Орфей (гет)

Самодисциплина всегда была одной из сильных сторон Гермионы. Без этого качества она не справилась бы с напряженным расписанием третьего года обучения в Хогварце. Да и в любом другом школьном году, и во время семейной жизни Гарри самодисциплина тоже очень выручала Гермиону. Она сорвалась только один раз, в страшный год смерти Рона.

Сейчас она испытывала что-то подобное — то же отчаяние, то же нежелание жить, то же безразличие к происходящему вокруг. Тогда, много лет назад, именно настойчивость и упрямство Гарри помогли ей справиться с собой. Теперь…Она сама не понимала, что точно произошло. Конечно, грубая попытка шоковой терапии, предпринятая Хмури, возымела действие — он сумел вывести ее из ступора и как-то ухитрился надавить на ту самую струну, которая привела в действие механизм самодисциплины. Хотя реакция оказалась чисто автоматической. Какая-то часть Гермионы начала выполнять предписанные людям действия, но ее душа, затаившись глубоко внутри, участия во всем этом не принимала. Гермиона вставала, шла под душ, одевалась, ела, делала что-то по дому, уставала и ложилась спать. Она написала письма МакГонагалл и Сириусу. Она больше не запиралась в своей комнате, смотрела телевизор и даже читала. Но изображения, звуки и напечатанные слова воспринимались глазами и ушами чисто механически, не задевая мыслей и чувств. Как будто все наталкивалось на какой-то невидимый барьер и просто отскакивало, не причиняя боли. Поток информации проплывал мимо, тихо и мирно, наталкивался на барьер, чуть отклонялся и плыл дальше, а Гермиона смотрела вслед, но не воспринимала его. Правда, когда ей задавали вопросы, она давала подходящие по смыслу ответы, поэтому окружающие начали успокаиваться, решив, что она "преодолела это".

Если бы. Можно "преодолеть" гору, но как "преодолеть" небо? Ты поднимаешься и поднимаешься, карабкаешься вверх, но конца у этого пути нет, потому что нет точки, до которой ты должна добраться. Только бесконечность и все густеющая темнота.

Теперь она больше не прибегала к помощи алкоголя — хотя и ненавидела себя за то, что пошла на поводу у Хмури — и единственным прибежищем для нее стал сон. Но без виски или бренди было трудно провалиться в самую его глубину и бесцельно бродить по каким-то пустынным тихим местам, не зная, куда и зачем идешь. Нет, эти мирные сновидения уступили место лихорадочной смене сцен, некоторые из которых были из отдаленного прошлого, калейдоскопу комнат, домов, людей, событий. Люди, появляющиеся в этих снах, тараторили так быстро, будто боялись не успеть закончить фразу, пока один сюжет не перетек в другой.

Гермиона страдала еще сильнее, чем раньше, потому что одинаково боялась и засыпать и просыпаться. Она боялась, что странный, сюрреалистический фильм, который сознание прокручивало перед ней на двойной скорости, в одну страшную ночь сменится кошмарами. Но каждодневная жизнь, бессмысленная и пустая, утомляла ее настолько, что вечером она не могла сопротивляться сну. Так Гермиона и тащила себя изо дня в день, не зная, когда ее душа, наконец, обретет успокоение. Встретившись с Сириусом, она хотела было попросить прислать ей немного Зелья для сна без сновидений, но потом решила, что не стоит этого делать. Скорее всего, в ответ она услышала бы предостережения о привыкании, очередную партию слов о том, что нужно смотреть в глаза реальности, еще что-нибудь про "преодоление", а после всего этого он мог и отказать. Если уж вероятнее всего ей все равно придется обходиться без зелья, так лучше избежать ненужных советов.

