Бархат саксофона или коронный хук слева (джен)

— А кстати, Джинни. Ты в курсе, что твой брат с отличием закончил полугодие и вот буквально вчера получил письмо из Министерства о начислении стипендии?

Мама стояла вполоборота к плите, сквозь открытое окно в кухню врывались звонкий щебет птиц и свежесть летнего утра. Ловко перевернув лопаточкой очередной блинчик, она вся зарделась и ткнула этой самой лопаточкой в меня.

У меня непроизвольно заалели уши. Началось…

Новость о том, что я, привычный всем захудалый оболтус с серединки на половинку, вдруг оказался в числе лучших студентов Аврората, мама за последнюю неделю, кажется, уже успела растрепать всем соседям.

Теперь она беззастенчиво хвасталась моими успехами перед Джинни и ее новоявленным кавалером, который с утра пораньше уже успел навернуть гору оладушек, пока мы с Джинни вяло хлебали чай с молоком, пытаясь продрать глаза.

Утро в Норе всегда начиналось рано.

По хитрой ухмылке, которой меня наградила сестрица, я совершенно четко понял, что с этого поля боя мне не уйти победителем, а Джинни, усмехнувшись чему-то своему, невинно поинтересовалась:

— И сколько же полагается щедрой рукой Министерства отличникам Аврората, Ронни?

Ах ты ж маленькая злопамятная др…

Я не успел ответить, вовремя прикусив язык, как снова вмешалась мама. Отвернувшись к плите, она, что-то напевая, вдруг прервалась и с гордостью произнесла:

— Сто двадцать галлеонов в месяц. Можешь себе представить, дорогая?

Джинни поперхнулась чаем и неприлично загоготала, а этот амбал Майкл вдруг оторвался от горы блинчиков на тарелке, облизал поочередно все пальцы и на голубом глазу зычным басом поведал:

— А я вот когда-то на накопленные триста открыл свой первый боксерский клуб на окраине Лондона. И ничего, остался жив как-то. Зато посмотри, где я сейчас, Рон!

Майкл с дружеским размахом хлопнул меня по спине с такой силой, что чай из моей кружки расплескался по всему столу, а из глаз невольно брызнули слезы.

Джинни с противной ухмылочкой отпила чай, не глядя полила кленовым сиропом пышущий жаром оладушек на своей тарелке и продолжила наблюдать за моими мучениями.

От этого убогого позора мне было не отмыться вовек.

Моя выстраданная стипендия.

Первая за три года учебы в Аврорате, над письмом о которой я втайне пустил скупую слезу не далее как несколько ночей назад. Ради которой я год не вылезал из библиотек, учился на износ и возвращался в Нору уже ближе к полуночи, засыпая почти на ходу.

Я брал дополнительные патрули, только чтобы набраться опыта, тянул руку выше остальных студентов, когда для самых скучных заданий искали волонтеров-стажеров. Обеспечить правопорядок на сельском празднике? Дополнительно подежурить в ночь на выходные в отделении Аврората у драккла на куличках? Обойти с опросом всех свидетелей в каком-то захудалом деле о пропаже семейного артефакта? На все эти вопросы был один четкий и простой ответ — Рон Уизли!

Я сдал на высший балл все экзамены в этом семестре, все до последнего! Вырвал с боем из пасти врага «превосходно» по основам теоретической легилименции у Снейпа! У Снейпа, Мордред побери, если вы понимаете о чем я!!!

А этот амбал посмел сравнить все это с подпольным боксерским клубом для лондонской шпаны.

Хотелось огреть этого качка, которого Джинни так опрометчиво привела в дом, чем-то тяжелым. Плевать, что он на полторы головы меня выше и в два раза шире. Мне просто не хватало слов…

Утро окрасилось в совершенно новые цвета.

Джинни, надо отдать ей должное, заметила все эти перемены и все же не стала топтаться по моему поверженному самолюбию грязными ногами и тактично промолчала — все мы знали, что ее последний рекламный контракт для «Новостей квиддича» исчислялся пятизначной суммой.

Ситуацию внезапно спасла мама, которая, поставив тарелку с новой горой оладушек на стол, философски заметила:

— Мне кажется, Майкл просто хотел сказать, что все мы с чего-то начинали, Рон.

