Песок и пепел (джен)

Гаара медленно всплывал из небытия, покачиваясь на волнах смутных сновидений. Мир вокруг него представлял из себя что-то наподобие лоскутного одеяла, сшитого из обрывков воспоминаний, каких-то смутных мыслей, неспособных развиться в сколь-либо организованные идеи и концепции, и приглушенных ощущений тепла и слабости. Иначе говоря — Гаара просыпался…

Наконец он открыл глаза — чтобы посмотреть мутным взглядом на незнакомый потолок, перевернуться на другой бок, поплотнее закутываясь в одеяло и вновь их закрыть. Небытие не желало отпускать своего пленника, но почему-то Гаара не мог вновь погрузиться в пучины беспамятства. Несмотря на тепло, удобство, уют и желание увидеть еще один удивительный сон, или, быть может, продолжение старого, что-то грызло его изнутри, какая-то мимолетная мысль поселилась в его голове. Что-то вроде чувства, что ты что-то забыл или что-то упускаешь. Или, возможно, это чувство некой неправильности? Как, например, тогда, когда заходишь в давно знакомую комнату, а там передвинули тумбочку или появился незнакомый потолок.

…Незнакомый потолок?

Осознав это, Гаара перевернулся на спину и рывком сел, выдергивая себя из тенет сладких видений. В глазах потемнело, и Гаара с трудом удержался, чтобы не упасть обратно на подушку. На него накатили слабость, тошнота и даже жар. Он уткнулся лицом в сложенные лодочкой ладони, ничего не видя, не слыша, не чувствуя, кроме омерзительного ощущения — как будто пылающие муравьи копошатся у него на затылке, среди волос, на и под кожей. Постепенно муравьи успокоились, жар уходил, как и тошнота, однако слабость оставалась.

Осторожно убрав ладони от лица и подняв голову, Гаара осмотрелся вокруг. Он находился в комнате. Даже не комнате, а, скорее, палате — сравнительно небольшой и оформленной в белых тонах. Когда Гаара втянул в себя воздух, он услышал характерный горьковатый запах каких-то лекарственных трав, медикаментов — иначе говоря, то, что обычно называют запахом больницы. Сам он сидел на кровати, укрытый белым одеялом. Рядом с кроватью находилась тумбочка, на которой стояла рамка с фотографией. Напротив было окно, выходящее, надо полагать, в сад — по крайней мере Гаара видел старый раскидистый дуб, который показался ему едва ли не столетним. От остальной части комнаты постель была отделена ширмой, столь же белой, как и вся отделка палаты.

"Это больница, — понял Гаара. — Но явно не в Суне".

Это заставляло задуматься. Где он? Что с ним случилось? Откуда это недомогание? Как он попал в больницу? Ответов не было. Что, впрочем, неудивительно — вопросы были молчаливо обращены к небу, видневшемуся сквозь сочную зеленую листву за окном. А небо редко отвечает на вопросы, мольбы и просьбы…

— Итак, — прохрипел Гаара и удивленно замолчал. Его голос показался ему слишком хриплым, слишком слабым, слишком тонким, слишком… чужим, пожалуй. Будто он позаимствовал этот голос у какого-то простуженного ребенка. Да, действительно — его собственный голос казался ему неуместным. К тому же горло пересохло, поэтому он решил вопрошать про себя.

— Итак, — подумал Гаара и порадовался отсутствию хрипа. — Что мы имеем? Что последнее я помню? Вроде было нападение на Суну. Да, точно, было. Мы с одзи-саном шли к ритуальному залу, а тут этот Акацки. Взрывал, смеялся как сумасшедший, на птице летал. А я Храм пытался защитить, когда он что-то мощное взорвать собрался — песочным щитом прикрыл… А потом? Вроде же начался ритуал…

Да, точно, был ритуал. Были печати, двенадцать человек вокруг сложной фигуры в виде девятилучевой звезды, у нее еще название какое-то есть, Гаара всегда его забывал… Символы на вершинах, какие-то окружности — вписанные и описанные. Все как обычно… Почти… Только было чуть больнее…

Тут Гаара изумленно замер. Какой еще ритуал? Какой храм? Какая Суна, он ведь там никогда не был! Или был? И Акацки… Разве это было? Разве был экзамен на чунина и Наруто? Был ли Масамунэ-сенсей и Баки? Был ли он Казекаге?

Сознание Гаары, казалось, раскололось на две неравные половины: большую — сознание Казекаге Гаары, и меньшую — сознание маленького Гаары, будущего монаха Храма. И эти две половины медленно и неумолимо расползались в разные стороны…

Гаара сжал руками голову, словно надеясь удержать свой разум от распада. Кажется, он стонал, а может даже кричал — Гаара не был в этом уверен, сейчас он был целиком сосредоточен на своем внутреннем мире.

А потом в противоборство двух частей одного целого вмешалась третья сторона. Не выдержавший нагрузки и противоречия мозг благополучно отключился, оставляя тело покрываться песчаным покровом...

* * *

Следующее пробуждение Гаары началось с жуткой мигрени. Он приоткрыл веки и тут же снова зажмурился: яркий свет резал ему глаза.

— С пробуждением, Гаара-кун, — произнес знакомый-незнакомый голос, вызывав новую вспышку головной боли из-за противоречий в памяти. Одна часть его сознания хорошо знала владельца этого голоса и подкидывала множество беспорядочных, расплывчатых воспоминаний о нем, в то время как другая считала его незнакомцем. Потенциально опасным незнакомцем.

— Гаара-кун? — настойчиво повторил голос. Гаара с трудом открыл воспаленные глаза и увидел склонившегося над ним мужчину. Каждый звук, слетавший с губ этого человека, отзывался в голове набатом, его дыхание было как звук когтей, скребущих по стеклу, внешний вид вызывал каскады противоречащих друг другу ассоциаций, а воспоминания о нем разрывали мозг, кружась в памяти головокружительной каруселью. Гаара ощутил бесконечную ненависть к нему. Сейчас этот мужчина был для него злейшим кровным врагом. Ненависть, которую Гаара испытывал к этому человеку, была столь ярка и велика, что, казалось, разгоралась в нем годами, подпитываемая болью, унижением и бессонными ночами, заполненными планированием и предвкушением жуткой мести.

Шукаку неторопливо выползал из глубин его подсознания, как сонный хозяин на завтрак в выходной, зная, что все уже готово и разогрето, и нужно лишь сесть за стол и приступить к трапезе.

Но вдруг перед глазами Гаары мелькнуло что-то красное и он почувствовал ощутимый хлопок по лбу. Это странным образом отрезвило его. Казалось, будто от лба по всему его телу разошлась ударная волна, опрокинувшая Шукаку обратно во тьму сердца, сомкнувшая трещины разума, объединившая сознания двух Гаар и развеявшая удушающее облако ненависти, витавшее вокруг.

В одно мгновение Гаара вновь стал един и безмятежен.

— Успокойся, — повелительно произнес голос. Теперь Гаара знал его, точнее, мог наконец принять это знание. Это был голос Масамунэ-сенсея.

— Успокоился, — послушно ответил Гаара.

— Славно, — спокойно ответил Масамунэ. По его голосу совершенно нельзя было понять, какие чувства он испытывает и имеет ли он эти самые чувства вообще. Впрочем, насколько Гаара теперь знал, это было совершенно естественное состояние для этого человека.

Масамунэ Акияма был довольно крупным, даже скорее мощным мужчиной, лет сорока на вид. Жесткое, словно вырубленное из камня лицо и короткий ежик седых волос делали его похожим на статую, вытесанную из скалы неким сказочным каменотесом, который оживил свое творение, но забыл одарить его живым сердцем. Это впечатление усиливалось благодаря суровому и непреклонному взгляду глаз тёмно-зелёного, даже с каким-то болотным оттенком, цвета.

Оживший кусок камня меж тем продолжал:

— Как ты, возможно, догадался, во время ритуала по усилению печати Шукаку попытался вырваться. Безуспешно, конечно, но, судя по всему, определенное влияние на тебя он оказал. Что ты увидел? — Масамунэ внимательно посмотрел в глаза джинчурики. Гааре стало неуютно: холодный взгляд этого монаха был спокойным и одновременно безжалостным, даже каким-то мертвым. Он в очередной раз со страхом подумал, что глаза этого человека напоминают скорее искусно ограненную стекляшку, настолько невыразительны они были. Конечно, Гаара понимал, что Акияма, несомненно, обычный человек, возможно просто с трудной судьбой и непробиваемым характером, но из глубин его детского Я исходила абсолютная уверенность в нечеловеческой сути его собеседника.

Это же детское Я как-то внезапно вышло на первый план, сжалось и промямлило:

— Я, я увидел… — тут тело Гаары как-то само сглотнуло и продолжило, — как будто Храма нет, а я один, совсем один, в Суне, и меня все боятся и ненавидят, что я… я их потом всех-всех убиваю! — и замолкло, внешне будто бы замкнувшись в себе. Внутри же Гаара ликовал: не сказав ни слова лжи, они его обманули! Не выдали истинного положения вещей!

Некоторое время Масамунэ беспристрастно разглядывал его, погруженный в какие-то свои мысли или же ожидающий, что Гаара скажет что-нибудь еще. Сабаку но даже как-то скис под этим взглядом. Вообще, актерская игра никогда не была его сильной стороной, но сейчас он ощущал себя скорее сторонним наблюдателем, или кем-то вроде суфлера, в то время как всю работу делал кто-то другой — маленький, бесконечно слабый и столь же бесконечно родной ему. Как будто тот маленький Гаара, живший в этом теле до его прихода, решил вмешаться и помочь старшему собрату.

— Ясно, — произнес Акияма. — Лежишь здесь до завтра, отдыхаешь.

И ушел.

* * *

— Три раза потерял контроль за неполные сутки. Едва не разревелся во время разговора. Вы уверены, что нам нужен такой джинчурики? Может, извлекаем? Еще не поздно нового обучить.

— Увы, вряд ли он переживет извлечение. Нам не нужны проблемы с Казекаге.

— А я говорил, надо сиротку было брать. Меняли бы их по десять раз на дню и нет проблем. А вы: идеально подходит, идеально подходит… — сказал кто-то старческим дребезжащим голосом.

— Или в кого постарше запечатывать, кстати. Когда характер уже сформировался. Чтобы подобных оказий не случалось, понимаете?

— Мы это уже обсуждали. Эффективность таких джинчурики меньше, чем тех, в кого запечатали биджу в более раннем возрасте. Организм успевает привыкнуть, следовательно, использовать их можно дольше, КПД выше. Неужели вам, уважаемый, стоит объяснять столь элементарные вещи? — с издевкой произнес сухой резкий голос.

— Что для нас важнее: подконтрольный или эффективный джинчурики? Оружие бессмысленно, если его нет в наших руках.

— А я ведь говорил… — снова раздалось старческое ворчание.

— Успокойтесь, господа. Возможно еще не все потеряно. Усилим печать и тренировки, успеем его переделать, — вступил в беседу властный голос.

— А не переборщим? В этом возрасте их лучше не перегружать…

— Позволено ли мне будет вмешаться в ваш спор? — мягко спроси Масамунэ.

— Ну-ка, у вас есть предложения, Акияма-сан?

— Некоторое время назад, ко мне обратился Яшамару-сан с просьбой отпустить его и Гаару на скорую свадьбу Казекаге-сама…

— И что? Отказал бы, не хватало нам еще левых связей.

— Подождите-ка, я кажется понимаю идею уважаемого Масамунэ-сана… Деревня из кошмара, волнение из-за встречи с семьей, шумный праздник… Хотите проверить эмоциональную устойчивость?

— А если сорвется? Может быть скандал.

— Высвобождение биджу не мгновенное, успеем вмешаться.

— Это имеет смысл.

— Решено. Однохвостый отправляется в Суну на время празднования.

— Доброе утро, Гаара-кун, — Гаара вздрогнул от неожиданности.

Гость застал его за рассматриванием фотографии, некогда стоявшей на тумбочке. Эта фотография не представляла из себя ничего необычного: на ней не были запечатлены захватывающие дух пейзажи или какие-то исторические моменты. Просто мужчина с ребенком на руках — ничего особенного. Однако Гаара, увидев эту фотографию, поначалу очень долго разглядывал ее, не веря своим глазам. Мужчиной был Раса, а ребенком, очевидно, сам Гаара.

— Доброе утро, — с запинкой ответил он, возвращая фотографию обратно на тумбочку.

— Вспоминаешь об отце? — Яшамару с теплой улыбкой присел на край кровати. Его внешний вид не вызывал отторжения ни у одной из частей сознания Гаары: Яшамару выглядел привычно для каждой половины. Все та же мягкая улыбка, довольно женственные черты лица, русые волосы. Непривычной была разве что его одежда: широкие белые хакама, такое же белоснежное кимоно поверх них, и накинутое на плечи черное хаори с изображением девятиконечной звезды. — В этом случае могу тебя обрадовать: мы отправляемся в Суну, на свадьбу твоего отца.

— Свадьбу? — растерянно повторил Гаара. Не то, чтобы он обиделся или приревновал… У него даже не возникло мыслей, вроде: "А как же мама?". Он, скорее, был ошеломлен. Ему трудно было представить отца в семье, женатого. Ему трудно было вообще представить свою семью с отцом. Это просто не укладывалось в голове.

— Да, — кивнул Яшамару, — собирайся. Так как официальная делегация уже выдвинулась, нам придется ее догонять.

* * *

На улице их встретило жаркое солнце и приглушенные звуки пения мантр. Они вышли через центральный вход и сейчас спускались по широкой каменной лестнице. Несмотря на название, храм Тысячи Рек был скорее крепостью, чем собственно храмом. Каменные стены, не столь высокие как в Суне или Конохе, все равно внушали некоторое уважение. Перед лестницей находилась обширная площадь, сейчас пустующая. Впрочем, Гаара знал, что через пару часов она будет заполнена тренирующимся или медитирующим народом. В храме было очень строгое расписание и бездельников не любили, поэтому здесь было трудно встретить праздношатающихся. Вокруг площади росли различные деревья, названия большинства из которых Гаара не знал. Из-за распахнутых крепостных ворот, деревянных, окованных металлом, доносился людской гомон, какие-то крики и множество других, неразличимых отсюда, и, вероятно, столь же слабо различимых на улицах города, звуков.

Когда они проходили через ворота, Яшамару мимоходом показал стоявшим на страже монахам какую-то бумажку, очевидно, пропуск. Напрягшиеся было стражники расслабились, один из них сказал:

— Удачного пути, Яшамару-сан, Гаара-кун, — его лицо показалось Гааре смутно знакомым, что, впрочем, неудивительно, народу в храме было не очень много.

Они вышли в город. Откуда-то из тени стены к ним присоединились еще четыре человека, среди которых был Масамунэ-сенсей, молча кивнувший им.

От обилия знакомых-незнакомых лиц и мест у Гаары вновь начала болеть голова.

Уже расширившимся составом они тронулись дальше по городским улицам. Из глубины памяти всплыло название: Кита. И, как первый скатившийся камешек является началом обвала в горах, так и первое воспоминание потянуло за собой остальные, уже из другой части его памяти: Кита находилась на юге страны Рек, на границе с Огнем, и Гаара уже с большим интересом начал оглядываться по сторонам.

Город не отличался какими-то архитектурными изысками. Просто город, не совсем захолустье, но и не сверкающая столица, не бедный и не богатый, обычный город, каких много. И по улицам его ходили обычные люди, только кое-где мелькнут знакомые монашеские одежды, или блеснет протектор с символом Песка. Присутствие шиноби Суны не было чем-то неожиданным: страна Рек находилась в зоне влияния деревни Песка.

Вообще, что такое зона влияния скрытой деревни? Наверное, стоит объяснить. Каждая скрытая деревня имеет территорию, с которой в основном и "кормится", то есть получает заказы. Как правило, это собственно сама страна, где расположена деревня, и прилегающие страны, не имеющие своих скрытых деревень. Конечно, никто не осудит жителя страны Рек, если он обратится в ту же Коноху, но по сложившимся историческим и политическим причинам жители стран в зоне влияния скрытых деревень предпочитают обращаться в деревни-"покровители", если так можно выразиться. У этих стран, как правило, имеются преимущества перед другими странами, не входящими в зону влияния. Например, скидка при оплате миссий, и, иногда, как в случае со страной Рек, даже нахождение некоторого контингента скрытой деревни, выполняющего зачастую обязанности таких государственных служб, как пограничная, полицейская, и так далее.

Когда они вышли за пределы Киты, Яшамару посадил Гаару к себе на спину, после чего движение группы значительно ускорилось.

