Компас твоей души (гет)

Кита действительно опоздала на тренировку с нагинатой. Однако ей не пришлось извиняться, потому что Изуна был там, ждал с группой и сразу обратился к ней:

— Я так понимаю, Мадара остался на ночь?

— Он уснул у ирори, — подтвердила Кита, решив не раскрывать дополнительных деталей.

— Кита-чан, я знаю, что сейчас он ходит во сне, — нетерпеливо сказал пятнадцатилетний, — и раз я не проснулся наполовину задушенным моим прилипчивым, слишком заботливым старшим братом, как это происходило почти каждую ночь последние три месяца, тогда, должно быть, это случилось с тобой. Отец упомянул, что не волнуется, когда Мадара не пришел домой прошлой ночью, так что он определенно знал, что случилось. Я здесь просто для того, чтобы удостовериться, что твой любезный учитель не накажет тебя за то, что ты управлялась до завтрака с нашим любимым, но в данный момент немного нервным наследником клана, — он широко улыбнулся Наке-сенсей, но его выражение лица было не таким искренним, как обычно: он выглядел ужасно усталым под этим фасадом решительной радости. — Я уверен, все сенсоры клана заметили его пробуждение: я определенно заметил.

У Изуны уже хорошо получалось чувствовать чакру на коротких дистанциях теперь, когда он регулярно медитировал. Кита думала, что его диапазон был около тридцати метров, что определенно покрывало расстояние между главным домом клана и домом Хикаку. Диапазон Мадары был меньше (может, пять метров), но учитывая то, что ни у кого из них вообще не было таланта к этому, когда они начали, это все равно было впечатляюще. Не то чтобы для того, чтобы заметить Мадару, когда он терял контроль над своей чакрой, человеку действительно надо было быть сенсором.

— Пожалуйста, не дразни его пока, — осторожно попросила Кита. — Он переживает из-за похорон.

— Эй, я знаю моего брата, — мягко возразил он. — Я могу подождать, пока он немного не расслабится. Увидимся позже, Кита-чан.

Он ушел. Урок начался, как будто он не был задержан на двадцать минут вторым сыном главы Внешней Стражи. Никто не прокомментировал подтекст, что Мадара провел ночь в ее кровати. Но опять, они были обручены: от него вроде как ожидалось, что он будет там, несмотря на то, что ей не было четырнадцати, а ему было почти семнадцать. И было маловероятно, что пойдут слухи: Изуна в этом убедился.

Между похоронами Таджима-сама просмотрел все ее решения в плане финансов, заставляя ее отстаивать некоторые из них и несколько раз поговорив со старейшинами клана, но в конце концов одобрил их всех. Даже ученичества вне клана, за что она действительно волновалась. Кажется, «чтобы привнести новые навыки в клан» было веским доводом, и ее размышления о возможности специализированной учиховской керамики, сделанной огненными техниками клана (что также потенциально могло включать доспехи), были достаточно для него интересны, чтобы это позволить.

В следующий раз ей и ее кандидатам на внешнее обучение придется сначала получить его одобрение, конечно.

Кита подозревала, что его снисходительность частично держалась на существенной прибыли, которую клан получил со всего украденного чая. Он знал, что это была ее идея, и это привело их в более стабильное положение, чем то, в котором они были с тех времен, как отец Таджимы возглавлял клан Учиха. У них был весьма солидный запас железа, они улучшили свою продовольственную безопасность благодаря домашнему скоту и фруктовым деревьям, ее идея дать клановым вдовам возможность выращивать шелкопрядов уменьшит утечку, которая возникала в клановой казне из-за их поддержки, и именно ее печати сделали все это возможным.

Он будет ожидать от нее, что она создаст что-то новое и выгодное и к началу следующего года. К сожалению, тут она его разочарует: она надеялась, что это разочарование убедит его, что она неамбициозная домоседка. Все, что она хотела делать этой зимой, — это наверстать все моменты в плане ткачества и снова опустить плащи Изуны и Мадары. Изуна рос не так быстро, как Мадара, но он определенно был намного выше, чем весной. Однако он все еще был настолько же выше Киты, насколько и раньше, потому что она тоже выросла. Она опустила собственную юкату, прежде чем надеть ее летом, и в то же время опустила все свои кимоно, чтобы они подошли ей осенью.

Мадара сейчас был почти такого же роста, как и его отец. Как только она опустит его плащ, вещь будет полноразмерной. Кажется, он еще не закончил расти, но Кита надеялась, что он скоро перестанет. Еще больше, и его плащам понадобится дополнительный материал, чтобы учесть ширину его плеч, что означало, что ей придется переделать композицию рисунков на подкладке, чтобы это учесть.

* * *

Зима была тихой и очень-очень холодной — Мадара ценил это, потому что даже Сенджу не попытаются сражаться в такую погоду. Было так холодно, что даже спарринги и тренировки проходили под крышей, в зале стратегии, группами, состоящими из отрядов, а не на тренировочных полях, чего никогда не происходило, даже когда шел снег.

Однако в этом году снега не было: был просто лютый мороз и ветер, и все ютились в своих домах, пытаясь согреться. Мадара проводил большую часть дней в доме Хикаку, который был меньше и менее продуваем насквозь, и к тому же полон двоюродных братьев и сестер. Изуна обычно тоже приходил туда. Кита готовила, пряла и развлекала Хидзири, Хидаку и маленькую Бентен всевозможными историями, большинство из которых Мадара никогда не слышал. Они были дикими, странными и часто немного сбивающими с толку в плане композиции: ее голова, должно быть, была очень странным местом, раз она все это придумала.

Он также получил возможность посмотреть, как она распарывала плащ Хикаку и вышивала печати на нескольких новых плащах, которые одним утром принесли ее мама с младшей сестрой. Восьмилетняя Нака (почему столько родителей Учих так называли своих дочерей? Это так сбивало с толку) радостно болтала с Китой о покраске подкладок плащей и вышивке сашико, пока старшая девочка любовалась плащами и тепло хвалила ее усилия. Кита провела весь тот день на кухне со своей матерью — Мадара не мог ее винить, но это все равно означало, что задача развлекать его брата и двоюродных братьев и сестру перешла к нему. В итоге он начал учить их играм в карты и кости, что достаточно хорошо пошло, несмотря на то, что Хидаке было четыре, а Бентен — три.

Он умолчал о ставках, которые были причиной, по которой Внешняя Стража вообще играла в эти игры: для детей удовольствие от победы будет достаточным.

Каждый божий день Кита укутывала Хидзири, Хидаку и Бентен в такое количество слоев, что они выглядели миниатюрными борцами сумо, и посылала их на улицу, чтобы час бегать по селению с другими клановыми детьми, один раз утром и один раз днем. Мадара был немного в ужасе от огромной энергии его младших двоюродных братьев и сестры, но также чувствовал глубокое облегчение от того, что Кита знала, что со всем этим делать. После беготни по холодным улицам его двоюродные братья и сестра были по большей части счастливы слушать истории, дремать или играть в игры дома.

Кита изобрела для них несколько забавных игр, нарисовав их на бумаге и потом объяснив правила. Мадара провел много, много часов бросая кости, а потом двигая игровые фигурки по сетке, взбираясь по лестницам и спускаясь вниз по змеям в зависимости от того, где он приземлялся. Также была игра, где игроки собирали части бумажной камбалы в подходящих цветах в соответствии с тем, какое число они выбросили на костях, чтобы собрать целую рыбу (Кита всегда выигрывала в ней, несмотря на то, что никогда не жульничала), и другая, с извилистыми маленькими путями квадратиками сквозь сад, где, если ты приземлишься на один из квадратиков другого игрока, этот игрок оказывался «взаперти», пока либо не выбросит шесть на костях, либо кто-то другой не окажется запертым, потому что «тюремная башня» была лишь настолько большой, чтобы вмещать только одного игрока одновременно.

Хидака и Бентен особенно любили эту игру. Они кричали «марш в башню!» и хихикали каждый раз, когда приземлялись на чей-то путь. Кита даже сделала маленькую башню из оригами, чтобы та стояла на бумаге для этой игры, всего лишь достаточно большую, чтобы на ней можно было разместить игровую фигурку.

Изуна пытался делать все возможное, чтобы выиграть в игре с рыбами, включая достаточно грубое жульничество, но Кита все равно каждый раз выигрывала. Мадара подозревал, что она была благословлена всеми семью богами удачи, потому что ничто другое не имело смысла. Никто так не выигрывал в играх в кости!

Он подарил Ките напольное зеркало на ее день рождения, а она приготовила ему инари-суши и подарила книгу об истории соколиной охоты на его. Он рассказывал ей о своем хобби, но еще не показывал ей своих птиц. Мадара мгновенно решил исправить это упущение. Соколиная охота — дорогое времяпрепровождение (большая часть его карманных денег, положенных как клановому наследнику, уходила на обеспечение того, чтобы обе его птицы были хорошо накормлены и не засиживались, пока он был в отъезде, возглавляя патрули, или занимался другой работой по клану), но он действительно наслаждался этим, и его отец одобрял это хобби, потому что это было прерогативой исключительно благородных. Учихи были благородным кланом, так что им следовало пользоваться этой привилегией.

