Лучше снимите портрет (джен)

Вздохнуть по-настоящему я смог только после того, как сам перепроверил все анализы миссис Поттер и ребенка. Разумеется, целители не имели права пускать меня в лабораторию, но они слишком боялись сюрприза и предпочли перестраховаться. Все было в порядке. Миссис Поттер решили оставить до родов в госпитале, опасаясь, что дома, после всего пережитого в нем, она будет испытывать стресс, а мальчика выписали. Все обошлось, но радости я пока не испытывал.

Я, конечно, предполагал, что ничего хорошего в Британии меня не ждет, но к встрече с самым любимым своим кошмаром готов не был. Разумеется, демон понял по моей реакции на Ариану и сына Поттера, что убить ребенка я не смогу, поэтому и принял облик Джинни. Я смог. И весь этот проклятый год опять встал передо мной. Я боялся, что Кэрроу перейдут границы, и кто-то погибнет, что кто-то не вернется из Запретного Леса, что Волдеморт будет убивать заложников, вызывая Поттера. Ничего этого не случилось. Все дожили до финальной битвы, но не все пережили ее. Именно, поэтому я не хочу возвращаться в Британию, не хочу навещать Хогвартс, не хочу видеть Минерву. Но я никогда не расскажу ей об этом, я понимаю, почему она позволила студентам участвовать в битве. Империус, который она наложила на Кэрроу.

Непростительные называются так не из-за того, что караются Азкабаном. Непростительные перекрывают саму возможность прощения, человек, применивший такое заклятие ощущает свою абсолютную правоту, не колеблясь, осуществляет свои желания. Минерва сдерживала себя весь год, не смея предпринять решительных действий, чтобы не помешать осуществиться плану Дамблдора. Она стискивала зубы и впивалась ногтями в ладони, но не повышала голос, не делала резких движений, она терпела, ломая себя. Империус выпустил на волю ее жажду сражения. Минерва ринулась в битву сама и не смогла удержать детей, которые тоже хотели воевать.

— Сэр! Профессор! Профессор Снейп! — голос Поттера вырывает меня из воспоминаний. — Сэр я хочу поговорить с вами! Пожалуйста.

Я повернулся и дождался, пока он добежит. Невысокий, худощавый, коротко стриженный, в футболке и джинсах, мантия аврора, застегнута на две пуговицы. Так бы выглядел Джеймс, доживи он до его лет? Не знаю. Это уже не важно. Их сходство не раздражает, а зеленые глаза Лили не будят в душе звериной тоски. Прошлое отпустило меня. Или я отпустил прошлое?

Поттер стоит, переминаясь с ноги на ногу.

— Говорите.

Он застывает на месте, глядит в небо, потом внимательно рассматривает свои ботинки. Придется помочь начать беседу.

— Вы нашли свои очки?

— Нет. Новые купил.

Точно такие же, как старые. Те, что носил в Хогвартсе. Это неуемное тщеславие или отсутствие вкуса? Беседа замирает. Поттер нервно облизывает губы, собирается с духом и выпаливает:

— Я знаю, почему вы вернулись, почему рисковали, спасая меня, — он снова замолкает, но не отводит взгляда от моего лица.

Любопытно. Неужели, сможет ответить на вопрос, который я задавал портрету Дамблдора?

— Может быть, — произносит он тихо, — вы сами скажите? Поверьте, я никогда не воспользуюсь вашей откровенностью, не буду смеяться, не сочту ваши чувства чем-то неприличным.

— Мои чувства?

— Вы не хотите произносить это, — вздыхает Поттер. — Я понимаю, вам должно быть тяжело осознавать... Вы же столько лет убеждали себя, что больше никогда никого не полюбите.

Я мог бы прервать его речь, но я медлю, даю возможность выговориться. Я не понимаю, что он хочет сказать. Он же не может иметь в виду то, о чем я подумал?

— Дамблдор догадался. Он видел такие вещи, чувствовал. Помните, он сказал, что вы все же привязались к мальчику? Ко мне, то есть. А вы стали отрицать, так отчаянно, даже Патронус вызвали. Вы считали, что любовь к уже мертвой женщине достойней, чем любовь...

Нет, нет, нет. Он не может так думать!