* * *

Прежде Гааре не приходилось путешествовать в качестве пассажира у кого-то за спиной… По крайней мере, на такой скорости. Поэтому он с интересом прислушивался к себе и присматривался к окружающей обстановке. Оказывается, когда тебя несут, ощущения совершенно иные, нежели когда ты передвигаешься своим ходом. Так, например, он открыл для себя, что если попытаться следить за мелькающими мимо деревьями, то можно быстро заработать тошноту. А в момент, когда Яшамару отталкивается от ветки, внутри что-то томительно замирает и как будто стремительно ухает вниз. Когда же они приближались к земле или следующей ветке, появлялось некое чувство — что-то среднее между страхом, пониманием, что они сейчас со всей силы ударятся о землю, каким-то жутким восторгом и предвкушением следующего прыжка. Словом, Гаара в полной мере оценил этот метод передвижения, и пообещал себе, что пока он еще может, он будет пользоваться им как можно чаще. А то ведь вырастет и насладиться толком не успеет.

А еще Гаара открыл для себя таинство сна в пути, когда ритмичные движения убаюкивают, как качание детской люльки, а свист ветра (то есть, строго говоря, рассекаемого бегущим Яшамару воздуха) звучит, как колыбельная.

Он открыл для себя уют ночного лагеря, прежде неизвестный для него. Раньше его ночные стоянки представляли из себя быстрый перекус и сон в полглаза.

Он открыл для себя красоту костра и огня, еще одного обличья смерти, безжалостного пожирателя, прирученного людьми. Плавно дрожащие и перетекающие друг в друга языки пламени завораживали его, напоминая какой-то дивный танец неведомых существ.

А также он открыл для себя небо. Ночное, с неисчислимыми звездами, складывающимися в созвездия, о которых ему рассказывал вечерами Яшамару. И дневное, с глубоким синим цветом в зените и бледно-голубым у горизонта. Предрассветное, бархатно-серое, с последними исчезающими звездами и разгорающимся небом на востоке. Предзакатное, с его постепенным переходом от глубокого темно-синего на востоке до нежно-розового на западе. Облака и тучи, плоские и объемные, полотно изменчивых рисунков, нашитых на небе белоснежными, свинцовыми, просто серыми нитями. Неудивительно, что многие полагали небеса домом богов.

Все это вдруг с удивительной ясностью и красотой открылось перед ним. Все это было настолько прекрасно, что Гаара невольно спрашивал себя: как, почему я не видел этого раньше? Почему солнце было для меня лишь ярким светильником, а луна — тусклым? Почему небо было для меня скучным и давно знакомым потолком старого дома, а огонь лишь опасной стихией? И сам себе отвечал: потому что прежде я никогда не смотрел вокруг. В этом детстве он всегда был слишком загружен скучной учебой или веселыми играми, и взгляд его был направлен либо на товарищей по развлечениям, либо на учителей и Яшамару. В прошлом детстве, до убийства Яшамару, его взгляд с надеждой и мольбой был направлен в лица жителей Суны. После убийства его глаза смотрели лишь в глубь себя, во тьму окутавшего его безумия. После знакомства с Наруто он смотрел лишь вперед, на свою далекую и недостижимую цель. Что же, он тогда почти достиг ее, но сейчас он спрашивал себя: стоило ли оно того?

И отвечал: да, стоило. Это всё точно стоило улыбок сестры и Мацури, молчаливого признания брата. Это стоило редких уважительных приветствий на улице. За это действительно стоило умереть.

В прошлой жизни он открыл для себя дружбу и любовь семьи, чувство опеки над ученицей, ответственность за других и кровавый угар схватки. В этой он познал красоту и совершенство окружающего мира. Интересно, сколько же он еще не знает?

Через несколько дней подобного размеренного существования они нагнали делегацию. Гаара даже мимолетно пожалел об окончании этого этапа их путешествия — он только вошел во вкус. Впрочем, окончание одного этапа означало начало следующего, и поэтому Гаара не сильно расстроился: перед ним лежал новый-старый мир во всем его великолепии, и он собирался насладиться им в полной мере.

С делегацией они встретились во время стоянки. Группа монахов в характерной одежде с удобством разместилась в небольшой чайхане, ведя негромкую беседу, несколько человек разминалось во дворе, а остальные, возможно, разместились в гостинице, находившейся на верхнем этаже здания.

Может быть, кому-то покажется странным расположение гостиницы посреди пустыни. Однако, в действительности, это обычное явление. Впрочем, чтобы объяснить его, нужно сначала рассказать об устройстве путей сообщения в стране Ветра.

Дело в том, что на большей части страны Ветра не было дорог в привычном понимании этого слова, что, в общем, очевидно, потому что эта самая большая часть страны представляла из себя ничто иное, как пустыню. Поэтому вместо дорог с лагерями для караванов и разного рода отелями в стране Ветра были лишь всевозможные стоянки и перевалочные пункты, представляющие из себя естественные и искусственные оазисы, с кое-какими запасами еды, а также горючего материала, в основном — верблюжьего кизяка. На самых оживленных маршрутах предприимчивые аборигены часто ставили разного рода гостиницы, кафе и чайханы. В одной из таких и разместилась делегация от Храма Девяти Путей.

Их появление сразу привлекло к себе внимание со стороны делегатов. Они заоборачивались, несколько человек помахали руками. Разминающиеся бросили свое занятие и неторопливо двинулись навстречу их группе. Почти одновременно с этим из-за стола встал один из монахов и тоже направился к ним.

Тем временем приблизившиеся монахи с почтением поприветствовали Масамунэ и вежливо поздоровались с остальными. К этому моменту подошел делегат от чайханы, и, не тратя время на приветствия, тусклым, полным печали голосом сказал:

— Мы ожидали вас раньше. У вас есть час на отдых, после выдвигаемся, мы и так изрядно задержались, дожидаясь вас, — судя по интонациям, все это едва ли не разрывало его сердце на части, кислотой разъедая душу и разрушая все представления о глубине человеческого грехопадения. Казалось, в день ужасной смерти всей его семьи его предал лучший друг, оказавшийся тайным биджу-людоедом.

Впрочем, было бы странно слышать иной голос из уст этого человека. Весь его вид, от глубоко запавших печальных темных глаз, блестевших мертвенными отблесками множества потерь и разочарований, до бледной, как у сильно больного человека, кожи, от глубоких мешков под глазами до длинных темных волос и печально опущенных уголков губ говорил о полной безысходности и трагичности его нынешней судьбы и положения.

— Как скажете, Нодзому-сан, — с достоинством ответил Акияма.

Когда они уже начали устраиваться в тени чайханы, Гаара не удержался и шепотом спросил у Яшамару, ожидая услышать, как минимум, интересную, полную потерь и разочарований, историю:

— А этот Нодзому-сан, должно быть, глубоко несчастен?

Яшамару рассеянно потер переносицу, очевидно, погруженный в свои мысли, и задумчиво ответил:

— Мм, не уверен… Кажется, у него просто такая внешность…

* * *

Светлая громада Суны неторопливо вырастала на горизонте и вместе с ней рос маленький тяжелый пульсирующий комочек в глубине черепа Гаары. Пока это было не слишком больно, не та ужасающая мигрень его первого дня в новом мире, но что будет дальше?

Когда они проходили через темное ущелье главного входа (в Суне нет ворот), его голова взорвалась особенно сильной вспышкой боли, настолько, что он покачнулся, держась рукой за лоб.

— Все нормально, — ответил Гаара на обеспокоенный взгляд дяди.

Впереди маячил просвет, молчаливо обещающий больше воспоминаний из прошлой жизни, больше боли.

Увиденные им улицы Суны, с их каменными однообразными домами с плоскими и округлыми крышами, с утоптанной почвой дорог, песчаными кучами у стен, знакомыми одеждами горожан — все это едва не взорвало его мозг.

— Потерпи, Гаара-кун, — сказал Яшамару. — Мы уже близко от гостиницы.

Гаара поднял на него взгляд. Даже затуманенному болью сознанию было ясно, что не могли они так быстро дойти. И тут он понял, что они идут по другой улице, что они уже ближе к центру. Более высокие и ухоженные здания, изукрашенные магазины — все это могло бы указать ему на то, что они уже далеко отошли от входа в Суну, если бы он был способен на подобные умозаключения. Но сейчас Гаара ощутил это скорее каким-то седьмым чувством.

— Чт…? — моргнул он, и, открыв глаза, обнаружил что поднимается вслед за Акиямой по лестнице. Позади его поддерживали чьи-то руки.

На его губах было что-то теплое. Он медленно, двигаясь, как в желе, поднял руку и коснулся лица. Отняв ее он увидел на своих пальцах кровь.

Сзади кто-то выругался знакомым голосом.

Когда он снова смог осознавать реальность, его уже заносили на руках в комнату.

Потом он как-то сразу, без перехода, оказался сидящим на кровати и пьющим какую-то масляную жидкость из кружки, которую подносили к его рту чьи-то руки.

После он не видел ничего, кроме бесконечных несвязанных между собой воспоминаний, обрывков звуков и ощущений, каких-то зеленых и красных отблесков

* * *

Пробуждение было на удивление безболезненным. Настолько безболезненным, что Гаара некоторое время даже размышлял: может не стоит открывать глаза? Он не хотел потерять это удивительное чувство безмятежности. Но увы, как и почти всегда в таких случаях, реальность справилась сама — сонное облако спокойствия было развеяно скрежетом голоса Масамунэ-сенсея:

— Полагаю, ты уже проснулся, — как всегда, сух и безэмоционален.

Нехотя открыв глаза Сабаку но обнаружил себя в знакомой компании: напротив него сидел бесстрастной статуей Акияма, и, будто в противовес ему, беспокойный Яшамару, с тревогой смотрящий на него. Гаара подумал, что просыпаться в обществе кого-то из этих двоих становится привычкой, вроде пробуждения по будильнику или утренней зарядки.

Яшамару, кажется, собирался что-то сказать: беспокойство во взгляде несколько поутихло, он уже даже открыл рот, чтобы что-то произнести, но Масамунэ не глядя остановил его жестом. Дядя послушно закрыл рот. Это несколько покоробило Гаару — ему неприятно было видеть такую бессмысленную покорность со стороны Яшамару.

— Итак, полагаю, ты хочешь нам что-то объяснить, — не вопрос, утверждение. Это даже немного раздражало. Акияма вел себя так, будто Гаара обязан его слушаться молча и беспрекословно. Будто мальчик изначально был на более низком положении по сравнению с ним, был должен во всем подчиняться и докладывать обо всем сенсею. Конечно, строго говоря, это так и было, однако Гаара-Казекаге внутри него был против. Гаара-Казекаге никогда никому не подчинялся. Даже будучи лишь оружием, он выполнял приказы и задания только ради себя и своей жажды крови… Став же Казекаге, он тем более не склонялся ни перед кем, наоборот, все склонялись перед ним и подчинялись ему. Иное положение дел было непривычно и унизительно для него. Впрочем, Гаара понимал, что сейчас не время демонстрировать характер и потому покорно и тупо спросил, затаив, однако, по отношению к нему некоторую злость:

— Что именно, сенсей?

— О причинах твоего недомогания. Что с тобой случилось при входе в Суну? — Масамунэ неотрывно и пристально смотрел ему в глаза. В пустом блеске глаз Акиямы не было ничего, кроме искаженного отражения комнаты и самого Гаары. Просто стекляшки, убогий протез.

— У меня болела голова, — мальчик решил отвечать по возможности честно. Все равно вряд ли Акияма поймет истинную причину боли, особенно когда Гаара сам ее не до конца понимал.

— Когда это началось? Как сильно? — продолжал допрос сенсей.

— Когда я увидел стену, тогда совсем слабо… Потом все сильнее и сильнее, а когда вошли — очень сильно, — и добавил, для весомости, — очень!

— То есть, при виде Суны? — уточнил Масамунэ. Сабаку но кивнул. — Вставай.

— Что? — опешил Гаара.

— Вставай, — повторил Акияма. И сам подал пример.

Мальчик послушно встал. Сенсей взял его за плечо и рывком потянул к окну.

— Нет! — воскликнул Гаара, стараясь уцепиться за что-нибудь, лишь бы не видеть деревню, лишь бы не было снова боли. Яшамару вскочил.

— Сидеть! — рявкнул Масамунэ на дядю и рывком отцепил мальчика от спинки кровати. Увы, физически он на порядок превосходил от природы слабого, и, к тому же, совсем маленького Гаару, а песок почему-то не отзывался на мысленный зов, не защищал своего хозяина. Яшамару, меж тем, растерянно застыл, не зная, что предпринять.

Сабаку но обреченно зажмурился.

— Открой глаза, — тихо и как-то даже ласково сказал Гааре сенсей. Это был первый раз, когда он проявил какие-либо эмоции, и от этого мальчик испугался еще больше.

Из глаз потекло что-то теплое и он приглушенно ответил:

— Нет, — сейчас он больше всего боялся увидеть давно знакомую деревню. Свою деревню.

— Может не надо, Масамунэ-сан? — робко спросил Яшамару.

— Надо, молчи, — жестко ответил тот.

И уже Гааре, мягко:

— Ты же не хочешь меня злить? Ты же не хочешь, чтобы я заставлял тебя?

На этом моменте его голос совсем преобразился, стал каким-то даже мечтательным. И это напугало Гаару больше собственной смерти, больше любой боли. Напугало настолько, что он раскрыл глаза и испуганно оглянулся на Акияму.

На его голову тяжело легла рука и с силой повернула его к окну.

Ничего не произошло.

Все так же солнце заливало деревню, все так же гудели голоса, все так же блестела резиденция и трепетало на ветру сохнущее белье. Все так же текли слезы из его глаз. Все так же твердо держала его чужая, каменная рука.

Ничего не изменилось, хотя должно было.

— Что чувствуешь? — спокойно спросил Масамунэ.

— Ничего… — пораженно ответил Гаара.

Тяжесть с головы исчезла, зазвучали шаги. Скрип двери и ее же хлопок.

Мальчик стоял у окна, захлебываясь слезами и осознанием свободы. Свободы от боли.

— Гаара… — Яшамару мягко положил руку ему на плечо.

— Прочь! — закричал, как сумасшедший, Гаара. — Уйди, предатель!

Песок, тихо шелестя, выбирался из всех щелей, вихрями собираясь вокруг него.

— Гаара-кун, я… — начал было он.

— Прочь! — завизжал мальчик, захлебываясь слезами и соплями, медленно оседая на пол.

— Я позже зайду, ладно? — сказал, прежде чем сбежать, Яшамару.

Но Гаара его не слышал. Да и не хотел слышать, ведь он предал его. Снова. И снова ради каких-то аморфных целей и идей.

* * *

— Итак, что с ним? — темные, глубоко посаженные глаза Нодзому Бундо внимательно и требовательно смотрели на Акияму.

— Ничего, — спокойно ответил Масамунэ. — Сейчас ничего, по крайней мере. Могу предположить, что Гаара либо преодолел влияние, либо оно было рассчитано именно на однократное воздействие.

— Вы полагаете, Масамунэ-сан, что это результат действия Шукаку? Весьма не похоже на это животное, тонкие воздействия не его профиль, насколько мне известно, — заметил, подперев голову рукой и чуть наклонившись вперед, Бундо.

— Скорее всего, — кивнул его бесстрастный собеседник. — Весьма маловероятно, что это результат нарушений в психике — мне не известно о подобных симптомах. К тому же, не стоит забывать, что биджу, в большинстве своем, способны на самообучение и развитие своих навыков. Не забывайте, Нодзому-сан, что процент психических расстройств, самоубийств и предательств наиболее высок именно среди джинчурики и псевдоджинчурики Однохвостого. Даже его чакра имеет наркотическое воздействие, неоднократно вредившее псевдоджинчурики.

— Может быть, может быть… — в задумчивости пробормотал глава делегации. — Но разве наш юный тануки не должен был выработать иммунитет? К тому же, насколько мне известно, его чакра изначально была схожа с чакрой нашей ручной зверушки, разве нет, а? Мне кажется, у его недомогания несколько… иное, я бы сказал, происхождение. Я думаю, оно пришло извне.

— Полагаете, ментальное воздействие? Исключено, он всегда был на виду.

— Скажем так, — протянул Бундо, сверкнув глазами из-под челки, — меня беспокоит верность нашей дорогой няньки, Яшамару. Приглядите за ним, Масамунэ-сан.

— Гаара-кун, можно я зайду? — спросил Яшамару, постучав в дверь.

— Да, можно, — вздохнув, сказал Гаара. Как бы ему хотелось ответить отрицательно, ударить в дверь песком или просто промолчать, но не стоило так злиться на дядю. Как ни крути, но он, по сути, был для мальчика единственным близким человеком. Вся семья, можно сказать.

Яшамару вошёл, неся в руках поднос, полный еды. Гаара сел на кровати и вопросительно взглянул на дядю.

— Ты еще не ел, — ответил на молчаливый вопрос Яшамару.

Признаться, за это время Гаара изрядно проголодался, но не желал покидать пределы гостиничного номера, не желал вылезать из своей раковины. Смешно сказать, но ему казалось, что если он останется в этой комнате, то ему не придется решать никакие проблемы, не придется знакомиться со знакомой-незнакомой, своей-чужой семьей, не придется мириться с дядей. Ему хотелось просто лежать на кровати и смотреть в потолок. В это время он даже думал, что не прочь провести так всю оставшуюся жизнь.

