Für Alice (джен)

— Не грусти, мелкая. Летом снова приеду. Весной — не знаю, а летом так точно. Ты даже соскучиться не успеешь.

Элиза наморщила бровки. Кого, интересно, Руди пытается убедить — себя или ее?

— Не корчись, — Руди щелкнул ее по носу, подхватил чемодан и повернулся к мистеру Антонину. — Присматривайте тут за ними, хорошо?

— Ты о себе думай, — мистер Антонин взъерошил ему волосы. — Мы тут как-нибудь справимся, да, Лиза?

— А мнения хозяина дома никто спросить не хочет? — проворчал отец. — Идем, Рудольф, а то опоздаем на поезд. Тони, я вернусь завтра, есть кое-какие дела в Лондоне, там и заночую.

— Процесс пошел, — пробормотал мистер Антонин.

— Не у... не там, где ты подумал, — огрызнулся отец. — Рудольф, чтоб тебя! Четверть одиннадцатого, если продолжишь возиться — в Хогвартс вернешься пешком!

Они уехали, а Элиза осталась с мистером Антонином. Впрочем, как и всегда в последние месяцы — мистер Антонин в основном с ней и возился, только иногда к нему присоединялся отец.

Тот день не был примечательным — Элиза возилась на ковре в отцовском кабинете со своими нехитрыми игрушками, пока мистер Антонин читал какую-то тяжелую даже на вид книжку — если бы не его окончание: проснувшись посреди ночи, она поняла, что около ее кроватки кто-то стоит. Не открывая глаз, она замерла; человек рядом тихо вздохнул, осторожно, будто чего-то боясь, погладил ее по голове, а потом ушел, еле слышно шурша одеждой. Это был не отец и не мистер Антонин — их шаги, как и шаги Руди, Элиза знала очень хорошо, — но кто? Кому понадобилось приходить к ней в комнату так поздно, когда все в доме уже спят?

Незнакомец пришел и на следующую ночь, и на следующую за ней, и во все последовавшие ночи, всю зиму и всю весну, но каждый раз, когда Элиза открывала глаза, то оказывалась одна в комнате. Будь она постарше, она бы решила, что ей все снится; будь она также постарше, то быстро отбросила бы это предположение: слишком реально было ощущение легкой руки на волосах, слишком хорошо были слышны приглушенные вздохи. Несколько раз Элиза собиралась закатить отцу и мистеру Антонину настоящую истерику, чтобы они остались с ней, чтобы посмотрели, кто к ней приходит, но в последний момент отказывалась от этой затеи — она откуда-то знала, что отцу и мистеру Антонину знать об этом не стоит.

И оказалась права.

В одну из ночей, когда стало непривычно тепло и солнце днем грело непривычно сильно — так, что у Элизы, весь день гулявшей у моря с отцом и мистером Антонином, чуть-чуть потемнела кожа, — она все же решилась открыть глаза прежде, чем человек уйдет, и увидела женщину в поношенном черном платье, стоявшую на коленях подле ее кроватки. Женщина отдернулась, заметив, что Элиза проснулась, и ее лицо попало в небольшую полоску света от луны за окном — ночь была ясная.

Элиза узнала эту женщину, хоть и не сразу.

В последний раз, когда они виделись, женщина лежала на полу маленькой бедной комнаты в луже собственной крови.

— Мама?

— Элли, солнышко, — прошептала мать и расплакалась.

Элиза села в постели и, протянув руку, дотронулась до щеки матери — она не любила, когда рядом кто-то сердился или грустил, — и мать прижала ее ладошку к губам:

— Девочка моя, так подросла... Узнала меня, доченька...

— Миссус, тише, — из дальнего угла, как тень, возникла Дилси. — Мало ли, хозяина накличете...

— Посмотри на нее, Дилси, — мать, казалось, ее не слышала. — Посмотри на нее — худенькая, в каких-то обносках... что они с ней сделали? Что он с ней сделал?

— Миссус, нам пора, — Дилси тревожно оглядывалась на дверь. — Зря вы ее разбудили. Давайте-ка поскорее, пока она не поняла, в чем дело.

— Ты права, — тихо согласилась мать. — Оденешь ее?

Раздался негромкий щелчок, и Элиза вдруг оказалась полностью одетой. Мать подхватила ее на руки и быстро, но осторожно пошла к выходу из замка; Элиза так растерялась, что не могла даже вскрикнуть, а ведь происходило явно что-то не то.

— Идите через поле к маггловской дороге, — продолжала шептать Дилси. — Я слышала, как хозяин говорил мистеру Тони, мол, чары ее маленько прикрывают, так что заметить вас не должны. Деньги-то есть у вас?

— Немного, но есть, — шепнула в ответ мать. — До Лондона хватить должно. А вот палочка меня еле слушается.

— Ну, вашу я сыскать так и не смогла, — вздохнула Дилси. — Принесла первую, что подвернулась. Да много ли вам надо, миссус — тарахтелку вызвать и до места добраться, а там и новую купите.