— Чем любовь... ко мне, — заканчивает Поттер шепотом. — Потому что мы одного пола, потому что вы намного старше, и вы — мой учитель. Вы поэтому исчезли! — победно завершает он. — Вы боялись, что вас отвергнут, может быть высмеют, но вы не правы! Любовь — это прекрасное чувство — светлое, живительное, как весенний ливень! И я думаю, вы — замечательный человек, наверное, самый храбрый из всех, кого я знаю. Я мог бы... Но я люблю мою жену, Джеймса, у нас будет еще малыш. Вот. Но я восхищаюсь вами, вашими чувствами...

Ледяная вода обжигает, как кипяток, холод ощущается позже. Я словно прыгнул в прорубь: меня охватывает жар, потом я застываю. Пухлые мальчишеские губы шевелятся, обнажая ровные белые зубы, на щеке появляется и исчезает ямочка, я отмечаю все эти подробности машинально, разглядываю его лицо, чтобы не смотреть в честные зеленые глаза, не слышать слов.

Чего же ты хотел, Северус? Какой благодарности? Порядочный человек поможет в несчастье без личной заинтересованности. Порядочный! А ты-то причем? Ты можешь действовать лишь под угрозой Азкабана, ради искупления грехов или из вожделения.

— Поттер, — даже странно, что я сумел выговорить его имя. Но, что еще сказать, придумать не могу.

— Спасибо, что сказали мне это.

Да, он и раньше не очень стеснялся. Как думал, так и говорил: вор, убийца, отравитель... Кто я теперь — педофил-мазохист, влюбленный в мальчишку, который ненавидит меня с одиннадцати лет? Ах, да! Он уже не мальчишка! Муж и отец. Аврор. Все время приходиться себе напоминать.

— Вы ошибаетесь, Поттер.

Он недоверчиво качает головой.

— Вы знаете, что у Драко Малфоя есть сын?

— Да, а что?

— Если бы вы узнали, что Драко, его жене и ребенку угрожает опасность, чтобы вы сделали?

— Им кто-то угрожал? — мгновенно подбирается Поттер.

— Насколько мне известно, нет. Ситуация гипотетическая.

— Гипо... Ах, да.

— Времени у вас нет, счет идет на минуты. Что бы вы сделали?

— Поспешил бы к ним, постарался спасти.

— Рискуя жизнью?

— Ну, да.

— Вы влюблены в Драко?

— Что?! Как вы смеете!

— Тогда почему? Возможно, вы просто не смогли бы стоять в стороне, зная, что можете предотвратить трагедию.

— Вы это к чему? А-а, я понял. Да, вы правы. Конечно.

Он не верит мне. Подыгрывает, дает возможность сохранить лицо. Смотрит так понимающе. Это безнадежно. Я отворачиваюсь от него и аппарирую. Покинуть бы эту страну немедленно и никогда не возвращаться, но на сегодня у меня назначено две встречи, и приходится задержаться.

В магазине «Всевозможные волшебные вредилки» представлен широчайший ассортимент ярких, блестящих, взрывающихся, сверкающих, звенящих, вопящих и тому подобных товаров. Дети всех возрастов, их родители, молодые люди и девушки беспорядочно перемещаются по залу, переговариваются, смеются, испытывают образцы. Пройдя через эту пеструю, галдящую толпу, я прохожу в другой зал, где представлены средства защиты. Народу здесь немного, в основном взрослые спокойные люди, сосредоточенно изучающие товары. Сбоку от прилавка почти сливается со стеной дверь, она распахивается еще до того, как я успеваю постучать.

В просторном кабинете легко помещаются внушительный письменный стол, монументальный камин и два кожаных кресла с журнальным столиком между ними. Стены скрыты за стеллажами, зачарованное окно открывает вид на высокогорный пейзаж. Джордж Уизли сидит на краю письменного стола, болтая ногой. Половина лица, подвижного, как у мима, кажется застывшей, на щеку заходит тонкий шрам от моей Сектумсемпры, но отсеченное ухо скрывают длинные кудри. Рон Уизли по-хозяйски развалился в кресле, его супруга стоит рядом с камином.

— Мистер Уизли, — я склоняю голову в приветствии. — Миссис и мистер Уизли...

— Мистер Снейп, — Джордж копирует меня, шутовски утрируя, но его глаза не меняют холодного настороженного выражения.

— Я хотел встретиться с вами, чтобы побеседовать о вашем бизнесе.

Одна бровь поднимается вверх, глаз прищуривается:

— В самом деле? Вы заинтересовались волшебными вредилками? Или средствами защиты? У нас широчайший ассортимент, я могу предоставить вам каталог...