— Прошу, — дядя поставил поднос на стол, и, подвинув себе стул, сел рядом. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Поговорить как со взрослым.

"Ага, — мрачно подумал Гаара. — Значит, если я после разговора устрою истерику, он скажет, что хотел поговорить со мной как со взрослым, а я веду себя как ребенок. Таким образом, он отрезает мне путь к отступлению. Грязно играете дядя, грязно играете".

Несмотря на подобные мысли, Сабаку но сел за стол и исподлобья уставился на Яшамару.

— Ты ешь, ешь, — ласково произнес Яшамару. Когда же мальчик начал жевать, настороженно глядя на своего дядю, тот, наконец, заговорил:

— Я знаю, ты злишься на меня. И даже понимаю, почему. Ты обижен, что я не помог тебе тогда. Но подумай здраво — чем я мог тебе помочь? Ты же знаешь, что Масамунэ-сан прекрасно разбирается во всем, что касается Шукаку. Если он считает, что так лучше, то я не имею права ему мешать. Вдруг своим вмешательством я сделаю только хуже? Я не хочу навредить тебе, Гаара-кун, ты же понимаешь?

Гаара понимал, но легче от этого ему не становилось.

— Так что Гаара, — продолжал Яшамару, — подумай здраво, как взрослый, виноват ли я в чем-нибудь? Или же ты повел себя как глупый ребенок, и взъелся на меня ни за что?

— Да, — еле слышно выдавил из себя Гаара, и почувствовал, как жар заливает его лицо, как он краснеет.

— Что да, Гаара-кун? — мягко спросил Яшамару.

Гаара вздохнул и быстро сказал на выдохе:

— Да, я был не прав, — и тихо добавил, — простите, дядя.

— Я рад, что ты это понял, — кивнул Яшамару. — А после того, как ты доешь, мы пойдем смотреть Суну. Все-таки я немного виноват перед тобой.

* * *

Когда они вышли из гостиницы, Яшамару сказал:

— Ты, конечно, не помнишь Суну, — Гаара решил на это промолчать. — А ведь здесь есть много чего интересного. Думаю, тебе будет любопытно увидеть кое-какие местные достопримечательности.

Они шли по знакомому утоптанному песку улицы, вокруг были люди в знакомых одеждах: свободные многослойные платья или халаты, платки, куфии и косынки на лицах и головах, неизменно закрытая обувь. Такие же знакомые дома — каменные, с круглыми окнами и округлыми, без всякой кровли, крышами, с знакомыми горшками для песка у стен. Зачастую здания стояли почти вплотную друг к другу, и кое-где на крышах даже были соединены переходами.

Все здесь было знакомым, родным для Гаары. На этих улицах он вырос. Они хранили его радость и боль, которой было намного больше, чем радости. Они хранили пролитую им кровь и слезы, как свои, так и чужие. Это была его родная, любимая и ненавистная, знакомая и незнакомая, своя и чужая Суна.

Впрочем, стоит отметить, что были и отличия. Они заключались в людях, точнее в их поведении. В прошлой жизни его боялись и ненавидели, на него старались не смотреть или смотрели зло и обреченно. Когда он стал Казекаге, стали иногда появляться уважительные и даже теплые взгляды. Тогда при встрече с ним стали не только отворачиваться или менять направление, но также здороваться и кивать. Но, как бы то ни было, на него всегда обращали внимание.

Сейчас же всем было наплевать на него. Людской поток привольно лился по широким улицам, разливался притоками в подворотни и дворы, а они с Яшамару были не порогами, не бродом и не камнем посреди этой реки — они были частью потока, этой огромной безликой живой силы, этого людского муравейника. Не над ней, не в стороне, а в.

Гаару полностью захватило чувство единения с ними, со всеми этими людьми, которым было плевать на него, со всей огромной Суной, которая его почти не знала.

И он шел, как сомнамбула, вертел головой из стороны в сторону, впитывал незнакомые ощущения, но почти не замечал происходящего.

Не замечал в толпе иногда проходящих мимо монахов, приветственно им кивающих. Не замечал безразличных или слегка заинтересованных взглядов, которыми скользили по ним безразличные жители. Иногда кто-то из них оборачивался, пристально смотрел в спину или прямо разглядывал.

Они свернули с оживленных улиц. Каким-то краем сознания Гаара припомнил, что эта дорога ведет к кладбищу, представляющему из себя ровную площадку, заполненную рядами однообразных надгробий и памятников. Ему никогда не нравилось это место, даже в бытность свою кровавым маньяком — это место было слишком… даже не мертвым, и не мрачным, а, скорее, пустым. Да, именно пустым. В свежих трупах, по мнению мальчика, порой было даже некое очарование, застывшая красота последнего мгновения. Не говоря уже о самом моменте убийства, завораживающе-прекрасного перехода из одного состояния в другое. А кладбище… Одинаковые надгробия, лишь имена на них разные. Одинаковые урны с одинаковым прахом внутри…

Гаара не хотел бы после смерти попасть на кладбище. И искренне надеялся, что от его трупа в другом мире осталось недостаточно, чтобы похоронить.

Впрочем, местное кладбище несколько отличалось от того, которое он помнил. А именно наличием гранитного обелиска внушительных размеров, с вырезанными на нем столбцами имен.

Мальчик прочитал некоторые из них: Такаси Охаяси, Нагитиру Ошима, Ватанаби Куромару, Ямамото Датэ, Хасимото Сатсуки и еще много, много имен шли сверху вниз, справа налево, заполняя всю поверхность мемориала. Сколько их здесь? Сотни? Тысячи?

— Это памятник погибшим в Мировой Войне, — тихо произнес Яшамару. — Мне хотелось, чтобы ты его увидел. Здесь пять тысяч имен. Именно столько шиноби Суны погибло на войне. Это — половина нынешнего боеспособного населения. Тогда же это была почти треть. Многие кланы, прежде многочисленные, превратились в небольшие семьи, иные и вовсе вымерли. Бесклановых шиноби погибло еще больше… В Суне до сих пор полно брошенных домов. Понимаешь, численность населения до сих пор не вернулась к довоенному значению.

Дядя немного помолчал, глядя куда-то сквозь монумент. Молчал и Гаара, главным образом потому, что не знал, что на это сказать.

— Несмотря на то, что действия Храма были одной из причин войны, — продолжил Яшамару, — я хочу, чтобы ты помнил, что Храм Девяти Путей, кто бы что не говорил, стремится не к власти, не к уничтожению шиноби и не к контролю над ними. Цель Храма с самого первого дня его существования — достижение мирного совместного процветания всех стран и скрытых деревень. Наша цель — добиться мира без войн, сделать само понятие "война" просто архаичным термином, достоянием истории. Иначе говоря — искоренение самой идеи войны… И я хотел, — тут он пристально взглянул на мальчика, — чтобы ты все время, каждый миг, помнил, что это и твоя цель тоже. Чтобы ты всегда знал, что каждое мгновение твоей жизни должно быть направлено на достижение этой цели. Мы все, и я, и ты, и Масамунэ-сан, и Нодзому-сан, и Настоятель-сама, и еще многие, многие другие живем только для того, чтобы однажды настало светлое и мирное время, в котором нет места бессмысленным смертям и крови, понимаешь?

— Нет, — легко соврал Гаара. Когда-то он слышал, что люди делятся на два типа. Те, кто служит чему-то, неважно чему: человеку ли, стране или же идеям и идеалам. И те, кому служат. Конечно, это была довольно сомнительная классификация. Человеческая личность — явление слишком многообразное, чтобы уместить его в столь узкие рамки, разделить все многообразие ее проявлений в две графы. Но кое-что в этом разделении было верно и Гаара это понимал. Также, как и понимал, что его дядя принадлежит, и, кажется, всегда принадлежал к первому типу. Просто в прошлой жизни он служил деревне, или, быть может, непосредственно отцу Гаары, а в этой — идеям мира. Было немного странно осознавать, что для Яшамару, по сути, самому близкому для него человеку, он, Гаара, всегда будет на втором месте. И, если это потребуется, дядя им пожертвует. Может, после этого он возненавидит себя, но никогда, — и мальчик сейчас ясно это понимал, — никогда не раскается в своем поступке. Мальчик осознал, что больше никогда не сможет доверять ему, как прежде, слепо и безоглядно. Что он больше никогда не сможет спрятаться за его спиной от проблем. Что теперь он, а, по сути, и был всегда, один.

— Потом поймешь, — улыбнулся Яшамару. — Пока же просто запомни.

"Запомню, дядя, — мрачно подумал Гаара. — На всю жизнь запомню".

* * *

— Конечно, это не единственная местная достопримечательность, — с улыбкой пояснил Яшамару, когда они оставили далеко позади (позади и влево, если быть точнее), угнетающее кладбище, монумент и неприятный для Гаары разговор. — Здесь еще много всего.

— Например, — продолжил он, когда они шли по тенистой пальмовой аллее, — вот эта замечательная… ну, назовем ее статуей.

И указал на стоящую на каменном постаменте… статую? Наверное, все-таки статую, хотя прежде Гаара полагал, что их делают исключительно из металла или камня. Эта же, несомненно, была изготовлена из какого-то светлого дерева. Статуя представляла собой изображение мужчины средних лет с несколько грубым и жестким лицом, подходившим, скорее, какому-нибудь разбойнику с большой дороги, чем кому-то, достойному увековечивания. Одет он был просто и безыскусно — в темное кимоно и гэта. Гаару несколько удивило то, что одежда была не вырезанной из дерева, а настоящей, будто снятой с человека или купленной в магазине.

А еще эта… скульптура? Памятник? Это изваяние отличалось удивительной проработанностью. Казалось, будто некий колдун, обладающий удивительной силой, превратил человека в деревянную статую, просто посреди улицы, во время разговора с кем-то или отдыха, и с тех он так и застыл в неподвижности, как застывают люди на фотографиях, когда не знают, что их фотографируют. Все — от непринужденной и расслабленной позы, в которой он сидел, сложив руки на коленях, до немножко повернутой вверх и влево головы, будто он смотрел вдаль, на небо, или же глядел на стоящего собеседника — все это дышало жизнью.

Это было настолько удивительно и необычно, что Гаара не выдержал и спросил:

— А… Он что, живой? — осторожно, боясь услышать положительный и не веря в отрицательный ответ.

— Нет, конечно! — рассмеялся Яшамару. — Это марионетка.

— Марионетка? — удивился мальчик, вспоминая не самые красивые марионетки, виденные им прежде. При создании марионеток учитывалась, обычно, эффективность, а не красота, посему внешний вид их был либо исключительно функциональным, либо устрашающим.

— Да, — кивнул дядя. — Работы мастера Акасуны но Сасори, хотя ты вряд ли слышал это имя. Он мало известен за пределами Суны, но он создает удивительные и гениальные марионетки: как по внешнему виду, так и по боевым качествам.

И добавил:

— Конкретно эта изображает Чикаматсу Монзаемона, разработавшего стиль боя с использованием марионеток.

И, с доброй усмешкой взглянув на Гаару, спросил:

— Хочешь потрогать? Он абсолютно деревянен, я гарантирую.

Тот кивнул. Дядя ловко и легко подхватил его и поставил на постамент, забраться на который самостоятельно ему было бы затруднительно. Гаара нерешительно коснулся статуи. И ничего, обычная гладкая поверхность. Ни биения крови в жилах, ни живого тепла, ни движения в ответ — просто нагретое солнцем, лакированное дерево.

— Ну и как? — спросил Яшамару.

— Ничего, — несколько разочарованно буркнул мальчик в ответ, спрыгивая вниз уже самостоятельно.

Яшамару ласково потрепал его по голове и сказал:

— Ладно, здесь есть еще много чего интересного. В том числе и живого.

Эта фраза напомнила мальчику о цели поездки.

— А когда я повстречаюсь с отцом? На свадьбе? — спросил Гаара. Конечно, было немного страшно услышать ответ, а еще страшнее было бы увидеть Расу, поговорить с ним. Каким он будет здесь? Или, точнее, какое отношение будет у него к своему, пока самому младшему, сыну?

— Попозже, ближе к вечеру. Он очень занятой человек, — Яшамару вновь ободряюще улыбнулся племяннику.

Страх и нерешительность — этими двумя словами можно было полностью описать состояние Гаары. Во время неспешной прогулки-экскурсии их нашел один из монахов и сообщил Яшамару о каком-то важном и наверняка "взрослом" деле (о котором мальчику знать ещё рано и неинтересно и вообще: иди-ка ты в гостиницу), в котором срочно требуется участие именно его дяди.

Так что, спешно вернувшись в гостиницу Яшамару, кратко переговорил с Нодзому и ушел, сообщив перед этим племяннику, что к Расе они пойдут вечером, а пока он может остаться в комнате или пойти погулять по окрестностям, при условии, конечно, что не будет далеко уходить без сопровождения и сообщит старшим о своём намерении.

И теперь Гаара маялся, то меряя комнату шагами, то валяясь в кровати и смотря в потолок, неспособный сосредоточиться на одном занятии, одной мысли. В его голове быстро сменялись воспоминания — какие-то фразы, сцены, идеи. Впрочем, надолго они не задерживались, в конце концов всегда возвращая Сабаку но к одному вопросу: как примет его отец? Что скажет, как отреагирует? Будет ли он рад или зол, отнесется ли тепло или холодно? Мальчик вспоминал то свои отношения с отцом в другом мире, его неизменно властные манеры и холодный взгляд, то давние мечты обеих жизней о мягком и добром отце, то виденные им мельком проявления отношений между родителями и детьми вокруг. Гаара задавал себе вопросы, на которые не знал ответа вовсе, или наоборот, имел слишком много возможных ответов.

Словом, мальчик мучился от разного рода сомнений и переживаний.

Он не знал, что будет делать при встрече, что говорить, как себя держать, и потому раз за разом продумывал свои фразы и представлял диалоги.

Взгляд Гаары снова пробежался по потолку, плавно перешел на стену, зацепился за оконный проем и из памяти на поверхность его разума, прежде засоренную пустыми сомнениями, всплыли воспоминания о начале прогулки и изумительном чувстве единения с деревней.

"То, что нужно", — понял Гаара. Небольшая прогулка наверняка поможет успокоиться.

Недолго думая, он, полностью захваченный идеей, как это может быть только с детьми да фанатиками, решительным шагом вышел из комнаты и отправился на поиски кого-нибудь из старших. Он не знал, где расположились остальные члены делегации и потому решил просто стучаться во все комнаты подряд.

В первом номере ему никто не ответил, во втором — тоже. В третьем же Гааре улыбнулась удача — дверь открыл мужчина, которого он мельком видел в составе группы.

— Простите, а вы не знаете, в каком номере остановились Масамунэ-сенсей или Нодзому-сама? — выпалил мальчик, и тут же смутился от своей напористости.

Монах, сейчас, впрочем, одетый в цивильную одежду, посмотрел на него нечитаемым взглядом, каким обычно смотрят на мир люди, глубоко погруженные в себя, или же опытные дознаватели. И ответил, не высказав ни удивления, ни раздражения:

— Масамунэ-сан в двенадцатом номере. Нодзому-сама отсутствует.

Гаара звонко — так, как и сам от себя не ожидал — поблагодарил его, и, почти бегом, отправился в указанном направлении.

На мгновение замешкавшись перед двенадцатым номером, он глубоко вздохнул и решительно постучал.

Открывший дверь сенсей смерил Гаару абсолютно невыразительным, стеклянным взглядом. У мальчика мелькнула мысль, что если бы видеокамера имела человекоподобный вид, то у нее были бы похожие глаза, просто фиксирующие происходящее, не более.

Стоит ли говорить, что Сабаку но разом растерял весь запал? Он тут же вспомнил и недавнее происшествие в номере, и извечную строгость Масамунэ, и многое, многое другое, включая собственные страхи и догадки. Словом, вместо того, чтобы бодро отчитаться о своих намерениях, Гаара не уверенно начал:

— Прошу прощения за беспокойство, Масамунэ-сенсей, — протянул он, пытаясь придумать что-нибудь, чтобы половчее подвести разговор к нужному исходу. Взгляд учителя уверенности тоже не добавлял. — Дело в том, что… — тут Гаара замялся, но переборол-таки свое желание еще раз извиниться за беспокойство, — что мне хотелось бы попросить разрешения покинуть гостиницу, — и, выдохнув, добавил, — вот.

— Недалеко, — после паузы безразлично ответил тот. То есть, может в душе он разрывался от противоречивых желаний, хотел одновременно уберечь ученика от возможных неприятностей и притом дать ему развлечься, прогуляться, просто Акияма не умел выражать своих эмоций… Но мальчик сильно в этом сомневался.

Сбивчиво поблагодарив и вновь извинившись, ученик поспешил поскорее скрыться с глаз своего учителя.