К концу января погода изменилась, в воздухе запахло весною, и вопреки своему обычному нежеланию выходить из дома, Гермиона неожиданно захотела пройтись. Прогулка заняла больше времени, чем планировалось, и Гермиона вернулась домой только через три часа, голодная и даже слегка оживившаяся. Миссис Грейнджер, уже забывшая, когда в последний раз видела румянец на щеках дочери, приготовила вкусный ужин. Гермиона помогала ей на кухне, и они даже немного поговорили, вместо обычного сценария — миссис Грейнджер задает вопросы, а дочь отвечает "да" или "нет". После ужина Гермиона почувствовала себя уставшей — по-настоящему уставшей, а не опустошенной — и раньше обычного легла спать. Сны начали свою гонку практически сразу же. Сначала она увидела себя в спальне Хогварца, рядом с хихикающими Лавандой и Парвати; через пару секунд она уже была в Париже, на приеме в посольстве, где Люцертола Малфой обрызгала отца Сангрией; потом снова Хогварц — она выздоравливает после пулевого ранения и разговаривает с Сириусом; и наконец она сидит в зале суда и смотрит на Северуса. Но эта сцена не сменилась следующей. Она замедлилась, так что Гермиона смогла внимательно рассмотреть лицо мужа, бледное и усталое. Она почувствовала комок в горле, сердце забилось — скоро произнесут приговор, он выпьет болиголов, станет еще бледнее…

Он повернул голову и посмотрел на нее. Его лицо и поведение немного изменились. И теперь на нем была совсем другая одежда — не черные брюки и белая рубашка, а черные джинсы и тяжелый закрытый джемпер. А еще он улыбался. Выражение его лица… Гермиону будто окатило горячей волной, столько любви было в его взгляде.

— Северус, — прошептала она.

Он поднялся со стула, к которому был прикован — цепи тоже куда-то делись — и пошел к ней, протягивая правую руку. — Пошли, Ежик. Найдем местечко поприятнее.

Она хотела закричать, что это лишь сон, а Северус мертв, и она знает, что он мертв, потому что сама видела, как он выпил яд. Но сказала только "Да".

Держась за руки, они вышли из зала на залитый солнцем берег озера, в котором лениво ворочался Гигантский Кальмар, и уселись на свежей зеленой траве. Гермиона легла на спину, положив голову на бедро Северусу, а он начал гладить ее по голове. Он улыбался, а его пальцы снова и снова скользили по волосам, лаская и успокаивая, и Гермионе захотелось закрыть глаза. Но она побоялась спугнуть сон и наоборот начала вглядываться в его лицо, черные глаза, крошечные морщинки вокруг них, которые становились резче, когда он улыбался. Сейчас эти морщинки было очень хорошо видно, потому что солнце уже начинало садиться, и тени становились глубже и темнее.

— Как ты, любимая? — Спросил он.

— Теперь просто замечательно. — Она слегка повернулась и положила руку ему на плечо. — Разве ты привидение, Северус? Не похоже, ощущения вполне реальные.

— Нет, я не привидение. Но я могу навещать тебя только во сне.

— Только сегодня, или ты вернешься?

— Я могу приходить хоть каждый день.

— А ты хочешь? Приходить каждый день?

— Конечно. Если ты тоже этого хочешь.

— Что за глупости ты говоришь. — Гермиона шлепнула его по руке. — Конечно, я хочу… Северус? — Она приподнялась на локте. — А ты можешь меня поцеловать?

— Я попробую. Никогда раньше не делал этого… я не про поцелуй, глупышка, — улыбнулся он, наклоняясь к жене.

Гермиона, уже и не пытаясь справиться с отчаянно бьющимся сердцем, повернула голову так, чтобы встретиться с его губами. Она уже чувствовала его дыхание, и вот…

Он исчез. Резкий порыв ветра заставил Гермиону вздрогнуть, она вскочила на ноги…

И проснулась.

* * *

Северус, разрываясь между восторгом и разочарованием, массировал затылок. Легилеменция была трудна в исполнении даже если оба человека находились в одной и той же комнате. Он никогда не пробовал прибегать к этой магии на значительном расстоянии и не был уверен, что что-нибудь получится, но надеялся, что любовь — чувство не менее могущественное, чем связь, существовавшая в свое время между Поттером и Волдемортом. И он оказался прав. Все получилось, осталось только усовершенствовать навыки.

Теперь он знал, что его Гермиона жива и чувствует себя относительно неплохо. Сердце билось так, что казалось готово было вырваться из груди, и ему пришлось закусить подушку, чтобы сдержать крик. Конечно, Дурслеи скорее всего решили бы, что соседи забыли уменьшить звук телевизора, но лучше все же было не рисковать и не терять контроль над собой.

Ему очень хотелось немедленно повторить попытку, хотя бы только для того, чтобы успокоить Гермиону и заверить ее, что обязательно придет снова. Но первый опыт дался ему достаточно тяжело, поэтому Северус заставил себя поступить благоразумно и подождать до следующей ночи.

