Бархат саксофона или коронный хук слева (джен)

Странностей в поведении Забини обнаружилось ровно две. Хотя нет, пожалуй, три.

Ровно каждый вторник поздним вечером он закрывался в своей комнате и ставил такое по силе заглушающее, что ни звука, ни даже ползвука не проникало с той стороны двери. И да, заклинания у Забини были на редкость отточенные и чертовски мощные — я даже и близко не смог бы их снять — не то чтобы я пытался, конечно. Но от этой его защитной магии фонило так, что стоило пройти мимо его комнаты — вдоль позвоночника табуном пробегали мурашки.

Так что каждую неделю я ломал голову над одним и тем же вопросом: чем же он там занимается за закрытой дверью? Приносит в жертву невинных младенцев во благо темной магии? Ставит запрещенные эксперименты? Дрочит особо изощренным способом и боится, что характерные стоны выдадут его с головой?

Я изнывал от любопытства, и любой из этих вариантов казался мне одинаково вероятным. Разве что младенцы несколько не вписывались в общую характеристику Забини… Так что с этой версией событий я нехотя расстался.

Второй странностью было то, что по четвергам он стабильно где-то пропадал по вечерам и возвращался уже в такое время, в какое лично я не решился бы показаться в Лютном в одиночестве. Можно было, конечно, предположить, что эти его странные отсутствия до самой ночи по четвергам как-то связаны с тем, чем он занимался по вторникам. И даже, возможно, у Забини были вполне определенные и специфические предпочтения — кто их, этих слизеринцев, знает…

Но, кажется, это уже мой взбудораженный самыми невероятными догадками мозг рисовал в воображении совсем уж зловещую и инфернальную картинку.

Третьей и последней загадкой в его поведении стала непредсказуемая и резкая смена настроения, когда однажды иссиня-черный филин исполинских размеров приземлился на перила балкона с каким-то загадочным письмом в клюве.

От кого было это письмо, что содержалось в нем — я не имел ни малейшего понятия и даже догадок у меня никаких не было, но стоило только Забини пробежаться по строчкам глазами, как выражение лица его неуловимо изменилось, застыв невыразительной ледяной маской, а глаза с холодной яростью заскользили в пространстве в поиске случайной жертвы.

Конечно же, в качестве случайной жертвы гордо выступил я.

Забини застыл на середине гостиной с листом тонкого пергамента в резко опустившейся руке. Он взглянул на меня пустым мертвым взглядом, кажется, даже не узнавая, разлепил свои бледные губы, презрительно кривясь, и внезапно так щедро искупал меня в своем едком слизеринском яде, что кожу по всему телу жгло от одного только воспоминания еще несколько дней подряд, и я всё пытался придумать хоть отдаленно схожий по силе ответ. Напрасно, разумеется.

Я бы, конечно, наплевал на всё это, но во мне говорил будущий доблестный аврор, так что как-то ночью с четверга на пятницу я как бы случайно задержался на кухне допоздна, дожидаясь его возвращения.

Вдруг его внешний вид, какая-то странность в одежде или поведении подкинет мне недостающий ключик к разгадке.

Забини осторожно повернул ключ в замке и проскользнул бесшумной тенью в квартиру. Сделал пару шагов и вдруг замер, предусмотрительно дернув рукой и молниеносно нацелив на меня палочку. Я подобрался, но остался сидеть за столом. Прозвучало едва различимое «Люмос», и я машинально зажмурился от яркого света.

Когда глаза после долгого сидения в темноте наконец привыкли, я осторожно поднял ресницы и наткнулся на изучающий взгляд Забини.

— И не надоело, Уизли, играть в доморощенного детектива?

Забини задал свой вопрос с привычной максимальной вежливостью, нацелив свет Люмоса прямо мне в лицо. Я прикрылся рукой, создавая импровизированную тень, и ответил Забини копией его же взгляда. Он показательно хмыкнул и отвел палочку в сторону. Луч проскользил по полу и потерялся в ночном окне. Мы остались в полумраке. Забини переступил с ноги на ногу, всем своим видом отчетливо дав понять: «Подумай дважды, Уизли, в чем именно ты хочешь меня обвинить…»

Я предельно осторожно произнес:

— Что ты делаешь по вторникам за закрытой дверью? И где ты пропадаешь до самой ночи по четвергам?