* * *

Бурлящие улицы Суны не принесли ему ожидаемого покоя. Все так же тек пестрый людской поток, гудели разговоры, но деревня оставалась деревней, а не фантасмагоричным ульем. Уличное движение было результатом стечения множества людских воль, а не накрепко забитой программой поведения. Сколько бы мальчик не бродил, он не мог вызвать в себе прежнего чувства сопричастности, не мог вновь ощутить себя частью деревни.

Это даже немного расстраивало его.

Никем не замеченный, Гаара потерянно бродил по улицам. Просто ребенок. Конечно, это лучше, чем если бы от него шарахались, но сейчас ему хотелось, чтобы кто-нибудь отвлек его от мрачных мыслей, оттеснил на задний план сомнения и неуверенность.

И тут, как просвет в темной чаще леса, как трещина в скале, за которую можно зацепиться в момент падения, мальчик услышал детский смех и веселые крики. Повинуясь скорее какому-то инстинкту, или, может быть, привычке, чем осознанному решению, он свернул во двор, откуда слышались манящие звуки, обещавшие забвение в игре.

А там, почти в четырех стенах окружающих домов, несколько мальчишек весело гоняли мяч, с хохотом, руганью, спорами и криками — вроде обычная картина, но Гаара застыл глядя на нее.

Нет, конечно ему приходилось прежде играть с другими детьми, не совсем уж в изоляции он жил… Но это было до вселения в него духа или еще чего-то мертвого (хотя он не был уверен в судьбе своего прошлого обиталища), Казекаге. И сейчас в нем пробуждались не самые лучшие воспоминания, полузабытые страхи и комплексы. Иначе говоря, он просто боялся подойти поближе, окликнуть детей и присоединиться к их игре, как делал это прежде. Мальчику казалось, что, заметив его, они, закричав, разбегутся, проклиная монстра.

Неизвестно, чем бы закончилось это стояние. Может, он бы пересилил себя, может, молча развернулся и ушел, а позже корил себя за нерешительность… Но история, в отличие от искусства, не терпит сослагательных наклонений и поэтому случилось то, что случилось. Его заметили.

— Эй, ты что здесь делаешь? — окликнули его. Дети прекратили свою игру и с интересом уставились на незнакомца.

— А можно с вами? — вместо ответа быстро выпалил Гаара. Конечно, это не было ответом на заданный ему вопрос, но, не спроси он этого, он, наверное, просто бы сбежал.

— О! — воскликнул один из подошедших поближе детей, с длинными, каштанового цвета, волосами, собранными в хвост. — Можно конечно, будешь в моей команде.

— Это почему ты тут решаешь?! — тут же вскинулся другой, кучерявый. — И почему в твоей, а, Каши?

— У меня меньше! — нахохлился Каши. Конечно, в нем не было ничего даже просто птичьего, но сейчас он почему-то напомнил Гааре разозленного петуха. Даже руки в пояс упер.

— У тебя Томари! — обвиняюще ткнул пальцем еще один мальчик, с выбритыми на висках и излишне длинными на макушке волосами. Несколько других мальчишек его поддержали. Темноволосый, коротко постриженный мальчик, стоящий позади хвостатого, самодовольно улыбнулся и задрал подбородок. Это, очевидно, и был Томари.

— И что? В командах должно быть одинаковое количество участников! Такие правила, — Каши с превосходством посмотрел на своего приятеля.

— Я не против сыграть в команде Каши, — решил вмешаться Гаара. Вся его неуверенность испарилась, будто бы ее и не было. В самом деле, чего он так? Сто раз играл, в том числе и с незнакомцами и ничего, а сейчас — на тебе — смущается, боится.

— Вот! — обрадовался Каши. — Он тоже не против!

Его противник досадливо сплюнул, очевидно, надеясь выглядеть круто. У него не получилось.

— Ладно, мы все равно вас разделаем, — и попытался мрачно ухмыльнуться. Тоже не получилось.

— То-то вы проигрываете, — хмыкнул хвостатый. Последнее слово осталось за ним.

* * *

— Томари, иди домой! — истошно закричала какая-то женщина, надо полагать, мать этого самого Томари. Этот крик будто разбудил Гаару: он понял, что и так очень задержался и что вскоре за ним наверняка придут. Поэтому, сразу же после этого крика он сообщил своим новым приятелям:

— Извиняйте, ребята, но мне тоже пора, — и поспешил скрыться, сопровождаемый недовольным ворчанием оставшихся, чьи ряды неумолимо редели. Не то чтобы этот побег был так необходим — очевидно же, что вряд ли его оставили совсем уж без присмотра, но ему не хотелось открывать свое не совсем обычное происхождение, принадлежность к храму и, тем паче биджу в брюхе. Практика показывала, что возвысившись над остальными — как же, сын Казекаге, да еще и имеет невероятную скрытую силу! — можно очень легко рассориться с друзьями. Конечно, он недостаточно знал их, чтобы это действительно могло расстроить юного джинчурики… Но все равно не хотелось.

Выходя из двора, Гаара заметил мелькнувшую на ближайшей крыше тень. Интуиция шиноби, опыт, а, быть может, и простая мнительность подсказали ему, что это и был его соглядатай.

Довольный общением со сверстниками и своей наблюдательностью мальчик шел по родному селению в сторону гостиницы — суррогата настоящего дома. Удивительно, как повернулась его судьба: несколько недель назад какая-то часть его сознания полагала себя правителем этой деревни, чувствовала себя хозяином, а теперь он был здесь гостем, незнакомцем. А место, именуемое им домом находилось в другой стране и принадлежало к совершенно иной политической силе. Казалось бы, почти ничего не изменилось в нем: все тот же человек, только помладше, все тот же демон в нём, но как же изменилась окружающая его действительность! В какой-то миг судьбы обоих Гаар — и будущего карающего меча в руках Храма Девяти Путей и прошлого изгоя, нынешнего правителя — свернули куда-то в сторону от намеченной канвы событий и объединились в одну, как дитя, сочетающее в себе как черты своих родителей-судеб, так и совершенно новые.

Интересно, куда дальше новая судьба заведет нового Гаару?

Гаара едва успел зайти в их с дядей номер, как Яшамару тут же налетел на него, прокрутил и осмотрел со всех сторон, и, прерывисто выдохнув: "Уже успел весь изгваздаться где-то", — неуловимым движением запихнул его в ванную комнату. Уже из-за двери послышалось:

— Одежда на столике.

Мальчик же застыл посреди ванной, непонимающе хлопая глазами и пытаясь осознать, что сейчас произошло. Он никогда прежде не видел своего дядю настолько энергичным.

Такой Яшамару немного пугал своего племянника, поэтому Гаара, не имея особого выбора, наскоро помылся и оделся в предложенные вещи. Эта одежда практически не отличалась от той, которую он носил в своем прошлом детстве: темные широкие штаны, кофта-безрукавка, поверх нее обычная белая накидка, закрытая обувь. Впрочем, подобного рода наряды были вообще распространены в Суне.

— Дядя, — осторожно выглянув, спросил Гаара, — а что случилось?

Яшамару, уже более-менее успокоившийся и вернувшийся в прежнее умиротворённое состояние, удивленно посмотрел на него. Сабаку но вопросительно смотрел в ответ. После продолжительной паузы дядя ответил:

— Но Гаара-кун, мы ведь собирались сегодня навестить Расу-сама, твоего отца… — он выглядел как-то растерянно,

Гаара почувствовал, как краснеет. Подумать только, он столько времени беспокоился, мучился сомнениями по поводу этой встречи и вот на тебе — забыл! Как будто ему на самом деле все равно, как будто для него глупые игры с другими детьми важнее отца.

— А… Я забыл… — смущенно промямлил Гаара. Яшамару ощутимо расслабился, накинул на плечи бурнус, который до этого мял в руках, и улыбнулся:

— Ничего. Идем, тебе уже пора встретиться с отцом.

* * *

— Не беспокойся, — шепнул Яшамару, когда в пределах видимости появилась резиденция Казекаге.

Резиденция представляла собой огромное здание шарообразной формы, от которого во все стороны расходилось великое множество мостов. Эти мосты соединяли ее с соседними зданиями, которые, в основном, были разного рода правительственными учреждениями. На фасаде резиденции, обрамленное с обоих сторон тремя расходящимися рядами окон, красным цветом было размашисто начертано кандзи "Ветер".

Сколько здесь было всего знакомого и близкого Гааре! Он смотрел вокруг и видел окно кабинета Казекаге, из которого часто любовался деревней во время перерывов, почти незаметные отсюда прутья ограды на крыше, где всегда дул ветер и где лучше всего было наблюдать закаты и рассветы. Главный офис полиции, министерство финансов, грандиозное здание Совета — если Суна для Сабаку но Гаары была домом, то эти места, пожалуй, были чем-то вроде рабочего кабинета. Как бы не сложилась его судьба, деревня, скрытая в Песке, Суна, навсегда останется его любимым домом. Любимым не благодаря, а, скорее, вопреки всему.

Они прошли через главный вход, предварительно поднявшись по широкой лестнице. Внутреннее убранство резиденции не отличалось особой изысканностью и красотой. Оно было предельно простым: каменные стены, каменные пол и потолок, лишь кое-где в углах стояли кадки с небольшими пальмами и пустынными кактусами. В администрации Суны не было принято пускать пыль в глаза, из-за чего злые языки часто говорили про крайнюю нищету деревни.

Как-то так сложилось что все Казекаге, а зачастую и члены их семей, жили в резиденции, обретаясь, в основном, в бывших гостевых комнатах. В принципе это можно было объяснить, например, удобством для Каге, дополнительной защитой для членов его семьи или просто статусным фактором.

Прямо у входа их встретила внушительных габаритов фигура шиноби в ранге джонина. Он был довольно высоким и обладал мощными бицепсами, которые Гаара не смог бы охватить ладонями и в прошлой жизни. При первом же взгляде на него мальчик понял две вещи: что пожелай этот шиноби навредить им, и его бы ничто не смогло остановить и что он вряд ли когда-нибудь действительно захочет нанести им вред. Этот человек был из того редкого типа людей, которые, обладая с рождения на порядок превосходящей сверстников, а зачастую и остальных, силой, используют ее не для того, чтобы возвыситься над остальными и унизить их, а напротив, осознавая хрупкость окружающих их людей, приобретают какую-то удивительную мягкость и доброту в обхождении, осторожность в действиях и удивительное терпение.

При виде вошедших грубоватое лицо мужчины расплылось в широкой улыбке, и он неуклюже им поклонился. Манера его движений чем-то напоминала медвежью — вроде нескладная и неторопливая, вместе с тем она была неуловимо опасной. А после человек-медведь произнес:

— Приятно видеть вас, Гаара-сама, Яшамару-сама. Я провожу вас к Казекаге-сама, — его лучистые глаза прямо светились каким-то ленивым добродушием, как у старого пса, наблюдающего за игрой хозяйских детей.

После короткого и довольно-таки однообразного путешествия по коридорам резиденции, они остановились перед ничем не выделяющейся дверью. Постучавшись, но не дожидаясь при этом ответа, их сопровождающий открыл дверь и сделал рукой широкий жест, приглашая их заходить.

Не успели они зайти внутрь, как Гаару кто-то подхватил на руки и крепко прижал к себе. От неожиданности мальчик задергался и приглушенно вскрикнул.

— Отпусти, ты его пугаешь, — раздался спокойный женский голос.

Чужие руки ослабили хватку, и мальчика неохотно (или, по крайней мере, так показалось самому Гааре) поставили на пол. Оказалось, что неведомым… мм, обнимателем, так сказать, был его собственный отец. Это несколько ошеломило ребенка. Конечно, в глубине души он сильно желал подобной встречи, но при этом был почти уверен в том, что реакция отца будет скорее негативной.

Так что мальчик стоял и опасливо-удивленно смотрел на отца, не зная, как ему реагировать. Обнять в ответ? Отшатнуться? Песчаный гроб?

Раса же, в это время с теплом оглядел сына и радостно произнес:

— Как же ты вырос! — правда, прозвучало это донельзя глупо.

— Да… Привет, папа, — ответил Гаара.

Они застыли друг напротив друга, не зная, что делать, о чем говорить. Никому из них не доводилось бывать в такой ситуации прежде, а их представления об этой встрече, как оказалось, были неверны.

Неизвестно, как и чем закончилось бы это стояние, но ситуация разрешилась достаточно ожидаемым образом.

— Может, ты меня все-таки представишь? — со вздохом произнес тот же женский голос, что и ранее.

Только сейчас Гаара заметил еще одну участницу происходящей встречи. Это была женщина, высокая, статная, со спокойным лицом, напоминающим скорее статую или портрет: настолько оно было неподвижно. Волосы ее, темные, с рыжеватыми кончиками, были распущены. Узкое красное платье без рукавов, расшитое золотистым цветочным узором красиво облегало фигуру, а воротник-стоечка подчеркивал длинную шею.

Само действие разворачивалось в небольшой, обставленной неброской мебелью, комнате вроде прихожей. На обшитых деревянными панелями стенах, висели многочисленные пейзажи, Гаара узнал живописные пляжи Акульего залива и высокие приграничные горы.

— А, ну да, конечно, — с готовностью откликнулся Раса. Он был рад, что неловкое молчание прекратилось. — Яшамару-сан, Гаара-кун, позвольте представить вам мою невесту — Минами Пакуру! — произнесено это было очень торжественно, мужчина разве что не взмахнул рукой, указывая на будущую жену.

Яшамару, до этого молча наблюдавший за происходящим, вежливо поклонился, произнеся необходимые в подобных случаях слова. Гаара тоже попробовал вежливо поздороваться, но от смущения замешкался, сбился, забыв слова, и потому замолчал, не окончив положенной речи, и торопливо поклонился.

Как-то плавно и естественно произведение искусства изменилось, превращаясь из холодного идеала в живую женщину с мягкой улыбкой, все такую же красивую, но не той холодной отстраненной красотой, что прежде, а иной, теплой и какой-то домашней. И она произнесла:

— И мне приятно встретить вас. Особенно тебя, Гаара-кун, — она наклонилась к нему и осторожно, будто дикому зверьку, протянула руку. — Если хочешь, то можешь звать меня "тетей".

Гаара же завороженно кивнул, потрясенный удивительной метаморфозой.

— Так! — бодро сказал Раса. Гаара вздрогнул, скинув оцепенение. — Раз уж вы познакомились, то, пожалуй, моему сыну пора встретиться с братом и сестрой. И покушать заодно, вы же проголодались? — Гаара показалось, что его отец несколько бодрится, и при этом весьма заметно. Чувствовалась некая неестественность тона, которым он говорил, слов, которые он произносил. Казалось, Раса подготовил и отрепетировал эти фразы заранее, а сейчас лишь повторяет выученное, как школьник, рассказывающий с трудом зазубренный стих — вроде и с выражением, но видно, что через силу, что его это тяготит, что он был бы рад, если бы его не спросили.

Они переместились в столовую, где кроме них пока еще никого не было. Судя по всему, апартаменты Казекаге были выдержаны в едином стиле — те же неброские деревянные панели, картины, преимущественно пейзажи страны Ветра. Мебель, впрочем, была внушительной: мощная, резная, деревянная и весьма красивая. Странно, многого из этого он не помнил, будучи Каге, а ведь апартаменты после смерти отца достались ему неизменными. Но при этом были обставлены весьма аскетично. Интересно, это на него так Пакура влияет или в прошлой жизни Гаары с Расой что-то произошло?

Не успели они разместиться за уже накрытым к ужину столом, как высокий седой старик-дворецкий привел Канкуро и Темари. С достоинством поклонившись, он произнес:

— Господин, я привел молодую госпожу и молодого господина, как вы и приказали, — голос старика тоже был преисполнен достоинства, а сам он, казалось, был воплощением услужливости, смиренного благородства и, как ни странно, неприметности. Выражение его морщинистого лица было спокойным и немного надменным, а взгляд бесстрастным. Двигался старик так плавно и тихо, что его движения не привлекали внимания — как не привлекает внимания путника листва дерева, шелестящая на ветру. Он был своего рода эталоном дворецкого — услужливый и незаметный.

Гаара, мельком взглянув на слугу, стал с любопытством рассматривать брата и сестру. Несмотря на то, что воспоминания об этом периоде из прошлой жизни уже изрядно поблекли в его памяти, он все равно без труда узнал Темари и Канкуро. Брат, которому, видимо, еще не позволяли одеваться, как ему в голову взбредет, был одет не в черное ушастое нечто, а в приличное кимоно, тоже, впрочем, черное. Сестра оделась в белое кимоно с цветочным узором, а волосы у нее были забраны в неименные четыре хвостика.

Поздоровавшись, Темари вместо поклона крепко обняла Гаару, а смущенный Канкуро, получив от сестры подзатыльник, крепко пожал ему руку.

Гаара во все глаза смотрел на непривычное для него зрелище, называемое семейным ужином. Давящийся шпинатом Канкуро, с удовольствием наворачивающая суп Темари, ведущие беседу взрослые… И внимательно следящий за ними дворецкий. Каждый раз, когда мальчик вольно или невольно нарушал какие-нибудь правила этикета, взгляд слуги, казалось, становился еще тяжелее. Было ясно, что именно присутствие этого человека заставляет Канкуро есть так ненавидимый им шпинат, а Темари спокойно сидеть на месте.

