Für Alice (джен)

Изначально это была большая глава, но язь решил поделить ее на две поменьше. БВ.

Отец пришел к ней через несколько дней после исчезновения Руди.

Элиза лежала на кровати брата и рассматривала серый камень стены, когда почувствовала, что больше не одна в комнате. Она думала, что это домовуха принесла ей поесть, как обычно в последнее время, но, обернувшись, увидела на пороге отца и приоткрыла от удивления рот.

Если честно, она даже не думала, что он знает, где их с Руди комната.

— Привет, — хрипло сказал отец.

Его пошатывало, пока он шел до кровати; когда он сел рядом, Элиза почувствовала знакомый неприятный запах — так пахло от людей, которые пили слишком много эля в доме у Джека и его матери.

— Ты что, совсем одна тут?

Элиза промолчала. Отец обвел взглядом комнату, как-то странно усмехнулся при виде пустого стола Руди и игрушек на кровати Элизы, а затем посмотрел и на нее:

— Скучаешь по нему?

Элиза вместо ответа уткнулась в подушку; подушка была еще теплой, и от нее пахло братом — казалось, он опять вышел побродить по дому и скоро вернется. Элиза не знала, что значит "скучать", но Руди ей очень-очень не хватало.

— Ну, что ж поделаешь, — отец неловко погладил ее по голове. — Он уже взрослый, ему нужно в школу. Вернется на каникулы, подожди немного.

Элиза тихонько засопела. Отец еще посидел рядом с ней, тяжело поднялся и уже на пороге обернулся:

— Ты, выходит, так и сидишь целыми днями? Эй, кто там!

Малли, появившаяся с громким хлопком, согнулась перед отцом в поклоне... и тут же заскулила от полученного пинка:

— Так-то ты за барышней смотришь, ленивая тварь, что она у тебя взаперти как в Азкабане?

— Господин, но мисс Элиза всегда выходила гулять с молодым хозяином, они выходили в деревню, а Малли не может выйти за ограду дома...

— Заткнись, — устало оборвал ее отец. — Мозгов твоих куцых не хватило понять, что другие места есть, кроме деревни? Одень-ка барышню, пусть гуляет по дому и в верхнем дворе... сигналку какую навесь только, чтобы не забрела куда не следует. — Он попытался улыбнуться Элизе; вышло, как и всегда, неудачно — кажется, он вовсе не умел улыбаться. — Я не могу смотреть за тобой, Элли, слишком много дел. Поиграй пока одна, идет?

Элиза так растерялась, что не знала, что ей делать; если бы Руди предложил ей подобное, она бы обняла его или чмокнула в щеку — как умела... но отец никогда их не обнимал и не целовал; на Руди он самое большее не бранился и не отвешивал затрещины, а саму Элизу, кажется, побаивался не меньше, чем она его. Поэтому она могла только моргать ему вслед.

Но за что она — впервые в своей очень короткой жизни — была благодарна отцу, так это за новость о том, что Руди всё же вернётся, что он их не бросил.

Ну, и за разрешение гулять по дому, конечно.

Дом был огромным. Нет, даже огромным, особенно для такой маленькой девочки, как Элиза. Комнат в нем было так много, что она давно сбилась бы со счету, умей она считать; почти все они, правда, были темными и холодными, с терявшимися где-то высоко потолками и закрытой белыми простынями мебелью, но было и несколько, которые Элиза полюбила и довольно быстро запомнила до них дорогу: например, большая комната, сплошь заставленная шкафами с книгами, или другая, с пушистым ковром на полу и разными забавными фигурками в стеклянных ящиках. После пары-тройки попыток Элиза научилась открывать ящики и доставать фигурки; особенно ей нравилось играть с семьей гиппогрифов, вроде того, что у нее был, только с целыми крыльями. Отец-гиппогриф, мать-гиппогриф, их большой сын и маленькая дочка жили в уголке дивана, в траченой молью бархатной подушке; отец-гиппогриф никогда не ругал и не бил мать-гиппогрифа и сына, брат никогда не уезжал от своей сестренки, и они были небольшой, но очень веселой и дружной семьей — такой, о которой мечтала Элиза.

Но только мечтала. Отца она видела редко; если они встречались в одной из комнат или коридоре, он рассеянно гладил ее по голове и тут же уходил прочь. Пару раз Элизе казалось, что она видела Дилси в конце коридора, но сколько бы она ни бродила по дому, найти комнату с матерью она не могла — видимо, отец держал ее в каком-то другом месте. Руди все не возвращался; Элиза жила почти что в одиночестве, и даже смотрели за ней по-прежнему не слишком — Малли одевала ее, купала и приносила поесть, но не следила, где она гуляет, так что Элиза бродила где вздумается. Иногда она так уставала, что засыпала рядом с диваном в комнате с гиппогрифами или на коврике у камина в комнате с книгами; чаще Малли все же относила ее в постель, но иногда наутро Элиза просыпалась там же, где засыпала накануне.