Джордж частит, как опытный коммивояжер, но его маска не может обмануть: он ждет моего хода.

— Я вижу, ваша торговля процветает.

— О, конечно! «Всевозможные волшебные вредилки» успешное предприятие, мы открываем новые филиалы, привлекаем самых талантливых зельеваров и мастеров иллюзий...

— И у вас есть лицензии на все товары?

— Разумеется, — вмешивается Грейнджер, она отходит от камина и встает рядом с креслом своего мужа.

— Прекрасно. Некоторые, как я заметил, не предназначены для детей до 16 лет.

— И мы не продаем их малолеткам! — Уизли вскидывает руки в патетическом жесте.

— Вы спрашиваете документы?

Повисает пауза, Джордж пристально смотрит на меня и медленно произносит:

— Конечно.

— И ребенок не может дать деньги на покупку товара кому-то, кто уже достиг шестнадцати лет?

— У вас есть доказательства, мистер Снейп, или вы бросаетесь пустыми обвинениями? — вступает в беседу Грейнджер.

— Я интересуюсь, миссис Уизли, тем, как организована торговля.

— Вам известно, что Рон — аврор, а я — сотрудник Отдела Магического правопорядка? — напористо спрашивает она.

Пальцы стиснуты в кулак, глаза горят — ох, мисс Грейнджер, чем же я вам так досадил? Неужели, тем, что выжил, поставив под сомнение вашу славу всезнайки?

— Разумеется, мне это известно. Но у меня есть обоснованные сомнения в том, что аврор Уизли дотошно соблюдает правила.

— Вы опять про эту сову?! — Уизли-младший едва не подскакивает в кресле. — Это — случайность, ясно вам? И, вообще, ее Гарри взял!

— Вы, мистер Уизли, умолчали о том, что было обнаружено в квартире Дайаны Мердок.

— Вы это о чем? — он поднимается с кресла. — Я все сказал!

— В ее квартире находилось вот это, — я демонстрирую коробочку от Патентованных чар Грезы наяву.

— Так она... Ей же больше 16!

— Больше, — соглашаюсь я. — Мисс Мердок погружала себя в грезы наяву и, возможно, это стало той самой последней каплей, которая определила ее судьбу. А в вашем магазине такой товар продают детям, официально — достигшем шестнадцати лет, а на деле — он доступен всем. По-моему, Отделу магического правопорядка пора выяснить, к чему приводит использование Грез наяву.

— Грезы абсолютно безопасны! — голос Грейнджер неожиданно становится резким и пронзительным.

— Опиум долгое время считался абсолютно безопасным, — говорю я мягко, — его даже рекомендовали маленьким детям, как снотворное. А героином хотели заменить морфий, полагая, что он менее опасен.

— Грезы наяву не имеют ничего общего с наркотиками! — выдыхает Грейнджер сквозь зубы. — Они не вызывают зависимость...

— Физиологическую. Так и наркотики ее не сразу вызывают. Сначала образуется зависимость психологическая.

Грейнджер решительно трясет головой, не желая слушать. Без пышных длинных кудрей зрелище довольно забавное.

— Неужели вы не слышали о таком психическом расстройстве, как игромания? Да, — я мысленно киваю, — это, пожалуй, самое близкое: человек привыкает к определенным ощущениям, и готов на все, чтобы испытать их вновь. Грезы могут стать дороже реальности, без них жизнь кажется не представляющей ценности. Мариэтта Эджкомб, знаете такую? — Грейнджер молчит. — Девушка с изуродованным лицом. Она попыталась покончить с собой, когда у нее кончились деньги на Грезы.

Я всматриваюсь в лицо Грейнджер, пытаясь разглядеть девочку, сочувствующую безумному домовику Блэка, но вижу лишь решительного борца за права домовых эльфов.

— Эджкомб проявила слабость характера, — отрезает она. — Эта особа еще в школе стала предательницей, а теперь опустилась окончательно. Человек должен решать свои проблемы, а не бежать от реальности.

— Должен, — соглашаюсь я. — А как быть с теми, кто не сумел решить? С такими, как Дайана Мердок?

— Мы не можем приставить по охраннику к каждой слабонервной дурочке, — фыркает Уизли-младший.

— Вы можете приостановить продажу чар и провести исследование.

— Это абсолютно безопасные чары, — с нажимом произносит Грейнджер.

— Они воздействуют на сознание, а это не бывает абсолютно безопасно. Любое вмешательство в психическую деятельность чревато последствиями.