Майкл энергично закивал головой и подцепил с тарелки за один раз очередной пяток блинчиков.

Джинни тонко улыбнулась мне и изящно перевела тему.

После завтрака все, кроме меня, куда-то засобирались: Джинни хотела выбраться прогуляться в Лондон, пока выдалось несколько свободных дней, мама решила составить ей компанию, а Майкл пообещал погонять гномов в саду — эту нехитрую, но бессмысленную работу мама мстительно доверяла каждому, абсолютно каждому новому бойфренду Джинни — и ни один из них еще не посмел отказаться.

Гномов, впрочем, от этого никак не становилось меньше.

А я хотел просто убраться на какое-то время из Норы с глаз долой — вести бессмысленные беседы о боксе с кавалером Джинни мне совершенно не улыбалось.

Все мы втроем — я, Джинни и мама — топтались в узкой прихожей, занятые каждый своими мыслями.

— А ведь у Джорджа до сих пор пустует комната над магазином…

Мамина тихая, но решительная фраза догнала меня уже на крыльце, и я, застигнутый врасплох, на автомате обернулся через плечо, так и не опустив ногу на ступеньку.

Мама смотрела мне прямо в глаза, ожидая ответа.

Разумеется, слова были обращены ко мне и только ко мне.

Разумеется, поселиться под одной крышей с Джорджем она вовсе не предлагала Джинни, которую уже на следующей неделе ждала серия выездных матчей на континенте.

И, разумеется, эта тихая, но столь многозначительная фраза почти не оставляла мне путей к отступлению.

Джинни стала невольной свидетельницей разговора, в тех или иных вариациях повторявшегося уже в который раз.

До сих пор мне удавалось избегать ответа, не говоря ни да, ни нет, приводя снова и снова в защиту какие-то нелепые отговорки: у Джорджа своя жизнь, а у меня своя, в Норе куда спокойнее и куда проще учиться, чем в комнатке, которая окнами выходит прямо на шумный Косой переулок, и прочее-прочее-прочее.

Джинни неловко потопталась на месте, потревоженная невысказанным упреком, — мама только придержала ее за локоть. И до меня вдруг дошло, что присутствие сестры — не случайное совпадение, вовсе нет, а тонкий, далеко идущий расчет.

Чтобы что, мама? Чтобы на этот раз я уж точно не осмелился отказаться?

Я смотрел ей в глаза, впитывая усталое, умоляющее выражение, маской застывшее на лице, и не мог найти ответ. Разглядывал крохотные морщинки в уголках ее глаз, скромные золотые с камушками алмазов сережки — папин подарок на серебряную свадьбу, едва заметную улыбку, что не доходила до глаз, и выхватывал нетерпеливое ожидание из скованной позы.

Ты думаешь, мама, я смогу спасти его?

Я? Нескладный оболтус с серединки на половинку?

Смогу удержать на краю пропасти того, кто уже давно шагнул в нее и продолжал жить лишь по старой привычке, на долгом заводе, что никак не закончится?

Кем ты хотела, чтобы я стал для него? Бессердечным надсмотрщиком, что выливает втихую тайные запасы с алкоголем? Потрошит тумбочки и шкафы, рассчитывая найти запрещенные зелья? Злобным соглядатаем, что не дает забыться?

Или может… Может быть, ты хотела бы, чтобы я стал ему заменой его мертвого брата-близнеца? Бледной тенью, той оторванной частью души, без которой он не знал, как продолжать жить?

Нет, мама, ты же знаешь… Я ведь всего лишь оболтус с серединки на половинку… Трус и немного предатель…

Тишина летнего утра и внезапно оглушительный стрекот цикад давили меня к земле, хотелось упасть в траву, всмотреться в летнее небо, прикрыть от яркости солнечного света глаза, до боли зажмуриться, открыть глаза снова и найти в себе решимость ответить согласием, обрести уверенность, что мне это под силу.

Я торопливо сбежал по ступенькам, коротко обернулся и с тихим «Нет, мама, ты же знаешь, я не могу» аппарировал куда глаза глядят.