Этот же слуга прислуживал им за столом: подавал блюда, подливал напитки.

Отвлёкшись от беседы с Яшамару, Раса стал расспрашивать Гаару о его жизни. Мальчик поначалу стеснялся, не зная, о чем можно и нельзя рассказывать отцу, но потом потихоньку расслабился и разговорился. Рассказывал о том, как его гоняют учителя, про городских ребят, к которым он частенько сбегал поиграть, о страшном и будто неживом Масамунэ-сенсее, старом Настоятеле Арате, любящем повспоминать о молодости в компании храмовой ребятни, и о добром Хотару-сане, который всегда его лечил.

Затем уже Раса стал рассказывать Гааре о Суне и ее истории. Как Шодай Казекаге, Ивамото Ретто, объединил все кланы страны Ветра, о его мудром правлении и победе над Шукаку. О его друге и ученике Хеби Шамоне, ставшем следующим Казекаге. Он рассказал Гааре и о его дедушке, третьем Казекаге, великом мастере Джитона, который заключил союз с Храмом. Конечно, Гаара помнил и понимал, что все было не так радужно, как это описывал Раса. Что объединение было до жути кровавым, что Шамон проводил эксперименты над Шукаку, и, в особенности, над его многочисленными джинчурики, что дедушка по сути перебил всю оппозицию, сильно ослабив этим деревню. Конечно, здесь история могла пойти совсем по другому пути, но Каге из другого мира не верил в это.

Так же Канкуро и Темари много рассказали Гааре про Академию Ниндзя. Что это жутко скучно, что важному и нужному почти не учат, заставляют изучать всякую чушь вроде чистописания и математики, и даже — о ужас! — литературы. Раса же считал, что все это очень важно, что шиноби должен обладать широким набором знаний, что он тоже этому учился и все ему пригодилось. На его сторону встали даже Яшамару и дворецкий, который утверждал, что: "Молодые господа должны получить соответствующее образование". Впрочем, судя по общей вялости и заученности фраз, понимающему взгляду будущей мачехи и обреченным вздохам Казекаге и слуги, подобные споры происходили неоднократно, и дети, даже если и соглашались для виду, все равно оставались при своем мнении.

Когда сумерки над деревней сгустились окончательно, Яшамару встал из-за стола, уже освобожденного от еды, и, словно оправдываясь, произнес:

— Я извиняюсь, но уже поздно… Боюсь, мы вынуждены вас покинуть.

Гаара даже не успел толком расстроиться, как Раса сказал:

— Что плохого в том, что мальчик переночует с семьей? — произнесено это было достаточно жестко.

— Может быть и ничего… — пробормотал его собеседник. И уже громче продолжил. — Ладно, думаю я смогу убедить Нодзому-сана.

— Спасибо тебе за это, Яшамару-кун, — уже теплее кивнул ему Каге, — но в одном ты прав: уже действительно поздно и детям пора спать, — и, обращаясь к Гааре, — сын, ты же не против, если мы постелим тебе в комнате Канкуро?

* * *

В спальню Канкуро поставили еще одну кровать, из-за чего она стала казаться еще меньше. Конечно, изначально она была достаточно просторной, но будущий марионеточник уже сейчас был весьма увлечен ремеслом и потому его комната была частично преобразована в кукольную мастерскую и склад.

Сами же дети разместились на кроватях, Канкуро на своей, Темари с Гаарой на второй. Беседа завязалась как-то сама собой. Наверное, это и было то, что называют "разговор ни о чем": слова текли рекой, собеседники перескакивали с одной темы на другую, порой возвращаясь назад к прежней теме. Могли долго мусолить одну, или за несколько минут сменить с десяток. Комната была полна тепла, но не того, которое порождает огонь, а иного, душевного, рожденного из смеха и улыбок. Надо ли говорить, что в кои-то веки Гаара был счастлив?

Потом пришел дворецкий, с надменным лицом оглядел сборище и важно сказал:

— Молодая госпожа, вам надо возвращаться в свои покои, а вам, молодые господа, пора ложиться спать.

Прощание немного затянулось, Темари даже успела пообещать Гааре, что подарит ему своего старого плюшевого медвежонка, но все-таки была решительно уведена старым слугой прочь. Уходя, тот пожелал молодым господам спокойной ночи и погасил свет.

Но после его ухода в комнате так и не наступила тишина, братья продолжали переговариваться шепотом, едва сдерживая смех. Бывало, кто-нибудь из них говорил: "Хватит, давай уже спать". Но спустя некоторое время кто-то снова что-то говорил, вспоминал и все начиналось заново.

Окончательно затихли они нескоро.

— Не вертись, сиди спокойно, Гаара-кун, — строго сказал Яшамару, аккуратно расчесывая волосы мальчика. К счастью, они были довольно послушны, так что много времени это не заняло.

Гаара лишь тяжко вздохнул. Как же обидно было, когда его, сонного и не выспавшегося, после короткого завтрака — не чета размеренно-спокойному ужину! — потащили обратно в гостиницу. После того, что было вчера, Гааре казалось, что что-то должно измениться в лучшую сторону, что следующий день будет продолжением предыдущего. Глупо, конечно. День перед свадьбой… И он, и остальная часть семьи должны были подготовиться.

Насколько он понял, изначально его здесь не должно было быть. Собственно, именно поэтому они догоняли официальную делегацию, которая специально их дожидалась, и именно поэтому они прибыли впритык, почти перед самой церемонией. Хорошо уже то, что отец нашел время на вчерашний ужин… Наверное, он сильно занят в эти дни: свадьба Казекаге — это событие международного уровня.

Хорошо хоть, что в пути его несколько просветили относительно этикета и самого обряда, к тому же и сам он помнил кое-что из прошлой жизни. Но попасть впросак все равно не хотелось. Конечно, ребенку, каковым он сейчас и является, многое простительно, но Гааре неохота было допускать даже мелкие ошибки.

Сама свадьба обещала быть достаточно долгой, особенно если учесть, что Гааре, Яшамару и почему-то Нодзому-сану дозволено было присутствовать на первом ее этапе: непосредственно венчании.

Дело в том, что вся церемония свадьбы была разделена на две неравные части: непосредственно обряд бракосочетания, на котором присутствовали лишь немногие близкие люди, или те, кого молодожены по каким-то причинам хотели показать таковыми. И банкет, в данном случае долгий и многолюдный. Первая часть, понятное дело, начиналась раньше второй.

Так что сейчас Гаара был одет в длинное и неудобное белое кимоно. Мало того, что оно было неудобным, оно, к тому же, требовало хитрой и достаточно неприятной для мальчика подгонки под фигуру, чтобы не болталось. Словом, Сабаку но, привыкший к более удобной одежде, был недоволен.

Яшамару отложил расческу, критическим взглядом оглядел сначала прическу племянника, потом одежду и наконец отошел, и оценил в целом. Кивнул сам себе и произнес:

— Ну, как-то так.

— Выходим уже? — нетерпеливо спросил мальчик.

— Да. И Гаара, не забудь: за пределами Храма, о том, что ты джинчурики знает только твой отец. На банкете будет много разных людей из других стран, постарайся, чтобы они ничего не заподозрили. Я надеюсь, что ты понимаешь, что присутствие носителя биджу в Суне в такой важный день может стать причиной большого скандала. Все же люди до сих пор боятся хвостатых демонов. Так что постарайся не выделяться в толпе гостей. Если ты все понял, то мы можем идти.

* * *

Просторное помещение, у одной стены находится возвышение с алтарем, к которому ведут ступени. Деревянная отделка, сквозь окна пробиваются косые солнечные лучи, в которых неторопливо и величаво кружатся в своем вечном танце пылинки. Вокруг царит тишина, лишь негромкий, но сильный и звучный голос Бундо разносится по всем углам, отражаясь от стен.

Гаара никогда бы не подумал, что кто-то вроде Нодзому-сана может так говорить, так держать себя, чтобы сфокусировать на себе все внимание окружающих. И трудно было поверить, что эта мощная фигура с таким глубоким и звучным голосом и есть тот самый тихий и меланхоличный глава делегации, встреченный им неделю назад. И вроде внешне в нем ничего не изменилось, но прежде опущенные плечи были широко расправлены, спина выпрямилась, а в глазах отразилось пламя, до этого сокрытое глубоко внутри. Казалось, будто в монаха вселилась некая древняя и бесконечно мудрая сущность, говорящая теперь его устами.

Немногочисленные слушатели, включая Гаару, были полностью захвачены его словами. Наконец монах закончил молитву. Находившая слева от алтаря мико разлила саке по шести чашам, которые стояли напротив сидящих Расы с Пакурой, сначала налив его в чашу напротив Каге, потом напротив будущей жены, потом снова жениху и так далее.

Брачующиеся выпили по три чаши, сделав, как полагается, ровно по три глотка на каждую. Первым допил свои чаши Раса. Гаара вспомнил, что считается, будто допивший первым будет главой в семье. Это было встречено одобрительным гулом гостей с правой стороны зала. Там, за женихом, располагались члены его клана, близкие друзья и сам Гаара. С левой же стороны сидели, соответственно, друзья и родственники невесты.

Далее снова пошли обряды и молитвы, раздался мощный одухотворенный голос Нодзому, и слушатели опять затаили дыхание.

Но вот церемония закончилась, жених и невеста стали законными супругами. Первым из храма должен был выходить муж — Раса. Он прошел сквозь ряды гостей, высокий, статный, с прямой спиной, в традиционном черном кимоно. За ним мелко семенила — а передвигаться иначе в двухслойном: первый слой белый, второй расшит цветочным узором, одетом по всем правилам кимоно, было весьма затруднительно. Мальчик знал, что правильно одетое кимоно для женщины то еще мучение: одежда неудобно стягивает, движения затруднены. А учитывая еще и сложную и наверняка тяжелую прическу, закрепленную деревянными шпильками, призванную, как считается, скрыть "рога ревности", имеющиеся, как говорят, у каждой женщины. Было удивительно, как она умудряется идти с высоко поднятой — вопреки канонам — головой, не спотыкаясь, поддерживая темп и сохраняя холодное и надменное выражение лица.

Вообще, Гаара и в прошлой жизни не совсем понимал, что заставляет сильных и независимых куноичи добровольно идти на столь унизительный обряд. Неудобная одежда, которую многие не могут даже одеть самостоятельно, непременно демонстрируемая покорность мужу… Понятно, когда подобное происходит среди гражданских, а вот причин, почему эти обряды сохраняются и среди шиноби, он не знал.

И вот, Раса широким шагом вышел из храма, за ним следом появилась Пакура — это должно символизировать ее полную покорность своему мужу. Затем потянулись и гости, изредка переговариваясь. Гаара шел среди них, рядом с сонным Канкуро и скрывающей свое недовольство Темари. Их ждал банкет, обещающий быть самой долгой, неприятной и при этом самой важной с политической точки зрения частью свадьбы.

* * *

Свадебный пир был самой дорогой, многолюдной и шумной частью свадьбы. На площади перед дворцом Каге было установлено множество столов, ломившихся от обилия разнообразной еды и выпивки, которые мог отведать каждый желающий. Со всех сторон звучали тосты в честь Расы и Пакуры, доносились пожелания здоровья, счастья и всего того, что обычно желают молодоженам в день свадьбы.

Но наиболее важные для истории события происходили не на переполненных пьяными и счастливыми жителями улицах, не в компаниях друзей и случайных собутыльников, празднующих чужое счастье и заливающих вином свою зависть и горе, а в просторных залах резиденции Каге.

Там меж столов ходили степенные и лощеные послы с лживыми глазами, плавала в болоте интриг и запутанного этикета разодетая знать, быстро сновали среди пестрого, колыхающегося, разговаривающего, пьющего и едящего людского леса услужливые официанты с заученными фразами и улыбками, приклеенными к лицу.

Там, в блеске избыточной роскоши, среди пресыщающего изобилия решались судьбы отдельных людей, семей и целых народов. Там рождались недолговечные союзы и вековая вражда. Там лгали и притворялись, лебезили и заискивали. Там открыло свой филиал царство лжи, обмана и предательства.

И там был человек, маленький мальчик по имени Сабаку но Гаара, джинчурики и бывший Казекаге, проживающий вторую жизнь.

В эти долгие мгновения, минуты, что тянулись как часы, он находился среди других детей, бывших недостаточно взрослыми, чтобы начать вводить их в курс дел, в особенности ориентирования на запутанных тропах и в опасных топях болота, называемого политикой, но также они были недостаточно маленькими, чтобы оставить их дома.

В основном это были дети глав кланов, разного рода чиновников, зажиточных горожан, послов — словом, дети наиболее влиятельной и богатой прослойки общества. Те, кого, быть может, лет через десять будут звать "золотой молодежью". До омерзения прилизанные и вышколенные, они держались с претензией на аристократизм, больше напоминающий обычное, ничем не подтвержденное, детское высокомерие. Даже тот факт, что окружающие их сверстники не уступают или не сильно уступают им в благородстве, не мешал им задирать носы друг перед другом. Их попытки вести степенные разговоры обычно сводились к тому, что они начинали меряться друг перед другом крутостью своих родителей, семьи или клана. Если отбросить шелуху привитых им правил этикета, заставляющих вежливо держаться с окружающими, то все их разговоры сводились к банальному: "Мой папа/мама/клан круче твоего".

Гаара старался держаться в стороне от всего этого, в одиночестве, чему немало способствовало неясное, как для него самого, так и для других, положение: вроде сын Казекаге, член правящей семьи влиятельного клана, но при этом вроде, как бы и не связан с ним и относится скорее к Храму. К тому же он и сам не желал общаться с этими детьми. Слушая их нарочито неторопливые беседы, Гаара почувствовал, какая пропасть их разделяет, он ощутил, что намного старше их. Хотя, когда он играл с местными суновскими пацанами, он чувствовал себя среди них своим, равным, ребенком среди таких же детей.

Увы, как-то так получилось, что ни брата, ни сестру Гаара не встретил. В обширных залах было полно народу, и не удивительно, что он их так и не нашел. Да и не факт, что они здесь, хотя, наверное, должны быть.

Но все равно было немного обидно. Он с гораздо большим удовольствием поскучал бы в компании родственников, чем вот так, стоя в одиночестве. Что он вообще здесь делает?

Нет, понятно конечно, что он здесь не просто так. Возможно его пребывание здесь должно показывать улучшение отношений между Храмом и Суной, или то, что отец получил какое-то влияние на храмовую верхушку, или еще что-нибудь. Гаара не до конца знал нынешние политические реалии.

Но от понимания этого ему не становилось легче, ибо здесь было скучно, очень скучно.

Поэтому Гаара развлекался наблюдением за окружающими. Конечно он видел подобные мероприятия и прежде, в прошлой жизни. Но здесь все как-то неуловимо отличалось. Как-то немного иначе держали себя люди, немного иначе разговаривали друг с другом. Только темы для разговоров практически ничем не отличались от того, что он слышал раньше. В основном люди обсуждали политическую обстановку в мире, в стране, в Суне. Но больше всего Гааре нравилось выискивать в толпе людей, известных ему по прошлой жизни.

Вот в толпе мелькнул мужчина, чьи красные волосы были даже более насыщенного цвета, чем у Гаары или его отца. Взглянув внимательнее, Гаара почти без удивления узнал лицо, знакомое ему раньше лишь по архивам и книге Бинго. Акасуна но Сасори. На фотографиях он был запечатлен еще молодым, или вообще находящимся внутри Хируко, но наверняка и в прошлой жизни мастер-марионеточник выглядел схоже.

Встретившись с Сасори взглядом, Гаара увидел в его глазах отражение своих чувств — скуку и желание поскорее уйти, оказаться подальше от этого унылого для них общества. Мужчина, очевидно, увидел то же самое в глазах мальчика, и потому сочувственно и понимающе кивнул

Так же Гаара заметил, что среди приглашенных много людей в нарядах украшенных незнакомыми или смутно знакомыми клановыми камонами. Вот мимо прошел человек в кимоно с камоном клана Хоки, но разве они не живут в стране Рек? А это точно был не одинокий делегат, знакомый рисунок частенько нет-нет, да мелькал на одежде людей.

Вот мимо прошел угрюмый, тощий и сгорбленный старик в одеяниях главы клана Сэки, которого Гаара не узнал, хотя, как Казекаге, ему было положено знать в лицо всех действующих глав крупных кланов. В прошлой его жизни главой клана Сэки был Широ-сан, невысокий мужчина средних лет, один из самых известных мастеров фуин в Суне.