В те дни, когда Мадара не навещал своих двоюродных братьев и сестру, он либо проводил время со своим отцом, обсуждая вопросы межклановой политики (Кита наладила связи с их союзниками как для того, чтобы продать чай, так и для того, чтобы снабдить клан, используя деньги, полученные от продажи чая, и его отец пожинал плоды), или ходил на охоту со своими ястребами-тетеревятниками. Он убедил Киту присоединиться к нему на охотничью поездку на полдня после его дня рождения — она была в восторге от птиц и уважала их личное пространство, но к вечеру было ясно, что она не считала это таким же захватывающим, как он. Скорее всего, из-за того, что она не была тем, кто фактически проводил соколиную охоту, что было вполне справедливо: Мадара считал, что наблюдать за его двоюродным дедушкой было захватывающе, когда он был младше, но только тогда, когда он сам запустил птицу в полет, он влюбился в это дело.

Однако она не не любила его хобби, и ей достаточно нравились птицы, чтобы спросить, может ли она нарисовать их с натуры. Ее первые попытки не были великолепными (она позднее использовала заднюю сторону этих рисунков для практики кандзи, что его немало позабавило), но это было отличным поводом спокойно стоять в лесах и лелеять его птиц, кормя их вкусностями, чтобы Кита могла быстро сделать их наброски, и на одном из ее поздних чернильных рисунков был так идеально изображен силуэт его любимого ястреба на его перчатке, что он выпросил его у нее, чтобы повесить на своей стене. Он и сам сделал для нее несколько набросков: это было намного проще с отточенной шаринганом памятью, и он был приличным художником. В отличие от Хаширамы, который настаивал, что его человечки из палочек — искусство.

Мадара также проводил довольно много времени зимними вечерами попивая чай и притворяясь, что читал, пока Кита ткала. Она утверждала, что не очень хороша в этом, однако учитывая узор бисямон-кикко, хитро вытканный на светлом зелено-золотистом шелке под ее пальцами, он думал, что она себя недооценивает. Она определенно сосредотачивалась на ткачестве намного сильнее, чем на вышивке, но это могло быть просто из-за того, что она была хуже знакома с этим: он знал, что Кита вышивала с шести лет.

Наблюдать за тем, как кимоно и оби создавались из множества километров тонкой зеленой нити, вызывало странное чувство кротости. Он продавал свои навыки воина, чтобы принести деньги в клан, но Кита создавала что-то своими руками, что принесет значительно больше, чем одиночная миссия по поиску чего-либо. Она закончила свое ткачество в конце февраля, как раз в тот момент, когда погода внезапно поменялась с ужасно холодной на удивительно теплую, потом незамедлительно взяла иголку и цветную нить, чтобы вышить один из оби, и дополнила его подробным рисунком, созданным на васи, который она скрупулезно перенесла на шелк.

Это было изображение ястреба-тетеревятника в полете: все его пятнышки были скрупулезно отмечены и каждое перо крыла было очерчено. Мадаре внезапно захотелось ее поцеловать.

— Ты вышиваешь одну из моих птиц на оби?

Кита бросила на него взгляд поверх розоватой нити, которую вдевала в иголку.

— Это прекрасные птицы, — сказала она, как будто этого объяснения было достаточно. Как будто она не создала этот узор с нуля после того, как провела часы стоя на улице на холоде, делая наброски его вспыльчивых пернатых королев драмы, чтобы провести время с ним и поддержать его хобби, а сейчас она планировала потратить еще больше времени на вышивку одной из вышеупомянутых птиц на элементе одежды, который она, может, даже будет носить.

— Да, это так, — согласился он, у него пересохло в горле. — Ты собираешься продать его, когда закончишь?

Кита взглянула вниз на тонкие замысловатые линии, нарисованные на шелке в пяльцах у нее на коленях.

— Я надеюсь, он будет хорошо выглядеть с моим пурпурным кимоно, когда я закончу, — призналась она. — Мне нужен менее формальный оби, а цветовая гамма для этого подходяще светлая и нежная: контрастные оттенки светлого и угольно-серого в нижней части уравновешиваются желтыми глазами и когтями и коричневым головы и крыльев. Может, я добавлю несколько летящих малых дятлов на короткий сегмент и на сторону у талии, чтобы было чуть более интересно.

Мадара поддался желанию, подошел к татами и поцеловал Киту в волосы прямо над ухом:

— Я думаю, это будет выглядеть очень элегантно и строго.

Вообще, идеально для чайной церемонии, так как одежда для нее должна быть простой и не бросающейся в глаза, чтобы не отвлекать от самого события.

— Посмотрим, — лениво сказала она, делая первый стежок. Мадара надеялся, что в этом году миссии будут идти менее плотным потоком: он хотел смотреть, как она будет делать этот оби, наблюдать, как он растет под ее иглой и воплощается в жизнь — он не хотел оставить ее позади на шесть месяцев и вернуться, чтобы обнаружить, что он уже готов.

* * *

Охабари-оба была беременна. Это пока было не особо заметно, но Кита видела, как мама прошла через четыре беременности, и она знала признаки. Ей было интересно, призналась ли уже Охабари-оба в своем положении мужу или хранит ли она это в тайне до того, как он вернется с миссии по сопровождению, на которой он сейчас был. Торговцы чаем, которых прошлой весной Учихи ободрали как липку, в этом году обратились к клану, чтобы нанять воинов, чтобы они охраняли их товары, так что Изуна, которому недавно исполнилось шестнадцать, был в отъезде, руководя своей первой миссией, со своим новым дядей как членом отряда.

У Киты было чувство, что торговцы тут затаили очень большую обиду, но они также обладали прагматичным соображением и понимали, что, если ты хочешь ниндзя на своей стороне, тебе надо сначала нанять их. Она подозревала, что работа охраной для чая станет регулярным запросом для клана: матча был крайне прибыльным бизнесом, и единственными людьми, которые согласятся напасть на караван, охраняемый Учихами, были Сенджу.

Сенджу, у которых также был зуб на Учих после прошлогоднего позора. Однако они не нападут на торговый караван, если не будут наняты: они были слишком горды, чтобы опускаться до бандитизма.

Весна в этом году была теплая и обильная, и все оправились от ледяных дождей двухлетней давности, так что клану предлагалось намного больше будничных миссий: сопровождать товары на рынок, гоняться за ворами, находить сбежавших дочерей, сжигать рисовую солому, чтобы обогатить почву для свежей посадки в мае, и выступать в качестве свидетелей для контрактов.

Учихи занимались удивительно большим количеством контрактов. Местные гражданские чувствовали, что клан шиноби, выступающий гарантом, не даст другой стороне уклониться от выполнения своих обязательств, и то, что Учихи были благородным кланом, означало, что они были поголовно грамотными — любой воин мог прочитать контракт, чтобы убедиться, что писец ничего тайком не добавил без согласия обеих сторон. Так далеко от столицы, где владеющие землей и занимающиеся управлением самураи были недоступны простому человеку, оказывалось так, что кланы шиноби брали на себя множество вещей, связанных с посредничеством.

Через несколько самураев-землевладельцев на восток и на юг находилась земля, принадлежащая Акимичи, которые были намного более открыты и привлекательны для арендаторов. Учих редко звали так далеко и только в случае контрактов между арендаторами Акимичи и другими гражданскими, которые были под патронажем Учиха — тогда каждая сторона нанимала собственных шиноби, так что все подписывалось одной стороной, а потом и другой.

Для таких миссий была жесткая конкуренция среди высшего звена: еде Акимичи не было равных. Акимичи были благородным кланом, так что договаривались с Учихами как подобает их положению, вне зависимости от периодических столкновений на миссиях.

Главная проблема с тем, что шло так много будничных миссий, была в том, что города и деревни под влиянием Сенджу граничили с теми, которые были под влиянием Учих, и существовало значительное количество пересечений из-за того, как близко друг от друга были их клановые земли. Обычный метод крестьян, чтобы нанять шиноби, состоял в том, чтобы схватить одного, проходящего мимо по пути на миссию или с миссии (обычно предлагая еду или другие товары, чтобы компенсировать задержку), но торговцы и мелкие чиновники обычно посылали гонцов, обычно выбирая тот или иной клан в зависимости от их собственных целей и намерений.

Например, если самурай среднего звена обнаруживал, что его дочь позволяла шиноби Сенджу ухаживать за собой, он наверняка наймет члена клана Учиха в качестве ее «телохранителя», зная, что это вероятно приведет к смерти вышеупомянутого Сенджу, и это позволит самураю выдать свою дочь замуж без дальнейших помех.

Конечно, такая вещь также приведет к повышенной враждебности между двумя кланами, но это не будет проблемой клиента. Клиент получил то, за что заплатил.

Кита иногда хотела биться головой о стену из-за того, как явно клан позволял собой манипулировать, закрывая глаза на правду из-за злости, заносчивости или мелочной вредности. У нее хотя бы получалось постепенно представлять Мадару и Изуну идее cui bono, хотя она не ожидала, что Изуна будет активно ей пользоваться. У него было массивное иррациональное слепое пятно в том, что касалось Сенджу.

