Песок и пепел (джен)

— Гаара-кун, можно я зайду? — спросил Яшамару, постучав в дверь.

— Да, можно, — вздохнув, сказал Гаара. Как бы ему хотелось ответить отрицательно, ударить в дверь песком или просто промолчать, но не стоило так злиться на дядю. Как ни крути, но он, по сути, был для мальчика единственным близким человеком. Вся семья, можно сказать.

Яшамару вошёл, неся в руках поднос, полный еды. Гаара сел на кровати и вопросительно взглянул на дядю.

— Ты еще не ел, — ответил на молчаливый вопрос Яшамару.

Признаться, за это время Гаара изрядно проголодался, но не желал покидать пределы гостиничного номера, не желал вылезать из своей раковины. Смешно сказать, но ему казалось, что если он останется в этой комнате, то ему не придется решать никакие проблемы, не придется знакомиться со знакомой-незнакомой, своей-чужой семьей, не придется мириться с дядей. Ему хотелось просто лежать на кровати и смотреть в потолок. В это время он даже думал, что не прочь провести так всю оставшуюся жизнь.

— Прошу, — дядя поставил поднос на стол, и, подвинув себе стул, сел рядом. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Поговорить как со взрослым.

"Ага, — мрачно подумал Гаара. — Значит, если я после разговора устрою истерику, он скажет, что хотел поговорить со мной как со взрослым, а я веду себя как ребенок. Таким образом, он отрезает мне путь к отступлению. Грязно играете дядя, грязно играете".

Несмотря на подобные мысли, Сабаку но сел за стол и исподлобья уставился на Яшамару.

— Ты ешь, ешь, — ласково произнес Яшамару. Когда же мальчик начал жевать, настороженно глядя на своего дядю, тот, наконец, заговорил:

— Я знаю, ты злишься на меня. И даже понимаю, почему. Ты обижен, что я не помог тебе тогда. Но подумай здраво — чем я мог тебе помочь? Ты же знаешь, что Масамунэ-сан прекрасно разбирается во всем, что касается Шукаку. Если он считает, что так лучше, то я не имею права ему мешать. Вдруг своим вмешательством я сделаю только хуже? Я не хочу навредить тебе, Гаара-кун, ты же понимаешь?

Гаара понимал, но легче от этого ему не становилось.

— Так что Гаара, — продолжал Яшамару, — подумай здраво, как взрослый, виноват ли я в чем-нибудь? Или же ты повел себя как глупый ребенок, и взъелся на меня ни за что?

— Да, — еле слышно выдавил из себя Гаара, и почувствовал, как жар заливает его лицо, как он краснеет.

— Что да, Гаара-кун? — мягко спросил Яшамару.

Гаара вздохнул и быстро сказал на выдохе:

— Да, я был не прав, — и тихо добавил, — простите, дядя.

— Я рад, что ты это понял, — кивнул Яшамару. — А после того, как ты доешь, мы пойдем смотреть Суну. Все-таки я немного виноват перед тобой.

* * *

Когда они вышли из гостиницы, Яшамару сказал:

— Ты, конечно, не помнишь Суну, — Гаара решил на это промолчать. — А ведь здесь есть много чего интересного. Думаю, тебе будет любопытно увидеть кое-какие местные достопримечательности.

Они шли по знакомому утоптанному песку улицы, вокруг были люди в знакомых одеждах: свободные многослойные платья или халаты, платки, куфии и косынки на лицах и головах, неизменно закрытая обувь. Такие же знакомые дома — каменные, с круглыми окнами и округлыми, без всякой кровли, крышами, с знакомыми горшками для песка у стен. Зачастую здания стояли почти вплотную друг к другу, и кое-где на крышах даже были соединены переходами.

Все здесь было знакомым, родным для Гаары. На этих улицах он вырос. Они хранили его радость и боль, которой было намного больше, чем радости. Они хранили пролитую им кровь и слезы, как свои, так и чужие. Это была его родная, любимая и ненавистная, знакомая и незнакомая, своя и чужая Суна.

Впрочем, стоит отметить, что были и отличия. Они заключались в людях, точнее в их поведении. В прошлой жизни его боялись и ненавидели, на него старались не смотреть или смотрели зло и обреченно. Когда он стал Казекаге, стали иногда появляться уважительные и даже теплые взгляды. Тогда при встрече с ним стали не только отворачиваться или менять направление, но также здороваться и кивать. Но, как бы то ни было, на него всегда обращали внимание.

