Забытые города (джен)

К северу от Кантерлота за летучей крепостью Деречо, за границами грифоньих племён, за сказочной долиной Грёз странник найдёт страну призраков.

Многие из тех духов не сохранили ничего от своей бренной оболочки — они не более чем искры света, которые мелькают в дебрях ельника, за столбами чёрных сосен в бору, на снежных лапах пихт. Долгими северными ночами, особенно зимой, духи просыпаются и кружат в танце, они оживают на миг, а в следующий — пропадают, оставляя размытые тени, зазывая путников сойти с хоженой дороги и углубиться в чащу — всё дальше, и дальше, и дальше, маня игривой пляской света.

Под сугробами в стороне от троп подчас попадаются скрюченные заледенелые скелеты. Когда смотрящий на них отворачивается, в пустотах глазниц загораются потусторонние огоньки.

Иные призраки помнят своё обличье. Порой после захода солнца над лесом кружит чёрная тень. Она заметна только в свете звёзд — тёмный силуэт затмевает их, раскинув крылья в небесах, объяв ночь от края до края.

Оно и к лучшему, что этот дух за редким исключением не видим во мраке. Тот, кто на него посмотрит, кто приметит его над головой в неверных переливах полярного сияния — тот, молвят, будет проклят. Отныне фантом будет каждую ночь являться видевшему. Сколь далеко бы пони ни бежал из леса, из бескрайнего северного леса, ему не скрыться от крылатой тени, не видимой глазу окружающих, и бедолага будет мчать, пока от страха или помешательства не бросится с обрыва в море.

Наверняка всё это — пустая болтовня. Но всё же путники, бредущие сквозь лес, не смеют поднять взора по ночам.

Лес не бесконечен, хоть так и может показаться. Чем дальше, тем заметнее мельчают деревья, тончают стволы, ниже пригибаются макушки под весом снежных шапок, а в конце лес вовсе исчезает — вперёд и ввысь сплошь тянется равнина льда. Где-то вверху на фоне неба едва сверкает в лучах солнца кайма гор.

Под Белым Океаном, ледником, скрывшим под собою четверть материка, вздымаются и опадают хребты и кряжи, но даже высочайшие пики не достигают верхушки хотя бы на милю.

На самой граница леса и ледника торчит скосившись старый указатель. Как и почему он стоит тысячи лет наперекор вьюгам и метелям — загадка на века. Магия? Возможно. Слова на древесине стёрты, стравлены, сметены льдом и снегом, но в еле заметных изгибах различимы очертания стрелы, повёрнутой на север.

Указатель обращен к Сиверу — самому первому городу.

* * *

Сивер овеян множеством преданий. Большая часть из них посвящена виндиго — диким духам, скачущим по небу, дабы посеять ненависть и пожать раздор. Легенды о Кануне Тёплого Очага сказывают о разладе, случившемся меж трёх племён пони до воцарения принцесс, о гордых пегасах-воителях, о властолюбивых благородных единорогах и об упрямых земных пони, возделывающих поля.

Все три племени жили в Сивере. Тогда это был единственный город, известный пони, и когда задули ветры, гонимые виндиго, жители встали на защиту дома. Но холода крепчали — гасли рога единорогов, и леденел густой мех пегасов, и даже камни под копытами земных пони рассыпались в крошку. Тогда-то жители Сивера ушли и — долго ли, коротко ли — обрели новый дом, мир и единство на юге в долине Грёз.

Впрочем, это уже совсем другая история. Позади них остался гордый Сивер, пустой и забытый, вдали у подножья гор. И бушевали в небесах виндиго, и падал, но не таял снег. Шажок за шажком и год за годом снег засыпал бульвары и проулки, забивал канализацию, плотнел, оседал льдом, полз по трубам и стокам, заваливал дома, пекарни, бастионы. Лёд проникал всюду, а куда проникнуть не мог — давил и сметал массой, покуда весь город не оказался погребён; виднелись только макушки шпилей и стройных минаретов, над коими кружили некогда пегасы. Но годы шли, и снег всё падал: тут, наконец, сдались даже башни, — и Сивера не стало. Куда ни кинь взгляд, теперь под завывания ветра простиралась гладкая как стекло ледяная равнина.

Когда льды сковали город, не осталось ничего, чем можно было бы измерить время. Потому не было и ответа, как долго это длилось: может, десять лет, а может, сто… а может, и куда дольше.

Но в конце концов виндиго, утомившись торжеством, умчались на ветрах в другие края, и с тех пор о них не было ни слуху ни духу. Может статься, они вовсе были вымыслом, как и многие мифы и легенды, сложенные о Сивере.

А ледник? Ледник, по сей день стоящий на страже этой части света, прекратил расти. Летнее солнце, вышедшее из-за края земли, облюбовало небосвод на шесть месяцев в году и начало подтапливать верхние слои — те самые, что сковывали великие башни и минареты Сивера. И вот, когда на самый долгий день лета солнце поднялось в зенит, лёд треснул в паре дюймов под поверхностью и заскользил по склонам пологих гор, по катку ледника — к далёкому морю. А вместе с плитой льда, оторвавшись от братьев по кладке, туда устремился самый верхний камень с пика самого высокого минарета.

Шло время, миновали годы, и ледяная плита сползла с берега и поплыла по морю. Лёд растаял в солёной воде и высвободил этот камешек, частицу Сивера, и тот быстро пошёл ко дну.

На следующий год в океан бултыхнулась ещё одна плита льда со следующим кирпичиком из башни. И снова лёд растаял, и снова камень потонул в чёрной пучине, где опустился на потерянного брата.

Так и повторялось из года в год: тонкая, не толще копыта жеребёнка ледяная плита скатывалась в воду и возвращала часть Сивера на место. По воле случая ли, чуда, судьбы — кусочки падали друг на друга так, что с течением веков движения ледника разобрали древний Сивер на части и нанесли сюда, к холодному побережью. По кусочку, по камешку, по кирпичику город возрождался под водой.

В пучине вод ныне, в глубокой и тёмной пучине из донного ила растёт снизу вверх самый высокий шпиль Сивера, а на нём — башня, вверх тормашками, как и весь город. Возможно, если странное чудо не утратит силы, расколотый ледник перенесёт Сивер по кусочкам в океан: и вознесутся вверх фундаменты домов, и заплетутся косами стоки в лабиринтах водорослей, и в тонких струях солнечного света запляшут искры света, будто огоньки в северном лесу, и все призраки того города, самого первого города, обретут наконец последнее пристанище.

И однажды — когда-нибудь, о да, когда-нибудь — пони вернутся сюда, и поплывут по перевёрнутым водным чертогам, и поведают своим жеребятам о трагедиях, рождаемых гордыней.