Изуна ненавидел Сенджу в целом за смерти его младших братьев, убитых в их постелях в возрасте пяти и трех лет. Это была дикая и ужасающе бесформенная ненависть, которая вся была иррациональными криками, и в корне которой, скорее всего, лежала какая-то форма ненависти к себе, учитывая то, что Изуне было девять, когда умерли его младшие братья, и девятилетние как бессознательно эгоцентричны, так и склонны думать в абсолютных понятиях. И Кита говорила это как тот человек, кому не так давно было девять: она помнила непонимание того, почему ей надо использовать суффикс «сама», обращаясь к Изуне, когда тот был таким вредным.

Мадара, с другой стороны, винил Сенджу Буцуму лично и думал о мужчине как об «ужасном отце моего своего рода друга», что было намного более узкой и контролируемой ненавистью. Мадара также в такой же степени винил всю то начинающуюся, то прекращающуюся войну между их кланами и считал младших братьев «военными потерями», что делало его еще более целеустремленным окончательно закончить войну, прежде чем она заберет и Изуну.

Таджима-сама однажды был старшим из шести. То, что только один его брат дожил до того, чтобы завести детей, было совсем не хорошим знаком, и то, что подозревали, что глава Внешней Стражи убил Ниниджи-сама из-за клановой политики всего несколько лет назад, делало все только хуже. То, что Мадара, скорее всего, был там, когда это произошло, было вишенкой на торте.

То, что Мадара был далеко, означало, что Кита намного чаще терялась в своей голове из-за того, что ей было не с кем поговорить. Ей стоило бы проверить шелкопрядов, пойти навестить шелковый кооператив вдов, в который бабушка радостно вовлекла себя, и пытаться больше социализироваться с ее ровесниками из главных линий разных родов клана: как главе Домашней Стражи (или, как минимум, как ширме для Охабари-оба) ей надо было знать этих людей лучше, чем случайных знакомых, с которыми она вела вежливые беседы за чаем.

Ей было четырнадцать — ей были нужны подруги, с которыми можно было хихикать, черт возьми.

* * *

Мадара не знал, что произошло. Он был в отъезде только две недели, и сейчас, когда он вернулся, на энгаве с Китой сидели шесть девочек, и все они болтали и хихикали, пока пряли шелк и развешивали в саду нити, чтобы они проветрились. Он узнал двух из них (одна была сестра Эбоси Мисао, а другая — Киёши из рода Райден), но то, что все они взглянули на него, поклонились и сказали хором «доброе утро, Мадара-сама», пока он шел по дорожке к дому, было правда немного слишком.

— Доброе утро, — выдавил он, машинально поклонившись в ответ. — Кита-чан?

Она могла, пожалуйста, объяснить, что происходит?

— Охабари-оба хочет, чтобы я больше социализировалась, — легкомысленно сказала ему Кита, и вокруг ее пальцев закручивалась тонкая шелковая нить, пока она пряла ее сквозь чашку с водой и развешивала влажную нить большими петлями на множество колышков, прикрепленных к доске. — Мне следует подготовиться к уроку? Санносава-сенсей приглядывал за моим прогрессом.

— Кита-чан, твой жених хочет провести с тобой время, — игриво сказала Киёши, закручивая шелк между пальцами и беря чашку, в которой лежали ее коконы. — Инеми, мы можем перейти в сад твоих родителей? Сегодня твоя мама не принимает гостей, не так ли?

— Она в гостях у Юмиори-оба, — ответила девочка с листьями чертами лица, которая, должно быть, была Инеми, поднимаясь, чтобы взять доску, на которую Киёши вешала нити. — Асами, Нака, отпустите Киту-чан. Мисао, можешь, пожалуйста, позвать Ёри, чтобы она помогла тебе и Тсуне перенести другие доски? Мы не хотим навязываться Мадаре-сама.

Стайка ярко одетых девочек постепенно упорхнула, оставив позади Киту. На ней было ее розовое кимоно с узором из цветов вишни, рукава были связаны сзади тасуки, чтобы они не попали в воду или не запутались с шелком, который она пряла, на ее талии был бледно-зеленый оби, который она сама соткала, тот на котором, как он видел, она вышила ястреба-тетеревятника ранее этой весной. Он не мог видеть этого ястреба, так как она стояла к нему лицом, но он знал, что он там, и один из малых дятлов был виден чуть выше ее бедра.

— Присядь, Мадара-кун? — попросила Кита, похлопав по энгаве рядом с собой, а потом потянувшись, чтобы развязать тасуки. — Когда ты вернулся с миссии?

— Не так давно, — признался Мадара, пока Кита распускала рукава, осознавая, что он забежал в главный дом клана лишь настолько долго, чтобы снять доспехи и защитное снаряжение и повесить плащ проветриваться. Он был покрыт пятнами пота и наверняка также плохо пах.

— Все прошло хорошо?

— Я завершил миссию, — сказал Мадара, выскользнув из сандалий, прежде чем сесть на край энгавы, болтая босыми ногами. — Частично благодаря тому, что сбежавшая дочь, за которой я гнался, вышла замуж за сбежавшего младшего сына, за которым гнался Хаширама, и он не хотел со мной драться.

— Это звучит, — Кита сделала дипломатичную паузу, — запутанно.

— Это так и было.

Может, Хаширама и был его другом, но он был таким назойливым. Мадара не осознавал, насколько он назойлив, пока не научился сдерживать собственную чакру: чакра Хаширамы всегда текла свободно и была удушающе энергичной, как гигантский храмовый пес, который не заметил, что уже больше не был достаточно маленьким, чтобы помещаться на коленях у людей.

Нет, тут Мадара не говорил, исходя из своего опыта. Любой, кто скажет иначе, будет грязным лжецом, Изуна в особенности.

Ему пришлось специально ослабить контроль и давить в ответ на идиота Сенджу, просто чтобы самому не оказаться перегруженным. Так он чувствовался для окружающих, прежде чем Кита все ему объяснила? Если да, то неудивительно, что его двоюродные братья и сестры держали дистанцию. Должно быть, он был утомительным, даже не осознавая этого. Конечно, его взаимодействие с двоюродными братьями и сестрами на поле боя обычно было короткими и по существу, но сейчас они немного обменивались шутками на передовых базах между столкновениями с Сенджу. Однако Хаширама все еще умудрялся быстро выводить его из равновесия.

Кита придвинулась к нему, пока не оказалась вплотную:

— Хочешь поговорить об этом?

— Он просто такой дружелюбный, и когда я напоминаю, что наши семьи воюют, он становится таким грустным и недовольным и стенает, как будто это моя вина, что я ему напомнил! — благодарно пожаловался Мадара, маша руками в попытке объяснить, каким сбивающим с толку был Хаширама. — Потом, когда я сказал, что нам не надо драться, он мгновенно перестал дуться и захотел узнать все, что я делал с тех пор, как он видел меня в последний раз, и на какой я был миссии, как будто прошлый раз, когда мы встретились, не был на поле боя, и было неважно, что он изувечил Атаго и Кураму прямо у меня на глазах!

У них обоих были продырявленные желудки из-за того, что их насадили на корни, а также раздробленные кости, и он был вынужден перерезать им обоим горло из милосердия после того, как битва была окончена. Ему было больно и было все равно, что теперь он обладал Мангекьё — это того не стоило. Он сражался бок о бок с теми двумя с тех пор, как присоединился к Внешней Страже — они были для него как старшие братья, а Хаширама отбросил их, как мусор.

— Ну, ты убивал Сенджу на своих миссиях до этого, — мягко напомнила Кита.

Мадара буркнул. Он не убивал этих людей на глазах у Хаширамы — он убивал их на глазах у Тобирамы. Ладно, мертвый есть мертвый, но это было не то же самое. Мадара всегда будет помнить раны и последующую смерть Атаго и Курамы с идеальной мучительной ясностью, будет вынужден переживать, как беспомощен он был сделать что-то кроме того, чтобы милосердно подарить им быструю смерть: его кошмары уже были достаточно плохими.

— В любом случае, я поговорил с ним о вещах, которые он не сможет использовать против клана, как мои ястребы, и в конце концов упомянул, что миссия, на которой я был, состояла в поиске сбежавшей дочери, — продолжил он, — и обнаружил, что он искал сбежавшего младшего сына. Сравнение заметок открыло некоторые интересные схожести, так что мы согласились поделить область поиска и оба поискать обоих.

— Вы их нашли?

— Да, они поженились и жили с братом мужчины, который нанял Хашираму, с которым та семья не общалась и который планировал сделать сына своим наследником. Конечно, к тому моменту я не мог похитить дочь и забрать домой, так что брат написал письма, чтобы мы отнесли нашим соответствующим работодателям, — Мадара вздохнул. — Мне все равно заплатили, так что, похоже, брат достаточно влиятелен, раз отец девушки одобрил союз. Однако без понятия, что случилось у Хаширамы: я убежал, как только клиент меня отпустил.

Кита вытащила веер из своей сумки и рассеянно начала с ним играть. Мадара заметил раньше, что ей было некомфортно без чего-то в руках.