Возможно, ему вскоре наскучило бы это нехитрое времяпрепровождение, но тут к нему обратилась одна из сверстниц:

— Скажите, Гаара-сан, — они все обращались друг к другу и к окружающим подчеркнуто вежливо, подражая взрослым. Мальчик обернулся и взглянул на собеседницу. Круглое милое личико, бледная кожа, большие карие глаза, сложная прическа и расшитое цветное кимоно — она была похожа скорее на искусно сделанную куклу, чем на человека. Кукла меж тем продолжала:

— А каково это, чувствовать себя чужим в доме своего отца? Знать, что от тебя отказались? — она мило, по-детски улыбнулась. Трудно было поверить, что это невинное дитя могло сказать подобное.

Гаара даже растерялся от такой нападки. В прошлой жизни мало кто осмеливался ему хамить, в этой у него бывали стычки со сверстниками, но возникающие проблемы легко решались дракой или ответной колкостью.

Но для данной ситуации подходящего решения у него не было. Сходу придумать ответ он как-то не смог, а драться с девчонкой, да еще и на банкете? Гаара был уверен, что это не решит проблему, только добавит новых…

Да и то, что она сказала — почти правда. Конечно, дома он не чужой, но и своим станет не скоро, если станет вообще. И отец от него отказался, вернее, как считают окружающие, отдал в Храм в качестве заложника. И Гаара действительно больше не является частью клана, даже номинально к нему не принадлежит. Впрочем, можно было попробовать ответить:

— Если я больше не являюсь частью клана, это не значит, что клан забыл обо мне… И что я забыл о клане, — тихо ответил джинчурики. — В отличие от вас, передо мной лежат клановые и храмовые знания, — тут он несколько слукавил, клановых ему пока даже не обещали. — В отличие от вас, я свободен, а не заперт в золотой клетке. За свою жизнь я уже увидел больше, чем вы можете увидеть за свою.

Впрочем, справедливости ради стоило отметить, что у девчонки еще были шансы переплюнуть его в жизненном опыте. В кланах шиноби не принято выращивать из детей тепличные растения…

— К тому же, — прибавил Гаара для весомости, — я все еще сын Казекаге. Советую вам не забывать об этом.

И, развернувшись, величественно ушел. Ни в коем случае не сбежал, конечно. Просто надоело находиться в столь незрелом обществе, да.

Продолжая рассматривать окружающих, Гаара медленно переходил из одного зала в другой. Ему встретилось еще больше незнакомых лиц, но самое главное — он встретил нескольких людей, которых точно не ожидал тут увидеть. Например, достаточно странным было встретить на банкете по поводу свадьбы Казекаге нукенина-Какузу. Впрочем, судя по его внешнему виду и головному убору, в этом мире нукенином он точно не был.

Побродив по залам еще немного, Гаара пришел к выводу, что не зная нынешних политических реалий и не имея возможности участвовать во "взрослых" разговорах, ему нет смысла и дальше находиться в этой толпе.

В какой-то момент Гаара решил пробраться на крышу. Ему подумалось: а когда я еще смогу постоять там, наверху, посмотреть на Суну и на звезды?

Там, наверху, было тихо, лишь чуть слышно шелестел над ухом ветер, ласково перебирая пряди волос, гладя по щеке холодными пальцами. Бывший — или будущий, или несостоявшийся? — Каге вдохнул полной грудью холодный ночной воздух. Здесь было, мягко говоря, не жарко. Ночная пустыня…

Но сейчас это мало волновало Гаару. Он стоял, опираясь на перила сложенными руками. Подумав, он положил на них и подбородок.

Сколько раз он стоял так прежде, смотря на свою деревню и удивительно чистое небо над головой? Сабаку но вряд ли смог бы это подсчитать. Со временем это стало привычкой, своего рода традицией: после или перед тяжелым рабочим днем подняться на крышу и стоять там, смотря на лежащее перед ним селение. Сначала это тешило его самолюбие, потом напоминало о долге и ответственности, лежащих на его плечах, а потом он как-то незаметно для себя самого научился любоваться видом родной деревни. Как-то незаметно Суна из тюрьмы и временного пристанища стала для него домом.

А теперь он стал тут гостем, желанным, правда. Заезжий родственник. Странно было осознавать подобный поворот его жизненного пути.

Ход его мыслей прервал громкий резкий звук. В тот же миг здание содрогнулось. Признаться, поначалу Гаара растерялся. Ему подумалось: землетрясение? Слишком чуждой показалась его расслабившемуся разуму идея нападения.

Но потом опыт, не слишком продолжительный, но разнообразный, подсказал: это был взрыв.

Подчиняясь скорее рефлексам, чем осознанному стремлению, он рванул к входу в здание…

…Чтобы сразу на кого-то наткнуться. Песок, стянувшийся к Гааре со всей крыши, моментально образовал щит, отделивший его от незнакомца.

Гаара было затормозил, потом подумал: не время отвлекаться, нападение! Повинуясь его желанию песок оттолкнул стоявшего в дверном проеме незнакомца в сторону. Точнее попытался и мокрой кучей осыпался на пол. Впереди мелькнули водяные жгуты, вынуждая мальчика резко остановиться и, окружив себя взвесью уже имеющегося песка, призвать новый с самых дальних уголков крыши. Песчаные струйки, серые в ночи, потянулись к нему со всех сторон, собираясь у его ног, поднимаясь и присоединяясь к защитному хороводу.

— Гаара-сама, стойте! — успел крикнуть его противник. Вовремя, еще мгновение и мальчик бы атаковал. Но теперь не стоит, по крайней мере пока. Вдруг это обознавшийся союзник. Голос вроде знакомый.

— Гаара-сама, — заговорил возможный союзник, убедившись, что Сабаку но не собирается нападать. Гаара с трудом припомнил, что это один из монахов-делегатов, — вам не стоит туда идти. Это может быть опасно. Вы еще не готовы к подобному.

После его слов джинчурики будто бы очнулся. Внезапное нападение заставило Гаару ненадолго забыть, кем он сейчас является, и действовать так, будто он до сих пор Каге. Но из чистого упрямства он все-же спросил:

— Почему?

— Гаара-сама, — осторожно начал соглядатай (а джинчурики не сомневался, что этот монах оказался тут не случайно), — вы должны понимать, что внизу собралось очень много сильных шиноби. Если произошло нападение, то мы с вами им только помешаем.

Увы, Сабаку но был вынужден согласиться. Как показало их краткое столкновение, он сейчас не в лучшей форме. Щит сформировался медленно, песок тоже двигался не быстро, раз уж монах успел применить технику, название которой, к слову, Гаара даже не услышал. Шелест песка не оправдывал такой оплошности — не услышать врага, стоящего в шаге от тебя! Джинчурики не был уверен, что справился бы сейчас даже со своим соглядатаем. Поэтому он покорно ответил:

— Ладно, — затаив, впрочем, некоторую обиду...

Исполинская громада крепостных стен Суны стремительно удалялась. Уже скрылись из поля зрения провожающие, затем и ущелье-вход стало почти неразличимым.

Гаара смотрел на исчезающее позади селение и чувствовал странную, щемящую тоску в груди. Будто закончился какой-то важный этап его жизни, будто ему уже никогда не вернуться назад. Только сейчас Гаара окончательно и бесповоротно осознал, что его прошлая жизнь действительно закончена. Что эта жизнь — не продолжение предыдущей, не вторая попытка, а что-то совершенно новое, иное бытие, иной мир. Что вряд ли здесь он станет Казекаге, что совсем необязательно встретит Наруто. Здесь все по-другому.

Здесь и сейчас окончательно завершилась жизнь Сабаку но Гаары, шиноби Суны, джинчурики Шукаку и самого молодого Казекаге. Здесь и сейчас началась жизнь Сабаку но Гаары, карающего меча в руках Храма Девяти Путей.

* * *

Жизнь снова потекла рекой. Она то неторопливо и величаво шла на унылых теоретических уроках, то бурлила перекатистой речкой на тренировках, то весело журчала ручейком во время веселых игр со сверстниками.

Впрочем, Гаара был доволен подобной жизнью, наконец то у него нашлось время полностью и окончательно разложить по полочкам свои знания, составить более-менее цельную картину своего нового мира и его истории.

Поначалу события здесь шли знакомым ему образом, почти не отличаясь от того, что было известно Гааре из прошлого его мира. Вражда кланов, поначалу феодальная раздробленность, потом создание первых скрытых деревень. Но через некоторое время, события начали развиваться совсем по другому сценарию

Итак, в его прошлом мире Сенджу Хаширама, заполучив семь биджу из девяти, решил разделить их между скрытыми деревнями. Достаточно оправданный поступок, если вдуматься. Оставь он их Конохе, остальные шиноби могли возмутиться. Даже наличие биджу, и открытый совместно с Узумаки способ управления ими путем запечатывания в джинчурики не давали гарантий, что Скрытый Лист выстоит против объединенной мощи всего мира шиноби.

Но в этом мире Шодай Хокаге поступил иначе. Нет, он не забрал биджу себе и не начал войну со всем миром. Первый оказался хитрым малым. Он предложил деревне, Скрытой в Горячих Источниках, ряду кланов страны Огня и пограничных с ними получить в свое распоряжение биджу вместе с помощью в создании джинчурики взамен на их вступление в организацию, которую он назвал Храмом Девяти Путей. Руководил этим Храмом его брат Тобирама и в него уже входило множество Сенджу, Учих, Узумаки, а также некоторое количество бесклановых шиноби. Целью организации провозглашалось сохранение равновесия сил в мире и достижение "мирного сосуществования и совместного процветания всех шиноби".

Обдумав предложение Хаширамы, кланы, как независимые, так и из Югакуре согласились войти в состав новосозданного Храма, союзного Конохе и Скрытым Источникам.

Сабаку но с трудом представлял, как братья Сенджу и храмовая верхушка удержали и подчинили всю эту разномастную толпу, но факт остается фактом: кланы и Горячие Источники не только не стали выведывать секреты запечатывания и похищать или переманивать на свою сторону джинчурики, но и образовали достаточно плотный союз.

Оставался открытым вопрос с обеспечением всей этой толпы. Храм не мог вечно кормиться за счет Конохагакуре и Югакуре. Он должен был выйти на самообеспечение.

Это было сделано путем передачи под юрисдикцию Храма таких направлений деятельности как охота за головами, охрана различных объектов и обеспечение правопорядка. В ряде стран (включая страну Огня), Храм официально выполнял роль ёрики, полицейских. Шиноби же оставались шпионаж, диверсии, убийства, миссии по сопровождению. Д-ранговые миссии были поделены поровну. Это не вызвало никакого недовольства главным образом потому, что переход между скрытыми деревнями и Храмом был свободен, многие шиноби имели "двойное гражданство", принадлежа одновременно к двум структурам.

Очевидно, что остальные скрытые деревни не сидели сложа руки, пока братья Сенджу ковали новый мировой порядок. Но беда в том, что в ту пору шиноби были погружены во внешние и внутренние междоусобицы, и поначалу пропажа биджу воспринялась как благо. Когда же остальной мир прознал о монументальных планах Хаширамы, то перед ними предстал мощный и действенный межгосударственный союз, владевший семью джинчурики и занимавший территорию двух третей страны Огня, почти всю страну Горячих Источников и Рисовых Полей, самый юг страны Мороза, страну Травы и чуть меньше половины Страны Рек.

Учитывая, что Великие Деревни тогда только-только выделились из общей массы, и их положение было еще весьма шатким, а политическая система не сложилась, а также то, что почти все страны находились в состоянии перманентной войны, становится ясно, почему Храм не смяли сразу же, несмотря на его явную опасность.

Впрочем, определенные шаги к этому стали предприниматься. Был создан Союз Четырех в составе Песка, Тумана, Облака и Камня. Позже к нему примкнули Дождь и Водопад. Они разграничили между собой сферы влияния, договорились о взаимопомощи и провозгласили своей целью противостояние экспансии Храма, сохранение многополюсного мира и последующий раздел биджу.

Такое неустойчивое положение продержалось почти два десятилетия, за которые Храм расширился до знакомых Гааре по прошлой жизни границ страны Огня, плюс страны Медведей и Лапши. К союзу Четырех к тому моменту присоединились почти все оставшиеся на материке страны, за исключением страны Железа, страны Снега, страны Льда и страны Леса. Также на стороне союза Четырех были страна Волн, страна Воды и страна Озера.

А потом, после смерти Первого Хокаге, началась Великая Война Шиноби, по жестокости и количеству жертв переплюнувшая все предыдущие войны. Цель Союза Четырех в этой войне была очевидна — уничтожить Храм и его союзников и заполучить оставшихся биджу. Учитывая, что к тому времени Союз Четырех то ли украл, то ли разработал самостоятельно технологию создания джинчурики, против храмовников выступила сила, в два с половиной раза превосходящая их по количеству шиноби и, к тому же, обладавшая двумя джинчурики — Шукаку и Санби.

Словом, Храм оказался в незавидном положении. Их джинчурики просто не успевали везде, а враг обладал численным перевесом. Храмовников потихоньку теснили.

Неизвестно, чем бы закончилась эта война, если бы ученые Союза не додумались до создания псевдоджинчурики. Открытие, поначалу давшее им невообразимое преимущество, вскоре обернулось против них. Храм освоил и эту технологию, но, имея при себе клан Узумаки и большее число биджу, они смогли создавать псевдоджинчурики, чье количество и качество на порядок превосходили таковые у Союза.

Тут стоит сделать небольшое отступление. Человеку, мало знакомому с фуин— и ирьениндзюцу покажется странным изобретение отдельной технологии для создания псевдоджинчурики. Зачем, если есть печати для джинчурики? Какая разница: запечатывать большой кусок чакры, называемый биджу, или кусочек от этого куска?

Во-первых, дело в том, что у биджу есть воля. То, что позволяет чакре сохранять форму и не "расползаться". Во-вторых, собственный очаг, который позволяет генерировать собственную чакру. Иначе говоря, для запечатывания биджу требуется печать, ограничивающая как влияние биджу на сосуд, так и его влияние на свою чакру, используемую джинчурики. Чтобы не получилось так, что джинчурики пытается использовать чакру биджу, а она разрывает его на куски. А такое, как помнил Сабаку но по прошлой жизни, бывало. К тому же, печать должна давать определенную свободу для увеличения объёма чакры, чтобы сосуд не разорвало, если количество чакры возрастет: первых джинчурики, как знал Гаара из того же источника, зачастую постигала подобная участь. Ко всему прочему, надо было также настроить механизм откачки чакры для нужд носителя.

С псевдоджинчурики все проще, на первый взгляд. А со второго даже потруднее.

Вообще, многие фуин-мастера пытались запечатать в себе свою чакру. Удобно же: потратил чакру в бою, — а потом оп! — распечатал и снова полон сил. Но все не так легко. Своя чакра просто… мм, через некоторое время после запечатывания просто усваивается организмом (именно поэтому нельзя наложить печать на самого себя). Чужая же чакра либо тоже усваивается, либо постепенно выводится в зависимости от индивидуальных особенностей. Поэтому в случае печати джинчурики чакру биджу в организме удерживала опять-таки та же воля заключённого.

Поэтому перед фуин-мастерами в свое время встал вопрос: как запечатать ядовитую чакру биджу, чтобы она не выводилась из организма носителя без его приказа и не наносила ему вреда при хранении?

В прошлом мире ученые Суны до этого так и не додумались. А здесь храмовники что-то и как-то придумали, да так, что весь мир вздрогнул.

Возвращаясь к войне: псевдоджинчурики дали такое преимущество Храму, которое прежде нельзя было и представить. Позже историки называли это "коренным переломом в ходе войны". Храм и его соратники сначала смогли отвоевать захваченные земли, а потом пошли дальше.

Полной победы, впрочем, все равно не получилось. Обе стороны были измучены войной, кое-где начались голодные бунты, и вскоре было подписано мирное соглашение, наиболее значимыми пунктами которого были:

1. Военное присутствие Храма на территориях стран Дождя, Птицы, Ветра и Чая;

2. Участие представителей от Храма во всех международных экзаменах;

3. Передача Храму полицейских функций, а также ловли нукенинов на территориях стран Чая и Птицы;

4. Передача стране Рек города Кита, пограничных гор и всего прилегающего побережья (таким образом страна Рек расширилась до знакомых Гааре очертаний);

5. Передача половины территории страны Чая и всего юга страны Водопадов стране Огня;

6. Страна Рисовых Полей окончательно вошла в состав страны Горячих Источников;

7. Передача Шукаку и Санби Храму;

8. Запрет проигравшим странам иметь своих джинчурики и псевдоджинчурики;

9. Выплаты контрибуций;

10. Передача сирот от десятой части до половины их количества (в зависимости от страны) на обучение и службу в Храм.

В послевоенные годы Храм вновь начал расширяться и увеличивать свое влияние, искать новых союзников. Третий Казекаге был одним из первых, кто пошел на сближение. Именно он начал передачу информации, накопленной о биджу вообще и о Шукаку в частности, намереваясь впоследствии объединить усилия ученых Суны и Храма и получить какую-либо информацию от них.

После его смерти сближение продолжил его сын, Раса. Апофеозом его действий стала передача младшего сына в Храм: после этого Суна в полной мере включилась в международное сотрудничество с Храмом и союзниками, что впоследствии привело к серьёзному прорыву в областях фуин— и ирьедзюцу, немалой экономической выгоде и расширению сферы влияния.