Элиза сообразила, что они с матерью куда-то едут — одни, глубокой ночью, без отца, Руди и мистера Антонина, и что лучше бы им вернуться назад. Она недовольно завозилась, но мать вместо того, чтобы спустить ее на землю, только сильнее прижала к себе:

— Тише, золотко...

— Если пойдете быстро, она не успеет раскричаться, — ответила Дилси. — Идите и хранит вас Мерлин, миссус!

Скрипнула открывшаяся дверь, в лицо Элизе дохнуло теплым и соленым воздухом — мать вышла из замка и так быстро, как только могла, пошла прочь. На лестнице в нижний двор она чуть не споткнулась и не уронила Элизу, только чудом удержалась на ногах; едва спустившись, перевела дух и практически побежала, ужом проскользнув в ворота. Элизе было неудобно, ее потряхивало и хотелось спать, к тому же она чувствовала, что они должны, просто обязаны вернуться, иначе им придется плохо — но не закричала и не заплакала, только тихонько спросила:

— Мама?

— Да, детка? — мать остановилась и перехватила ее половчее. — Прости, милая, что напугала, я потом все тебе объясню. Все хорошо, мы... мы просто съездим в одно место и погостим там немного.

Элиза наморщила лобик. Отец говорил, что Руди должен приехать завтра, так почему они с матерью не дождались его и не поехали все вместе?

— Луди?

— Руди... Руди к нам потом приедет, — по голосу матери Элиза поняла, что та врет. — Посиди теперь спокойно, милая, маме тяжело тебя нести, а дорога у нас дальняя.

Элиза положила голову матери на плечо и стала смотреть, как постепенно от них удаляется замок. Мать шла медленно — ей и впрямь было тяжело: кроме Элизы, она несла еще и узел с вещами — и шла в другую сторону от замка и деревни, куда-то в поля; Элиза никогда там не бывала, ни с отцом, ни с Руди. Несколько раз мать останавливалась, чтобы отдышаться; наконец перед ними появилась ровная серая дорога, вившаяся среди полей в обе стороны, сколько хватало глаз и сколько Элиза могла различить в лунном свете; мать, устало сбросив узел на обочину, задумалась на мгновение, а потом резко взмахнула перед собой волшебной палочкой.

Сначала ничего не произошло. Потом в воздухе раздался резкий хлопок, и перед Элизой возникла самая странная конструкция, которую она только видела — больше всего это было похоже на трехэтажный фиолетовый дом на колесах. Двери дома приоткрылись, и по ступенькам спустился плотный человек в красной мантии, красном котелке и с пышными усами:

— Добро пожаловать в "Ночной Рыцарь" — новейший автобус для волшебников и ведьм, попавших в затруднительное положение...

— Да-да, — перебила его мать. — Послушайте, сэр... извините, но мы с дочкой попали в большую беду. Нам нужно как можно быстрее уехать отсюда.

— Ни слова больше, мадам! — человек приподнял свой котелок. — "Ночной Рыцарь" от любой беды умчит вас быстрее ветра! И всего за одиннадцать сиклей с человека, мадам, итого — один галеон пять сиклей, за вас и за малютку.

Мать неожиданно замялась.

— У меня только галеон, — пробормотала она. — Я... я доплачу вам, как только доберемся до Лондона. Так ведь можно?

Человек окинул внимательным взглядом мать и ее потрепанные мантию и шляпку, узел с вещами, замершую Элизу, и неожиданно наклонился ближе.

— Думаю, ваша девочка так мала, что вполне может ехать бесплатно, мадам, — заговорщицки сообщил он и протянул матери руку. — Тогда останется только одиннадцать сиклей.

— О, благодарю вас! — мать поспешно забралась внутрь. — Мистер...

— Прэнг, мадам. Эрни Прэнг, ваш кондуктор на сегодняшний вечер, — узел с вещами по взмаху палочки мистера Прэнга вплыл следом за матерью. — Располагайтесь, мадам и ни о чем не беспокойтесь.

Внутри дом оказался еще более странным, чем снаружи: там не было ни комнат, ни мебели, кроме кроватей, отгороженных ширмами; мать ссадила Элизу на одну из кроватей и, покопавшись в карманах мантии, протянула мистеру Прэнгу большую золотую монету.

— Благодарю, мадам, — мистер Прэнг отдал ей сдачу — несколько серебряных монеток — и стукнул в большое стеклянное окно, отделявшее переднюю часть странного дома. — Трогай, Стив!

Странный дом сорвался с места так резко, что Элиза едва не слетела с кровати, а мать в последний момент успела уцепиться за ширму; с трудом выпрямившись, она села подле Элизы и накрыла ее углом большого клетчатого одеяла с кровати:

— Попробуй поспать, милая, вдруг получится. Хотя, при такой-то тряске... — она развязала ленты, стянула шляпку с головы и распустила волосы. — Мерлин... наверное, не стоило так тебя увозить. Надо было сначала устроиться самой... но я не могла оставить тебя с ними, не могла!