— Мадара-кун, я могу задать тебе слегка личный вопрос?

— Всегда.

Он хотел, чтобы она была честна с ним и не боялась с ним разговаривать — он не помнил, чтобы его родители когда-либо говорили по душам, и это чувствовалось так, как будто в сердце дома была зияющая дыра. Он даже не осознавал, что дыра была там, где должны были быть разговоры, пока не начал проводить больше времени с Ниниджи-оджи и Накой-оба и не увидел, как они легко разговаривали каждый раз, когда находились в одной комнате.

— Ты считаешь Хашираму другом?

— Да, — Мадара поник. Да помогут ему все боги.

— Почему ты считаешь его своим другом?

Потому что… потому что прямо с той первой встречи он чувствовал, что Хаширама понимает. Вот был человек, который видел его и хотел мира, прямо как и он сам. Человек, которого он не должен был защищать и которому не должен был подчиняться, потому что он не был частью клановой иерархии.

— Он, — Мадара попытался найти нужные слова. — Он ничего от меня не хотел. Он просто был рядом. И я чувствовал…

Он не мог это выразить.

— Просто, и прости меня, если я слишком прямолинейна, когда ты говоришь о нем, ты не звучишь, как будто он тебе очень нравится.

Мадара застонал, опустив голову так, что его волосы упали ему на лицо:

— Ты права. Не нравится.

Хаширама действовал ему на нервы так, как не мог даже Изуна.

— Так почему ты видишь в нем друга?

Потому что Мадара любил улыбающегося придурка. Любил его с той первой встречи у реки, когда у Хаширамы была та ужасная прическа, он плакал и они разговорились о том, насколько сильно они оба хотят мира ради своих младших братьев. Он любил парня как еще одного брата, настолько, насколько он любил Изуну, и было больно, потому что каждый раз, когда они сталкивались друг с другом на поле боя, Мадара не мог видеть, что Хаширама делал хоть что-то, чтобы сделать ту деревню, о которой они всегда говорили, более ощутимой, чем несбыточная мечта.

Он любил Хашираму, всегда будет любить Хашираму: он был Учиха, никто из них не знал, как задушить свое сердце.

Мадара снова застонал, припав на бок и уткнувшись лицом в плечо Киты.

— Я идиот, — пробормотал он, — и он важен для меня.

Он не мог сказать эти слова. Не когда он только заметил, что он настолько заботился. Чересчур сильно заботился.

Кита прижалась к нему, держа его и позволяя ему прятаться, взяв его руки в свои, и ее веер лежал отброшенным на энгаве рядом с ней.

— Я спросила, — тихо сказала она после долгой, но спокойной паузы, — потому что твое описание Хаширамы заставляет меня чувствовать себя некомфортно.

Мадара нахмурился, снова сев ровно, чтобы внимательно вглядеться ей в лицо. Что он сказал, чтобы вызвать это напряжение в голосе Киты?

— Он извинился за Атаго-сана и Кураму-сана? , — тихо спросила Кита, встретившись с ним глазами. — Хоть в какой-то момент он продемонстрировал сожаление за то, что причинил тебе боль? Потому что по твоему описанию все звучит так, как будто он заставил тебя извиняться за то, что ты напомнил ему, что он причинил тебе боль.

Мадара открыл рот, чтобы защитить своего друга, но обнаружил, что не знает, что сказать. Хаширама… сделал ли он это? Каждый раз, когда Мадара делал или говорил что-то, что не нравилось Хашираме, его друг дулся и причитал, пока Мадара не уступал, но извинялся ли когда-либо сам Хаширама?

Мадара не мог вспомнить ни единого случая, когда Хаширама бы выразил сожаление за что угодно, что он лично сделал, что расстроило Мадару. Он внезапно почувствовал себя некомфортно и незащищенным.

— Прости…

— Не извиняйся, Кита-чан, это не твоя вина, — тихо заверил ее он, сжав ее руку в своей, отведя глаза и посмотрев на полированное дерево энгавы. — Спасибо, что сказала мне.

Если Мадара не обладал той же важностью в сердце его друга, какой обладал Хаширама в его, тогда Мадаре придется иметь это в виду и предпринимать шаги, чтобы защитить себя. У клана были истории об Учихах из прошлого, на чьи привязанности не ответили искренней взаимностью, и о бездне, в которую их это ввергло, а они даже не осознали этого — но он сейчас знал и мог действовать соответствующе. Однако ему все равно было больно. Ужасно больно, что ему придется взвешивать каждое слово и дело Хаширамы и проводить каждую встречу оценивая степень заботы его друга, чтобы Мадара мог ограничить себя тем же количеством и оказывать не больше.

Что ему придется охранять свое сердце, чтобы не сломаться из-за человека, который даже не заметит.

— Спасибо за то, что выслушал, — прошептала она, приобнимая его и играя с его пальцами.

Мадара не любил Киту вот так. Но он думал, что сможет этому научиться.

* * *

Объяснять Таджиме-сама поздней осенью, что нет, она не будет делать взрывные печати для Внешней Стражи, было очень сложно. Обосновывать это было сложнее.

— Мне жаль разочаровывать вас, Таджима-сама, но я не могу сделать печать, которая взрывается. Если что-то сделанное взрывается, значит оно сломано, а мои печати не сломаны. Нож, который ломается, когда его точат, является ничем иным, как обузой.

— Фейерверки взрываются, — спокойно заметил глава Внешней Стражи за чаем. К счастью, ей не надо было проводить чайную церемонию каждый раз, когда Таджима-сама приходил к ней, но он все еще был ее основным гостем для тренировок в подаче чая. Однако этот чай был обычным заваренным сенча, потому что он ждал в центральном зале дома, пока она закончит свои уроки кандзи с Мадарой. Который сейчас сидел рядом со своим отцом, держа обеими руками собственный чай, осторожно наблюдая за конфронтацией поверх края чашки.

— Они не взрываются, раня людей, — уточнила Кита. — Если фейерверк взрывается, и человек получает от этого травму, тогда с ним неправильно обращались.

Таджима-сама наклонил голову набок:

— Ты незнакома с тяготами поля боя.

Кита не знала, куда шел этот разговор, и не доверяла этой легкой уступке. Чувство мрачной неизбежности у нее в груди было почти излишним подтверждением.

— Этой зимой тебе исполнится пятнадцать, и хороший глава Домашней Стражи должен быть осведомлен о том, от чего защищаются Учихи, а также о том, кто наши союзники и насколько сильно им можно доверять, — продолжил глава Внешней Стражи. Ките не требовалась явная тревога Мадары, чтобы понять, что ей не понравится ничего из того, что последует дальше.

— Со следующей весны ты будешь сопровождать представителей Внешней Стражи, чтобы вести переговоры с союзниками, и на торговых миссиях в ближайшие города. Мой сын, конечно, присоединится к тебе на формальных дипломатических поездках, но те члены клана, кто путешествует для торговли, отлично знают, что они должны быть готовы защищать себя, хоть они и не являются членами Внешней Стражи и, следовательно, не тренированы для поля боя.

Она была права. Ей совсем это не нравилось. Таджима-сама хотел, чтобы она испытала жестокость, хотел травмировать ее, чтобы она более охотно совершала насилие над другими.

— Как прикажете, Таджима-сама.

Ему просто придется жить с разочарованием.

* * *

Была весна, когда для клана все пошло не так.

Мадара сложил детали пазла только потом, но это началось так: в первый день весны разные члены Внешней Стражи отправились в ближайшие деревни, чтобы собрать запросы на миссии у союзных гражданских (обычно накапливаемые торговцем или ремесленником, принадлежащим семье, которая регулярно нанимала клан, чтобы защищать их товары) и принести их обратно главе Внешней Стражи на одобрение. Фактически это было время, когда члены Внешней Стражи, у которых были гражданские возлюбленные или родственники, заглядывали к ним после зимы и узнавали пропущенные сплетни.

Така из рода Ёмоцусикомэ была единственным членом Внешней Стражи, у которой сейчас был гражданский возлюбленный, так что она отправилась на восток в город, где вышеупомянутый возлюбленный (овдовевший краснодеревщик по имени Санро) жил со своим сыном. С ней отправились Сётоку и Обихиро, которые не принадлежали к конкретным родам, но были двоюродными братьями Мадары со стороны матери. Никто из них не был во Внешней Страже, но так как погода была такая хорошая, они захотели выехать пораньше, чтобы начать торговлю. У клана Учиха было больше товаров, чем обычно (особенно шелковой вышивки и рулонов крашеной и тонкой холщовой ткани, но также кухонных ножей и лезвий благодаря тому, что запасы железного песка дали им возможность получить больше стали, чем это было необходимо для оружия), и всем в клане не терпелось воспользоваться этой возможностью. Всем нравилось жить в комфорте.

Така навещала своего любимого, надев свой плащ поверх симпатичного кимоно, а не обычный рабочий костюм. Сётоку и Обихиро бродили туда-сюда по единственной улице поселения, болтая с местными об их намерениях, и в итоге оказались стоящими снаружи дома писаря со старшим братом Санро Ичиро, который заправлял караваном, продававшим Учихам уголь, пиломатериалы и шкафчики его брата в Когей-гай и за его пределами.