Забини криво усмехнулся и заломил бровь:

— Это допрос, будущий младший аврор Уизли?

— Это искреннее беспокойство за ваше благополучие и законопослушность, будущий младший аврор Забини.

Забини медленно набрал в легкие воздуха, явно борясь с охватившим его раздражением, и так же медленно выдохнул. После чего молча отодвинул стул — протяжный скрип резанул уши — и уселся за стол напротив меня. Отложил палочку и, показательно расслабленно откинувшись на спинку стула, скрестил на груди руки.

— Сыграем в хорошего и плохого полицейского? Что тебе от меня надо, Уизли? Да, я ставлю на дверь заглушающее и провожу вечер четверга вне дома. Тебе не приходило в голову, что этому есть вполне очевидное объяснение?

Забини постучал ногтями по столу, закинул ногу на ногу и покачал ею, удерживая на себе взгляд. Самодовольно оскалился, когда я наконец на мгновение отвел глаза. Он пытался сбить меня со следа?

— Если хочешь сказать, Забини, что дрочишь ты исключительно по вторникам, а трахаешься только по четвергам — попробуй какое-нибудь другое оправдание.

Забини только многозначительно ухмыльнулся, продолжая медленно выстукивать какой-то удивительно раздражающий ритм.

— Даже для такого педанта и аккуратиста как ты, Забини…

Он только продолжал нахально сверлить меня взглядом.

— Да, мне знакомы и такие слова. Так вот, даже зная тебя…

Взгляд Забини выражал ровно одно: «Ты меня и близко не знаешь, Уизли, не стоит обманываться…»

Я упрямо гнул свою линию:

— Так вот, даже для тебя такое поведение было бы странным. Дракклы, Забини, только не говори мне, что ты, в свои двадцать два или сколько тебе там, реально дрочишь только один раз в неделю…

На этом моменте Забини наконец-то не выдержал градуса абсурда и выразительно закатил глаза, взорвавшись хриплым смехом.

— Туше, Уизли… Признаю, твои умозаключения поражают железной логикой и бьют точно в цель. Ты прав — я не дрочу по вторникам, и более того — не трахаюсь непонятно где и непонятно с кем по четвергам. И если…

Я попытался возразить, но Забини только устало меня перебил:

— Клянусь тебе честью будущего аврора, Уизли, — несмотря на все твои подозрения, что написаны у тебя на лице, я не совершаю ничего противозаконного. И, если этот полуночный и совершенно бредовый допрос наконец-то окончен, я бы предпочел пойти спать. Завтра и так лекция у Снейпа первой в расписании. Не хватало еще светить перед ним невыспавшейся рожей.

Тут, Забини, конечно, был прав, наколдованный темпус показывал начало второго.

Он вдруг весь осунулся, растер ладонями лицо и встал из-за стола.

— Спокойной ночи, Уизли.

Кажется, он не держал на меня зла.

Я окликнул его в самый последний момент:

— Кому принадлежит тот черный филин, что принес тебе письмо пару недель назад?

Забини как-то странно дернулся, уголок его рта непроизвольно отъехал в сторону в неприязненной гримасе, и он произнес одними губами что-то, что удивительно четко читалось как «пошел нахуй, Уизли…» Пока я пытался прийти в себя и осознать — это он реально такое произнес, с учетом того, что брань не переносил даже на дух, или мне просто померещилось в ночи, Забини оглушительно захлопнул за собой дверь.

Вот и поговорили.

* * *

Я предпочел поверить Забини на слово — все же то, что ворошить осиное гнездо не стоило, я вполне соображал. Но однажды, вернувшись домой после занятий и обнаружив на балконе под проливным дождем все того же филина, просто не смог удержаться.

Все случилось как будто само собой и с такой невероятной скоростью, что по итогам я с трудом мог восстановить цепь событий того вечера.

Я распахнул балконную дверь, выскочил под струи дождя и машинально потянулся к конверту, что удерживала эта зловещая птица в своем клюве. Разумеется, я не собирался читать чужое письмо, лишь хотел взглянуть от кого оно.