Мать закрыло лицо руками и длинно всхлипнула; мистер Прэнг выбрал именно этот момент, чтобы возникнуть рядом с кроватью с кружкой чего-то дымящегося и вкусно пахнущего. Кружка при очередном рывке лязгнула о ширму, и этот звук привел мать в чувство.

— Я ничего не заказывала, мистер Прэнг, — пробормотала она, отирая лицо от слез.

— О, это небольшой подарок вам, как десятому клиенту за ночь, — мистер Прэнг мягко всунул кружку ей в руки. — Кроме того... простите за назойливость, мадам, но, похоже, вы с малюткой попали в серьезную переделку, и немного горячего какао вам точно не помешает.

— В переделку, да, — эхом отозвалась мать. — Мистер Прэнг, когда мы будем в Лондоне?

— Утром, мадам. Вы у нас последняя. Куда именно вам надо?

Мать на мгновение задумалась.

— Дерби-роуд, восемь. Это не в самом Лондоне, а в Ричмонде.

— Ричмонд, Дерби-роуд, восемь, — повторил мистер Прэнг. — Будет исполнено, мадам. Доброй ночи.

Мать разделила остывший какао между собой и Элизой, прилегла рядом и вскоре задремала, несмотря на рывки и вихляния, от которых кровати и ширмы чуть не летали по всему странному дому. Элиза не спала — смотрела, как мимо окон проносятся столбы со светильниками, деревья и незнакомые дома; наверное, сейчас они были уже далеко от замка. Несколько раз странный дом останавливался, и из него наружу выходили волшебники и ведьмы — все, как один, хмурые и заспанные, а некоторых еще и тошнило. На Элизу никто не обращал внимания, и ей это нравилось — она полюбила наблюдать за людьми так, чтобы они этого не замечали.

Уже рассвело, когда странный дом остановился на небольшой улице незнакомого города; мать, моментально проснувшись, надела шляпку и заправила под нее волосы, взяла Элизу на руки и спустилась по ступенькам. Мистер Прэнг помог ей вынести вещи, приветливо помахал рукой Элизе, и странный дом с громким хлопком растворился в воздухе.

— Ну, вот мы и на месте, — преувеличенно бодро сказала мать.

Если она собиралась "немного погостить" здесь, то, на взгляд Элизы, можно было найти место и получше. Улица казалась... ненастоящей: слишком аккуратные дома, слишком аккуратная дорога, слишком аккуратные сады за слишком изящными коваными оградами. Даже нужный им дом — довольно мрачный и потемневший от времени — казался искусственным, и от этой искусственности Элизе было сильно не по себе. Как будто за вполне приличной вывеской пряталось что-то нехорошее.

— Тут не очень-то уютно, — вздохнула мать, по-своему поняв ее недовольное сопение, и поднялась на крыльцо. — Но у нас с тобой не так много мест, где можно остановиться, понимаешь?

На стук дверного молотка пусть и не сразу, но выглянула домовуха — такая же аккуратно-ненастоящая, как и все вокруг. Оглядевшись по сторонам, она заметила Элизу с матерью — и едва заметно скривилась.

— Что угодно мадам?

Мать опешила:

— Ты разве меня не знаешь?

— Нет, мадам. Дейра служит у господ Ноттов три года. Дейра ни разу не видела мадам в доме господ Ноттов.

Судя по побелевшему лицу, к такому мать не была готова.

— Передай хозяйке или хозяину Теофилу, что к ним... к ним миссис Лестрейндж с дочерью.

Домовуха — Дейра — задумалась на мгновение, но потом кивнула чуть более благосклонно:

— Хозяин Теофил еще спит, миссис Лестрейндж, но хозяйка уже должна была пробудиться. Дейра сообщит хозяйке о том, что пришли миссис и мисс Лестрейндж. Дейра может проводить миссис и мисс Лестрейндж в столовую для завтраков, если им угодно.

— Да, — и голос, и вид у матери были несколько подавленными. — Да, будь так любезна.

"Столовая для завтраков" звучала как "отдельная спальня для дневного сна", то есть как что-то совершенно дикое и ненужное, и Элиза не удивилась, что эта столовая выглядит как что-то ненужное — как комната со слишком чистыми шторами, слишком новой и красивой мебелью, явно не предназначенной для того, чтобы использоваться как должно, пушистым ковром на полу и кучей безделушек, которых не ожидаешь увидеть в столовой. Элиза подошла поближе, чтобы их рассмотреть, но тут откуда-то сверху раздался визгливый голос, заставивший ее — да и мать тоже — подпрыгнуть:

— Миссис Лестрейндж? Вильгельмина? Она хотя бы знает, который час, или забыла наколдовать Темпус?

— Успокойтесь, мама, — протянул в ответ другой голос, не такой резкий, но не менее противный. — Вам вредно волноваться. Придется спуститься... хотя бы спросить, зачем пришла.