Как-то она в очередной раз уснула в комнате с книгами, но не у камина, а под небольшим столом — там было удобнее прятаться. Проснулась от незнакомых звуков: кто-то чужой — не отец, не Руди и не кто-то из домовиков — ходил по комнате и достаточно немелодично напевал какую-то песенку. Элиза собралась было выползти из-под стола, но стукнулась о ножку и пискнула; шаги и пение стихли, а через пару мгновений под стол заглянуло лицо — не старое, как и у отца, но чуть темнее, с искривленным носом, темными глазами и тенью бороды на щеках и подбородке.

— Привет, — удивленно сказало лицо. — Это кто тут у нас, а?

Элиза на всякий случай сжалась в комочек — она не знала, кто перед ней, друг или враг. Магглы были похожи на людей, а авроры — и вовсе на обычных волшебников, вроде отца, но и от тех, и от других добра ждать не следовало, это она уже усвоила.

— Ты чего туда забился, малой? — незнакомец протянул к ней руку, и Элиза оскалила зубки — так, на всякий случай, пусть видит, что она не совсем беззащитна. — Понял, принял, ты серьезный парень, я тебя не трогаю. Пряник хочешь?

Элиза насупилась — она слышать не слышала ни о каких пряниках. Руди только, когда у него получалось раздобыть шоколадную лягушку, пару раз давал ей лапки, говоря, что младенцам вредно много сладкого.

— Вот, смотри, — незнакомец вынул из кармана что-то, напоминавшее кусок ржаного хлеба, посыпанного сахаром, разломил его пополам и положил половинку перед Элизой. — Это пряник. Это вкусно. Бери, не бойся.

Элиза осторожно цопнула угощение и так же осторожно от него откусила. И не удержалась от того, чтобы разулыбаться во весь рот.

Это было намного лучше хлеба с сахаром. Это было даже лучше шоколадных лягушек и капустного пирога миссис Грейбек. Вообще лучше всего, что ей до сих пор доводилось пробовать.

— Мда, папашка твой вас с братцем вкусностями так и не балует, — протянул незнакомец, глядя, как Элиза вгрызается в пряник. — Да и просто не закармливает, как я погляжу... еще хочешь?

Элиза, не успевшая прикончить первый кусок, радостно закивала.

— Иди-ка сюда, от-так, — незнакомец бережно вытянул ее из-под стола и взял на руки, отряхая от пыли. — Держи... чумазый какой, прости господи...

— Антонин, ты где, мать твою, шляешься? — заорал из коридора отец.

— Младшего твоего кормлю! — гаркнул в ответ незнакомец — наверное, тот самый мистер Антонин, о котором так много рассказывал Руди. — У тебя дети как, по-человечески едят или что нашли — за то спасибо?

— Какого еще... — на пороге появился растрепанный отец. — Драккловы яйца, как она тут оказалась?

— Она?

— Ну да, — отец подошел ближе, и до Элизы снова донесся тот неприятный запах. — Девочка это, Элиза.

— Как-как, Лиза? Лиза-Лизавета? — мистер Антонин чуть подбросил Элизу на руках, и она захихикала — впрочем, это не помешало ей грызть обе половинки пряника одновременно. — Все ждешь, Лизавета, от друга привета?

— Ванну она ждет, — проворчал отец, забирая ее на руки. — Придушу ту ушастую падаль, совсем не смотрит за девчонкой...

— Няньку найми.

— Чтобы вы с Томом мне потом мозги вытрахали, мол, слишком много чужих людей в доме?

— Тогда матери отдай.

Отец обернулся и пристально посмотрел на мистера Антонина; мистер Антонин не менее пристально посмотрел на него в ответ. Они играли в гляделки минут пять, пока Элиза грызла пряник, после чего мистер Антонин фыркнул и помотал головой:

— Папаша твой, Лизок, ни драккла не понимает, как детей растить, вот что я тебе скажу.

— Ты понимаешь, можно подумать, — проворчал отец, перехватывая Элизу поудобнее.

— У меня сын есть вообще-то.

— Ровесник Элизы, которого ты видишь хорошо если раз в месяц, — съязвил отец. — А я одного до школы как-то дорастил, слава Мерлину.

— Вот именно, что как-то, — поддел его в ответ мистер Антонин. — Ну ладно, не хочешь матери, отдай... сам знаешь, кому. Она не откажет, а малявке нужна женская рука.

Отец задумался; лицо у него стало такое, будто ему предложили очень заманчивую вещь — вроде пряника — но он никак не может решиться ее взять.

— Сам справляюсь пока, — наконец произнес он. — Дальше посмотрим, может, и впрямь... идем купаться, Элиза.

С появлением мистера Антонина они определенно зажили веселее.