Филин пронзительно стрельнул в меня янтарными глазами и, угрожающе нахохлившись, мгновенно перехватил конверт когтистой лапой. И тут же в удивительно изящном движении запрокинул голову далеко назад.

Забини нарисовался непонятно откуда, выскочив на балкон в одной легкой футболке, и с отчаянным, на пределе легких «не трогай птицу!» с силой отпихнул меня в сторону.

И опоздал. Всего на одно крохотное, неуловимое мгновение опоздал.

Филин резко опустил голову, с варварским кличем впиваясь огромным костяным клювом мне в руку. Ровно в то самое место, где на тонкой коже запястья всегда просвечивали голубоватые вены.

С этого момента время потекло как-то совсем уж странно.

Удар пришелся такой силы, что клюв с легкостью распорол кожу, с противным хрустом разорвал сухожилия и вырвал приличный кусок мяса. Кровь ливанула фонтаном, тут же окрашивая манжету белой форменной рубашки багряным.

Забини коротко зло вскрикнул, одним взмахом отгоняя это пернатое чудовище, и грубо вытолкнул меня с балкона в комнату. Сам он ввалился следом и резко захлопнул за собой дверь, пытаясь отдышаться.

В глазах внезапно потемнело, пол уплыл из-под ног и, кажется, я мешком осел на пол.

Пришел я в себя от резкого, прошибающего насквозь едкого запаха. Забини провел у моего лица какой-то склянкой и с тревогой всмотрелся мне в глаза.

Привалившись к стене, я сидел, вытянув ноги. Залитая кровью рука безжизненной плетью висела вдоль тела. С трудом скосив взгляд я, правда, почти потерял дар речи, когда не обнаружил на полу ожидаемой кровавой лужи.

Забини, застывший прямо передо мной на корточках, натужно произнес:

— Я остановил кровотечение заклинанием.

После чего пожевал губу и глухо добавил:

— Дай сюда руку, Уизли…

Перед глазами до сих пор мелькали черные мушки, так что я машинально сжал пальцы в кулак — удивительно, но рука меня кое-как слушалась, — и вытянул ее перед собой. Забини осторожно перехватил за запястье, сдвинул окровавленную ткань к локтю и внимательно всмотрелся. Я неохотно перевел взгляд с Забини на собственную руку. От открывшейся картины хотелось блевануть. Желудок взбунтовался, и я, насилу сдержавшись, прикрыл глаза.

Снова накатила слабость.

Забини коротко хмыкнул и поднялся на ноги. Бросил «никуда не уходи» и скрылся за дверью в свою комнату.

Я неосознанно перевел взгляд на балкон и застыл, не веря собственным глазам: запрокинув голову, этот пернатый монстр пытался что-то проглотить. Судя по тому, с каким видимым наслаждением он закатил свои янтарные глаза — это «что-то» было вырванным из моей руки куском мяса. Я подавился нервным смешком и отвернулся.

Забини вернулся пару минут спустя с небольшой склянкой ярко-красной жидкости.

Мерлин, откуда у Забини запас бадьяна? И для чего ему? Он же жутко дорогой…

Все эти вопросы мелькнули настолько быстро, что я даже не успел ничего сказать — Забини просто не оставил мне выбора. Крепко удерживая мою раскуроченную руку, с коротким и почти жестоким «может быть больно» — щедро плеснул бадьян на едва затянувшуюся рану.

Кажется, я заорал, пытаясь вырвать руку, смачно обматерил Забини и отключился. Хотя, не факт, что именно в этой последовательности.

Пришел я в себя оттого, что кто-то осторожно тронул меня за плечо. Забини заканчивал перевязку, туго затягивая на запястье белоснежный бинт. Он перевел на меня взгляд, настойчиво всматриваясь — внезапно, я распознал в нем оттенок вины.

— Перевязку надо повторить как минимум два раза, и судя по тому, что я успел увидеть — понадобиться еще три порции бадьяна.

Забини кивнул головой в сторону стоящих на кухонном столе трёх небольших флаконов.

Я потряс головой, силясь разогнать мутное марево перед глазами и прийти в себя.

— Слушай, Забини, забей. Я же сам полез. Бадьян — забери. Не знаю, откуда он у тебя и зачем, — на этих словах Забини отвел глаза в сторону, — но эти три флакона стоят как вся моя стипендия. Так что обойдусь.

