Пыль (гет)

Алексей

Той пасмурной осенью мы впервые ощутили прохладное дыхание войны. Стоял погожий сентябрьский день, когда мы узнали, что Япония ввела войска в Китай. Чан Кайши позорно оставил Маньчжурию без единого выстрела, и самураи провозгласили там свое государство Маньчжоу-го. Нанкинское правительство только и делало, что жаловалось в Лигу Наций, а та бесконечно воспитывала японцев. Но теперь у наших дальневосточных границ постоянно маршировала стотысячная Квантунская армия. Она не решалась перейти наши рубежи, но все вокруг шептались, что до войны осталось совсем немного.

У нас появился новый урок — политинформация. Каждый понедельник на первом уроке мы рассказывали политические новости. Я был ужасно горд, что класс единогласно выбрал меня политинформатором. В воскресенье вечером я тренировался дома: рассказывал вслух про Имперскую конференцию англичан или доклад Литтона в Лиге Наций. Мама внимательно слушала меня, смотря на часы, задавала трудные вопросы, и я, глядя на темно-синий стул, не сразу, но всё же находил на них ответ.

До сих пор вспоминаю, как вприпрыжку бежал ранним утром на уроки, неся под мышкой рулон — нарезку плакатов китайских коммунистов с призывами продолжать сопротивление японцам. Моя дорога в школу лежала мимо недавно построенного вагоноремонтного депо, и я пересекал пути мимо закрытых ворот из белых металлических прутьев. Глядя на эти составы, я думал о том, что на далекой станции Харбин сейчас должно быть стоят вагоны, ожидая в предутренней тьме не понятно чего…

— А как японцы вообще появились на этом… Кануне или Кван…туне? — спросил меня Незнам, когда однажды мы шли вместе домой.

— Он когда-то наш был, — ответил я, глядя на группу деревьев, одетых в золотые ризы. — Только потом царь проиграл войну японцам, и отдал Порт-Артур.

— Врешь! — Серега смотрел на меня во все глаза.

— Ничего я не вру! Царский губернатор так и звался «Его превосходительство князь Квантунский».

Небо было по осеннему лазурным, словно даря нам всем прощальную синеву. Я, прищурившись, вспоминал найденные у отца номера дореволюционной «Нивы», где были изображены чудные самураи в черных мундирах и с палашами до земли. А еще какие-то императоры, наместники и отчаянно дымившие крейсера. Было еще одно диковинное слово — «ихэтуани». Я долго учил его по слогам, хотя что именно оно означало, говоря по правде, так и не понял.

— И мы проиграли? — недоумевал мой друг.

— Так то царь был… — ответил я бодро, хотя у самого закралась неуверенность. Хоть и царь, а все-таки, получается, что наши проиграли.

Мы пошли мимо сквера, за которым проходила железная дорога. Товарный состав, отчаянно стуча металлическими колесами, со свистом промчался перед нами. От его стука с маленького дерева посыпалась уже редкая желтая листва. Покружившись в мерзлом воздухе, она упала на золотистый ковер.

— Ну теперь-то мы их побьем… — протянул Незнам.

— Конечно, побьем! — сказал я уверенно, пошевелив ботинком листья.

Однако у самого на душе появилось странное… Нет, не сомнение, а тревога. Я вспомнил крейсера с длинными дымящими трубами. Правда странно: такие корабли были, а почему тогда мы проиграли? Как часто мы не задумываемся над казалось бы самыми простыми вещами…

* * *

Первый день после осенних каникул встретил нас неожиданным известием: Ларису Иванову, старшую сестру нашего Мишки, освободили от обязанностей комсорга школы. Она училась в десятом «А» и долгое время считалась образцовой комсомолкой. Я видел ее неоднократно на переменах. Лариса была высокой спортивной девушкой с короткими черными волосами и, подобно своему брату, носила толстые очки. Меня всегда поражала ее нарочитая принципиальность. Лара обожала делать замечания как одноклассникам, так и малышам: то из-за их внешнего вида, то из-за их поведения на перемене.