— Уж, кто бы говорил, — пробурчал Уизли-младший чуть слышно.

— Именно, потому, что я сам часто применял ментальную магию, я могу утверждать, что любое воздействие на сознание — это насилие, и его использование без крайней необходимости недопустимо. Мозг слишком тонок и сложен, вмешательство в его работу может привести к последствиям, которые невозможно просчитать заранее. И один из самых коварных и непредсказуемых инструментов воздействия на психику — Амортенция, которую вы продаете школьникам.

— Амортенцию учат варить в Хогвартсе! — заявляет Уизли-младший.

— Как и Глоток живой смерти. Сварить Амортенцию не так-то просто, есть надежда, что тот, кто простоит над котлом, хотя бы задумается, а нужна ли ему симпатия такой ценой. Но, покупая зелье, ваши клиенты пребывают в восхитительной уверенности, что быть любимым — это просто, стоит выложить нужную сумму, и понравившийся объект будет подан на блюдечке.

— Замечательно, что вы озаботились воспитательным моментом, — голос Джорджа сочится сарказмом, — но это не ваша забота!

— Вы раздуваете из мухи слона, — пожимает плечами Грейнджер.

— Полагаете? Я был свидетелем того, как под воздействием Амортенции молодые люди совершали сексуальное насилие, или кончали с собой. Это случается не слишком часто, но вы уверены, что есть смысл играть с огнем? И я думаю, вам не нужно рассказывать, с какими патологиями может родиться ребенок, зачатый под влиянием этого зелья.

Уизли-младший и Грейнджер таращатся на меня испуганно — вспомнили историю Меропы, но Джордж соскакивает со стола и встает передо мной. Его рот растягивается в кривой ухмылке, глаз прищуривается, но другая половина лица остается неподвижной. Сектумсемпра не могла так парализовать лицевые мышцы, похоже, они застыли от могильного холода, который теперь сопровождает Джорджа вместо погибшего брата.

— Я вижу, вас заинтересовал наш товар. Амортенцию предлагать вам не буду, сами понимаете, семейная солидарность, — Джордж подмигивает заговорщицки. — А вот Грезы наяву с радостью. Даже сделаю скидку, если станете постоянным клиентом. Можете прямо сейчас попробовать, первый раз — за полцены. Соглашайтесь! Это же единственный шанс, — он говорит проникновенно, — ощутить себя в объятиях молодого брюнета. Зеленоглазого. В реальности-то невозможно.

Уизли-младший тихо хрюкает. По губам его жены скользит злорадная усмешка. Не ожидал, вот от вас, мисс Грейнджер, не ожидал.

— Ну, что вы мистер Уизли, если мне понадобиться одурманить собственный разум, я погружу себя в грезы, достоверные настолько, что даже сомнений в их подлинности не возникнет. И если вы захотите вновь почувствовать себя целым, — я медленно отвожу взгляд от его отсутствующего уха и смотрю туда, где находилось бы лицо второго близнеца, — обращайтесь. Если хорошо попросите, я, возможно, помогу вам.

— Старый извращенец! — тихо шипит Уизли-младший.

Я перевожу взгляд на него и пристально смотрю прямо в глаза. Он бледнеет, судорожно сжимает пальцами подлокотник, приоткрывает рот, кажется, даже дышит через раз. Недовольство в его глазах сменяется страхом, потом ужасом, он застывает совершенно неподвижно, даже не мигая. Когда на его глаза наворачиваются слезы, я отпускаю его, отвожу взгляд. Он шумно вздыхает, обмякает в кресле, и я с удовлетворением отмечаю, что руки у него дрожат.

— И самое главное, господа, что следует знать о магии, любой магии, но, особенно ментальной — она меняет сознание того, кто ее использует.

Я демонстрирую им оскал, который даже самый больший оптимист не принял бы за улыбку, и покидаю кабинет.

Вторая встреча, я надеюсь, окажется не такой насыщенной. Когда я выхожу из камина в кабинете директора Хогвартса, Минервы на месте нет, но на столе стоит кофейник и две чашки, видимо, просто отлучилась. Вздохнув, я оборачиваюсь к своему изображению, в отличие от других директоров, оно бодрствует, а главное, молчит.