Отец будто оттаял: как-то смягчился, перестал пить и злиться, пару раз Элиза слышала его смех, а как-то — она своим ушам не поверила — даже пение; отец разбирал в комнате с книгами — библиотеке — какую-то вещицу и вполголоса мурлыкал себе что-то под нос; голос у него оказался довольно приятный. С Элизой он по-прежнему обращался неловко и не очень уверенно, но это, как оказалось — Элиза как-то случайно подслушала их с мистером Антонином разговор — от того, что Элиза была девочкой, к тому же очень маленькой; отец просто не знал, что с ней делать, а вернуть матери или отдать еще кому-то наотрез отказывался.

Сама она привязалась к мистеру Антонину так же быстро, как к Руди; ей нравился его низкий голос и то, как он выговаривает слова, как-то иначе, чем отец; нравилось то, что он почти не улыбается, но по-особому щурится — хитро и тепло, как мальчишка; нравился даже исходивший от него странный запах какого-то жженого растения.⁽¹⁾ Кроме того, у мистера Антонина всегда находилась для нее минутка или ласковое слово; он мастерил для нее фигурки из шишек и лодочки из древесной коры, угощал пряниками, которые, казалось, не переводились в его карманах, а по вечерам, когда уставшая за день Элиза дремала на диване в другой отцовской комнате — кабинете — сидел рядом и рассказывал какие-то истории на непонятном языке. Элиза ни слова не понимала, но слушала очень внимательно: ей нравилось само звучание этих историй — не обычных рассказов и не песен, а чего-то среднего.

— Ты бы хоть по-нашему рассказывал, — ворчал отец. — Я ничего не понимаю, а уж она-то...

— Да ей просто голос мой нравится, — позевывал мистер Антонин. — Мелким всегда нравится, вон, Митя у меня тоже не понимает, а слушает.

— Поучи меня, чего там дети любят, — беззлобно огрызался отец, и все перерастало в очередную шутливую перебранку.

Пока не наступили холода, они вновь ходили гулять; мистер Антонин сажал Элизу на плечи или нес на руках, чуть подбрасывая в воздух, а она пыталась дотянуться до серых, похожих на лежалую вату облаков; отец, глядя на них, смеялся, а порой и сам подкидывал Элизу на руках, и она каждый раз с удивлением замечала, что отец совсем молодой и совсем не страшный. В деревне мистер Антонин подмигивал всем проходившим мимо девушкам и даже миссис Грейбек, а отец толкал его локтем в бок, называл кобелем и требовал прекратить; впрочем, чаще они шли не в деревню, а к небольшому ручью в поле недалеко от дома, и отец с мистером Антонином разговаривали на берегу, пока Элиза пускала по ручью лодочки или возилась в прибрежной грязи.

— Дохну я здесь, Тони, — сказал как-то отец. — От тоски и скуки дохну. Сижу один, как сраный сыч...

— Сам же всех отвадил, чего жалуешься?

Ветер унес лодочку Элизы почти к их ногам, и, подбежав, она увидела, как отец усмехнулся в ответ — недобро и мрачно.

— Отвадил... А почему отвадил, ты забыл?

— Нет, — ответил мистер Антонин после долгой паузы. — Не забыл. Раз так, то, может, возьмешь малых да смотаешься к брату в Берлин?

Лодочка забилась под камень совсем рядом с отцом; Элиза попыталась зайти в воду, но отец все же заметил и притянул ее к себе:

— Ноги замочишь, дурочка... Не знаю, Тони. Подумаю. Идея неплоха. Может, как Рудольф вернется, так и смотаемся проветриться, ему тоже полезно будет. Иначе и впрямь загнемся — он в школе, я здесь.

— И ты, и он, и малышка, — мистер Антонин ловко выудил лодочку из-под камня. — Эй, Лизавета, давай-ка устроим регату? Чья лодка быстрее доплывет до той лужи, раз, два, три!

Элиза засмеялась и побежала за ним вдоль ручья.

Мистер Антонин охотно возился с нею. Мистер Антонин мастерски отвлекал отца от вина и мрачных мыслей, но мистер Антонин не мог заменить Руди. Элиза продолжала по нему скучать; каждое утро, просыпаясь, она осматривала их комнату в поисках Того Самого Сундука и старательно прислушивалась к звукам из коридора: может, Руди уже приехал. Может, он просто у отца. Может, он просто зайдет попозже... но каждый раз все оказывалось по-старому, и они продолжали жить втроем в огромном и пустом доме.

Это случилось зимой, когда все вокруг снова замело снегом, а внутри и снаружи стало так холодно, что отец велел топить все камины во всех комнатах, не переставая. Элиза играла у лестниц в большом зале внизу — утащила из соседней комнаты большую подушку и скатывалась по ступенькам как с горы; внезапно дверь открылась, и в зал вошел отец, тащивший за собой сундук, а за ним — Руди, замотанный в серо-зеленый шарф так, что виднелись одни глаза. Элиза бросила подушку; неуклюже переваливаясь, подбежала к брату и и обхватила его за пояс, сколько рук хватило:

— Тяла.

И чуть не расплакалась, когда ее подхватили на руки, прижали к пахнущей холодом шерсти и прошептали:

— Я тоже по тебе скучал, мелкая.

1) Запах махорки.

Вернуться к тексту