Как-то в начале октября Андрей Шохин, учившимся в параллельном с нами третьем «А», шутки ради облил на перемене свою одноклассницу Свету Частных — маленькую щуплую девочку, усыпанную веснушками. Света визжала на весь коридор под дружный смех ребят. Лариса, поймав баловника в коридоре, прочитала ему мораль, что такое отношение к девочкам недопустимо для советского школьника и будущего пионера. Кажется, она даже грозилась вызвать в школу его родителей: Андрей ушел от нее, жалобно всхлипывая носом. Женька с Машей ехидно говорили, что сестра и Мишку держит в черном теле. «В детстве, небось, и хворостиной драла», — сказала Машка и, как обычно, сама фыркнула собственной шутке.

За что именно сняли Ларису, никто из нас понятия не имел. Подслушивая на переменах учителей, мы узнали, что речь идет об Одиннадцатом съезде и недавней статье в «Правде». Какое отношение имеет Лариса к Одиннадцатому съезду, который был давным-давно, мы не понимали. Но так или иначе, дело на следующий день передали в райком комсомола. Мишка сидел на уроках как убитый, хмуро глядя в одну точку на парте.

Зато на лицах Иры и Вики сияла плохо скрытая радость. Аметистовой недавно досталось от Ларисы: она долго смотрелась в зеркало, за что сестра Мишки сделала ей выговор. «Советской девочке не пристало расти кокоткой!» — хмуро бросила она. А Вика просто недолюбливала Мишу, считая, что он слишком много из себя ставит. Сейчас она была довольна тем, что ему «прижали хвост», как выражалась Гришкова. На перемене после урока чтения, где мы старательно читали вслух про жизнь на старом уральском заводе, обе они о чем-то шептались, а затем многозначительно смотрели в сторону неестественно бледного Иванова.

История с Ларой слегка отравила нам праздник от стенгазеты. А она, между тем, по праву считалась лучшей, причем не только среди малышей. Даже ученики седьмого и восьмого классов останавливались посмотреть на наше творение, фыркая при виде веселых чертей. Вика говорила, что даже директор Антон Юрьевич рассматривал их, качал головой, а затем не выдержал и рассмеялся. Так это было или нет, не знал никто; но так хотелось верить, что наша газета ему понравилась! Однако теперь всем было не до наших забав. Глядя в окно на свинцовое небо с бледно-желтыми просветами, я думал о том, что у Мишки произошло что-то непоправимое.

Мы уже заканчивали переписывать рассказ про съедобные и несъедобные грибы, как вдруг Настя подняла руку. Получив кивок учительницы, она встала и, чуть запинаясь, сказала:

— Лидия Алексеевна… — при этих словах ее звонкий голос чуть дрогнул. — А можно спросить… Что случилось с сестрой Миши?

Все повернулись Насте, как по команде. Вика вскрикнула. Ирка, покраснев, сжалась — похоже от страха. С минуту наша учительница смотрела на Настю так, словно она была в крапинку, а затем сказала:

— Не твоя печаль, Майорова. Быстрее, быстрее, сдаем тетради! — необычно жестко вскрикнула она.

Прозвенел звонок. Мы с Незнамом быстро собрали вещи: сегодня нам всем хотелось уйти поскорее. Лидия Алексеевна также быстро собиралась. Мишка, стараясь не смотреть на других, поднялся из-за парты. Зато к Насте подбежала, постукивая каблучками, Ирка.

— Вот зачем? — испуганно хлопали ее зеленые глаза. — Тебе оно надо? — прошептала Ира, словно в классе лежал гроб с покойником.

— А что такого? Интересно, что Мишку так убило, — Настя отнюдь не казалась испуганной. — И мы друзья, хочу помочь.

— Ты слышала, что его сестру сняли? — пролепетала Аметистова. — Значит, за ней есть что-то серьезное!

— Ну и трусиха Ирка! — сказал мне Незнам, когда мы вышли в коридор. Сегодня он казался ужасно пыльным.

Я механически кивнул и пошел в раздевалку. Ирка Аметистова в самом деле слыла трусоватой, но, возможно, в чем-то она права. Какой смысл спрашивать Лидию Алексеевну? Слону понятно, что на наш вопрос она не ответит, а вот Насте вполне могут взгреть за такое. Надо действовать иначе… Я ужасно хотел что-то сделать, но что именно не знал.