— Я ведь начал его уважать. Почти, — услышав, как жалобно звучит мой голос, я морщусь. — За то, что он выжил. За то, что просто живет, делает карьеру, встречается с девушкой. За то, что женился и завел детей. Он снял с моей души страшную тяжесть. Черт, я, действительно, был ему благодарен! И за то, что он так отчаянно старался меня реабилитировать — не то, чтобы это было мне нужно — просто приятно, что и о моей репутации заботятся. Даже то, что он орал о моей любви к Лили, — я пожимаю плечами, а Снейп на портрете надменно задирает подбородок. — Ну, что взять с семнадцатилетнего подростка? Он другими категориями мыслить не может: любовь — единственный, доступный пониманию мотив.

— Мальчик мой, — Альбус Дамблдор, якобы дремавший в кресле, бесцеремонно вмешивается в разговор. — Любовь — самый высокий мотив, самый благородный! Тебе нечего стыдиться, лишь тот, кто живет без любви, действительно, достоин сожаления, а тот, кто любит... — он вздыхает, мечтательно закатив глаза. — Любовь исцеляет душу...

— Это вы! — подозрение мгновенно превращается в уверенность. — Это вы наговорили Поттеру весь этот бред!

Альбус складывает на груди руки и пытается заглянуть мне в глаза:

— Мой мальчик, Гарри хотел знать, как ты относишься к нему. Он был растерян, он не мог понять, почему ты исчез, позволил считать себя мертвым, и как ты узнал, что ему нужна твоя помощь...

— У Минервы он спросить не мог?!

— Я объяснил Гарри, что ты самому себе не решаешься признаться в своих чувствах, а уж тем более не можешь открыться ему. Как бы ты не отрицал свою привязанность к мальчику, я вижу, то есть, — поправился Дамблдор, — видел, как много он для тебя значит. Я так и сказал ему. Ты предпочел исчезнуть, чтобы не мешать мальчику устраивать собственную жизнь.

— А то, что я хочу устроить свою собственную жизнь, никому из вас в голову не пришло?

— Ты не верил, что он поймет тебя, не верил, что ему нужна твоя любовь. Его равнодушие, ранило бы тебя слишком сильно. О, я же знаю, какое чувствительное у тебя сердце! Ты предпочел ничего не прояснять, исчезнуть, остаться для Гарри таинственной фигурой из прошлого. Но ты не упускал его из вида, не так ли, Северус? Ты не мог не прийти к нему на помощь, мой мальчик, но тебе легче отдать свою жизнь, чем открыться ему. Любовь — это великая сила, лишь любовью можно победить зло!

— Неужели? Но почему именно любовь к Поттеру? Вы не думаете, что я влюблен в Кэти Белл? Или Драко Малфоя? Быть может, и вашу жизнь я сохранял, потому что не мог отпустить любимого человека?

— О, мой мальчик!

— Послушайте меня, хоть раз, послушайте! Нет я не испытывал и не испытываю влечения к Гарри Поттеру, я не бежал от своих чувств и вернулся не для того, чтобы прикоснуться к нему. Я спасал Кэти Белл от проклятия не для того, чтобы когда-нибудь насладиться ее любовью. Я дал Непреложный обет не потому, что вожделел Драко, Люциуса или Нарциссу. Я не грезил о сексуальных забавах с вами. Я не мечтал отыметь Лили на пепелище ее дома, после того, как Волдеморт убьет ее мужа и сына!

Нарисованные глаза директора поблескивают лаком. Что я делаю, с кем я спорю? Он давно мертв, мертв, и мне никогда не убедить Дамблдора, что в моей душе было хоть что-то стоящее, помимо той детской влюбленности. А портрет — это только портрет. Он сказал то, что Поттер хотел от него услышать. Недолюбленный в детстве, сирота жаждал не славы, как я думал раньше, а искренней любви. И кто, как не Дамблдор, мог рассказать ему о любви запретной, тайной, безнадежной? Поттер получил заверения в том, что он любим, и поделился радостью с Уизли. При мысли о том, сколько человек носит эту фамилию, меня охватывает настоящий ужас.

Шорох за спиной, заставляет меня отвернуться от портрета.

— О, Северус, прости, что заставила тебя ждать.

— Ничего. Надеюсь все в порядке?

Минерва строга и собранна, но выглядит утомленной.

— Все хорошо, благодаря тебе. Я просто устала, возраст, знаешь ли.

Надо бы сказать комплимент, какой, мол, возраст, вы — юны и прекрасны, и я мучительно стараюсь придумать что-нибудь, что не будет звучать пошло и глупо.

— Северус, я посмотрела документы, которые ты мне передал. По-моему, ты преувеличиваешь серьезность ситуации.

