Призрак из прошлого (гет)

21 января 2002 года

Помещение оказалось достаточно просторным, но пустым. Мебели здесь почти не было. Стены — холодного серебристого цвета — здесь и так было ужасно холодно, а стены только усиливали этот эффект. "А что ты хочешь? Это же морг", — сама себя осадила Надя, поёживаясь.

Капитан Старцев начал что-то им объяснять — давал инструкции.

— В первую очередь смотрите на зубы. Вы же должны понимать, что после взрыва тело сильно повреждено, особенно лицо. Да и времени с момента смерти сколько прошло, — терпеливо пояснял разговорчивый капитан.

От второго военного Надя за всю дорогу не услышала ни слова. Впрочем, сама она тоже большую часть времени молчала.

— Да-да, конечно, мы всё понимаем, — Катерина Васильевна в подтверждение своих слов часто кивала головой.

Слишком часто — поняла Надя. Не медленно, степенно, со спокойным невозмутимым достоинством, как она обычно вела себя в компании незнакомых людей, а кивая маленькими и нервными кивками. Переживает.

— А вы всё поняли, Надежда Андреевна? — обратился к Наде по имени-отчеству капитан Старцев, предварительно заглянув в какой-то листок. Записано у него там, что ли?

— Да, я всё слышала.

— В первую очередь на зубы. В глаза лучше вообще не смотрите.

Надя кивнула. Сначала она хотела поинтересоваться, почему это нельзя смотреть в глаза? Но не стала.

— Ну раз вы всё поняли, то подходите сюда, — это был Андрей Кириллович, который, отойдя от остальных, возился в стороне.

Надю и Катерину Васильевну под бдительным оком военных подвели к большому оцинкованному столу, на котором неподвижно лежало что-то длинное, накрытое лишь тонкой белой простынкой. Надя почему-то сразу и не обратила внимание на этот стол — стоял он не на середине, конечно, но и не в углу. Странно.

Катерина Васильевна шумно задышала. Только сейчас Надя опомнилась. Вот стоит стол с простынкой, под которой лежит Костя, и вот рядом его мама, поддержать и помочь которой — святая Надина обязанность.

Надя положила руку на плечо Катерины Васильевны и крепко его сжала. Она должна постараться, чтобы всё прошло хорошо. Хорошо настолько, насколько вообще возможно во всей этой ситуации.

— Ну что, вы готовы? — в очередной раз поинтересовался капитан Старцев, пытливо вглядываясь в глаза попеременно обеим женщинам. Особенное беспокойство у него вызывала Надя — уж слишком легкомысленно относилась она ко всей ситуации. Кажется, она совсем не понимала, что её может ожидать.

Надя уловила это. То, что по какой-то неизвестной ей причине более долгие и проникновенные взгляды капитан теперь бросал именно на неё. Не мужские взгляды, какими смотрят на молодую симпатичную девушку. Нет. Дело было совсем в другом — недоверчивые, отчасти презрительные и недоумевающие, будто он вообще не понимал, что Надя тут забыла. Она сердито вскинула подбородок и ответила на его обволакивающий, поглощающий Надю и пространство вокруг неё взгляд своим пристальным взглядом. Она надеялась, что таким образом сможет пристыдить этого недальновидного человека — и он наконец-то обратит свой орлиный впивающийся взор на Катерину Васильевну. Вот кто действительно в этом нуждался.

Но он не отвёл глаз, а лишь тихим въедливым голосом проговорил, произнося каждую букву чуть ли не по отдельности.

— Надежда Андреевна, вы хорошо помните инструкции. Может, вам нужно что-нибудь повторить?

— Нет, я всё хорошо расслышала, — Надя нащупала в воздухе безвольно повисшую ладонь Катерины Васильевны и крепко её сжала, мысленно вздрагивая от того, насколько холодной была её рука — настоящая ледяная глыба. Но руку Надя так и не отпустила, чувствуя свою безграничную ответственность за эту женщину.

Катерина Васильевна взглядом гипнотизировала лежащее под простынёй тело. Надя тоже посмотрела туда.

А ведь это Костя... Тот самый живой и весёлый Костя, в которого когда-то она была так влюблена. Сейчас Андрей Кириллович, стоявший на изготовке около Костиной головы, откинет простынку, и Надя увидет Костю, которого последний раз видела аж в позапрошлом году. Конечно, он не будет таким, как раньше — он же умер. Но ведь они сами сказали, что тело сохранилось достаточно хорошо. Сказали они это Катерине Васильевне, а уж та донесла всю полученную информацию до самой Нади.