Мы вышли во двор. Наша школа расположилась в старой гимназии — четырехэтажном здании из красного кирпича с большими окнами. От дороги ее огораживал забор, сделанный из маленьких колонн и недавно поставленных решеток: старые чугунные сняли еще в семнадцатом году на переплавку. Вход со стороны дороги был оформлен в виде двух высоких белых колонн. Рядом с ними росли две липы, посаженные, кажется, еще в прошлом веке. Сейчас они почти облетели: ветер безжалостно срывал редкие листочки, заставляя их кружиться на ветру.

Идти домой не хотелось. Мы отошли к большому спортивному бревну, на котором занимались старшеклассники. С неба начали падать снежинки, которые, впрочем, тотчас таяли прямо в ледяном воздухе. Следом за нами из двери школы брели Влад, Настя и Ирка. Влад отчаянно теребил сорванную веточку; Настя шла, понуро глядя в землю, а Ирка старательно обходила лужи, боясь испачкать свои белые резиновые сапоги. Я махнул им рукой, и они пошли к нам: вместе как-то легче…

— А я знаю, что там со съездом, — тихо заметил Влад, пристроившись к бревну.

Мы все как по команде, хотя и недоверчиво, посмотрели на него.

— Только сомневаюсь, что это поможет. Ждал Женьку вчера на повороте к Греческому скверу, увидел Лариску с какой-то рыжей.

— Правда… Мишка говорил, что они в Греческий частенько ходят, — кивнула Настя.

— Ну вот… Та спросила про статью в «Правде», где говорилось, что пора добить оппозицию Одиннадцатого съезда. Лариска в сердцах: «Некогда мне сейчас ерундой заниматься!» А подруга возьми и донеси, что комсорг Иванова считает ерундой статью в «Правде» и сочувствует этой самой оппозиции.

— Но ведь вполне возможно, что Лариса на самом деле не виновата, — быстро предположила Настя. — Может, у нее проблемы какие были…

— Но ведь ты точно не знаешь, так оно было или нет… — в глазах Ирки сверкнула тревога. — А вдруг там было что-то серьезное еще?

— Что серьезного могла Лариса сделать еще, кроме как сорваться? — хмыкнул Влад. От волнения он зачем снял шапочку и стал отчаянно мять ее в руках.

— Ты почем знаешь, было или не было? — гнула свое Аметистова, проводя перчаткой по бревну.

У Ирки, в отличие от остальных, были не варежки, а самые настоящие перчатки, от чего почти все девчонки в классе смотрели на нее с завистью.

— Да кто Лариску не знает? Мало ли какие у нее заботы, а тут одноклассница с газетой пристает. Любой взорвется. Плюс учителя обсуждали съезд и газету. Всё сходится, — подтвердил Влад.

Настя кивнула, хотя Ирку он, кажется, так до конца и не убедил. Я посмотрел на размокший от грязи газон. К чему мы, интересно, придем, если никто даже не хочет послушать Ларису, виновата она или нет? Я снова, как и после смерти отца, почувствовал собственное бессилие, которое было куда хуже любой боли.

* * *

Настя

Влад, видимо, сказал правду, но Ларисе это мало помогло. Через два дня ее дело разобрал райком комсомола. Его секретарь Анна Вареева — тонкая, щуплая и невероятно бойкая девушка — была непреклонна. Она произнесла целую речь в том духе, что пока страна, надрываясь, строить Магнитку и Комсомольск, комсорг Иванова выступает за передачу наших строек под контроль аполитичных профсоюзов. Параллельно она клеймила некоего Шляпникова, который, как выходило из ее слов, был врагом Ленина и хотел чуть ли не вернуть царский режим. И Иванова получается тоже. Спас Ларису только секретарь райкома Николай Серовский, бывший командир на войне с Юденичем. Он отказался санкционировать статью «контрреволюционная пропаганда», предложив ограничиться исключением Ивановой из комсомола. Ларису не выслали из Ленинграда, но о поступлении в ВУЗ она теперь не могла и мечтать.