К этому моменту отряд Сенджу из пяти человек вошел в город, они мгновенно заметили характерные плащи Учих и затеяли драку с Сётоку и Обихиро. Местные, конечно, подняли шум: люди начали кричать, в особенности Ичиро. Больше людей вышло из своих домов, чтобы посмотреть, о чем был этот шум, включая Таку и Санро: Така так торопилась вмешаться, что оставила свой плащ позади.

Конфликт перетек в беспорядки. Сенджу не отступали, несмотря на то, что толпа из более тридцати гражданских зло выкрикивала оскорбления с разумной дистанции. Чувствуя, что ситуация обострялась, Обихиро подтолкнул своего обратно к Таке, которая находилась на внешнем крае толпы и прокладывала себе путь локтями в своем очень красивом кимоно.

Сенджу увидели, что Учиха отступают, и начали наступать на них, отбросив Ичиро в сторону в стену. Ярость и страх спровоцировали хаос — некоторые гражданские отступили, другие попытались двинуться вперед. Санро гневно направился к мужчине, который только что напал на его старшего брата…

… и мгновенно оказался обезглавлен.

Така закричала, Мангекьё расцвел в ее глазах, она выхватила кайкэн из своего забрызганного кровью рукава и бросилась на Сенджу. Двое из них совершили ошибку — встретились с ней глазами — они умерли быстро. Оставшиеся трое сбежали — Така погналась за ними с ножом в руке.

Мангекьё рода Ёмоцусикомэ позволял носителю выслеживать добычу вне зависимости от местности, дистанции и физической подготовки и не допускал внешнего вмешательства в погоню. Три оставшихся Сенджу умерли, один за другим, последний прямо у ворот в селение Сенджу перед Тобирамой, который лично обнаружил силу изолирующего эффекта Ёмоцусикомэ. Эффект закончился с последним вздохом последнего убийцы ее любимого, но у Таки уже было подкрепление в виде патруля Внешней Стражи, члены которого увидели, как она пронеслась мимо них, и мгновенно послали гонца, чтобы предупредить остальной клан. Прибыло больше Учих, когда патруль отступил назад к клановым землям с Такой, и последующее сражение было ожесточенным, продлилось почти две недели, днем и ночью, прежде чем ослабеть до напряженного, неуютного временного перемирия.

Така была безутешна — единственная причина, по которой она не последовала за своим любимым в мир иной, была в том, что Ичиро очень хитро доверил ей бизнес Санро и его сына-подростка. Это дало ей цель, хотя эта цель состояла в том, чтобы полностью стереть Сенджу с лица земли.

В этом году не будет мира. Однако его отец не считал это достаточной причиной, чтобы оставить Киту дома, так что Мадара направлял свой страх и бессилие на поле боя, где с его противниками (ну, противником, так как каждый раз с ним в бой вступал Хаширама) можно было сражаться напрямую.

Все было ужасно.

* * *

Первой обязанностью Киты весной было создание надлежащего плаща с композицией рисунков на подкладке для Таки-сан, которая как первый за несколько веков член клана, обладающий Мангекьё Ёмоцусикомэ, сейчас была самым важным человеком в своем роду. Как новопроявленный Манкекьё он поднимал ее род всего лишь на ступень ниже Аматерасу. Если бы Мадара до этого не проявил собственный Мангекьё, тогда Ёмоцусикомэ фактически был бы более важным, чем Аматерасу, несмотря на то, что Таджима-сама был главой Внешней Стражи.

Така-сан скорбела, так что Кита чувствовала себя некомфортно из-за того, что была вынуждена обращаться к ней по поводу такой будничной вещи, как плащи. Однако и ей, и ее брату они были действительно нужны, и у ее приемного сына тоже должен был быть плащ, хоть и без композиции рисунков на подкладке, какая полагается главе и наследнику рода.

Кита преодолела неловкость, пригласив Таку-сан и ее нового сына на неформальный чай (она не будет испытывать терпение женщины чайной церемонией), прямо объяснила все насчет обычаев, связанных с плащами (формально она объясняла все Терухито, как звали подростка, так как он очень мало знал об обычаях Учих), и предложила рисунок, который, как она лично считала, лучше всего подойдет новой главе Ёмоцусикомэ: на нем была изображена яростная женщина в белом похоронном кимоно, в котором правая сторона была запахнута поверх левой, размахивающая ножом, пока она гналась за Изанаги, который бросал свой сломанный гребень через плечо, пока убегал. Гребень уже перерастал в заросли бамбука.

Така-сан издала сухой смешок, как будто ей было больно.

— Мне нравится этот, — хрипло призналась она. — У Мадары-сан Изанаги на его плаще, не так ли? Я определенно раньше заставляла так бегать его.

Кита кашлянула.

— Я не могу сделать Терухито-сану плащ с композицией рисунков, так как он усыновлен, — объяснила она, — но он может выбрать один из второстепенных дизайнов рода Ёмоцусикомэ, и его нарисуют на подкладке его плаща.

— Я не шиноби, Кита-сан, — тихо сказал Терухито.

— У Каждого Учихи есть плащ, Терухито-сан, — мягко возразила Кита. — Может, ты и усыновлен, но это не лишает тебя права носить плащ. Однако твои дети будут иметь это право, только если ты женишься на члене клана Учиха.

У клана были весьма конкретные правила об усыновлении, учитывая то, что они были кланом, основанным на крови. Она вытащила уместные композиции рисунков — в конце концов он выбрал один, на котором была изображена яростная женщина в похоронном кимоно, пожирающая гроздь винограда.

— Я пришлю моего брата, — сказала Така-сан, поставила свою чашку на стол и ушла — Кита была благодарна за полное отсутствие драмы, в связи с этой ситуацией. Брат Таки-сан не был во Внешней или даже в Домашней Страже, так что его плащ оказался отложенным до конца года: Ките дали более важные задания, чтобы заполнить ее время.

Вторая обязанность Киты весной состояла в том, чтобы сопровождать Акаиси-сана, правую руку Таджимы-сама, в столицу со всеми рулонами шелка, большей частью нитей и несколькими коконами, которые произвел клан. Существовал налог на шелковую ткань, который платился даймё натурой, и так как клан только сейчас выходил на рынок в качестве производителя, им надо было представить свои товары министру шелководства, чтобы они были оценены, санкционированы и одобрены, и министр потом выберет определенную часть на налог. После этого они смогут продать остальное торговцам, которых одобрили для торговли шелком такого класса, или напрямую частным лицам, которые смогут это позволить.

Дикий шелк был лазейкой в этом законе: он не был «культивируемым» (даже с учетом того, что Кита выращивала своих шелкопрядов), так что он не считался. Следовательно, ее шелк и деньги, которые она на нем зарабатывала, были полностью и исключительно ее собственными. Также не было ограничений на то, кому было позволено его носить, так как он не был окрашен ни до ткачества, ни после. Мама обходила это ограничение тем, что не продавала шелк: ее плащи были сокровищем клана, и она продавала свой труд, а не сам материал. Редкие исключения можно было выдать за «обмен подарками».

Поездка в столицу Страны Огня была долгим путешествием на гражданской скорости и только слегка менее долгим на скорости шиноби, потому что шиноби было запрещено бегать на высокой скорости в стенах города даймё, и существовали особые церемониальные шаги, которые должны были быть предприняты, когда представитель благородного клана просил аудиенции с одним из министров. Будут чайная церемония, подарки и чрезвычайно строгий протокол поклонов, и Кита знала, что Таджима-сама посылал ее в основном потому, что раз прямо сейчас клан был вовлечен в открытые боевые действия с Сенджу, он не мог поехать сам и также не мог послать Мадару или Изуну. У Охабари-оба был шестимесячный сын, так что она не могла поехать, что оставило Киту как невесту Мадары, которая могла успешно представлять его в такой ситуации, потому что шелководство считалось женской работой.

Было извлечено черное фурисодэ с рукавами во всю длину, Ките быстро подобрали всевозможные аксессуары и назначили Инеми-чан в качестве «сопровождающей», чтобы должным образом ее одевать и натаскивать ее в придворном протоколе между мероприятиями: Инеми-чан была членом главной семьи рода Инари. Кита упаковала письменные принадлежности, которые Мадара подарил ей на день рождения (поэзия была подходящим занятием для леди, и она все еще не знала все нужные кандзи), несколько свитков конопляной бумаги и папку с васи, убедившись, что взяла обычные бруски туши, а также чернила, которые она сама сделала для своих печатей.

Она также возьмет свою нагинату, как и подобает дочери благородного клана, но именно ее печати были ее настоящей последней линий защиты, даже больше чем ее нож в рукаве.

Самая ужасная часть всего этого состояла в том, что у нее не было надлежащего плаща: она еще не была замужем за Мадарой, так что не имела права на собственный плащ с пришитой композицией рисунков, так как она была на три поколения отдалена от главной семьи ее рода, но ее потрепанный плащ с раскрашенной хлопковой подкладкой и близко не подходил для такого формального события. В итоге ей пришлось отложить плащ Охабари-оба, к чьей подкладке была аккуратно пришита Аматерасу.