Забини упрямо поджал губы и коротко выплюнул:

— Не обойдешься, Уизли.

И неожиданно выставил вперед свою правую руку. На фоне смуглой кожи едва выделялись тонкие бугры застарелого шрама. Если не присматриваться, вряд ли заметишь.

Забини провел по шраму пальцами, отвел взгляд и тихо проронил:

— Я просто хотел его погладить, — Забини коротко глянул на балкон, где под стеной дождя до сих пор мокло это исчадие ада, — я был дома один, а домовые эльфы не знали, где хранится запас бадьяна. Так что в итоге, когда приступили к лечению — было уже поздно.

Забини напряг правую руку, и я увидел, с каким трудом согнулись мизинец и безымянный палец.

— Ты поэтому колдуешь левой рукой?

То, что Забини левша, я заметил еще несколько недель назад.

Он коротко кивнул, отворачиваясь.

— Срочно пришлось переучиваться.

— Когда это было?

— На первом курсе Хогвартса, перед самым Рождеством. До сих пор помню, как чуть не разнес поместье по кускам, когда понял, что банально не могу наколдовать Люмос левой рукой.

— Я ничего тогда не заметил.

Забини снисходительно посмотрел на меня и со смешком произнес:

— Много ты тогда на слизеринцев смотрел, Уизли? К тому же у меня были все каникулы, чтобы научиться хоть как-то справляться.

Он поднялся на ноги, взял со стола все три флакона и твердо вложил их в мою здоровую ладонь.

— Понадобится помощь, дай знать.

Что-то упорно не давало отвлечься. Даже несмотря на непрекращающуюся ноющую боль и пережитый шок соображал я на удивление быстро:

— Постой, Забини. Тебе было двенадцать и ты торчал в своём фамильном замке в канун Рождества совсем один в компании домовых эльфов?!

Каждое слово в этом предположении было лишено малейшего смысла.

Забини, собиравшийся уже уйти, вдруг шумно вздохнул и снова опустился на пол рядом со мной. Похлопал себя по карманам домашних штанов, бросил короткий тоскливый взгляд в сторону своей комнаты и отвернулся.

Я тут же сообразил, что ему надо: неуклюже нащупал здоровой рукой пачку Мальборо в заднем кармане брюк и протянул ему. Он выцепил одну сигарету, неторопливо прикурил от палочки и затянулся.

Он, вообще-то, никогда не курил внутри.

— В фамильном поместье.

От неожиданности я даже вздрогнул, голос Забини звучал гулко и тихо.

— Что?!

— У нас поместье, не замок. Это так, к слову.

Чудесно… Значит, поместье. Не то чтобы я хоть примерно представлял, чем отличается поместье от замка. Остальное Забини, собственно, не стал отрицать. Он снова затянулся, продолжая следить краем глаза за филином и потеками дождя на окне.

Пауза затягивалась. Маленькие флаконы с бадьяном отвлекали внимание своим удивительным ярко-красным оттенком.

Я все же не удержался, кивая взглядом на птицу:

— Так кому принадлежит это чудовище?

Забини с усталым вздохом протянул мне чуть намокший конверт, стряхивая пепел с сигареты прямо на пол. Удивительно изящный почерк вился тонкой нитью.

— Дезире Забини? Это твоя…

— Моя мать, Уизли.

Забини аккуратно затушил сигарету, вытащил из моих ослабевших пальцев письмо и поднялся, намереваясь уйти к себе.

Неожиданная мысль прошила мозг:

— Как ты умудрился забрать у птицы конверт?

Ответом мне стала снисходительная усмешка.

— Все просто, Уизли: Мастиф отдает корреспонденцию только в обмен на сырое мясо.

— Мастиф?! Мясо?! Мерлин, Забини, ты же издеваешься, да?! Я видел своими глазами с каким наслаждением он жрет то, что еще недавно было моей рукой.

Забини коротко хмыкнул, одними губами повторил по слогам «сы-ро-е мя-со» и оставил меня одного.

Семейный филин-убийца. Рождество в одиночестве. Дезире Забини…

Кажется, я ненароком открыл ящик Пандоры…