Надя мысленно попыталась восстановить в памяти, как там описываются трупы в книгах. Заострённые черты лица, пожелтевшая кожа — это всё, что она оказалась способна вспомнить.

— Ладно, давай уже, Андрей, — вдруг абсолютно неожиданно подал голос до сих пор молчавший мужчина-военный. Густой, слегка поскрипывающий между словами бас гулко разнёсся по полупустому помещению морга. — Сколько мы тут ещё торчать будем? Чем быстрее, тем лучше — и для них тоже, — он кивнул в сторону Катерины Васильевны и Нади, но даже не посмотрел на них, а только решительно рассёк холодный воздух широкой волосатой рукой.

Андрей Кириллович тяжело вздохнул и как бы неохотно, слегка согнувшись над телом, двумя руками схватился за края простыни. Но перед тем, как её откинуть, он счёл своим долгом ещё раз напомнить, что смотреть в первую очередь надо на зубы.

Женщины машинально закивали в ответ.

После он привычным обыденным движением откинул простынь с Костиного лица.

Надя громко всхлипнула и, если бы не рука Катерины Васильевны с одной стороны и капитан Старцев, неожиданно материализовавшийся с другой, то она тут же распласталась бы на холодном кафельном полу.

В голове так и билось слышанное сегодня неоднократно слово: "Зубы! Зубы! Зубы!" Смотри на зубы, дура! Но всё было бесполезно. Смотрела она в Костины глаза. Точнее, в то, что от них осталось. Пустые безжизненные глазницы — которые не могли принадлежать Косте, просто не могли. Это не он! Не он!!!

Обгоревшее лицо просто нельзя было различить — сплошное чёрное месиво. И лишь застывшая в этом месиве гримаса неподдельного ужаса указывала на то, что это когда-то было живым человеком. Но это не Костя. Разве Костя мог быть таким? Надя пошатнулась и, завертев головой во все стороны, громко закричала:

— Это не он! Это не Костя! Катерина Васильевна, Катерина Васильевна — скажите же им, что это не он.

Военный-молчун едва заметно кивнул. И Андрей Кириллович быстро вернул простыню на место.

Катерина Васильевна молчала. По лицу Нади вовсю бежали непроизвольные солёные потоки, а на лице матери Кости не было ни единой слезинки — тупое нечитаемое выражение. Как написанная на незнакомом языке книга — совершенно ничего не объясняющая.

— Что скажете? Вы можете сказать, что это тело принадлежит вашему сыну? — спросил капитан Старцев, сочувственно наклонив голову к Катерине Васильевне. На Надю он почему-то не рассчитывал.

Катерина Васильевна помолчала какое-то время, прежде чем ответить.

— Не знаю. Сложно сказать. Лицо так сильно обгорело. Зубы жёлтые. У Костеньки всегда белые были. Улыбка такая широкая, и зубы белые-белые, как яичный белок. Очень красивые зубы были...

— Понятно, — заключил Андрей Кириллович, обходя стол с лежащим на нём телом. — Тогда давайте с другой стороны посмотрим.

Он снова откинул простыню. Надя зажмурилась. Но долго в таком состоянии она пробыть не смогла. И медленно разлепила глаза. На этот раз перед ней оказались ноги. Загорелые тёмные мужские ноги, так похожие на Костины... И обгоревшими они не были.

— Вот здесь татуировка есть, посмотрите, — Андрей Кириллович указал на правую лодыжку. Катерина Васильевна, обойдя Надю и отпустив её руку, подошла как можно ближе и, слегка наклонившись вперёд, на некоторое время замерла, вглядываясь в татуировку. Но Надя уже знала, что ей и не придётся подходить так же близко. Профиль с изображением адмирала Нахимова она узнала бы из многих других. Костя выбил его в память о годах, проведённых в Нахимовском училище, после того, как потерял свой "краб" — значок, вручаемый каждому выпускнику подобного заведения.

Рукой прикрыв рот, Катерина Васильевна протянула другую руку, больше всего на свете страстно желая дотронуться до своего сына. Надя внутренне содрогнулась от этого неосознанного материнского жеста. Андрей Кириллович, наученный горьким опытом, перехватил сухую узкую ладошку, не дав ей этого сделать.