Как только у нее снова будет время, она сделает себе симпатичный плащ с шелковой подкладкой. Его придется покрасить и вышить, а не должным образом выстегать и пришить композицию рисунков, но она его сделает! Таджима-сама определенно сделает это снова, и, когда он это сделает, она хотела носить Тоётаму-химэ, а не Аматерасу!

Хватало и того, что она носила фурисодэ Аматерасу, хотя оно хотя бы подходило к плащу — Кита думала, что оно также было сделано для Охабари-оба, так как мать Таджимы-сама была Ятагарасу, или же оно несколько поколений передавалось в роду Аматерасу.

У рода Тоётама, скорее всего, не было черного фурисодэ: прошло много времени с тех пор, как они были достаточно важными, чтобы в нем нуждаться, и если бы оно было, бабуля Фудзи вытащила бы его из кладовки, как только распространились новости, куда Кита направлялась. Однако если в какой-то момент Киту представят даймё (что казалось вероятным), тогда оно будет ей нужно, и она, скорее всего, сможет заказать его в этой поездке, если она предложит соответствующие аргументы. Если она скажет, что «не хочет появляться перед даймё в одном и том же кимоно», тогда Таджима-сама может согласиться, так как ее обладание двумя формальными фурисодэ заставит клан Учиха выглядеть значительно богаче и более влиятельными.

Руководствуясь такими соображениями, она просмотрела свою коллекцию композиций рисунков для плащей (включая ее первые, многие из которых были просто художественными упражнениями и мечтами, которые она пыталась изобразить на бумаге) и выбрала несколько любимых. Обладание собственной зонтичной сумкой означало, что ей не надо было волноваться о весе, и хоть художники по кимоно и сами были творцами, она хотела предоставить основу. Может, она также сможет купить несколько новых рисунков в столице, а не полагаться на Мадару и Изуну, чтобы они покупали ей их тут и там, пока были на миссиях.

Она также упаковала деньги: не все, но большую часть ее средств. Развлечения при дворе неизбежно будут дорогими, и, чтобы создать хорошее впечатление об Учихах, ей придется как тратить деньги клана, так и быть лично щедрой.

Было возможно, что ей подарят подарки, а также будут ожидать, что их будет дарить и она, но Кита на это не рассчитывала.

* * *

Министр шелководства был худощавым, сутулым и стареющим, и за ним следовала вереница помощников, которые варьировались от «почти дряхлого» до «седеющего, но среднего возраста», из чего следовала, что в этом конкретном министерстве идея старшинства воспринималась абсолютно буквально. Кита прикусила язык, чтобы не сказать, что, кажется, тут можно занять должность только в том случае, если человек, который занимал ее до тебя, умрет от старости, выверенно поклонилась, когда Акаиси-сан ее представил после дарения министру стандартного подарка, и приложила все усилия, чтобы следовать протоколу, в котором ее натаскала Инеми во время их путешествия сюда.

Человек такого пожилого возраста либо будет строгим сторонником протокола и прецедентов, либо будет полностью пренебрегать ими, и пока он не продемонстрирует последнее, ей надо будет предполагать первое.

Ките поклонились в знак признательности (не так низко, каким был ее поклон) и пригласили выпить чай с министром, пока его помощники проверяли весь груз шелка. Кита приняла это предложение с надлежаще скромной формулировкой и последовала за министром с его самыми младшими помощниками из внутреннего двора, где их встретили, а другие Учиха, сопровождавшие их, были оставлены позади, чтобы охранять сундуки с шелком и помогать помощникам министра.

Без сомнения, член дворцового персонала появится после того, как только она с Акаиси-саном уйдут, чтобы направить Инеми-чан в комнаты, в которых они будут расположены, чтобы оставшуюся часть гардероба Киты можно было проветрить в подготовке к будущим формальностям. Она пока не надевала свое черное фурисодэ: эта стадия процесса была только на уровне формальности, соответствующем «визиту», так что на ней было ее светло-пурпурное кимоно и оби из дикого шелка, который она сделала сама, с любимым ястребом-тетеревятником Мадары, вышитым сзади. Инеми-чан была одета так, чтобы продемонстрировать, что она была сопровождающей у леди, и держала плащ Киты, так что она будет страдать от другого рода пристального внимания. Кита не волновалась о том, поведение Инеми плохо отразится на ней и, следовательно, на Учихах: ее собственная роль в этом танце была намного более сложной.

Теперь Кита была во главе, несмотря на то, что ей было только пятнадцать. Акаиси-сан был знаком только с базовым протоколом чайной церемонии, но Киту натаскали абсолютно в каждом за последние три года, включая те, которые длились несколько часов подряд. Кита была более высокопоставленной как в плане благородства так и благодаря занимаемому ей положению в клане (предполагалось, что глава Домашней Стражи равен главе Внешней Стражи), несмотря на то, что была более чем в два раза младше Акаиси-сана, так что в этом контексте она была Леди, а он — ее скромным советником.

Она уже обсудила с Акаиси-саном то, что Таджима-сама хотел получить из этого предприятия, как основные положения, так и дополнительные опции, которые могли быть получены на усмотрение министра. Однако сейчас ей ничего не оставалось делать, кроме как ждать.

И, конечно, вести себя соответствующе за чаем. Их провели сквозь другой внутренний дворик по крытому проходу и в чайный сад, где последние оставшиеся помощники министра отступили, оставив министра показывать им путь вдоль дорожки к чайному домику. Затем помощник передал Ките и Акаиси-сану листы бумаги васи, когда они прошли мимо него, которые они положили в сумочки, находящиеся на груди их кимоно, а также складные веера каждому. Они им понадобятся.

Был еще не совсем полдень и март — это, скорее всего, будет полная формальная тядзи для холодной погоды, дополненная предварительной чашкой кобутя или чая с сакурой, приемом пищи с несколькими блюдами, перерывом, чтобы вежливо прогуляться по внутреннему садику, а потом наступит основное событие, за которым последует тонкий чай со сладостями и время для неформальной беседы.

Кита оценила, что помощники министра закончат инвентаризацию к тому времени, как они закончат есть, так что помощники воспользуются этим временем, чтобы ему отчитаться. Потом после чая от нее потребуется ответить на любые вопросы, которые могут появиться у министра.

Далее им дадут время переодеться в более формальную одежду, а потом они снова встретятся с министром в хорошо освещенном кабинете, где он лично осмотрит различные предметы из перечня, пока она с Акаиси-саном будут ждать его окончательного решения. Там, скорее всего, будет еще чай, хоть и менее формальный чем тот, который начнется через несколько минут.

Поменяв свои таби в комнате ожидания простоватого тясицу в сердце чайного сада, Кита полностью сосредоточила мысли на текущем моменте. Это будет ее первый формальный чай в роли гостя (хоть и, к счастью, только второго гостя, так что от нее не будет требоваться, чтобы она брала на себя инициативу), и ей надо было быть должным образом уравновешенной и признательной, хоть сидение в позе сэйдза так долго определенно заставит ее ноги болеть.

Как и ожидалось, вопросы начали задаваться после того, как густой чай был выпит и чайной чашей должным образом полюбовались, когда в комнату принесли подушки, трубки для курения и хигаси прямо перед тем, как подали тонкий чай. Первым вопросом было (небезосновательно) наведение справок о том, почему Учихи внезапно решили вкладываться в шелководство. Кита признала, что это была ее собственная идея, которой Таджима-сама щедро разрешил ей заниматься, она упомянула свое детское увлечение дикими шелкопрядами и беспокойство за благополучие вдов клана, у многих из которых до этого не было средств для получения собственного дохода, и, следовательно, они зависели от казны клана.

Когда лицо министра стало слегка менее напряженным, Кита осознала (ужасно поздно), что настоящий вопрос был «готовятся ли Учихи к войне?» Что… она могла видеть, с чего люди это взяли: тот фортель с чаем в позапрошлом году и сейчас попытка застолбить часть рынка шелка? Это действительно выглядело массивный сбор денег.

Кита продолжила разъяснять дальше, следя за тем, чтобы ее голос оставался тихим, но говоря искренне, объясняя свое желание, чтобы вдовы клана чувствовали комфорт и безопасность (и добавила короткое самокритичное признание в своем желании одеть своего будущего мужа собственными руками, как и подобало ее положению), и почувствовала, как чакра Акаиси успокоилась рядом с ней, и поведение министра стало абсолютно приветливым. Она была образованной юной леди высокого происхождения, желающей вести себя скромно и продуктивно в той манере, которая соответствовала ее положению, несмотря на то, что родилась в чрезвычайно воинственном клане шиноби. Она была помолвлена с наследником клана, что подразумевало, что ее мирные взгляды и желание процветания являлись тем направлением, куда двигался клан в целом или хотя бы хотел бы двигаться.

С учетом того, что, конечно, Сенджу перестанут нападать на них без причины.

Таджима-сама был злым гением. Он определенно это спланировал.