— Неужели? Амортенция — это мощное воздействие на психику.

— Мы не допускаем ее использование в Хогвартсе.

— Правда?

— Это запрещено Уставом школы, — она чопорно поджимает губы.

— Когда это останавливало учеников? Уизли не скрывают, что эти товары рассчитаны именно на учеников. На упаковке Грез наяву написано, что их действие длится в течение обычного урока. Это нормально, что в аудитории сидят идиоты с бессмысленными глазами и капающей изо рта слюной?

— На моих уроках присутствуют вполне адекватные ученики, — ледяным тоном произносит Минерва. — Северус, ты бы еще против сливочного пива ополчился — домовые эльфы пьянеют, значит, и детям употреблять нельзя. По-моему, ты придираешься к Уизли, я разговаривала с Гермионой, она возмущена.

— С какой стати мне придираться к Уизли?

— О, Северус, ты же знаешь, трудно объективно относиться к тому, перед кем виноват.

— Виноват? Я не понимаю, о чем ты?

— Джордж Уизли, — трагическим тоном произносит Минерва и смотрит на меня многозначительно.

— Джордж?

Минерва прикасается к мочке своего уха. Я пожимаю плечами:

— Всего-то?

— Ты что совсем не чувствуешь раскаяния? — ужасается она. — Ты изуродовал мальчика и даже не думаешь об этом?

— Всего лишь ухо, — тихо произношу я. — Он мог погибнуть или остаться калекой, Минерва. Если бы Чарити удалось ускользнуть, потеряв ухо, я был бы счастлив. Если бы все, кто погиб на моих глазах, лишились ушей, но выжили... — я закрываю глаза. Если бы. Если.

— Ты должна меня понимать, ты тоже приняла тяжелое решение, когда позволила ученикам биться за Хогвартс.

— Как ты можешь сравнивать! — на щеках Минервы вспыхивают красные пятна гневного румянца. — Мои ученики сражались за свое будущее, я не имела права запрещать им! Их смерть не была напрасной! А ты, ты доказывал свою верность этому чудовищу, Джордж пострадал ради твоей безопасности, а тебе даже не стыдно! Ты не извинился перед ним, Более того, налетел с какими-то дурацкими надуманными обвинениями! — Минерва комкает пергамент. — Я не ожидала от тебя такого, я надеялась, что ты изменился. Да, как ты смеешь попрекать меня?! Мы сражались за весь магический мир, который вы едва не уничтожили!

— Мы едва не уничтожили? Вы сражались с нами? Вот значит как. В ваших глазах, профессор Макгоннагал, я по-прежнему Пожиратель, переметнувшийся на сторону победителей. Тот, кто должен просить прощения за все свои действия, умолять о снисхождении. Тот, кого терпят из милости, из великодушия!

Я хлопаю дверью, не дожидаясь ее ответа. Бешенство заставляет меня почти лететь по коридорам Хогвартса. Ненавижу! Это место, наверное, проклято! На свежем воздухе я успокаиваюсь и к воротам иду уже спокойно. Вот и граница аппарации. Что ж, Северус, побывал на родине, взглянул на Альма матер, пообщался с бывшими коллегами и учениками, спас Поттеров, нахлебался помоев — можно возвращаться домой!

— Сэр, сэр, подождите!

Поттер. Бежит, размахивая моим шарфом.

— Я хотел вернуть вам. Вот, — он мнет в руках тонкую ткань.

Брать что-либо у Поттера не хочется, но оставить ему — невозможно. Я выхватываю шарф из потных ладошек. Испепелить сейчас же! Вместе с запахом его пота и частицами кожи! Нет, шарф я уничтожать не буду. Ладно, отстираю, надо будет — прокипячу с травами!

— Я, я вам очень признателен. За все, что вы сделали. Мы с Джинни хотим назвать сына в вашу честь.

— Не вздумайте!

— Но...

— Если вы хотите отблагодарить меня, — я усмехаюсь, — снимите этот жуткий портрет — мне будет, на самом деле, приятно!

Я аппарирую, не дожидаясь ответа.

Спустя неделю миссис Поттер благополучно родила сына, его назвали Альбус Северус. А портрет остался висеть в Хогвартсе. После усилий, предпринятых Гарри Поттером для того, чтобы портрет повесить, снимать его было бы слишком скандально.

На этом заканчивается основной фанфик цикла «Возвращаться — плохая примета», в который входят еще четыре минифика.