Бледные щеки матери залил румянец; она порывисто поднялась, теребя в руках край мантии, и Элизе стало за нее стыдно: им явно не были здесь рады, это даже Элиза понимала, но мать все еще никуда не уходила, наоборот — будто ждала чего-то. Почему они не могут уйти? Мать ведь сказала "не так много мест", значит, есть и другие?

Дверь приоткрылась, и в столовую вошли две женщины — постарше и помоложе, хорошо одетые и приятно пахнущие. Женщина постарше смахивала на фарфоровую статуэтку с камина — так она была накрашена; женщина помоложе была симпатичнее — во всяком случае, на ее лице не было столько краски — но при виде нее Элиза испытала странную, глухую неприязнь. Неприязнь усилилась, когда Элиза заметила, как они смотрят на ее мать — будто на ободранную дворнягу; мать же, словно не замечая этих взглядов, низко присела:

— Доброе утро, матушка. Здравствуй, Оливия.

— Миссис Нотт, миссис Нотт, Вильгельмина, или ты за время замужества позабыла все приличия? — прокаркала старшая из женщин, усаживаясь за стол. — А заодно и наши с Оливией приемные дни?

— Я все хорошо помню, м... миссис Нотт, — покорно ответила мать. — Но, видите ли, я просто не могла ждать...

— Мерлин и Салазар! — вскричала вдруг Оливия. — Это же персидский ковер! Сойди с него немедленно, мерзкий, чумазый мальчишка!

Элиза не сразу сообразила, что это относится к ней. Когда сообразила — скрестила руки на груди и осталась стоять на месте: только несколько человек в мире могли ей что-то приказывать, и эта Оливия в их число явно не входила.

— Элли, пожалуйста, — мать, видя, как Оливия задыхается от бешенства, привлекла Элизу к себе. — Не серди тетушку. Ливи, это Элиза, моя дочь.

— Девочка? — с отвращением переспросила Оливия. — Хочешь сказать, что это вот — девочка?!

— Ты явилась к нам с ребенком? — вторила ей миссис Нотт. — И... и с вещами? Вильгельмина, что это значит?

Мать вдохнула поглубже; ее рука на плече Элизы сжалась так, будто она тонула и хваталась за что-то, что могло помочь ей выплыть.

— Миссис Нотт. Ливи. Выслушайте меня, пожалуйста. Да, я пришла сюда с Элизой и вещами потому, что... потому, что я ушла от мужа.

В столовой повисла такая тишина, что ее можно было резать ножом как отбивную.

— Ты — что? — прохрипела миссис Нотт в ужасе.

— Я ушла от мужа, — повторила мать чуть громче. — Вы видите, до какого состояния он довел меня и нашу дочь. Я ушла от Рэндальфа и подам на развод так скоро, как это будет возможно.

Миссис Нотт и Оливия переглянулись, и эти взгляды Элизе очень, очень не понравились. Она потянула мать за юбку — идем отсюда, мол, — но та не обратила внимания.

— Я не буду вас обременять. Дядя Кантанкерус оставил мне кое-какие средства, их вполне хватит на небольшой дом и первое время, а дальше я устроюсь на работу. Я смогу содержать себя и дочь и не буду висеть у вас на шее.

Это была самая длинная и уверенная речь матери на памяти Элизы, но на миссис Нотт и Оливию не подействовала совсем — они стали выглядеть еще злее, чем когда Элиза с матерью только пришли.

— Послушай-ка, Вильгельмина, — произнесла миссис Нотт после небольшой паузы. — С тех самых пор, как я вышла замуж за твоего отца, я относилась к тебе как к родной дочери...

Мать издала странный звук — не то рассмеялась, не то всхлипнула.

— Возможно, я была к тебе строже, чем к Оливии, но у Оливии не было твоих недостатков, требовавших исправления, — продолжала миссис Нотт. — Тем не менее, я вырастила тебя. Я подобрала тебе завидную партию — такую, какую не смогла найти и для Оливии. И если ты за все годы брака так и не смогла завоевать любовь и уважение мужа — это исключительно твоя вина!

Мать оцепенела; по ее лицу побежали слезы, руки бессильно опустились. Элиза снова потянула ее за подол — теперь им точно пора было уходить и не выслушивать гадости, — но мать будто к полу приросла.

— Развод? Не может быть и речи! — миссис Нотт, напротив, не думала останавливаться. — Работа? Ха! Опустим, что женщина из семьи Нотт вообще собирается работать, но куда ты устроишься? Ты же ничего не умеешь делать!

— Я все еще неплохо шью, — тихо возразила мать. — Может, меня возьмут модисткой.

— Модистка! — миссис Нотт схватилась за грудь. — Модистка! Немногим лучше проститутки! Нет уж, милочка, если так ты решила обеспечивать себя и ребенка, то можешь сию же минуту убираться вон!

— Могу я хотя бы поговорить с отцом? — прошептала мать.