После того, как чайная церемония закончилась, Кита сидела ровно, пока Инеми-чан заплетала ей волосы с сложном и модном стиле, который включал ее шпильки с висящими звенящими железными полосками и сезонные бумажные цветы, а потом позволила одеть себя в черное фурисодэ с рукавами во всю длину со всеми нижними слоями, необходимыми аксессуарами и подходящим оби, завязанным в узел стоящей стрелы. Как незамужняя женщина носящая фурисодэ она технически могла носить узел нахохлившегося воробья, но это будет подразумевать, что она свободна для замужества, а она определенно таковой не была. Так что оставался более простой узел.

Кита была благодарна за свой веер. Благодаря ему ей было чем занять руки.

Осмотр фактически проходил в комнате напротив внутреннего дворика, в который они прибыли, и ее сёдзи, выходящие на восток, были широко раскрыты для дневного солнца. Помощники выстроились в ряд с предметами, которые министр запросил осмотреть, и пожилой мужчина склонялся к каждому по очереди, проводя пальцами по плетению, поворачивая ткань к свету так и эдак и с особым вниманием пристально рассматривая окрашенные, расписанные и вышитые ткани.

Мотки ниток также были осмотрены, но менее тщательно, а на коконы едва взглянули. Кита чувствовала, что это могло быть хорошим знаком. По крайней мере, она на это надеялась.

— Учиха-сан, — обратился к ней министр. — Тот оби, который вы надели для тядзи, был крайне необычного оттенка. Это также пример шелка Учих?

Кита поклонилась и коротко искоса посмотрела на Инеми-чан, которая немедленно покинула комнату, чтобы принести вышеупомянутый оби.

— Оби, о котором говорит достопочтенный министр, сделан из дикого шелка тенсан, — вежливо ответила она. — Дикие коконы эта девушка собрала сама.

Интерес министра мгновенно сосредоточился на ней, но этот интерес казался намного более персональным, чем тщательное осматривание остального материала. Он махнул рукой в сторону одного из своих помощников (который на короткое время покинул комнату, вернувшись с маленьким столиком, нагруженным свежими чайными принадлежностями), и пауза для чая продлилась достаточно долго, чтобы министр, сама Кита и Акаиси его выпили до того, как Инеми вернулась с оби. Невозможность бегать (как из-за официального запрета, так и формального кимоно) задержало то, что должно было занять минуты, до почти получаса.

Пожилой мужчина, кажется, был очарован ее оби, как слегка пестрым зелено-золотистым узором, созданным слегка отличающимися оттенками самого шелка, и вышитым ястребом-тетеревятником, гоняющимся за малыми дятлами по его поверхности. Когда ее попросили, Кита объяснила страсть своего жениха к соколиной охоте (еще одно хобби, одобряемое гражданскими, которое считалось подходящим состязанием между благородными как замена насилию) и свое желание поддерживать его, как только могла, несмотря на то, что сама она не наслаждалась этим видом спорта. Последовало больше вопросов о диком шелке (вместе с почти мимолетным заверением, что разводить шелкопрядов крупными партиями было действительно разрешено и не облагалось налогом), и их было так много, что Кита предложила соткать для него рулон осенью, с подходяще строгим и маскулинным узором, конечно.

У нее на самом деле уже был дома подходящий рулон: ее узор бисямон-кикко был как раз тем, что нужно, так как она еще не сделала из него кимоно. Однако время усиливало предвкушение и означало, что министр с меньшей вероятностью выбросит Учих из головы, как только они уедут.

Министр даже улыбнулся, принимая ее предложение, вернув оби с хайку, намекающим на тенсан и его воплощение принципа ваби-саби. Кита осознала, что он прав, и мгновенно похвалила его эстетическую восприимчивость: дикий шелк был действительно несимметричным, простым, естественным, скромным, элегантным, но не бросающимся в глаза, несвязанным земными условностями и спокойным.

Акаиси был чрезвычайно доволен полученными документами, которые министр заверил печатью, но это было только начало их визита: они должны были остаться в столице хотя бы неделю, чтобы показать признательность за гостеприимство даймё, дать время, чтобы документы были заполнены и распространены, и самое главное — дать даймё время, чтобы выпить чай с министром шелководства и решить, хочет ли он лично встретиться со своими гостями.

Жена даймё уже ясно заявила о своих желаниях: в комнатах Киты лежало формальное приглашение на завтрашнее утро, которое она обнаружила, когда пошла туда после чайной церемонии.

Со стороны Учих это предоставляло другим сопровождающим шелк возможность изучить рынки, к которым у них теперь был доступ, выяснить, какие шелковые вещи популярны в столице, купить подарки для членов семьи и услышать все сплетни, которые гуляли по всем слоям общества. Если говорить о более личном, у Киты будет время найти художника по кимоно и сделать заказ на раскрашивание ее черного фурисодэ рисунками, которые подходили Тоётаме.

Возможно, у Мурасаки-сама или у одной из ее помощниц будет рекомендация?

Десять дней спустя Учихи наконец-то покинули столицу — как только стены исчезли из вида, Кита обмякла, потерев шею в тщетной попытке ослабить там напряжение.

— Я никогда и ни за что не хочу делать это снова, — объявила она, отказываясь от какой-либо вежливости, и ее соклановцы засмеялись вокруг нее.

— Тогда тебе, наверно, стоило бы быть менее успешной, — сухо предупредил ее Акаиси-сан. — И не сделать что бы ты ни сделала, чтобы заставить Мурасаки-сама звать тебя «дорогой розочкой-девочкой» перед ее мужем и представить тебя ее любимому художнику по кимоно.

Кита поерзала. Единственной действительно ее вещью, насчет которой она могла договариваться, был ее дикий шелк, чье производство она увеличила прошлым летом, позволив вылупиться большему количеству шелкопрядов. Ее дубовые саженцы были наконец достаточно большими, чтобы можно было собирать с них ветви, и она договорилась с теми соклановцами, которые сжигали уголь, чтобы они приносили ей свежие листья, когда валили или обрезали дубы в другом месте на клановых землях: в зонтичных сумках листья оставались свежими бесконечно. Мурасаки-сама была очень любопытна насчет Киты и задавала самые разные вопросы, так что, чтобы удержать себя от разговоров о клановых вещах (которые занимали значительную часть ее жизненного опыта), она говорила о шелке. Это привело к хайку министра шелководства и ее тенсану, что неизбежно привело к рассказу о бабушке (так как Кита носила светло-пурпурное кимоно, которое соткала бабушка вместе с оби из дикого шелка) и наконец предложению жене даймё подарка из подходяще украшенного росписью дикого шелка, чтобы сделать полноценное дворцовое одеяние, с приходом осени, конечно. Дикий шелк — это строго сезонная вещь.

Мурасаки-сама была, конечно, счастлива принять это предложение. Кита подозревала, что своей импульсивной щедростью она случайно задала на дикий шелк моду при дворе. Если так, она хотя бы будет модной, пока будет длиться этот тренд.

— Тише, тише, — покровительственно сказала Инеми, похлопав ее по плечу. — В этом есть и свои плюсы: Таджима-сама может решить продолжить использовать твою большеглазую искренность в желании мира и процветания, а не заставлять тебя играть более военную роль. Ты так хорошо играешь обаятельную леди.

Кита стукнула свою подругу по голове рукояткой своей нагинаты.

* * *

К тому времени, как осень фактически наступила, Киту послали на несколько менее официальных торговых миссий, и на них нападали Сенджу не менее трех раз. Печать, которую она создавала с тех пор, как Таджима объявил о своем намерении отправлять ее за территорию земель клана, работала идеально: это была нокаутирующая печать. Нанесенная на кожу человека, она мгновенно лишала его сознания, и он не очухивался, пока печать не убирали, и даже в таком случае был интервал от трех до пяти минут между снятием печати и возвращением жертвы к чувствам.

Соклановцы Киты очень ее полюбили: было намного проще остановить нападение из засады, когда погоня за тобой здоровым Сенджу, который не смотрел тебе в глаза, была больше не смертным приговором для бойцов длинной дистанции, но возможностью победы за один удар.

Ките тоже нравилась ее печать, но она бы предпочла, чтобы ее соклановцы были готовы просто снять с их жертвы доспехи, связать жертву и оставить у дороги, чтобы этого человека нашел кто-то другой, а не обезглавливать его или ее после того, как засекли, как долго требуется жертве, чтобы прийти в сознание. Потому что, конечно, они слушали ее, когда она хотела, чтобы они уважали экспериментальный процесс, но не когда она указывала, что унижение могло быть худшей судьбой, чем смерть.