— Катерина Васильевна, — мягко попросил он, отводя её ладонь в сторону.

— Да-да-да, простите, — она не стала упорствовать и устраивать истерик, а в смирённой покорности сложила ладони на груди. — Костенька, сынок...

От этого жеста Наде стало совсем не по себе. Да и не только Наде. Находящиеся здесь же мужчины торопливо отводили глаза. Андрей Кириллович снова закрыл Костины ноги и ещё какое-то время провозился около тела, то и дело, как заботливая мамаша, поправлял простынь то с одной, то с другой стороны.

— Пойдёмте, здесь вам больше нечего делать...

...Оказавшись на студёном воздухе, Надя с наслаждением вдыхала его снова и снова и всё не могла надышаться. Несмотря на то, что в морге и так было холодно, а на улице было ещё холодней, она была только рада оказаться здесь — подальше от мёртвого Кости, белых халатов, серебристых стен и отвратительного въедливого больничного запаха.

На улице совсем стемнело. Редкие, как горящие в сумраке факелы, фонари бросали на искрящийся под ногами снег свои незамысловатые тени. Яков Степанович, увидев, что Катерина Васильевна и Надя оказались на крыльце, торопливо подлетел к ним, поочерёдно помогая каждой из женщин спуститься с крыльца.

— Осторожнее, здесь скользко, да и видно плохо — растянетесь ещё.

Обратный путь большей своей частью они провели в молчании. Только в самом начале Катерина Васильевна машинально оттарабанила Якову Степановичу адрес своей подруги, когда тот поинтересовался, куда же им теперь. Подруга, так же, как и Яков Степанович, жила в Видяево — военном посёлке, закрытом для посторонних, но она успела позаботиться о том, чтобы Катерине Васильевне и Наде выписали пропуска.

Яков Степанович иногда бросал короткие комментарии относительно дороги или других водителей, но обращался он скорее к себе, чем к своим спутницам. На них он лишь время от времени встревоженно посматривал через висящее над ним зеркальце.

Надя давно успокоилась. Внутри не было ничего. Она не могла понять, что именно она чувствует в данный момент: облегчение, печаль или что-то ещё? До конца поездки она так и не смогла это распознать.

Надя иногда искоса кидала взгляды на Катерину Васильевну, но та снова была спокойна и непроницаема. Всю дорогу она молча просмотрела в окно.

"Как странно, — размышляла Надя, — Катерина Васильевна не выдала никаких эмоций. Она даже не расплакалась. Ни единой слезинки не уронила. Даже тогда, когда она окончательно убедилась, что её сын мёртв". А Надя-то знала, насколько сильно она любила своего мальчика и как тяжело переживала, когда поиски были официально прекращены и весь экипаж был признан погибшим.

Машина остановилась около одной из обычных пятиэтажек, которыми и был застроен Видяево. Ничего примечательного в ней не было — белая, с оранжевыми вставками. Не сильно обшарпанная. Наверное, не так давно здесь был ремонт. Фонарь над подъездом ярко слепил глаза.

— Может, до квартиры вас проводить — темно всё же, — предложил Яков Степановичу, захлопнув дверцу машины вслед за вышедшей Надей.

— Спасибо. Не нужно. Нам на второй этаж всего, — Катерина Васильевна закинула на плечо сумку и, осмотрев стоящий перед ней дом, снова обернулась к Якову Степановичу. — Сами справимся, уж не маленькие. Да, Надежда? — голос её звучал непривычно весело.

— Конечно, до свидания, Яков Степанович. И спасибо вам за всё! — бодро отозвалась Надя.

Распрощались они быстро и без лишних церемоний. Яков Степанович завтра должен был их ещё и на вокзал вечером отвезти. Поэтому прощались не навсегда.

Когда машина, грозно фыркая и разбрасывая комочки слежавшегося снега из под колёс, умчалась вдаль, Надя, решив больше не медлить, поспешила к подъезду.

— Пойдёмте, Катерина Васильевна. Холодно.

— Подожди, Надюша, вернись. Присядь, пожалуйста.

Вытянутой прямой рукой она указала на заснеженную приземистую скамейку.

— Ой, а вам, что, плохо? Да?

Надя кубарем слетела с крыльца, на которое уже успела взобраться.

