаться на глаза, крутились волки, Костиан и Можжевеловый.

— Я... — племянник устало смотрел в огонь. — Я что-то с собой сделал? — наконец уточнил он.

— Ты выглядишь почти хуже меня, — прямо сказал Инголдо.

Племянник взъерошил пальцами чёлку, хмыкнул.

— Я... не думал о внешнем виде, если честно. Знаешь... вообще не помню, думал ли о чём-нибудь с тех пор, как покинул Нарготронд.

«Заметно», — подумал Инголдо.

— Хотелось искупить, смыть позор... — скороговоркой начал тот.

— Какой?

— Ну как же! Отец и дядя Турко, они хотели... хотели тебя... — он запнулся, хмыкнул невесело. — Они хотели убить тебя, дядя. Подстеречь в лесу и убить. Они знали, где ты — и не желали тебя спасать. Ты не знал, наверное? Да и откуда тебе узнать. Потом пришли вести о твоей смерти, и король Артаресто словно очнулся. Устроил суд, изгнал их обоих... — племянник снова запустил пальцы в грязную чёлку. — Я хотел исправить всё. Догнать Лутиэн, помочь ей и её человеку. Вернуть Камень. С Камнем... с Камнем отец меня услышал бы, понимаешь?

— А так не слышал?

От нежданных новостей во рту было кисло и солоно, но говорить — даже думать — о них не хотелось совсем. Потом. Всё потом: и Гавань, и Нэлле, и короля Артаресто. Иначе можно утонуть в мыслях. Нужно найти что-то простое. Например вот, семейные нелады. Очень простое и понятное, вечное, как сам дом Финвэ.

— Не слышал. Он слушал дядю Турко, — грустно ответил Тельперинквар. — А дядя Турко хотел корону, чтобы получить Лутиэн. А отцу втемяшилось, что если получить корону Нарготронда и Лутиэн — можно будет собрать под свою руку все свободные народы и победить Врага... я говорил, они не пойдут. Ни народы, ни Лутиэн. Никто не любит захватчиков. Но отец... отец хотел надеяться.

— Зачем Турко Лутиэн? — снова нашёл самое простое, безопасное и понятное Инголдо.

— Он влюбился. Или решил, что влюбился, я так и не понял. Но он, кажется, искренне верил, что если подождать немного, она согласится идти за него замуж, — племянник покачал головой. — Я говорил, что она любит другого! Он не слышал. Они оба совершенно разучились слушать!..

— И в итоге ты...

— Решил помочь Лутиэн и её человеку, да. Я шёл по их следам до самого Анфауглита, и немного дальше, но... — Тельперинквар снова горько усмехнулся, — я струсил, дядя. Мне стало страшно, и я вернулся с полдороги. Эта мёртвая пустыня, пышущая жаром... мне вспомнилась ночь Браголлах и то, как напали на наш Аглон. Битва за битвой, на горизонте багровый огонь и чёрный дым, темно как после гибели Дерев, и никакой надежды — но тогда рядом был отец, а теперь его нет. И не будет, я не вернусь к нему!

— Не можешь простить?

— Нет. Я... просто если я вернусь, то признаю, что он был прав. А он не был. Но и в Нарготронд я вернуться не могу — как-то совестно, так красиво уходил, такие обещания обещал... вот и сижу здесь, на болоте. Хоть какую-то пользу приношу.

— Охотишься на тёмных?

— Ну да.

— Это не польза. Польза — это что-то делать, создавать, ты же мастер, Тельпе! Убить пару орков в ночи — это иллюзия пользы. Мы идём в Гондолин. Идём с нами.

— Мы?

— Я, волки, их отец, один добрый Беоринг и наш друг из рода пастырей деревьев, — перечислил Инголдо. Прозвучало достаточно бредово.

— И вы все идёте в Гондолин.

— Да.

Племянник неожиданно фыркнул, прямо по-детски.

— Я хочу это видеть. Волки, их отец, человек и пастырь деревьев в тайном городе! И мёртвый Финдарато... — он покачал головой. — Да, я хочу это видеть!

Они шли, шли, шли... шли на лодке вниз по Сириону, потом пешком — по высохшему руслу-дороге. Волков пришлось зачаровать под гигантских псов наподобие Хуана и выслушать их недовольство, а они всё шли.

И только когда ноги оторвались от земли, потому что Турукано, дорогой он Таттэ, не любил наклоняться и предпочитал подхватывать того, кого обнимает, на высоту себя — Инголдо, наконец, ощутил, что заноза из мыслей перестала его мучать.