Пацаны-пацанчики (джен)

На главном вокзале Ижевска никогда не было особо много людей. Особо много — по московским или питерским меркам, конечно — это сметающая на своем пути все толпа, как стая диких голодных африканских муравьев.

А десяток человек в отдалении — ну, потерпеть можно. Особенно в пять часов утра.

— Скорый поезд Г115 маршрутом "Москва-Ижевск" прибывает через три минуты на платформу номер три. Повторяю, скорый поезд...

Красный с синими полосками скорый встал ровно на платформе, оповестив всех о своем появлении громким гудком. Не паровозным, конечно.

Путешественники, вернувшиеся домой, всегда смешиваются с людьми на платформе так, что невозможно даже угадать, кто встречал, а кто приехал. Везучие студенты, мужики, что вернулись с заработков и уже трясут крупной суммой, авантюристы и вечные мечтатели, что попались на обманчивый свет и еле-еле настреляли на путь домой.

Но пацан, вышедший из последнего вагона, всем своим видом кричал о том, что Ижевск для него что телевизор для слепого. Огромные, порванные в нескольких местах и грубо зашитые берцы, заляпанные красками джинсы — кокетливый гуашный цветик-семицветик на заднем кармане — аляповатая футболка с принтом не очень известной и давно сгинувшей в наркотической дымке московской рок-группы. Кожаная куртка, увешанная значками настолько, что при каждом шаге все это великолепие звонко бряцало, напоминая скорее рыцарские латы. Буйные черные кудри, перевязанные ядовито-оранжевой косынкой. И темные очки.

Мама с ребенком, ехавшая тут же, в одном вагоне, бросила на странного гостя сердитый взгляд. Как это так, такая яркая птица — и в их городке!

Переглянулись двое пожилых мужчин, сидящих тут же на скамейке.

— Наркоман?

— Проститутка!

— А хер его знает, оба, наверное.

Ответ, кажется, удовлетворял и одного, и другого.

Тем временем столичный парень закурил сигарету — ух, Мальборо, ублюдок богатенький, переглянулись злобные, уставшие и посасывающие одну "Золотую Яву" на двоих школьники — и с удовольствием прислонился к стене, вдыхая дым и рассматривая окрестности.

Странный он какой-то. Что тут рассматривать? Это в какой-нибудь Москве за неделю могут сделать ремонт или закрыть половину вокзала строительными лесами так, что от толпы не протолкнешься, и будешь потом петлять по району, который вроде твой, а вроде что-то не так.

В Ижевске все всегда одинаково. Что ты уезжал, что нет.

Постепенно люди на платформе пропадали, и наконец среди тучи лиц, рыл и рож столичного поймал взгляд старушки, сидящей где-то в углу.

— Ба! — столичный быстро выкинул сигарету, затушив ее берцем, поправил спадающий с плеч набитый рюкзак и заключил старушку в объятия.

— Господи, Евгений, ты во что вырядился, окаянный, горе ты мое луковое, — мелкие поцелуи в щеку, — на тебя весь вагон оглядывается, господи ж ты боже!

— Мне шмотки Генка отдал, мои все грязные, — Евгений опустил голову. — Да подумаешь, в плацкарте косились, и ладно! Вот мы на концерте...

— Концерт, концерт, — бабушка покачала головой и погладила Женю по затылку. — Какой тебе концерт, из пеленок еще не вылез.

— Мне девятнадцать, ба!..

— Не бакай, бакалка еще не выросла. Ну, пошли, переоденешься нормально, я суп сварила, поешь со сметанкой, а потом спать — устал с дороги-то, наверное? А как проснешься, пойдем к деду Артуру чаи гонять, он давно меня звал. Там и расскажешь про свои концерты, дуристику эту...

На лице Женьки медленно расплывалась улыбка. Все-таки он дома. Не в Москве с ее кричащими, пестрыми клубами, обманчиво серыми пятиэтажками с шумящими по ночам квартирниками и куда-то вечно спешащими жителями. Не в Питере с его вечным алкоугаром. Даже не в Твери.

Женька дома. Наконец-то.

Слегка наклонив голову, он аккуратно снял темные очки и убрал в карман. Блеснули зеленые, чайного цвета глаза.

Пусть ставит чай дед Артур и включает лучшие виниловые пластинки его жена, баба Луша. Пусть кричат собаки по дворам, перекрикивая детей, мол, Женька идет, Женька идет!.. Пусть кипит чайник и выуживается лучшая курица вместе с борщом, пусть судачат соседки.

Ведь Женя наконец-то вернулся домой.