Она оставит это на потом: с учетом того, как начался этот год, она не была удивлена, что нервы у всех были на пределе. Она надеялась, что в следующем сезоне все немного успокоится. Может, начать с предложения, чтобы они забирали больше, чем полезное оружие с убитых после того, как они пали жертвами ее печати. Оставление доспехов делало идентификацию тела проще, и это было в какой-то степени джентльменским соглашением между кланами, но доспехи могли быть повторно использованы, а одежда была не менее отличительной. Если они будут брать что-то, будет лучше забрать все. Она знала, что такое предложение, скорее всего, порадует Таджиму-сама (доказательство, что она начинала размышлять больше как воин), но ее рассуждения были абсолютно прагматичными. Каждая вещь, украденная или уничтоженная, каждая пластина доспехов и сандалия была чем-то, что Сенджу придется заменять и, следовательно, тратить деньги и время на поиски — материалы, труд, время — все складывалось вместе. Она сомневалась, что Сенджу будут голодать (Хаширама мог мгновенно вырастить деревья, так что он наверняка мог вырастить пшеницу или рис вне сезона, если захочет попробовать, и фруктовые деревья будут легкими), но разорять их в плане других вещей будет тоже одним из способов прекратить сражения.

Обещание шелка высокопоставленным чиновникам и жене даймё хотя бы заслужило ей вечную благосклонность бабушки: старая леди была на седьмом небе от счастья, что сможет соткать рулон ткани на дворцовое одеяние. Это также заслужило ей дополнительные уроки по ткачеству — теперь Кита могла закончить узор из стрелолистов, узор из кустарников клевера и намного более сложный узор из клематиса в добавок к простым клеткам и бисямон-кикко. То, что бабушка ткала для Мурасаки-сама, было смесью текущей воды и веток сосны (подходящее для зимы, чтобы его можно было сразу надеть) и далеко за пределами способностей Киты, хотя Татешина сейчас создавала рулон ткани с узором из фениксов, который был не менее сложным.

Но опять, Татешина была ужасна в вышивке. Нака была намного лучше, хоть и близко не была так хороша, как Кита в десять. Единственная причина, по которой Нака прямо сейчас только делала швы для плащей, состояла в том, что у мамы родился очередной сын в апреле (нового младшего брата Киты звали Текари), и она была полностью поглощена им.

К счастью для мамы, четырехлетний Дзонен был счастлив выполнять поручения папы и учиться «мужским вещам» в кузнице. Яэ уже был достаточно опытным, чтобы не нуждаться в присмотре, так что папа мог посвятить все свое внимание обучению своего первенца мужского пола своему ремеслу. Семилетняя Мидори взяла на себя обязанность заботиться как о перепелках мамы, так и о курицах тетушки Тсую, и, кажется, была абсолютно счастлива заниматься всем садоводством и прополкой: также оказалось, что у нее был особый талант к готовке. Кита думала о том, чтобы заручиться ее помощью, чтобы кормить Хикаку и его братьев и сестру.

Если бы не увеличивающееся количество членов кооператива вдов, не регулярные похороны, не раненые члены Внешней Стражи, нетерпеливо крутящиеся у границ селения, пока выздоравливали, и не то, как стресс вытравливал морщины на лице Мадары, Кита могла бы быть почти счастлива.

* * *

После семи месяцев почти безостановочных стычек на земле между двумя селениями, Учихи узнали несколько вещей о Сенджу. Во-первых, что диапазон Тобирамы был намного, намного больше, чем всего лишь двадцать пять километров: каждый раз, когда Мадара покидал клановое селение, чтобы направиться на поле боя, Хаширама всегда прибывал в то же самое время. То же самое с Тобирамой, прибывающим, когда это делал Изуна, и Буцумой для отца Мадары. Следовательно, Учихи разработали систему: их сенсор с самым большим диапазоном находился на постоянной основе на одной из передовых баз, чередуясь с Эбоси и его воронами, так что когда один или больше из трех монстров сражений Сенджу покидали их селение, Учихи могли направить собственные силы, чтобы встретить их.

Если Учихи навсегда потеряли свой элемент неожиданности, тогда они вполне могли бы быть хорошо отдохнувшими.

Мадара понимал эту логику и ненавидел ее. Тобирама был на поле боя большую часть дней и некоторые ночи, так что Изуне приходилось уходить, и Мадара отказывался выпускать своего младшего брата из виду, так что Хаширама тоже неизбежно оказывался там. Буцума обычно нет, что хотя бы означало, что отец мог управлять кланом и следить за тем, чтобы передовые отряды чередовались, чтобы никто не пал жертвой истощения.

Кита сделала омамори, содержащие печати, облегчающие кошмары, для всех членов Внешней Стражи, которые они могли засунуть за воротник рубашки, пока спали сидя прислонившись к дереву, и затолкать в свернутые плащи, когда использовали их как подушки. Сны все еще были шаринганно-яркими и очень кровавыми, но больше никто не просыпался с криками. Было облегчением не переживать все ужасы и ярость дня в своих снах ночью, хоть Мадара все равно видел каждый кровавый момент. Никто, у кого был шаринган, не мог этого забыть.

Хаширама все еще был идиотом, даже легкомысленным идиотом. Какой пустоголовый начинал разговор в середине сражения с «эй, Мадара! Знаешь что? Я помолвлен!» Объявлять такие вещи было просто небезопасно!

Мадара был вынужден задуматься, насколько Хашираме действительно была небезразлична Узумаки Мито, раз он небрежно делился ее именем в середине сражения. Но опять, это легко могло быть хвастовством: Узумаки были известны своей чудовищной силой в битве, своими цепями чакры и своими печатями. Маловероятно, что Мито была размазней, если именно с ней Буцума обручил своего по-идиотски слишком сильного сына.

На этом наверняка было бы и все, вот только после счастливой болтовни о своей влюбленности какое-то время Хаширама спросил его о его невесте.

Мадара не хотел использовать Аматерасу в тот момент. Ну, хотел, но это не было сознательным выбором. Это было до смерти перепуганное осознание, что, если Хаширама знал о Ките, тогда Кита была целью (его маленькие братья, убитые в их постелях), и потом черный огонь повсюду, пока Хаширама убегал от него, и вид Тобирамы, которого сдернул с места его несущийся старший брат, и остальных Сенджу, беспорядочно отступающих за ними.

Учихи в тот раз определенно одержали победу, хоть Изуне и пришлось полунести его обратно в селение и потребовалось три дня, чтобы его глаза перестали болеть, но к следующему сражению Хаширама приспособил свои техники так, что мог каким-то образом испарять ветви своих деревянных конструктов, когда они загорались, чтобы Аматерасу не распространялось, как это было раньше.

Повод не использовать Аматерасу был на самом деле облегчением. Это была изнурительная техника, даже в аккуратных коротких вспышках. Это дало ему предлог отточить ее подальше от поля боя.

— Кто тебе сказал, что я помолвлен? — спросил он Хашираму несколько битв спустя. Сейчас Кита находилась в селении, безопасно вернулась со своей последней торговой миссии и была полностью поглощена вышивкой, прядением и контролем за необходимыми приготовлениями, чтобы клан спокойно пережил зиму. Отец, скорее всего, не вышлет ее снова (не когда она, судя по всему, пообещала как министру шелководства, так и жене даймё рулон ее дикого шелка, и гонец приедет забрать подарки через несколько недель), так что нервы Мадары были менее напряжены.

— О, мой отец рассказал мне! — радостно ответил Хаширама. — Даймё сказал ему, когда он навещал столицу в июне — именно это побудило его заключить контракт с Узумаки. Какая она? — он надулся, нырнув под удар гунбая Мадары. — Я рассказал тебе все о Мито!

Мадара задумался (опять), насколько Хашираме действительно была небезразлична Мито. И, конечно, это был даймё: мужчина играл в политику на абсолютно другом уровне, чем кланы шиноби, живущие на его землях.

— Она добрая, — в конце концов признался он, стреляя в Хашираму огненной техникой, от которой идиот, конечно, уклонился, — и она тоже хочет мира.

Хаширама просиял.

— Мадара, это чудесно! — в этот раз пришлось уклоняться Мадаре и разрубить шквал ветвей. — Мы правда можем этого добиться! Я не говорил с Мито о мире, но я уверен, что она тоже заинтересуется! Мир будет хорош для всех, нам надо только это им показать!

Мадара намеренно не упомянул, что его невеста уже показывала его клану, как хорош будет для них мир. Двум членам клана, которые были учениками у гончара, пришлось приостановить обучение, чтобы не попадаться передвижным патрулям Сенджу, но даже только эти два года обучения дали им достаточно солидную базу, опираясь на которую они могли продолжать самостоятельно. Глина была в свободном доступе на берегах реки, и отец присматривал за экспериментами подростков с золой и угольными глазурями.

Также, кажется, у некоторых раненых членов Внешней Стражи шли эксперименты с огненными техниками, чтобы модифицировать процесс обжига. Мадаре было довольно интересно, что из этого получится: в печи для обжига должна была поддерживаться очень высокая температура несколько дней подряд при ограниченном количестве топлива. Он чувствовал соблазн присоединиться.

Кита также присматривала за вещами: она даже назначила девочку, чтобы та приглядывала за будущими гончарами и сообщниками, делая заметки о том, что они делали и какой результат получали. Она говорила, что это для того, чтобы, когда что-то получалось, результат можно было повторить, а не выходило так, что они шли по уже пройденному пути. Мадара мог видеть тут логику. Если ты не следишь за тем, что ты уже пробовал, как ты можешь выйти за пределы?

В конце концов, не у всех была шаринганно-идеальная память.