Сейчас же всем было наплевать на него. Людской поток привольно лился по широким улицам, разливался притоками в подворотни и дворы, а они с Яшамару были не порогами, не бродом и не камнем посреди этой реки — они были частью потока, этой огромной безликой живой силы, этого людского муравейника. Не над ней, не в стороне, а в.

Гаару полностью захватило чувство единения с ними, со всеми этими людьми, которым было плевать на него, со всей огромной Суной, которая его почти не знала.

И он шел, как сомнамбула, вертел головой из стороны в сторону, впитывал незнакомые ощущения, но почти не замечал происходящего.

Не замечал в толпе иногда проходящих мимо монахов, приветственно им кивающих. Не замечал безразличных или слегка заинтересованных взглядов, которыми скользили по ним безразличные жители. Иногда кто-то из них оборачивался, пристально смотрел в спину или прямо разглядывал.

Они свернули с оживленных улиц. Каким-то краем сознания Гаара припомнил, что эта дорога ведет к кладбищу, представляющему из себя ровную площадку, заполненную рядами однообразных надгробий и памятников. Ему никогда не нравилось это место, даже в бытность свою кровавым маньяком — это место было слишком… даже не мертвым, и не мрачным, а, скорее, пустым. Да, именно пустым. В свежих трупах, по мнению мальчика, порой было даже некое очарование, застывшая красота последнего мгновения. Не говоря уже о самом моменте убийства, завораживающе-прекрасного перехода из одного состояния в другое. А кладбище… Одинаковые надгробия, лишь имена на них разные. Одинаковые урны с одинаковым прахом внутри…

Гаара не хотел бы после смерти попасть на кладбище. И искренне надеялся, что от его трупа в другом мире осталось недостаточно, чтобы похоронить.

Впрочем, местное кладбище несколько отличалось от того, которое он помнил. А именно наличием гранитного обелиска внушительных размеров, с вырезанными на нем столбцами имен.

Мальчик прочитал некоторые из них: Такаси Охаяси, Нагитиру Ошима, Ватанаби Куромару, Ямамото Датэ, Хасимото Сатсуки и еще много, много имен шли сверху вниз, справа налево, заполняя всю поверхность мемориала. Сколько их здесь? Сотни? Тысячи?

— Это памятник погибшим в Мировой Войне, — тихо произнес Яшамару. — Мне хотелось, чтобы ты его увидел. Здесь пять тысяч имен. Именно столько шиноби Суны погибло на войне. Это — половина нынешнего боеспособного населения. Тогда же это была почти треть. Многие кланы, прежде многочисленные, превратились в небольшие семьи, иные и вовсе вымерли. Бесклановых шиноби погибло еще больше… В Суне до сих пор полно брошенных домов. Понимаешь, численность населения до сих пор не вернулась к довоенному значению.

Дядя немного помолчал, глядя куда-то сквозь монумент. Молчал и Гаара, главным образом потому, что не знал, что на это сказать.

— Несмотря на то, что действия Храма были одной из причин войны, — продолжил Яшамару, — я хочу, чтобы ты помнил, что Храм Девяти Путей, кто бы что не говорил, стремится не к власти, не к уничтожению шиноби и не к контролю над ними. Цель Храма с самого первого дня его существования — достижение мирного совместного процветания всех стран и скрытых деревень. Наша цель — добиться мира без войн, сделать само понятие "война" просто архаичным термином, достоянием истории. Иначе говоря — искоренение самой идеи войны… И я хотел, — тут он пристально взглянул на мальчика, — чтобы ты все время, каждый миг, помнил, что это и твоя цель тоже. Чтобы ты всегда знал, что каждое мгновение твоей жизни должно быть направлено на достижение этой цели. Мы все, и я, и ты, и Масамунэ-сан, и Нодзому-сан, и Настоятель-сама, и еще многие, многие другие живем только для того, чтобы однажды настало светлое и мирное время, в котором нет места бессмысленным смертям и крови, понимаешь?

— Нет, — легко соврал Гаара. Когда-то он слышал, что люди делятся на два типа. Те, кто служит чему-то, неважно чему: человеку ли, стране или же идеям и идеалам. И те, кому служат. Конечно, это была довольно сомнительная классификация. Человеческая личность — явление слишком многообразное, чтобы уместить его в столь узкие рамки, разделить все многообразие ее проявлений в две графы. Но кое-что в этом разделении было верно и Гаара это понимал. Также, как и понимал, что его дядя принадлежит, и, кажется, всегда принадлежал к первому типу. Просто в прошлой жизни он служил деревне, или, быть может, непосредственно отцу Гаары, а в этой — идеям мира. Было немного странно осознавать, что для Яшамару, по сути, самому близкому для него человеку, он, Гаара, всегда будет на втором месте. И, если это потребуется, дядя им пожертвует. Может, после этого он возненавидит себя, но никогда, — и мальчик сейчас ясно это понимал, — никогда не раскается в своем поступке. Мальчик осознал, что больше никогда не сможет доверять ему, как прежде, слепо и безоглядно. Что он больше никогда не сможет спрятаться за его спиной от проблем. Что теперь он, а, по сути, и был всегда, один.