* * *

Гермиона, дрожа, поднялась с кровати и подошла к окну — она так устала за день, что забыла закрыть его. Теперь она проклинала себя за небрежность. Если бы не распахнувшееся окно, холодный воздух не разбудил бы ее, и она сидела бы сейчас на траве около озера и целовалась с Северусом. Только ее непроходимая тупость виновата в том, что сон оборвался в такой момент.

Она так рассердилась на себя, что не рассчитывала заснуть снова. К тому же она замерзла. Поэтому Гермиона решила спуститься на кухню и выпить чашечку какао — оно поможет согреться и успокоиться. Она будет пить какао и вспоминать свой замечательный, яркий сон, от которого стало так хорошо на душе. Даже думать об этом было приятно.

Надевая халат, Гермиона подумала об одной странности сна — на Северусе была одежда, в которой она его раньше никогда не видела. Точнее, поправила она себя, спускаясь на кухню, один раз она видела его в джинсах. В тот день, когда он пришел в особняк Министра после неудачного похода в библиотеку, рассерженный и готовый разорвать их взаимоотношения, которые в то время только зарождались.

Ее мать уже ушла спать, и внизу было темно. Гермиона на цыпочках прокралась на кухню, стараясь не шуметь, потому что миссис Грейнджер спала очень чутко. Решив приготовить не какао, а горячий шоколад в стиле Твичи — слишком калорийный, но очень вкусный — она начала внимательно изучать содержимое кухонных шкафов в поисках необходимых продуктов. Нет, подумала она, она совершенно точно никогда не видела Северуса в такой одежде. Не то, чтобы это имело какое-то значение — сны подобные этому часто совмещают детали из разных времен, выкапывают из глубины сознания забытые образы — но почему-то Гермионе упорно казалось, что эта вроде бы незначительная деталь на самом деле очень важна.

Но еще важнее было (хотя она поняла это только когда чашка с шоколадом наполовину опустела), что Гермиона чувствовала себя почти счастливой. Конечно, это был всего лишь сон, который, возможно, больше не повториться, но он подарил Гермионе ощущение радости и благополучия, которое не собиралось покидать ее.

Той ночью Северус больше не вернулся в ее сны. Гермиона была слегка разочарована, но все же утром чувствовала себя намного лучше, чем в последнее время. Принимать душ снова было удовольствием, и она четверть часа стояла под потоком горячей воды, наслаждаясь тем, как расслабляются мышцы и волосы тяжелеют, оттягивая голову назад. Завернувшись в полотенце, она внимательно изучила свое отражение в зеркале — увиденное заставило Гермиону нахмуриться и разграбить запасы косметики, принадлежащей матери. Ей обязательно нужен хороший скраб, да и увлажняющая маска не будет лишней. Маску нужно было держать пятнадцать минут, и во время вынужденного безделья Гермиона бросила взгляд на свою босую ступню, и ей снова не понравилось то, что она увидела. Так, одно за другим, она провела в ванной часа два, и вышла оттуда, чувствуя себя совершенно другим человеком.

Улыбаясь своему внезапно проснувшемуся тщеславию — в конце концов, она проделала все это не для кого-то, а только для себя — Гермиона пошла на кухню, где обнаружила записку, прикрепленную магнитом к холодильнику. Миссис Грейнджер предупреждала, что ушла к подруге и вернется к вечеру. Дом был полностью в распоряжении Гермионы, и эта мысль вдруг показалась ей удивительно приятной.

Она занялась приготовлением завтрака, и обнаружила, что просто наслаждается каждым движением — взять с полки металлическую банку с кофе, открыть ее и вдохнуть сильный аромат, засыпать кофе в кофеварку, нарезать хлеб — каждым из простых действий, из которых складывается повседневная жизнь. Закончив с приготовлениями, она поняла, что не хочет завтракать за маленьким столиком на кухне. Этим утром хотелось каждому действию придать особый смысл. Поэтому Гермиона поставила все на поднос и перенесла в столовую.

Кофе получился хорошим — горячим, горьковатым и очень крепким. Гермиона откусила кусочек белого хлеба с маслом и апельсиновым джемом, наслаждаясь контрастом между различными вкусами и текстурами, маслянистой смесью хлеба и масла с твердыми вкраплениями апельсиновой кожуры. Она чувствовала, как тело реагирует на еду, чувствовала прилив энергии от кофеина и сахара.