* * *

Раса задумчиво рассматривал суми-э, висящие на стенах. Простое сочетание черного, белого и серого всегда помогало ему сосредоточиться. Просто сочетание цветов, но сколь много в нем заложено! Казекаге всегда относился к искусству с непонятным даже для себя самого почтением. Любому навыку можно обучиться, но как хорошо бы ты не писал, рисовал, пел или же убивал, человек, живущий искусством, всегда будет на шаг впереди. Люди, увлеченные своим делом, работают лучше простых ремесленников. Чтобы такой человек ни делал, он делает это с искрой, с безуминкой в глазах и странной красотой в движениях. И неважно, что именно он делает: убивает или вырезает табуретки. Раса уважал подобных людей, людей искусства.

Но сейчас главу клана Сабаку но занимало не искусство, а гораздо более приземленное дело: политика.

Каге размышлял о своем младшем сыне, и о том, какую выгоду он может получить с его помощью. Конечно, вернуть джинчурики Суне у него не получится, да и не надо этого пока, не стоит портить отношения с Храмом… Но посол от Облака намекал на возможное начало открытой конфронтации… Если Союз начнет побеждать, будет неплохо иметь возможность переманить джинчурики к себе и ударить в спину. К тому же, лояльные ему люди в храмовом окружение никогда не помешают, а на джинчурики завязано многое, действительно многое.

Несомненно, нужны рычаги влияния. И с их поиском даже не нужно заморачиваться: спасибо Яшамару, он подготовил почву. Йоши же продолжит обработку. Учитывая нынешнее положение Храма, им необходима поддержка со стороны Песка, храмовое объединение разваливается, каждый тянет одеяло на себя, так что они не станут сильно препятствовать невинной заботе отца о сыне.

Надо только покрепче привязать Гаару к семье, но с этим помогут справиться и Канкуро с Темари.

Раса довольно улыбался, смотря на рисунок зимней сирени. Перед ним открывались блестящие перспективы.

Гаара, понятное дело, учился не только истории. Его обучали в том числе и этикету: как вести себя с крестьянами, знатью, союзниками, потенциальными врагами. Хотя, конечно, никаких излишеств, вроде значений цветовой гаммы праздничных кимоно в зависимости от положения человека и времени года он не изучал.

Его обучали каллиграфии, тоже не слишком тщательно — просто чтобы выработать красивый почерк. Так же в общих чертах его обучали географии и математике: на уровне знания политической карты и основных арифметических действий.

А еще джинчурики обучали навыкам шиноби, правда, тоже несколько странно. Итак, гендзюцу не изучалось вообще, даже банальное хенге или иллюзорные клоны, зато изучались способы сбрасывать его, зависящие от вида техники иллюзии. Элементарная боль против слуховых и зрительных иллюзий, остановка или нарушение течения чакры против иллюзий более высокого порядка.

Тайдзюцу тоже было будто бы обрезанным. Всесторонняя физическая подготовка и минимум боевых навыков. По сути, все обучение сводилось к развитию гибкости и умению уворачиваться.

Да и с ниндзюцу тоже все было не однозначно. Его не обучали никаким техникам, даже самым элементарным, вроде каварими или шуншина. Его вообще обучали только использованию чакры биджу, притом пока что достаточно грубому. Песчаные копья, сюрикены, лапы, броня и так далее, никаких тонких воздействий.

Личность учителя ниндзюцу, впрочем, была весьма нетривиальна.

Прежде всего, Сабаку но Йоши никоим образом не относился к Храму. Он был шиноби Суны, обучающим Гаару техникам клана Сабаку но по договоренности между Казекаге и Настоятелем.

Это обучение было не столько проявлением родительской любви Расы или жестом доброй воли, сколько почти необходимым для Храма решением. Просто потому что только клан Сабаку но имел техники, больше всего подходящие для носителя Шукаку. Конечно, есть и техники, подходящие для всех джинчурики, вроде того же покрова биджу, но в большинстве своем подход к обучению каждого джинчурики был индивидуальным. Учитывая, что Гаара был первым носителем Шукаку в Храме, у храмовников просто не имелось подходящих ему техник.

Для того же, чтобы понять в чем состоит особенность техник родного клана Гаары, следует, для начала, немного погрузиться в его историю.

Итак, клан Сабаку но строго говоря кланом не являлся. Правильнее было бы назвать его клановым союзом, объединением, состоящим примерно из десятка разного размера семей, зачастую даже не находящихся в родстве между собой.

История его образования восходит ко времени правления Нидайме Казекаге, его исследованиям Шукаку и созданию джинчурики (к слову, среди ученых скрытых деревень именно ученые Суны дальше всех продвинулись в изучении биджу. Несмотря на меньшую силу, их джинчурики действовали эффективнее других).

В определенный момент, когда исследования начали набирать обороты, Шамон отдал приказ о переселении ученых и членов их семей в обширные подземелья, расположенные под Суной. Перемещения между подземными лабораториями и поверхностью строго контролировались. Попытки несанкционированного проникновения с любой стороны карались смертью. Ученые и их семьи почти не контактировали с внешним миром. Эти меры должны были предотвратить любую утечку информации об исследованиях.

В таких условиях естественно, что подземные жители постепенно сблизились, объединились вокруг одного человека. Негласным лидером подземного сообщества стал дед Гаары, Ямамото, будущий Третий Казекаге.

А исследования меж тем продолжались, результаты и находки сыпались как из рога изобилия. Таковым было, к примеру, открытие стихии Джитона, Магнетизма, и создание множества техник для него. Учитывая, что для использования этой стихии Кеккей Генкай был совсем необязателен, это был прорыв. Будущий Сандайме был настоящим мастером Джитона, разработавшим более половины всех известных техник этой стихии. Многие из них были переработанными техниками Шукаку.

Словом, лучшего учителя, чем один из членов клана Сабаку но, для джинчурики Шукаку найти было бы трудно.

И Йоши-сан был хорошим учителем. Терпеливым, спокойным, объясняющим все понятно и доступно. А еще очень сильным. В тренировочных схватках Гаара ни разу не смог его нормально достать.

Впрочем, в спаррингах с остальными учителями мальчик демонстрировал крайне быстрый прогресс. Ему не говорили этого прямо, но он видел, что им довольны. Было приятно замечать гордость в глазах Яшамару, наблюдавшего за его тренировками, хоть Гаара и понимал, что львиной долей своих успехов он обязан воспоминаниям о своем иномировом прошлом.

Кстати о тренировках: изрядную часть учебного времени занимала также работа в команде с шиноби разного уровня и даже с псевдоджинчурики.

Последнее было весьма занимательным. Оказалось, что пока они пользовались чакрой Шукаку, песок Гаары не воспринимал их как врагов. Их атаки не вызывали защитной реакции (что использовалось при тренировке уворотов), а техники не наносили, а точнее, не могли нанести им вреда. А биться с ними на одной стороне было сплошным удовольствием: не приходилось волноваться о возможном попадании по своим.

Кстати, Масамунэ-сенсей внезапно оказался одним из псевдоджинчурики. Именно поэтому песок не реагировал на него тогда, в гостинице. Именно поэтому он следил за каждой тренировкой Гаары, сопровождал его в Суну и был одним из его учителей.

Было, впрочем, кое-что, что тревожило Гаару. Когда он начал анализировать то, чему его обучают на теоретических и практических занятиях, он понял: в будущем ему отводилась орудия разрушения, полностью подчиненного своим хозяевам, и не способного самостоятельно ни мыслить, ни принимать какие-либо важные решения.

Буквально все говорило об этом. Большую часть теоретических занятий занимала идеологическая обработка. На практических занятиях не обучали никаким маскировочным навыкам, проникновению или скрытым убийствам. Не было уроков по выживанию в разных природных зонах. Его даже не обучали ориентированию на местности. Скорее всего подразумевалось, что он нигде не будет ходить в одиночку.

А больше всего мальчика беспокоили его так называемые "братья" — псевдоджинчурики. Сходная чакра исключала бой между ними с помощью техник песка. Но в отличие от Гаары, псевдоджинчурики обладали полным набором навыков шиноби, знали боевые техники, не завязанные на чакре биджу, владели тайдзюцу и умели обращаться с холодным оружием. А защита Гаары против них не действовала…

Совершенно очевидно, что только реши он взбрыкнуть, как эти "братья" мигом поставят его на место.

И хотя он не планировал идти против Храма, вбитая прошлой жизнью привычка никому не доверять говорила ему: будь готов к столкновению. Ищи оружие против них.

* * *

— …Девятихвостый делает успехи. Объем его чакры уже превышает все наши прогнозы. Боевые навыки также растут намного быстрее, чем мы рассчитывали.

— Вот она, сила крови! Третье поколение!

— А ведь я говорил вам! Говорил, что надо было сразу заняться их скрещиванием между собой! — дребезжащий старческий голос был полон недовольства. — Все ваши отговорки: не доказано, не можем рисковать, сейчас не время… Послушались бы меня, сейчас бы у всех джинчурики были такие показатели!

— Ну, положим, я не возражал… Меня тогда и на свете еще не было, — негромко заметил другой голос, спокойный и мягкий. — Как и многих других из присутствующих здесь.

— Однако он прав, нам надо задуматься о селекции джинчурики. Для начала можно скрестить их друг с другом.

— Легко сказать… Как предлагаете их убеждать, господа?

— Ну не знаю, может просто прикажем? — язвительно отозвался один из присутствующих.

— И как они к этому отнесутся? Это может подорвать их доверие к Храму.

— А ведь я говорил вам, надо было воспитывать их по специально разработанным методикам! Нет эмоций — нет проблем! А вы… — снова раздалось старческое брюзжание.

— И потом у них крышу сорвет, — резко перебил старика другой голос, сухой и злой. — Эмоции являются ключом к использованию биджу. Увы, но джинчурики должен обладать сбалансированной и полноценной личность.

— Вроде же был успешный опыт. С псевдоджинчурики Шукаку, нет? Можно повторить…

— Один из трех сотен, мы не можем рисковать… По крайней мере, не сейчас.

— Да, с какой стороны не посмотри — везде проблемы, мм?

Со стороны старика донесся сухой кашляющий смешок.

— Эх молодежь, все то вам заставлять да обманывать! Решение прямо под носом, а вы не видите его, дурачье! — тут он снова закашлялся.

— В таком случае, может быть вы, Рье-сан, нас просветите? Уж вы то знаете выход.

— Скажу лишь три слова, — самодовольно произнес старик, — подростки и пубертатный период. Сколько у нас там детей, четверо? Два мальчика и две девочки. Поселить их вместе, в детстве сдружатся, а когда подрастут — гормоны сделают все остальное. Добровольно и с песней, так сказать.

— Скажу лишь одно слово, — язвительно ответили ему. — Безопасность. В случае удачного нападения мы можем лишиться сразу четырех джинчурики.

— Однако, что-то в этом есть, согласитесь…

— Да, это так, но…

Ущербная луна заглядывает в окно, оставляя прямоугольник света на кровати и на полу. С улицы доносятся странные шорохи и невнятный ночной шум, а в комнате Гаары слышен тихий шелест.

В серебристом сиянии ночного светила перед сидящим на футоне мальчиком танцуют и переплетаются дрожащие песчаные струйки.

Сначала песок принимает форму обычного куба, правда, приходится постараться, чтобы все его грани были ровными: песок дрожит и колеблется, пытаясь расползтись неопрятным облаком. Мальчик сильнее сжимает сложенные в печать концентрации ладони, по спине течет пот.

Постепенно грани выравниваются и застывают. Судорожный вздох. На фоне светлого окна парит небольшой песчаный куб.

Потом ребра фигуры начинают сглаживаться, форма изменяется и вместо куба в воздухе зависает шар.

— Так, — тихо произносит Гаара, облизнув губы. В ночи его шепот звучит неестественно громко и даже как-то чуждо. Сабаку но замолкает: кажется кощунственным осквернять ночь звуками человеческого голоса.

Продолжает он уже про себя: "Так, а теперь попробуем пирамиду".

Шар постепенно истончается и заостряется сверху, снизу же расширяется и принимает форму квадратного основания пирамиды. Тонкие струйки песка плывут к нему со всех сторон, добавляя объема для создания новой фигуры.

Неудача: мальчик сбивается и теряет концентрацию, с тихим шелестом песок осыпается вниз, чтобы у самого пола остановиться аморфным облаком, а потом медленно подняться обратно, на уровень глаз.

Гаара знал: поначалу всегда трудно. Чакроканалы еще не разработаны, каждое действие требует чудовищной концентрации и внимания. Потом станет проще, главное — улучшить контроль, разработать каналы.

Облако снова шевелится, складывается в геометрическую фигуру. И снова неудача, фигура снова рассыпается песком. Обессилев, мальчик ложится на футон. Нужно больше песка. При его нынешнем уровне контроля чакры подобные упражнения слишком трудны, следует начать с большего количества песка, с большего объёма и размера, там не так трудно.

— Надо, — думает он, — попросить себе какое-нибудь комнатное растение, цветочек там, или кактус. Буду преобразовывать почву в песок и тренироваться с ним. Того, что удается пронести на одежде, недостаточно… Хотя как землю обратно возвращать? Будет подозрительно, если я буду постоянно ее подсыпать в горшочек… Да и таскать с собой гору песка тоже не выйдет, увы! Эх, — печально вздохнул про себя Гаара, — где же моя любимая тыква! И как жаль, что песок предоставляют только на время тренировки! Мы ценим ваше рвение, — мысленно передразнил учителей мальчик, — но заниматься самостоятельно опасно, вы и так много делаете!

А тренироваться можно только под присмотром учителей… В другое время песок незаметно не достанешь… В большом количестве.

А тренироваться надо, если, конечно, Гаара не собирается плясать под их дудку. Может их дело и правое, но это не повод ограничивать себя в возможностях. Сейчас его цель — достичь хотя бы своего прошлого уровня, включая владение техниками.

Через пару недель, если повезет, он сможет перейти к написанию песком слов и предложений — к тому, что в прошлом детстве он называл адской каллиграфией, настолько это было сложно и трудно. А пока стоит продолжать упражнения.

Гаара снова садится, и снова перед ним парит песчаное облако, и, повинуясь его воле, пытается сложиться в очередную геометрическую фигуру.

* * *

— Сосредоточься, Гаара-кун. Успокойся и сконцентрируйся.

Гаара в ответ лишь сильнее сжал сложенные в печать концентрации ладони. Удар, еще удар. Нужно лишь ощутить направление. Песок сам стремится тебя защитить, надо только помочь ему. Мальчик закрыл глаза, стараясь почувствовать…

В лицо влетел чей-то кулак. Одновременно с ним прошла сквозь ослабевшую защиту и ударила в живот чья-то нога. Гаару закрутило, песчаная броня на теле пошла трещинами. Взлетевший песок подхватил его и поставил на ноги, когда мальчик уже практически упал на землю.

— Ты должен чувствовать направление удара. Не смотри, не слушай — ты должен полагаться только на свой песок, — в очередной раз повторил Йоши-сенсей. — Готов продолжать?

Гаара пару раз глубоко вдохнул и выдохнул. Чувствовать песок, чувствовать себя…

"Он — часть меня, — подумал мальчик. — Просто почувствовать, прислушаться к его танцу. У меня же получалось тогда, раньше. Нужно просто вспомнить, отыскать забытую тропинку".

— Да.

Чувствовать… Как будто ты стоишь, окруженный вихрем. Легкие струйки воздуха едва-едва касаются кожи, проходят сквозь одежду, не тревожа ее, блуждают среди волос. Но тут воздушная гармония нарушается. Несколько потоков задето, и все остальные стремятся туда, где образовалась прореха, будто бы стремясь залатать ее. Гаара пропускает их, мысленно подталкивает заблудившихся и заигравшихся, ловя и пуская воздушные струи по прежнему маршруту.

Удар приходится на монолитную песчаную стену. Дисгармония сразу в двух точках, на три и на восемь часов. Легкими движениями мысли Гаара распределяет песчинки-ветер. Почти сразу же атака на одиннадцать, а затем и на двенадцать, и на пять часов.

Слушай шелест песка, Гаара-кун. Песчаное торнадо танцует с тобой.

Мальчик улыбается и начинает танцевать вместе с ним. Легкими движениями он исправляет и направляет нарушившиеся потоки. Течение песочных струй — как песня, а удары — аккомпанемент барабанов. Жаль лишь, что барабанщики бьют не в такт…

Слушай песню песка, Гаара-кун. Танцуй танец песка.

Ты и есть песок, Гаара-кун. А для песка нет ничего лучше, чем наброситься бурей на неосторожного путника, а потом вечность играть свою песню на его отшлифованных костях.

Пустыня — большой танцпол для безумного весельчака-песка и его друга — жестокого балагура-ветра.

Гааре легко и весело. Он смеется. Интересно, как все это выглядит со стороны?

Сверху, потом на шесть, двенадцать, три, два восемь часов. Удары сыпятся со всех сторон. На душе радостно и свободно.