Нашему завучу было жаль Ларису, но наказание она по ее мнению все-таки заслужила. Кто у нас в школе не знал Веру Сергеевну Андроникову! Высокая и сухопарая, лет тридцати пяти, она всегда была одета в строгий синий костюм, который четко сочетался с ее овальными очками и короткой стрижкой. Неяркие голубые глаза смотрели на окружающих строго и вместе с тем тепло. Белые волосы, коротко подстриженные под каре, всегда выделяли ее в толпе на переменах. Она вела литературу, и многие ученики буквально взахлеб рассказывали о ее уроках. Старшеклассники ее обожали, говоря, что она оживает книжных героев, устраивая на уроках настоящие дебаты: «Он нравится вам? А почему?» По выходным она также организовывала походы в музеи, о которых наши ребята грезили всю неделю. Она была хорошим человеком, но Ларису не поддержала.

Что касается Влада то ни с Мишей ни с Ларисой они не были друзьями, но мне казалось, что ему тоже было жаль Иванова, и он все-таки хотел помочь, пусть и не верил что информация поможет. Вовка говорил, что Влад воображуля, но я не могла понять — а где? Простофиля, который никого не учит жизни. Было время, когда я удивлялась тому, что они с Женей, такие разные, стали лучшими друзьями, но сейчас я поняла, что в общем то похожи, только Женька более активный. С ним можно было о многом поговорить, однако ему не нравилось, когда кто-то читал ему мораль.

На следующий день нас ожидал маленький праздник. Лидия Алексеевна еще вчера сообщила, что после уроков мы идем делать памятную фотографию. Мы были ужасно рады, и с утра оделись как можно лучше. Даже большинство мальчишек пришли в серых и темно с них костюмах, а девочки приоделись в черные или коричневые платится с белыми воротниками «под горло». Мы едва досидели до конца урока природоведения, где Вика Гришкова с запинками рассказывала у доски про зайцев-беляков и зайцев-русаков. Женька предложил нарисовать ей заячьи уши, что встретило дружный смех. Когда учительница отвернулась, он поднял руки и начал отчаянно махать ими, словно заячьи ушами. Вика прикусила губу.

— Кого еще из обитателей леса средней полосы, кроме зайцев, ты можешь назвать? — вздохнула Лидия Алексеевна.

— Мм… — растерялась Вика, механически подвинув тряпку. — Она, похоже, не открыла дома параграф.

— Грибников, — громко шепнул Алекс своему закадычному приятелю, но так, чтобы это слышали остальные. Послышались смешки.

— Туристов, — подмигнул Женька и довольно потер руки. Затем, потрепав волосы, он зачем-то сбил их в чубы.

— Садись, Гришкова. Четыре с большим минусом, — вздохнула Лидия Алексеевна.

— И это еще много, — протянула Юлька. Незнам подмигнул сначала Алексу, затем Машке.

— Янова! — строго пресекла ее Лидия Алексеевна.

По непонятной причине, Вику в классе не очень любили. Из-за чего, я понять не могла. Хотя возможно потому, что Вика была немного вредной и ехидной. Но та же Юлька не уступала ей во вредности, да и Маша была не подарок. Я заметила, что на демонстрации с ней были родители, как я слышала по их общению друг с другом, Влада, но не Вики. Она ему названная сестра выходит? Нет, вряд ли, особой дружбы между ними нет. Странно это все, но не буду лезть.

После урока Лидия Алексеевна повела нас счастливых во двор. Женька приплясывал по дороге, то и дело мешая Антону или рассказывая Вовке, как лучше доводить Гришкову. Мы построились в колонну по двое и, перейдя трамвайные пути, пошли в сторону Невского. В воздухе было уже морозно. Несмотря на промозглость, в серой дымке уже кружились снежинки. Студия «Фото-Арс» оказалась недалеко. Остановившись, мы с интересом стали рассматривать закрытые белые шторы и фотографии открытых автомобилей, в которых сидели улыбавшиеся люди в шляпах.

— Немецкие, — с видом знатока указал на машины Антон, — Их специально привозят оттуда.

— Постараюсь быть самой красивой, — с улыбкой протянула Маша.

— Соревнование? — подмигнула ей Лена, поправив зачем-то свой безупречный воротник.

Лучшая подруга согласно кивнула. Я усмехнулась. Эти двое про Ларису не думали, а она должна была сделать что-то стоящее, Мише обещала.