Гермиона ела будто бы в первый раз. И хотя она и отругала себя за эту мысль, как за глупую, она знала, что во всем виноват сегодняшний сон.

Убирая грязную посуду, Гермиона обдумывала, чем бы ей заняться. Чтение показалось хорошей идеей — только что-нибудь спокойное, может быть что-то из любимого в детстве? В конце концов она остановила выбор на "Алисе в стране чудес" — где-то в доме хранилась старая книга с потрепанными краями, которую ей подарили в пять лет, на день рождения. Гермиона никому об этом не рассказывала, но в детстве Алиса была ее кумиром. Какое-то время Гермиона мечтала стать похожей на нее, и в каком-то смысле стала. Любознательность, например, и детская склонность покомандовать — эти качества появились у Гермионы во многом благодаря попыткам подражать Алисе.

Гермиона не сразу нашла книгу в большой картонной коробке под кроватью, и потом некоторое время просто смотрела на нее, поглаживая запачканную обложку. Читать она решила в гостиной. Здесь она сидела на диване рядом с Северусом, когда привела его познакомить с матерью, но теперь это воспоминание больше не причиняло боли, и даже успокаивало. Гермиона уселась и чтобы устроиться поудобнее, сдвинула в сторону с журнального столика несколько ярких дамских журналов и положила туда ноги. Она уже откинулась на подушки и открыла книгу, как вдруг нахмурилась, отложила "Алису" и наклонилась за журналом, лежавшим верхним в маленькой стопке. Обложку украшала фотография молодого человека в тяжелом, закрытом джемпере из темно-серой шерсти, со светло-серым и бежевым узором.

Точно в таком свитере был в ее сне Северус.

Некоторое время она ошеломленно смотрела на фотографию, не решаясь открыть журнал. Она совершенно точно не видела его раньше, потому что, в отличие от матери, не любила рассматривать дамские журналы. Более того — Гермиона была уверена, что вообще не видела этой обложки. Легко было бы объяснить, почему ее подсознание надело на Северуса этот джемпер, если бы у нее когда-то промелькнула мысль, что ему очень подошел бы такой. Но нет. Сейчас она смотрела на фотографию впервые в жизни. Так почему…

Гермиона быстро просматривала страницы, пока не обнаружила то, что искала. "Деметрио Беллони представляет осеннюю коллекцию 2015 года" прочитала она, покачала головой и нахмурилась. Осень 2015 года? Несколько месяцев назад… Еще один взгляд на обложку — журнал действительно был старым, датированным прошлым летом. Это подтверждало догадку: вчера, пока Гермиона гуляла, миссис Грейнджер заходила к приятельнице, и вернулась с полной сумкой старых журналов. При Гермионе она ничего из сумки не вынимала. Все еще сжимая в руке журнал, Гермиона снова откинулась на подушки и уставилась в потолок, пытаясь успокоить беспорядочный вихрь мыслей. Все это могло быть простым совпадением, повторяла она себе. Возможно, она мельком видела этот журнал на витрине в киоске, когда гуляла по маггловскому Лондону.

Но ведь не зря мысль о том, что джемпер крайне важен, превратилась у нее в идею фикс, мучающую ее с момента пробуждения. Может это и вправду важно. Только пока она не могла понять — чем.

* * *

Одним из первых в списке Cеверуса был Кноссос. Он очень хорошо помнил, что рассказывала Гермиона о тамошней библиотеке, а именно — что она не нашла среди хранившихся там томов ни одного первоисточника, зато наткнулась на множество полезных намеков. Так что он решил в первую очередь уничтожить именно их.

Мистер Паппадопулос, библиотекарь, был на их свадьбе, они с Северусом много разговаривали, так что Северус был уверен, что старик легко узнает его, если небрежно отнестись к изменению внешности. В результате получалось, что путешествие обещает оказаться весьма рискованным — во-первых, библиотекарь может узнать его несмотря на все усилия, а во-вторых, палочку, которую он собирался своровать, придется использовать не для одного-двух мелких изменений, я для полного преобразования внешности, что могло вызвать серьезные проблемы.