— Исключено, — отрезала миссис Нотт. — Теофил последнее время дурно себя чувствует. Я не позволю тебе огорчать его рассказами о том, как ты ушла от мужа и собираешься на панель.

Мать измученно опустилась на стул и спрятала лицо в ладонях, как ночью в странном доме на колесах; Элиза прижалась к ней и ободряюще подлезла под руку — с Руди это всегда срабатывало. Миссис Нотт посмотрела на них, откашлялась и заговорила чуть мягче:

— Впрочем... я допускаю, что у тебя некоторые сложности в браке, все же у Рэндальфа тяжелый характер. Вернись к нему и обсуди все спокойно. Мы можем даже забрать к себе детей, чтобы вам ничего не мешало — и старшего мальчика, и девочку...

— Нет.

Это вышло так чисто и так по-взрослому, что на Элизу уставились и мать, и миссис Нотт, и Оливия: мать — изумленно, миссис Нотт и Оливия — с неодобрением.

— Когда взрослые разговаривают, дети должны молчать, — процедила миссис Нотт. — Да, девочку мы определенно заберем. У нее кошмарные манеры.

— Нет! — повторила Элиза. В этом доме она не осталась бы за все сокровища мира, а с этими людьми — тем более; уж лучше хижина Джека, уж лучше нетрезвый и вечно забывающий о ней позаботиться отец.

— Не думаю, что это хорошая идея, мама, — поморщилась Оливия. — Вспомните, что Амадей говорил про ее старшего брата: такого манерам учить — скорее трость сломаешь. Все они у Минни такие, как я погляжу — упрямые, злобные звереныши... А-а-а!

Цветастая ваза, стоявшая рядом с Оливией, разлетелась вдребезги; несколько осколков до крови порезали ей плечо и щеку. Оливия заголосила, прижимая к лицу платок, миссис Нотт захлопотала вокруг нее, а мать растерянно прижала к себе Элизу. Элиза же довольно улыбалась: пусть она не могла постоять за мать, но за себя и брата — вполне.

— Она меня поранила! — визжала Оливия. — Мама, вы видели? Эта маленькая дрянь меня поранила!

— Думаю, нам пора, — опомнилась наконец мать. — Элли очень устала, она не спала всю ночь, вот и...

— Тихо! — гаркнула миссис Нотт; от ее крика смолкла даже Оливия. — Ливи, тише, сердце мое, это всего лишь царапины. Обработаем бадьяном, и даже следа не останется. А ты, — она ткнула узловатым пальцем в мать, — куда это собралась, если твоя девчонка устала, а идти вам некуда, иначе бы ты сюда не заявилась?

— Я найду комнату...

— Работа модисткой и съемная комната, одно решение лучше другого, — фыркнула миссис Нотт. — Хорошо, можешь сегодня остаться здесь и подумать, как должна поступить в твоем случае порядочная женщина. Дейра! Постели им в гостевой спальне. И принеси побольше горячей воды, а то девчонки не видно из-за грязи!

Мать, словно не веря своим ушам, потянула Элизу к лестнице. Элиза неохотно поплелась за ней, втайне желая, чтобы миссис Нотт передумала, и ожидая какой-нибудь гадости. Так и случилось — уже в холле их догнал скрипучий голос:

— И не воображай, будто у тебя в этом доме есть какие-то права, Вильгельмина. Мы пустили тебя на порог исключительно из милости, и она не бесконечна.

* * *

Элиза проснулась днем — солнце, во всяком случае, стояло уже высоко — и не сразу поняла, где находится, слишком незнакомой была комната. Потом вспомнила ночную поездку в странном доме, миссис Нотт и Оливию, и содрогнулась — чистая и красивая постель показалась ей грязной вонючей лужей, из которой хотелось немедленно выбраться и отмыться.

— Проснулась, детка? — тихо спросили рядом.

Мать сидела в изножье кровати, стиснув руки до побелевших костяшек; она умыла лицо и подобрала волосы, но была такой же бледной и измученной, как и утром. Элиза выпуталась из одеяла, подползла к ней поближе, и мать обняла ее и коснулась губами макушки.

— Прости меня, родная, — прошептала она. — И за это, и за то, что увезла тебя посреди ночи. Но я...

Она прерывисто выдохнула, собираясь с мыслями.

— Твой отец отбирал у меня твоих братьев и сестер одного за одним, а потом отнял и тебя. Я думала, что смогу это пережить, не в первый раз, но потом узнала, что на вас с братом напал оборотень, и... решила попытаться спасти хотя бы тебя, хотя бы в этот раз. Не для того я так долго тебя прятала, в конце концов.

Она снова поцеловала Элизу.

— Я хотела все тебе рассказать, но побоялась — ты у меня умница, конечно, но еще такая маленькая, вдруг проговорилась бы отцу или брату. Решила увезти потихоньку. Просила Дилси следить за твоим отцом, раздобыть мне палочку и немного денег, подгадывала время... — мать горько покачала головой. — Но я совсем забыла, какие они!

Кто такие "они", Элиза поняла сразу.