— Потом поймешь, — улыбнулся Яшамару. — Пока же просто запомни.

"Запомню, дядя, — мрачно подумал Гаара. — На всю жизнь запомню".

* * *

— Конечно, это не единственная местная достопримечательность, — с улыбкой пояснил Яшамару, когда они оставили далеко позади (позади и влево, если быть точнее), угнетающее кладбище, монумент и неприятный для Гаары разговор. — Здесь еще много всего.

— Например, — продолжил он, когда они шли по тенистой пальмовой аллее, — вот эта замечательная… ну, назовем ее статуей.

И указал на стоящую на каменном постаменте… статую? Наверное, все-таки статую, хотя прежде Гаара полагал, что их делают исключительно из металла или камня. Эта же, несомненно, была изготовлена из какого-то светлого дерева. Статуя представляла собой изображение мужчины средних лет с несколько грубым и жестким лицом, подходившим, скорее, какому-нибудь разбойнику с большой дороги, чем кому-то, достойному увековечивания. Одет он был просто и безыскусно — в темное кимоно и гэта. Гаару несколько удивило то, что одежда была не вырезанной из дерева, а настоящей, будто снятой с человека или купленной в магазине.

А еще эта… скульптура? Памятник? Это изваяние отличалось удивительной проработанностью. Казалось, будто некий колдун, обладающий удивительной силой, превратил человека в деревянную статую, просто посреди улицы, во время разговора с кем-то или отдыха, и с тех он так и застыл в неподвижности, как застывают люди на фотографиях, когда не знают, что их фотографируют. Все — от непринужденной и расслабленной позы, в которой он сидел, сложив руки на коленях, до немножко повернутой вверх и влево головы, будто он смотрел вдаль, на небо, или же глядел на стоящего собеседника — все это дышало жизнью.

Это было настолько удивительно и необычно, что Гаара не выдержал и спросил:

— А… Он что, живой? — осторожно, боясь услышать положительный и не веря в отрицательный ответ.

— Нет, конечно! — рассмеялся Яшамару. — Это марионетка.

— Марионетка? — удивился мальчик, вспоминая не самые красивые марионетки, виденные им прежде. При создании марионеток учитывалась, обычно, эффективность, а не красота, посему внешний вид их был либо исключительно функциональным, либо устрашающим.

— Да, — кивнул дядя. — Работы мастера Акасуны но Сасори, хотя ты вряд ли слышал это имя. Он мало известен за пределами Суны, но он создает удивительные и гениальные марионетки: как по внешнему виду, так и по боевым качествам.

И добавил:

— Конкретно эта изображает Чикаматсу Монзаемона, разработавшего стиль боя с использованием марионеток.

И, с доброй усмешкой взглянув на Гаару, спросил:

— Хочешь потрогать? Он абсолютно деревянен, я гарантирую.

Тот кивнул. Дядя ловко и легко подхватил его и поставил на постамент, забраться на который самостоятельно ему было бы затруднительно. Гаара нерешительно коснулся статуи. И ничего, обычная гладкая поверхность. Ни биения крови в жилах, ни живого тепла, ни движения в ответ — просто нагретое солнцем, лакированное дерево.

— Ну и как? — спросил Яшамару.

— Ничего, — несколько разочарованно буркнул мальчик в ответ, спрыгивая вниз уже самостоятельно.

Яшамару ласково потрепал его по голове и сказал:

— Ладно, здесь есть еще много чего интересного. В том числе и живого.

Эта фраза напомнила мальчику о цели поездки.

— А когда я повстречаюсь с отцом? На свадьбе? — спросил Гаара. Конечно, было немного страшно услышать ответ, а еще страшнее было бы увидеть Расу, поговорить с ним. Каким он будет здесь? Или, точнее, какое отношение будет у него к своему, пока самому младшему, сыну?

— Попозже, ближе к вечеру. Он очень занятой человек, — Яшамару вновь ободряюще улыбнулся племяннику.