Несколько часов он изучал огромный Атлас Мира, нашедшийся у Дурслей, прикидывая возможные варианты и отбрасывая их. На этот раз ему придется забраться за палочкой куда-нибудь подальше — что отнимет лишнее время, так как при трансконтинентальной аппарации затрачивается слишком много энергии. Он сможет сразу оказаться в Южной Америке или Австралии, но тогда ему придется задержаться на новом месте, пока не восстановятся силы. Неприятная перспектива, но иного выхода он не видел. В конце концов Северус остановил свой выбор на Аргентине. Колдовской район Буэнос-Айреса населяли люди самого разного происхождения — выходцы из Италии, Испании, Германии и многих других стран. Там его черные глаза, темные волосы и крупный нос не привлекли бы внимания, в отличие от Северной Европы или Африки.

Одежда оставалась проблемой — в Аргентине разгар лета, и ему не хотелось бы привлекать внимание ни прогуливаясь по Литтл Унингу в летнем костюме, ни появившись в Буэнос-Айресе в зимнем плаще. Наконец он выбрал золотую середину. Легкий жакет и шарф укроют от посторонних взглядов легкую рубашку с коротким рукавом. К тому же, интерес магглов для него не так опасен, как любопытные взгляды колдунов.

Кивнув себе в знак одобрения плана, он открыл атлас на последней странице, чтобы узнать, какова разница во времени между Англией и Аргентиной.

* * *

Жизнь в Хогварце постепенно возвращалась в нормальное русло. Персонал сменил свои траурные мантии на обычные, студенты привыкли к новому учителю маггловедения профессору Прейториусу (во многом благодаря его снисходительности) и новой учительнице по Преобразованиям, симпатичной рыжеволосой ведьме из Австралии — она была англичанкой, чьи родители перебрались в Австралию во время первого возвышения Волдеморта — акцент которой часто вызывал улыбку. Профессор Хагрид перестал рыдать каждый раз, как его взгляд случайно падал на два ряда окон с плотно закрытыми шторами, напоминавшими, что комнаты Директора опечатаны и не используются. Уже не казалось странным видеть на месте Директора профессора МакГонагалл — она отказалась переезжать в комнаты Снейпов, но не могла не возглавлять учительский стол в Большом Зале. Даже профессор Блэк понемногу стал возвращаться к прежним привычкам. Он все еще встречался с помощницей библиотекаря и снова начал улыбаться и подмигивать студенткам за едой.

Люси тоже понемногу приходила в себя. В начале февраля студентам разрешили выход в Хогсмид, и она, отделившись от толпы, осаждающей "Горшочек меда" и магазин "Дервиш и Банг", купила в маленькой аптеке зелье, расслабляющее мышцы. Оно сотворило чудеса с изнывающим от боли телом, и девочка несколько ночей проспала как убитая, без снов, после чего почувствовала себя посвежевшей и способной вполне успешно контролировать эмоции.

Дополнительные занятия по Чарам продолжались, но теперь профессор Блэк не выглядел таким несчастным, и Люцертола больше не боялась сорваться и выболтать ему все тайны — и свои и отцовские.

У нее по-прежнему не было друзей — поведение в первые несколько школьных месяцев не прошло даром — но это ее мало беспокоило. Она всю жизнь обходилась без общества сверстников, и не испытывала особого желания присоединиться к какой-нибудь компании. Но она никогда больше не навещала Электо и Тисифону, даже близко не подходила к коридору, в котором висела картина, потому что девочки слишком живо напоминали ей о случившемся с Директором. Они тоже не пытались найти ее и заговорить, к тому же теперь Люси регулярно писала родителям и получала от них письма и посылки, так что не было необходимости использовать портрет как средство связи.

Раньше Люси нечасто появлялась в библиотеке Хогварца, но сейчас она обнаружила, что это приятное место, в котором можно сидеть часами, читать, иногда заниматься. Ее жизнь стала тихой, спокойной, и немного скучной.

Время от времени ей в голову приходила мысль воспользоваться плащом-невидимкой и немного побродить по замку — просто для развлечения. Эта мысль доставляла девочке много удовольствия, но, прокрутив в голове варианты возможных маршрутов, она так ни разу не перешла к действиям.