— Мне не стоило приходить сюда. Нужно было связаться с мамиными родственниками или твоей тетей Клеменс в Канаде, но это заняло бы столько времени, а мне хотелось вырваться оттуда побыстрее, — вздохнула мать. — Ну что уж там. Придется нам остаться здесь на какое-то время.

— Нет! — возмутилась Элиза. Вчера она увидела и услышала достаточно, чтобы понять — от этого дома и этих людей им надо держаться подальше.

— Прости, милая, но да. Твоя мама сильно сглупила, и у нас нет ни дома, ни денег. Куда мы пойдем, на улицу? — мать попыталась ободряюще улыбнуться, но вышло неудачно, как будто она пыталась не расплакаться. — Не бойся, это ненадолго. Завтра я поговорю с твоим дедом, в такой ситуации он меня выслушает и поможет нам. Но пока мы здесь, Элли... постарайся не сердить бабушку и тетю, хорошо?

Элиза подумала, что у нее никаких бабушек и теть не было и не надо, а таких как миссис Нотт и Оливия — и подавно. Помедлив, она все же кивнула — матери так будет спокойнее, а объяснить, что те две... женщины все рано взбесятся, едва их увидят, она бы не смогла. И даже если бы смогла — не захотела.

День проходил вяло — мать не захватила никаких игрушек или даже книжки. Правда, она попросила у Дейры горячей воды и отмыла Элизу чуть не до блеска, расчесала ей волосы и повязала темную ленточку, а потом, помедлив, достала из узла с вещами платьице — выцветшее, но еще крепкое и даже не обтрепавшееся по краям.

— Это носили сначала твоя сестричка Ребекка, а потом твоя сестричка Грета, когда были в твоем возрасте, — она быстро вытерла глаза, одевая Элизу. — Ничего лучше у нас пока нет, но бабушка и тетя правы, ты не можешь ходить в мальчишечьих обносках.

Элиза бы предпочла старые штаны и рубашку Руди: платье, с одной стороны, было коротковато, с другой — висело на ней мешком, изрядно мешая ходить. Хотя, ходить особенно было негде: Элиза видела в окно комнаты довольно большой сад и попросилась было туда, но мать не выпустила ее даже в коридор, так что пришлось слоняться по комнате и валяться на кровати, разглядывая потолок, до того времени, когда им принесли поднос с едой — полчайника еле заваренного чая и два куска хлеба с тонким слоем масла. Оба куска мать скормила Элизе — сама же не взяла в рот ни крошки, не выпила ни капли чаю: видимо, в этом доме ей ничего не лезло в горло.

Вечером, когда на улице начало темнеть и зажглись палки со светом наверху (мать назвала их "фонари"), на пороге комнаты внезапно возникла Дейра:

— Хозяйка просит миссис и мисс Лестрейндж спуститься в столовую.

— Зачем? — насторожилась мать.

— Хозяйка ждет миссис и мисс Лестрейндж к ужину.

— А, вот что, — мать облегченно выдохнула и оправила платье и волосы. — Мы сейчас будем. Элли, идем.

Элиза что было сил рванулась прочь от матери, влезла на кровать и зарылась лицом в подушки; кто-то внутри нее, кто-то умный и взрослый, словно сказал тихо и четко: "Не ходи. Не ходи, иначе будет худо".

— Детка, ну что за капризы, — мать огорченно качнула головой. — Идем, ты же слышишь — нас ждут.

— Нет! — выкрикнула Элиза. — Пойдем плохо!

— Да, милая, я знаю, что бабушка и тетя тебе не понравились, — вздохнула мать, беря ее на руки. — Но ты же мне обещала их не сердить, помнишь? А если мы не спустимся к ужину, к которому нас зовут, они непременно рассердятся.

Дело было совершенно не в миссис Нотт и Оливии, но в чем — Элиза не знала. Просто чувствовала, что им ни в коем случае нельзя идти на этот ужин, а лучше вообще было уйти еще утром — неважно, куда, хоть на улицу, иначе случится что-то плохое.

Она поняла, что была права, когда они с матерью спустились в столовую — не ту, где их встречали утром, а в другую, куда больше и обставленной с еще большей вычурностью.

Потому, что во главе стола сидел отец.

Элиза помнила, как он рассердился, когда они с Руди уехали слишком далеко от дома и попались аврорам, но тогда он был и вполовину не так зол, как сейчас. Увидев их с матерью на пороге, он улыбнулся так, что у Элизы по спине побежали мурашки, а мать задушенно вскрикнула, прижав руку ко рту. Миссис Нотт и Оливия — разряженные в пух и прах и змеями увивавшиеся вокруг отца — обернулись на крик и медово заулыбались.

— А, Вильгельмина, милочка, — пропела миссис Нотт. — Проходи, мы ждали только тебя.

— Я не голодна, — прошептала мать.

— Брось, дорогая. Ты слишком бледна, тебе надо поесть. Только отдай Дейре малютку, пусть поужинает в детской...