Внезапно возникает диссонанс внизу, прямо под ногами, а весь песок уже распределен. Гаара торопливо, сбиваясь с ритма, собирает песчинки.

Слишком медленно. Под подбородок ударяет кулак, круша нательную песчаную броню. Песня обрывается на высокой ноте.

Мальчик настолько этим дезориентирован, что безвольной куклой падает на землю и песок лишь немного смягчает его падение.

Садится, растерянно осматриваясь вокруг. Там, где он стоял, в земле яма — техника Подземного передвижения? Вокруг стоят его спарринг-партнеры, немного в стороне находится учитель. Он улыбается и произносит:

— Уже лучше, Гаара-кун, но еще недостаточно. Готов продолжать?

Мальчик встает, закрывает глаза. Вдох-выдох.

— Да, Йоши-сенсей.

* * *

С самого утра Яшамару вел себя странно. Он был необычайно весел, гораздо веселее, чем обычно, и как-то хитро поглядывал на племянника.

Гаара сразу понял, что дядя знает что-то, чего не знает он, но упорно делал вид, что ничего не замечает. Если Яшамару хочет устроить ему сюрприз — что же, он не будет его портить. Пусть дядюшка повеселится, все-таки, не чужой человек.

Однако ничего необычного не происходило, день шел по давно установленному и привычному расписанию: утро, зарядка, завтрак, физические тренировки, теория, обед…

А вот после обеда и случилось долгожданное событие. Почти сразу же его отловил дядя и, довольно улыбаясь, произнес:

— Пойдем, Гаара-кун, с тобой кое-кто хочет увидеться.

Они вышли из столовой, пересекли внутренний двор, пройдя под отцветающими вишнями, последние лепестки которых величаво опадали на землю. Мимо деревьев мальчик прошел с некоторым сожалением. Еще пару недель назад они вовсю цвели, и, как всегда вовремя Ханами, течение жизни в монастыре неуловимо менялось. Все стремились подольше находиться на свежем воздухе, вокруг и под деревьями всегда кто-то был, огромное количество народу просто собиралось и любовалось цветением.

Гааре нравилось подобное времяпрепровождение, нравилось наблюдать за неторопливым полетом лепестков, нравилось ощущение общности и взаимопонимания с остальными, нравилось, в конце концов, просто сидеть или лежать на мягкой траве и подстилке из опавших лепестков, греясь на теплом солнышке. Жаль, что в Суне никогда не было подобного, действительно жаль, что он лишь недавно познал красоту отцветающего дерева.

Затем они свернули в один из боковых входов в монастырь, немного прошли по каменным коридорам и зашли в небольшой кабинет. Стена кабинета, расположенная прямо напротив двери была целиком занята крупномасштабной картой страны Рек и примыкавших к ней территорий соседних стран, а вдоль остальных стен располагались ряды всяческих шкафов и бюро. В центре комнаты стоял обшарпанный письменный стол, над которым склонились три человека.

Яшамару остановился у двери и подтолкнул племянника в спину, тот послушно подошел к столу.

— А, вот и последний ваш товарищ, — сказал средних лет мужчина несколько помятого вида, сидящий за столом. Его собеседники, юноши пятнадцати-шестнадцати лет, посмотрели на Гаару и вновь повернулись к разложенным на столе бумагам. Взглянув туда же, мальчик узнал в этих бумагах распечатку из Книги Бинго или другого подобного документа. По крайней мере, оформление было насквозь знакомо Гааре: в правом верхнем углу фотография, если имеется, конечно, или фоторобот, слева записаны: имя, прозвище, ранг, принадлежность к деревне, описание внешности и особых примет, описание тактики боя и способностей, цена за голову.

На фотографии в документе, лежащем на столе, был изображен смуглый мужчина неопределенного возраста, черты его вытянутого лица были жесткими, а непроницаемо-черные глаза внимательно и бесстрастно смотрели из-под нахмуренных бровей. Слева, соответственно, было написано:

Имя: Акадо Кен

Прозвище: отсутствует

Ранг: С

Какурезато: Скрытая Трава (нукенин)

Описание внешности: высокий, смуглый, темноглазый

Особые приметы: отсутствуют

Тактика и способности: тайдзюцу — С+, доработанный академический стиль, ниндзюцу — С, использует элементарные техники Ветра, владение техникой Теневых сюрикенов. Из оружия предпочитает вакидзаси. Стиль напористый, ориентирован на атаку.

Цена за голову: 100.000 рье

— Это ваша цель, — произнес мужчина, бывший, очевидно, ответственным за распределение заданий. — Недавно был замечен на границе между странами Рек и Огня, — тут он указал на юго-восточную границу, совсем рядом с побережьем. — Разбойник и убийца, возглавляет небольшую банду. Ты, Гаара-кун, идешь вместе с Рокуро и Ичиро. Выступаете сегодня же. Вот, — протянул он ту самую распечатку, — изучи, подготовься.

Гаара взял и зачем-то повертел в руках. Вот и раскрылась причина странного поведения дяди. Прошло четыре года, — подумать только, как время летит! — с той поездки в Суну. Ему уже десять лет, видимо, решили проверить, как он усвоил то, чему его обучали все эти годы, и отправить на задание. Но остается вопрос с его реакцией: что изобразить? Первая миссия, все-таки. А он ничего не испытывает, хорошо, что раздумья можно выдать за растерянность, бурю чувств, сдерживаемую внутри. К счастью, Сабаку но все считали достаточно замкнутым ребенком.

Решившись, мальчик улыбнулся и, повернувшись к Яшамару, звонко сказал:

— Я не подведу Храм! Я не подведу вас, дядя!

Тот улыбнулся.

— Свободны, — устало произнес распорядитель, потерев переносицу. Яшамару, впрочем, остался.

Когда они покинули кабинет, один из его новых напарников, темноволосый парень крайне серьезного вида, сказал:

— Так, собираемся у ворот через час.

— Что мне лучше взять? — сразу же спросил Гаара.

Напарники удивленно переглянулись, после чего тот же темноволосый парень ответил:

— Ничего, не беспокойся. Все необходимое мы соберем сами, — а, ну да, самостоятельность в такого рода вопросах, по мнению Храма, для него не желательна.

* * *

Когда Гаара добрался до своей комнаты на кровати уже лежала аккуратно сложенная одежда. Обычная походная: плотные темные штаны, такая же куртка и стандартные сандалии.

— Что же это, я сам и собраться, значит, не могу? — пробормотал себе под нос Гаара, но послушно оделся. Не время и не место.

Когда он уже застегивался в комнату зашел Яшамару, держа за плечом знакомого вида сосуд.

— Гаара-кун, — обратился он к племяннику, — ты ведь уже тренировался с тыквой?

— Да, — кивнул Гаара. Тыкву ему подарил отец год или около того назад, когда зачем-то приезжал в Храм. С тех пор она стала его неизменным спутником на тренировках.

— Ну и славно! — улыбнулся дядя, перехватывая сосуд за лямки и протягивая мальчику.

Тот привычно подхватил ее песком, повесил за спину, перекинул и закрепил ремни.

— Я готов.

— Ничего не забыл? — продолжал улыбаться Яшамару.

Гаара задумался. Что он мог забыть? Одежда на нем, сменную даже брать не требуется, путь туда-обратно займет пару дней от силы, припасы на напарниках, оружие не нужно. Что еще?

— Еда? — дядя отрицательно качает головой. — Карта? Оружие? — мужчина хмыкает. — Тогда не знаю, — растерянно произносит мальчик.

Яшамару, явно наигранно и печально вздыхает:

— И как можно такое забыть? Запомни раз и навсегда, Гаара-кун, от этого не раз будут зависеть твоя и чужие жизни, — Сабаку но внимательно слушает, — никогда не забывай проанализировать и запомнить имеющиеся у тебя данные о противнике. Враг не будет ждать, пока ты составишь план. Нужно быть готовым заранее. Вот скажи, как ты будешь действовать конкретно против этого Акадо Кена? — мужчина протягивает мальчику тот самый лист, прежде лежавший на столе.

— А-а, — протягивает Гаара. Так то он, конечно, в общих чертах прикинул возможный ход боя, но не знал, что об этом стоит докладывать. — Ну, — беря в руки распечатку и скользя взглядом по знакомым строкам, сказал он, — наверное, не подпускать к себе, держать дистанцию, следить за сюрикенами и другим метательным оружием… Стараться атаковать издалека. Еще, наверное, он должен быть плох в защите, так?

— Примерно. Помни, всегда планируй, не будь опрометчив.

Рокуро Амида был юношей пятнадцати-шестнадцати лет, с длинными светло-русыми волосами и глазами какого-то непонятного, серо-голубо-зеленого цвета. Его облик весьма напоминал изображения видных мудрецов: понимающий и всепрощающий взгляд, бесстрастное и вместе с тем усталое выражение лица и неявное ощущение молчаливого превосходства над окружающими, подобное которому можно ощутить от столетнего дуба, как бы говорящего: я видел и знаю больше, чем ты можешь себе представить, я велик и могуч, возвышаюсь на многие десятки метров, и ты абсолютно мне безразличен.

Ичиро Горо был, наверное, ровесником своего товарища, имел короткие темные волосы, темного же цвета внимательные глаза и представлял из себя средоточие собранности и уверенности. Гаара сразу подумал, что ему очень подошли бы очки в прямоугольной оправе и какой-нибудь деловой костюм: тогда его было бы не отличить от начинающего, но уже очень успешного дельца с большими амбициями или секретаря какой-нибудь важной персоны.

Судя по всему, они были достаточно сработанной и опытной командой: двигались экономно, грамотно распределив между собой сектора наблюдения, понимали друг друга с полуслова.

Если же говорить об общении с Сабаку но, то оба его сокомандника держались с ним отстраненно-вежливо и не позволяли… фактически ничего. Гаара по сути только двигался за ними следом, ел, справлял естественные надобности и спал. Дежурства, обустройство лагеря, ориентирование на местности и выбор дальнейшего пути — все это лежало на Рокуро с Ичиро.

Они получили приказ: доставить джинчурики к противнику и обратно, и четко его выполняли.

* * *

— Дозорные у них никудышные, — произнес Горо, рисуя кунаем на земле схему вражеского лагеря. — Находятся они тут, тут, тут и тут, — четыре крестика на схеме обозначили расположение часовых. — Следят так себе, один вообще заснул, другие и слона под носом не заметят — я подобрался к ним почти вплотную. Здесь, — Ичиро нарисовал несколько ломаных линий, — костры, небольшие, вокруг этого шесть человек, у этого пятеро, здесь снова шестеро, некоторые спят. Тут, — он изобразил небольшой прямоугольник в центре, — какие-то мешки и рюкзаки: скорее всего пожитки и награбленное. Здесь, — он начертил несколько треугольников, — палатки. Там, вероятно, главарь и его приближенные. Всего два с половиной десятка человек, возможно есть еще шиноби, помимо Акадо. Запомнили?

Напарники кивнули ему в ответ.

— Отлично, план действий таков: мы с Рокуро расставим ловушки вокруг лагеря и избавимся от дозорных, ты, Гаара-кун, по сигналу атакуешь сидящих у костров, мы поджигаем палатки, потом добиваем оставшихся. Вопросы?

— Сигнал стандартный? — сразу же уточнил джинчурики на всякий случай.

— Да. Еще?

Амида промолчал, Гаара тоже. Ичиро кивнули сказал:

— Выдвигаемся.

* * *

Лагерь оказался в точности таким же, как его описывал Ичиро. Три костра, расположенные в небольших углублениях, чтобы не было видно отблесков огня и дым стелился по земле. В центре куча, сложенная из мешков и рюкзаков, в отдалении расположены палатки. До Гаары доносились обрывки негромких разговоров и чей-то храп.

Спокойствия лагеря ничто не нарушало. Треск костра, шум ветра и птичий щебет, среди которого привычное ухо джинчурики уловило знакомый сигнал: что-то вроде трескучего крика неведомого животного. Если бы кто-нибудь удосужился перевести этот звук в письменную форму, то получилось бы что-то вроде: ч-ч-ч! Не самый заметный звук, на самом деле.

Повинуясь сигналу, мальчик обрушил на вражескую стоянку огромное количество песка. Прежде всего на костры: глазам противника потребуется время, прежде чем они привыкнут к темноте, Гаара же предусмотрительно не смотрел на огонь. Затем Сабаку но разобрался с начавшими вскакивать бандитами, применив технику Больших пустынных похорон и убив практически всех людей, находившихся в момент атаки у костров.

В тот же момент весело заполыхали палатки и из них выскочило несколько темных фигур.

Используя песчаные копья Гаара убил двоих из них, один смог увернуться, еще один использовал каварими.

"То есть, против нас по крайней мере два шиноби", — подумал Сабаку но, пытаясь захватить верткого противника песчаной лапой.

Несколько летящих в сторону Гаары кунаев были остановлены песчаным щитом, мальчик привычно отправил в ответ несколько песчаных шипов от которых вражеский шиноби легко уклонился. Но от пустынного гроба он уклониться не смог, и даже не успел закричать, как все было кончено.

"Слабый он какой-то, — подумал мальчик. — Скорее всего генин-недоучка, не больше".

Догорали палатки, освещая уничтоженный лагерь. Его товарищи вдвоем атаковали того шиноби, который ушел от песчаных копий Гаары при помощи каварими. Где же остальные бандиты? Убиты?

Щит из песка рефлекторно среагировал на удар спрессованного воздуха.

"Воздушная пуля или что-то вроде того, скорее всего", — подумал Гаара разворачиваясь и ударяя песчаной лапой в ответ. Враг подпрыгнул, пропуская песок под собой. Мальчик метнул пару кунаев и атаковал оставшимся песком со спины.

Увы, чем больше расстояние до песка, тем труднее его контролировать. Отбив кунаи техникой Футона, противник приземлился, ушел от песка, атаковавшего его со спины и бросил навстречу новой атаке кунай. Кажется, там даже была взрывная печать.

Не кажется, поднятые взрывом песок и пыль на время скрыли неприятеля из виду. Немедля, Гаара отправил широким фронтом песчаные сюрикены.

К следующим кунаям джинчурики был уже готов и ловко сбил песком еще на подлете, снова отправив в сюрикены в ответ.

Быстро сменив местоположение мальчик огляделся — враг убегал в противоположную от него сторону. Сабаку но бросился за ним, отправляя вслед песчаные шипы. Каким-то образом почувствовав приближение смерти, мужчина использовал каварими. Появившись рядом с засыпанными кострами, не теряя времени шиноби выхватил вакидзаси и прыгнул навстречу Гааре, нанося рубящий удар сверху.

Окутанное чакрой ветра лезвие бессильно скользнуло по плотному песку и Гаара смог наконец рассмотреть лицо своего оппонента: смуглое с выступившими на лбу каплями пота. Акадо Кен — цель их задания.

Нукенин отпрыгнул назад, уворачиваясь от вырастающих вокруг песчаных шипов. Отпрыгнул прямо туда, где совсем недавно весело трещали костры.

Гаара ожидал этого. Песок захватил его ноги, крепко держа их, и в Кена сразу полетели песчаные копья.

Мальчик неотрывно смотрел в его темные, почти не заметные в темноте глаза. Он четко видел, что нукенин понимает, что сейчас умрет, но в его взгляде не было ни страха, ни ненависти, он был так же непроницаем, как и прежде. Не отводя холодного взгляда от своего противника, Акадо открыл рот и отчетливо произнес:

— Добро, — в его грудь и живот вонзились копья, однако он продолжил, лишь чуть более сдавленным голосом, — пожаловать обратно, Шукаку.

Сабаку но жадно всмотрелся в него, разглядывая каждую черточку еще более заострившегося лица, бледнеющую, приобрётшую какой то сероватый оттенок кожу и стекающую вниз по губам и подбородку темную кровь, в которой плясали отблески огня.

Как же прекрасен человек в тот короткий миг, что отделяет жизнь от смерти! Когда глаза медленно стекленеют, когда кровь покидает пока еще теплое тело… В такой момент человек по-особенному красив, и в такие моменты сердце Гаары замирало от восторга.

Лицо — как искусно сделанная маска. Глаза — как идеально ограненные драгоценные камни. Крики и хрипы — как музыка высших сфер.

Где-то в глубине души мальчик понимал, что это не совсем нормально, что смерть отвратительна. Но однажды с удовольствием вдохнув волнующий запах крови, попробовав ее на вкус, однажды вслушавшись в предсмертные крики, он заметил, как это трудно отбросить и забыть. Где-то в глубине его души, Гаара знал это, до сих пор живет чудовище. И это, увы, отнюдь не Шукаку.

До блаженствующего сознания не сразу дошел смысл последних слов умершего нукенина. А когда дошел, джинчурики застыл от удивления. Добро пожаловать, значит?

Действительно, добро пожаловать. Добро пожаловать обратно, Гаара-кун. Обратно в мир крови, смерти и грязи. Добро пожаловать в твой личный рай.