* * *

Материализовавшись среди развалин королевского дворца в Кноссосе и пробежав по телу руками, чтобы убедиться, что все на месте, Северус подумал, что в Буэнос-Айресе его жизнь в очередной раз висела на волоске. Там оказалось не так много народа, как он ожидал — вероятно, многие еще не вернулись из отпусков — так что выкрасть палочку оказалось труднее, чем рассчитывалось. Однако это ему удалось, после чего Снейп отправился в небольшой отель, где провел кошмарную ночь — заснуть не получалось, потому что тело упорно утверждало, что уже утро, к тому же шум под окнами не прекращался всю ночь. Утром, выпив чашечку кофе (оказавшегося, как ни странно, великолепным) с пирожными, чем-то напомнившими ему датские, он понял, что готов наложить на себя маскирующие чары и отправиться на Крит.

Честно говоря, Северус не ожидал от Аргентинского Министерства такой эффективности. Они чрезвычайно быстро засекли палочку. Только он успел с улыбкой оглядеть свою новую внешность — невысокий, с пивным брюшком, рыжеволосый и голубоглазый — как уже услышал характерное "плоп", заставившее его отбросить палочку, будто раскаленный кусок металла и дисаппарировать. Хорошо, что он так радикально изменил внешний вид — если бы он показался аргентинским аурорам знакомым, они попытались бы броситься в погоню. Это за мелким воришкой ни один аурор не побежит, тем более через два океана. А вот за Северусом Снейпом…

Несмотря на обычно умеренный климат острова, сейчас там было довольно прохладно, солнце уже садилось, и вокруг не было ни единой души. Начало февраля — не самое популярное время для туристов, а местные предпочитают вечерами сидеть дома за ужином и бокалом вина, а не бродить по руинам. Магическая библиотека скорее всего еще не закрылась, так что у Северуса были шансы довольно быстро выполнить задуманное и покинуть опасное место.

Библиотека действительно была открыта, но вместо мистера Паппадопулоса Северуса приветствовала ведьма средних лет. — Э-э-э… — Северус огляделся, не зная, что предпринять. Ему обязательно нужно было поговорить со старым библиотекарем, знавшим книги как свои пять пальцев. Конечно, он не сомневался в компетентности женщины, но у нее было меньше опыта. — Вы говорите по-английски? — Спросил он наконец, и когда ведьма кивнула, продолжил. — Я надеялся застать здесь старого знакомого, мистера Паппадопулоса… Но видимо у него сегодня выходной.

— О, нет. — Женщина улыбнулась, ласково и немного грустно. — Аристотелес никогда не брал выходных.

— Не брал? — Северус уставился на ведьму, не желая верить своим ушам. — Он… он ведь не умер, нет?

Женщина покачала головой. — Нет, но боюсь, ему уже немного осталось. Сами знаете, сколько ему лет. Рано или поздно… — Она замолчала и опустила голову.

— Мне очень нужно с ним повидаться. — Произнеся это, Северус вдруг понял, что действительно очень хочет еще раз увидеть старика, и не только из-за книг. — Вы знаете, где он живет?

Ведьма объяснила ему дорогу — это было недалеко, всего в двух кварталах — Северус поблагодарил ее и вышел из библиотеки. Он без труда нашел маленький выбеленный домик с голубыми ставнями на окнах. На двери, тоже выкрашенной в голубой цвет, под дверным молотком была прикреплена маленькая латунная табличка с буквами А.П. Северус постучал, и не дождавшись ответа, попробовал повернуть ручку. Оказалось, что дверь не заперта — ни на ключ, ни заклинанием. Да, подумал Северус, улыбаясь, маленькие колдовские общины очень не похожи на большие. Здесь все люди знают друг друга, и не считают нужным запираться.

Нижний этаж оказался темным и пустым, но подойдя к шаткой лестнице, ведущей на второй этаж, Северус заметил свет, пробивающийся из-под двери, расположенной прямо над ним. Поэтому он поднялся по скрипучим ступеням и снова постучал. И это раз услышал слабое. — Войдите.

Северус открыл дверь. Комната, в которой он оказался, была спальней, по-спартански обставленной только самым необходимым. Узкая кровать, сбоку от которой вместо тумбочки стоял стул, шкаф и еще один стул около окна. На полу лежал грубый ковер, а на кровати покрывало ручной работы, настолько старое, что вместо белого стало теперь цвета слоновой кости, но очень красивое — цветы, соединенные тонкой паутиной. Других украшений в комнате не было.