— Не стоит, мадам, — разомкнул губы отец. — Элиза достаточно аккуратна, чтобы сидеть за столом со взрослыми. Пусть останется.

Элиза подумала, что миссис Нотт сейчас начнет возмущаться — совсем как утром, когда встречала их с матерью, — но та только кивнула и погнала домовуху за тарелкой и высоким стулом для Элизы. Ее усадили ближе к отцу, чем к матери, и только тут Элиза разглядела, что он не только очень взбешен, но и очень хорошо одет — вроде бы и во все темное, но роскошные платья миссис Нотт и Оливии выглядели рядом с его костюмом жалкими пестрыми тряпками.

— Ах, дорогой мой Рэндальф, — продолжала щебетать миссис Нотт, пока Дейра суетилась вокруг них с блюдами. — Признаться, мы были крайне обескуражены, когда сегодня утром к нам приехала Вильгельмина...

— Да, я тоже был... обескуражен, — процедил отец, не сводя с матери пристального взгляда. — Когда проснулся утром и не обнаружил в доме ни дочери, ни жены. Искал бы их сейчас по всей Британии, если бы не каминный звонок мисс Хорнби.

Оливия противно захихикала, а мать бросила на нее такой взгляд, будто Оливия зарезала ее без ножа, и Элиза поняла, что Оливия и мисс Хорнби — один человек. Хихиканье очень быстро сменилось визгом, когда от лепнины на потолке откололся внушительный кусок и грохнулся в тарелку перед Оливией, расколотив ее — увы, только тарелку — вдребезги.

— Вам не мешало бы подновить ремонт, — отец и бровью не повел. — На чем мы остановились?

— Мы... мы были очень обескуражены, — пролепетала Оливия, с каждым словом, однако, беря себя в руки. — Сестрица Минни появилась так внезапно и говорила такие странные вещи... о вашем разводе, например.

— Вы, конечно, живете закрыто и лишаете нас и наших друзей вашего общества, — миссис Нотт шутливо погрозила отцу пальцем. — Но все же вы в браке столько лет, и Вильгельмина никогда не жаловалась... и тут такие речи! Мы все же семья, дорогой мой Рэндальф, так расскажите же, в чем дело?

Отец чуть нахмурился, отложил вилку и нож (Элиза заметила, что он не притронулся к еде, а только резал мясо на мелкие кусочки) и тщательно, даже демонстративно вытер руки салфеткой.

— Что ж, мадам. Если женщина хочет развода после стольких лет брака и шестерых детей, из которых четверых мы похоронили совсем маленькими...

— На все воля Мерлина, мой дорогой, — вздохнула миссис Нотт, а Оливия промокнула глаза платком. — На все воля Мерлина.

— Истинно так, мадам, — чуть кивнул отец. — Так вот, если Вильгельмина хочет развода, то у меня есть лишь одно объяснение — она нашла себе другого.

Если бы взглядами можно было сжигать, Оливия и миссис Нотт оставили бы от матери Элизы горсточку пепла. Но она на них не смотрела — впервые за весь вечер она смотрела отцу в глаза и держалась за горло, будто ей не хватало воздуха.

— Как ты... — выдавила она. — Как у тебя язык повернулся...

— О таких вещах прямо не говорят, верно, — пожал плечами отец. — Но мы, как заметила мадам, собрались здесь небольшим семейным кругом, так отчего бы не называть вещи своими именами?

Мать уставилась в стол, все так же держа руку у горла; миссис Нотт еще пару мгновений прожигала ее взглядом, а потом повернулась к отцу:

— Возможно, Теофил сумеет...

— Нет-нет, — отмахнулся отец. — Не стоит втравливать дорогого тестя. Вильгельмина решила уйти от меня к другому — ее воля и ее право. Я не буду ее удерживать, напротив — выделю ей сумму ее приданого и постараюсь как можно скорее уладить все бумажные вопросы. Конечно, у меня есть небольшое условие...

— Какое? — прохрипела мать.

— Дети останутся со мной, — припечатал отец.

Мать замотала головой так, что ее прическа развалилась и волосы рассыпались по плечам и спине.

— Разумеется, даже не спорь, Минни, — затараторила Оливия. — Место детей — в семье их отца. К тому же, ты совсем их запустишь, пока будешь развлекаться с новым мужем!

— Я бы предпочел, чтобы подобные разговоры не велись в присутствии моей дочери, — сухо сказал отец. — Но в целом вы правы, мисс Хорнби. Вряд ли за всеми хлопотами, Мина, у тебя найдется время даже взглянуть на детей.

Мать обхватила себя руками за плечи; отец, чуть поморщившись, отвернулся от нее к миссис Нотт:

— Да, и вот еще что, мадам. В случае нашего развода мне придется предъявить дорогому тестю все его расписки.

Теперь миссис Нотт и Оливия выглядели так, будто их огрели чем-то тяжелым. Или будто в них ударила молния — Элиза как-то видела, как во время грозы молния попала в деревне в собаку, так та тоже замерла с раскрытой пастью и выпученными глазами.