Мы набились в торжественно оформленный «предбанник», где стояла группа кресел с красными бархатными сидениями, белый полированный столик и большое зеркало в резной оправе. Ребята шумно спорили, кто и как будет стоять на фотографии. Споры закончила Лидия Алексеевна, указавшая, что строится все будут по росту.

Алексей, однако, казался немного задумчивым. Он отошел к столику и рассеянно посмотрел на занавеску. Не знаю, что на меня нашло, но я решила спросить его напрямик. Я подошла к нему и тихонько потрогала за плечо.

— А? — Алекс дернулся, забавно мотнув головой.

— Что-то случилось?

— Да так, ничего. Просто думаю об отце, — неожиданно спокойно ответил он.

— Кстати. Что произошло с твоим отцом?

— Знаешь, я сам не знаю… — вздохнул Алексей. — Мне кажется, что отца убили, — понизил он голос. — Мы ехали из Крыма на поезде, он читал какой-то журнал. Только вечером отошел, стал мне станции показывать и чай пить. Потом вышел в Ржеве и пропал.

— Вообще пропал? — спросила я. На душе было так неловко, что я вообще затеяла этот разговор.

— Нашли через несколько дней, — ответил Алекс. — Понимаешь, он ведь никогда о самоубийстве не говорил.

Его было жаль. Я вспомнила разговор родителей — не верилось, что Суховский старший совершил самоубийство. Выходит, его кто-то убил! Это просто ужасно. Но кто? Я не знала, однако и сына, и отца было очень жаль. Тем более, что Леша всегда был хорошим другом!

От неприятных мыслей меня отвлекло появление фотографа: невысокого человека лет сорока с пухлым лицом. Одет фотограф был в изрядно поношенный костюм: должно быть когда-то он был темно-синего цвета.

— Какой фон желаете? — подмигнул он. — Море? Динозавры? Осенний лес?

— Динозавры! — мгновенно отреагировал Алекс. Я вздрогнула: все-таки Француз отлично владеет собой, раз переключается сразу на шутку.

Женька и Антон прыснули. Юлька, Не знаем и Влад закивали в знак согласия, а Машка аж подпрыгнула от удовольствия. В моем детстве все не понятно почему обожали динозавров. Мы с детства знали наизусть их названия. В ателье часто были фотопанно: вид Крыма с Ласточкиным гнездом, а над ним — птеродактили. Или первобытное озеро с громадным диплодоком и стегозаврами в колючках. Помню висевшую на Невском рекламу «Росгермторга»: «Автомобили прямо из Германии!» На картинке в черном лимузине сидели мужчина в костюме и кокетливая дама в шляпке. Машина мчалась мимо моря и пальм, перед которыми важно разгуливала пара брахиозавров.

— Есть панно «Первобытный лес», — черные глаза фотографа весело смотрели на нас.

— Какие еще динозавры, Суховский? — возмутилась Лидия Алексеевна. — Взрослые ребята вроде бы, не в первом классе!

— А я хочу в первый, — хмыкнул Женька.

— Нет, давайте осенний лес… — сказала учительница.

— Прошу… — фотограф невозмутимо указал нам на правую металлическую дверь.

Комната для съемок оказалась темной и торжественной. Кое-где тусклым бежевым светом горели маленькие круглые плафоны. На обоях был изображен осенний лес: смесь сосен, красного клена и желтого дуба. Под кленом лежало прикреплённое бревно из папье-маше, а возле него — настоящие кленовые листья.

Мы встали в три ряда. Вверху — ребята, в центре которых устроился Мишка. Несмотря ни на что, он также важно смотрел из-под очков. Справа крайними стали Алекс и Незнам; слева — Женька и Вовка. Забавно, что они вместе — терпеть не могли друг друга. Ниже встали девочки повыше, а мы в переднем ряду. Я встала между Лерой и Викой. Лидия Алексеевна села в центре — между Иркой и Юлькой.

— Улыбку! — скомандовал фотограф из-под белой простыни.

Моя улыбка вышла немного натянутой, так как Лариса все еще не выходила у меня из головы. Потому я, наверное, и не успела понять, как нас обдала светом магниевая вспышка. Так мы и застыли навсегда на этой фотографии третьим «Б».

Примечание:

Школьной формы не было. Она появилась только в 1948 году. Лёшу звали Алексом тк иностранец наполовину по матери