Мистер Паппадопулос лежал на кровати, укрывшись одеялом под самый подбородок. Его руки, тонкие и худые, поглаживали замысловатый узор покрывала. Он выглядел старше, чем помнилось Северусу — у него ввалились щеки, а глаза казались неестественно большими.

— Извините за вторжение, — начал Северус, но старик перебил его.

— Я вас знаю?

— И да и нет. — Северус подошел к кровати. — Вы знаете меня, но никогда не видели в таком обличии. Мне пришлось… изменить внешность, потому… впрочем, это длинная история. — Северус сам понимал, что все это звучит очень неубедительно, но другого объяснения у него не было.

Паппадопулос хрипло вздохнул. — А почему бы вам не рассказать ее мне? Люблю длинные истории. К тому же… — он улыбнулся Северусу — … мне больше нечего делать. Я могу слушать вас хоть несколько часов.

Северус не знал, откуда у него взялась уверенность, что старый библиотекарь не выдаст его. Может из-за того, что Паппадопулосу нравилась Гермиона. А может потому, что когда человек стоит на пороге смерти, жизнь кажется настолько драгоценным даром, что просто невозможно отнять ее у кого-нибудь другого. А может, Северусу самому хотелось поговорить с человеком, который сможет его понять.

В чем бы ни была причина, он просидел в спальне Паппадопулоса несколько часов, рассказывая обо всем, что случилось за последние полтора года, и чувствуя, как становится легче на душе, как будто старый колдун взял часть его ноши — ведь для него этот груз больше ничего не значит, а у Северуса впереди долгая дорога, и лучше бы ему отправиться налегке.

Когда он закончил, в комнате надолго повисло молчание. Первые лучи рассвета уже проникли в комнату, и свечи, казалось, горели уже не так ярко.

— Подойдите к окну, — неожиданно попросил Паппадопулос.

Северус молча подчинился.

— На подоконнике лежит моя палочка. Возьмите ее.

Вернувшись к кровати и протягивая старику палочку, Северус спросил. — Думаете, вам стоит сейчас колдовать? Вы слишком слабы, Аристотелес, я не уверен…

Улыбка (Северус мог поклясться, что она была озорной) заставила сотни морщинок на лице старого библиотекаря казаться еще глубже. — Это не мне, глупый мальчик. — Он засмеялся, но смех тут же перешел в кашель, сотрясающий все немощное тело. Северус положил палочку на стул и помог старику сесть. После нескольких глотков воды Паппадопулос все еще тяжело дышал, но смог говорить. — Вам нужна палочка — возьмите мою.

— Но Аристотелес, я не могу…

— Чепуха. — Он похлопал по покрывалу, и Северус откинул его, чтобы присесть на край кровати. — Послушай меня, дорогой мой мальчик. Мне уже немного осталось, может быть вообще несколько часов, а потом сработает последний портключ. И я действительно слишком слаб, чтобы колдовать. Она… — он показал на палочку, которую Северус неохотно взял — … верой и правдой служила мне сто восемьдесят лет. Вполне достаточно, тебе не кажется?

Северус собрался протестовать, но был остановлен прикосновением холодной худой руки. — Возьми ее, Северус. Возьми, и уходи. Ты знаешь, какие книги тебе нужны, так сделай то, что должен, и покинь Крит. Никто не заметит, что моя палочка куда-то делась, а если заметят, я придумаю какую-нибудь байку. Поверь мне, с этой стороны тебе ничего не угрожает.

— Я… — Северус покачал головой и повернулся к окну. — Я просто не знаю, что сказать.

— Скажи "до свидания". Неплохой вариант.

Северус сжал губы и прищурился, стараясь сдержать слезы. — Вы очень великодушны. — Он поднялся, потом склонился перед стариком и положил руку ему на лоб. — До свидания, мой друг, и легкого тебе пути.

Паппадопулос кивнул, улыбнулся и закрыл глаза. Северус, не находя в себе сил уйти, стоял около кровати, смотрел на морщинистое лицо старого библиотекаря, и думал, что после ста девяноста лет жизни смерть действительно может казаться желанной. Судя по спокойному выражению лица Аристотелеса, так оно и было.

— Иди, — прошептал Паппадопулос.

Северус вздохнул, еще раз взглянул напоследок на умирающего, резко развернулся и быстро вышел из комнаты, а потом и из дома, на прохладный влажный воздух раннего утра.