— П-предъявить? — прозаикалась миссис Нотт. — Но...

— Как вы помните, когда Мина вышла за меня замуж, мой покойный отец помог дорогому тестю рассчитаться с кое-какими долгами, — пояснил отец. — Позже я и сам ссужал дорогого тестя некоторыми... суммами. Я не привык бросать семейное состояние на ветер, и если мы разведемся, буду вынужден предъявить расписки мистера Нотта. Вы же понимаете, одно дело — помогать родне, пусть и в долг, и другое дело — чужой семье.

Миссис Нотт и Оливия посмотрели на мать Элизы так, будто желали ей медленной и очень мучительной смерти. Отец откинулся на спинку стула, явно наслаждаясь зрелищем, и Элизе стало противно. Неуклюже спрыгнув со стула, она подошла к матери и погладила ту по руке; мать в ответ на мгновение приобняла ее, но тут же выпустила, заметив, как них обеих посмотрел отец.

— Возможно, не стоит рубить сплеча, — голос миссис Нотт так и сочился медом. — Возможно, стоит все обдумать...

— Разумеется. Мина может обдумывать свое решение столько, сколько потребуется, — отец поднялся. — А сейчас прошу прощения, нам пора.

— Нам?

— Мне и дочери. Поди сюда, Элиза.

Элиза не тронулась с места.

— Не серди отца, милая, — прошелестела мать. — Иди домой.

Элиза замерла, не веря своим ушам. Мать забрала ее из дому — ночью, тайно; мать, по ее собственным словам, хотела спасти ее не от кого-нибудь, а от отца — и мать теперь так просто отсылала ее обратно?!

Это было так неожиданно и обидно, что у Элизы слезы навернулись на глаза.

— Вся в меня, такая же упрямица, — отец подошел к ней и сгреб за руку — довольно резко и больно, так что Элиза захныкала; мать сидела, как каменная, и даже не пыталась что-то сделать. — Временами меня это не радует, но об этом мы поговорим дома. Всего доброго, мадам, мисс Хорнби.

Элиза не упиралась, но и идти толком не могла — ноги заплетались, в глазах все расплывалось от слез обиды — так что отцу пришлось практически протащить ее через несколько комнат. Уже в зале с каминами — тут он тоже был, совсем как дома — их догнал голос Оливии:

— Рэндальф! Подождите!

Отец, бросивший было в огонь порошок для перемещений, закатил глаза, но все же сделал спокойное лицо и обернулся:

— Да, мисс Хорнби?

Оливия приблизилась, и Элиза увидела, что две верхних пуговицы ее платья расстегнулись и чуть приоткрыли грудь, а волосы, прежде собранные в прическу, теперь обрамляли лицо так, что оно казалось мягче и красивее. Вдобавок, Элиза почувствовала, как сильно от Оливии несет чем-то сладким — у нее тотчас засвербело в носу и еще сильнее заслезились глаза; отец, кажется, тоже это почувствовал, потому что на мгновение у него сделался такой вид, будто его вот-вот стошнит.

— Зачем вам камин на ночь глядя? — проворковала Оливия, словно невзначай теребя ворот платья так, чтобы оно распахнулось еще чуть сильнее. — В доме столько гостевых комнат, а у вас выдался сложный день, да и у вашей милой дочки тоже...

Элиза чуть не подавилась собственными слезами. Оливия еще утром обозвала ее чумазым чудовищем, с чего вдруг такая перемена отношения?

— Благодарю, мисс, но мой сын только что вернулся из школы, — вежливо, но сухо ответил отец. — Он ждет дома меня и свою сестру.

— Так вызовите его сюда, — Оливия шагнула ближе к нему. — Мальчики у родственников, так что дети вполне могут переночевать в их комнате...

— Чтобы утром я недосчитался и жены, и сына, и дочери? — приподнял брови отец.

— Минни не приблизится к ним. Уж мы с мамой за этим проследим, — Оливия была совсем близко, почти касаясь грудью пуговиц отцовской мантии. — Так что вы думаете?

Отец оглядел ее с ног до головы — так, как он оглядывал рыбу в деревне, прежде чем ее купить, — а потом взял Элизу на руки, будто отгораживаясь от Оливии; сладкой гадостью завоняло еще сильнее, и Элиза расчихалась, так что Оливии пришлось отступить.

— Мисс Хорнби, — все так же вежливо, но уже едко сказал отец. — Я ценю ваш... пыл и ваше... гостеприимство, но предпочитаю ночевать под своей крышей и с теми людьми, которые мне небезразличны, — Оливия почему-то густо покраснела. — И да, на вашем месте я бы сменил духи. Недавно в Косом мимо меня прошла дама из заведения с красным фонарем, так вот — у нее духи были точно такие же. Не думаю, что они подходят даме из приличной семьи.

И с этими словами он шагнул с Элизой в камин, оставляя позади пунцовую и явно разозленную Оливию.