— Нет, нет, просто присядь. Разговор есть. Небольшой.

Надя молча села, не зная, чего ей ждать. О чём с ней хотела поговорить Катерина Васильевна, она не знала, но на душе было муторно и неспокойно. Может, ей не понравилось, как Надя вела себя в морге?

Катерина Васильевна присела рядом на запорошенную скамейку. Она, как и Надя, не обратила внимания на лежащее снежное одеяло.

Какое-то время, возможно, с минуту, а, может, и с полминуты, они сидели молча. Но Наде эта минута показалась вечностью. Глубокая, пугающая бездна, которой не видно ни конца, ни края...

Только сейчас, сидя в тиши и не произнося ни звука, она заметила, как на улице тихо и спокойно. А время было всего-то около семи вечера. Но как по-другому оно протекало зимой. Начал пробрасывать лёгкий невесомый снежок, медленно, словно танцуя ему одному ведомый танец, опускаясь на заснеженную землю и теряясь там среди других таких же снежинок.

— Надя, поговаривают, что у тебя мальчик появился? — наконец произнесла Катерина Васильевна. На Надю она не смотрела, предпочитая глядеть куда-то в сторону.

Надя нервно сглотнула. Она понимала, что рано или поздно Катерина Васильевна узнает о Серёже. Но предпочла бы, чтобы это произошло как можно позднее. И не сейчас. Не при таких обстоятельствах. Но вопрос был задан прямо, в лоб, без обиняков и дальних заходов — в стиле Катерины Васильевны. И отвечать нужно было сейчас.

— Да, Катерина Васильевна, это правда.

— А почему ты мне ничего не сказала? Мы же созваниваемся иногда. Сколько вы встречаетесь?

— Недолго. Два месяца почти, — Надя ногой вырисовывала на снегу круг, упершись в него глазами. Натолкнуться на осуждающий колючий взгляд, полный разочарования и материнской боли, она не хотела.

— Два месяца тоже срок. Разве нет? — Надя ничего не ответила, продолжая чертить. Не дождавшись ответа, Катерина Васильевна продолжила, повысив голос: — Или ты что, думаешь, я буду тебя осуждать?

Надя лишь пожала плечами. Признаться в том, что это была правда, было выше её сил.

— Думаешь, если я сама осталась вдовой, то и тебе такой же жизни хочу? Нет, Надя, ты глубоко заблуждаешься. Моей вдовьей жизни я и врагу не пожелаю. Но у меня хотя бы одна отрада была — дети. Ради них и жила. А вот если бы их не было, то загнулась бы уже от тоски и одиночества...

— Катерина Васильевна... — Надя впервые за всё время разговора смотрела прямо на свою собеседницу, вытаращив на неё свои любопытные карие глаза.

— Подожди. Не перебивай. Дай договорить. Так вот, я тебя не осуждаю — ты ещё слишком молода, чтобы крест на себе ставить. Муж, дети — это всё должно у тебя быть. Ты ни в чём не виновата, что с Костиком так получилось... Единственное, что мне не нравится, что ты скрытничаешь. Ты же знаешь — я человек прямой. И от других того же требую. Если есть, что сказать — скажи. Хотя тебя я отчасти понимаю, Надя...

— Катерина Васильевна, да я хотела сказать, но по телефону как-то к слову не приходилось. А потом вся эта ситуация с поиском...

— Да я понимаю, понимаю. Но, надеюсь, что впредь информацию от тебя узнавать буду, а не через третьи руки от знакомых.

— Клянусь, — почти развеселившись, воскликнула Надя. Каменная глыба рухнула вниз с её плеч, разбиваясь на мелкие кусочки.

— Клянётся она, — ворчливо проговорила Катерина Васильевна, сгребая Надины руки в свои, облаченные в тёплые пушистые варежки. — Замуж-то ещё не собралась?

— А, нет пока, — просто ответила Надя. Рукам стало теплее, а она, напуганная внезапно свалившимся на неё разговором, даже не понимала, что начинает замерзать.

— Ну, нет, так нет. Что, совсем замёрзла?А ну-ка, поднимайся, — Катерина Васильевна поднялась с лавочки, увлекая следом за собой и Надю. — Аля нас, наверное, уже потеряла.

И, оставляя позади себя следы на снегу, Катерина Васильевна и Надя побрели к подъезду под лёгкий звон снежинок, плавно ложащихся на снег...