Лучше снимите портрет (джен)

Бессмертная любовь — великий зодчий

Немеркнущего храма красоты,

Как твое имя разодрали в клочья,

Присвоив праху!.. Хоть создатель — ты!

Но смертная любовь твой носит титул!

К ней выдумка примкнула. Их союз

Всю власть над сердцем и умом похитил

(Твоим творением), и дом твой — пуст!

Лишь красота и ум вознесены,

Везде и всюду — только эти двое,

А ты! Во имя лишь твое святое

От преисподней люди спасены...

Но где хвала? — В перчатках грея руки

Мы пишем письма о любовной муке!..

"Любовь", Джордж Герберт.

Я знал, что так и будет.

Я знал, что так и будет. Потому и взял с Минервы обещание. Тогда, сразу после битвы, она пообещала бы все, что угодно, такой виноватой себя чувствовала. Ей казалось, наверное, справедливо, что не помешай она мне переговорить с Поттером, дальнейшие события развивались бы по-другому, и многих жертв удалось бы избежать. Так ли это узнать невозможно. Минерву терзало чувство вины перед погибшими учениками, но сделать что-нибудь для них она уже не могла. А вот для меня... «Ах, Северус, все, что я могу для тебя сделать! Оставить в покое?! Забыть о твоем существовании?! Но, Северус! Хорошо, хорошо, если ты на самом деле этого хочешь... Да, я обещаю. Я никому не скажу, что ты жив. Я не буду тебя искать».

Она обещала, но серебристая кошка сидит передо мной и смотрит прямо в глаза. Формально, свое слово Минерва не нарушила: она меня не искала, это сделал Патронус.

— Гарри попал в беду! — мяукает кошка.

— Это было неизбежно, — я пожимаю плечами.

Человек, не желающий признавать своих ошибок, обречен на их повторение. Поттер мог применить неизвестное заклятье, мог, поддавшись на провокацию, угодить в ловушку, мог поссориться с министром, прочитав его личную переписку, пока тот ненадолго вышел из кабинета. Он мог сделать многое из того, что прежде сходило ему с рук.

— Ты обещал защищать мальчика! — требовательно мяукает кошка.

— Ты тоже кое-что обещала, — парирую я.

Впрочем, надо отдать Минерве должное: Поттер не первый раз попадает в переделку, а ко мне она обратилась только сейчас. То ли случилось что-то из ряда вон выходящее, то ли чувство вины поистерлось.

— Кстати, он уже не мальчик, — замечаю я. — Он взрослый женатый человек, отец, аврор, к тому же национальный герой.

Кошка молчит и смотрит на меня укоризненно.

Как же я не хочу возвращаться! Никто не может меня к этому принудить. Я никому ничего не должен! Я уже восемь лет, как мертв!

— Что случилось с Поттером?

Кошка не отвечает. Тает в рассветной дымке.

Англия встретила меня на удивление ясным небом и утренней прохладой. Я пожалел, что не взял плащ и перчатки, только шарф, слишком тонкий, но хоть что-то. Камин в кабинете директора был открыт, меня ждали. Минерва сорвалась навстречу, но остановилась, прижимая стиснутые пальцы к подбородку. За ее спиной пытался выбраться из-за стола Гораций.

— Северус! — выдохнула она. — Ты откликнулся!

Ее голос звучит глухо, а на лице видны следы бессонной, тревожной ночи. Строгая учительская мантия застегнута на все пуговицы, но неизменная шляпа лежит на кресле, а из гладкой прически выбилась седая прядь. Надежда, и без того слабая, на то, что Поттер ушел из семьи к длинноногой красотке, в чем подозревают хитрую редакцию Амортенции, стремительно тает.

— А где же директор? — осведомляюсь я. — Неужели он занимается исключительно учебно-воспитательной работой, а спасение мира возложил на своего заместителя?

— Директор на конференции, — отвечает Минерва, никак не реагируя на мой тон, и мне это совсем не нравится.

— Северус, дорогой мой! — Гораций выплывает вперед, совершенно заслоняя Минерву. Кажется, он стал еще объемней. Черная бархатная мантия распахнута, внушительный живот обтянут зеленым парчовым жилетом, на котором блестят два ряда агатовых пуговиц. Его лицо сияет, от широкой улыбки разбегаются многочисленные складки. Под тройным подбородком булавкой с крупным бриллиантом сколот золотистый шелковый платок, его расшитые виноградными листьями концы прячутся в вырез жилета.

— Рад видеть тебя в добром здравии! — Гораций широко разводит руки, словно собирается меня обнять. — Ты исчез так стремительно — не могу передать, как я беспокоился! — он прижимает пухлую руку к груди и трагически сводит брови. — Ты оставил у меня тетрадь. Я заглянул — совершенно случайно — и просто обомлел! Это же сокровище! Такое нельзя скрывать! Но ты настаивал, чтобы тебя не тревожили, и я не посмел тебя искать.

Если Минерва дала обещание из чувства вины, то молчание Горация пришлось покупать якобы случайно оставленной тетрадью. Мои записи о поразившем Дамблдора проклятии, дневник наблюдений за ним, рецепты зелий. Я знал, что Слагхорн не будет стремиться к встрече со мной, пока не выжмет из нее все, что возможно.

— Пришлось публиковать под своим именем, — сокрушенно вздыхает Гораций, и пуговицы едва не отлетают от его жилета.

— Хорошо, — отзываюсь я, и лицо Слагхорна вновь расплывается в улыбке, собираясь многочисленными складками.

— Ну, вот и славно! — он обхватывает мою руку пухлыми ладонями и долго жмет.

— А эти годы пошли тебе на пользу, ты прекрасно выглядишь! Просто отлично! — Гораций пропускает между пальцами конец моего шарфа, жмурится и едва не мурлычет от удовольствия. — Какая прелесть! Наконец-то, ты стал проявлять вкус к таким вещам. Может быть, ты и в остальном изменил своим аскетическим привычкам?

Слагхорн указывает на стол, заставленный блюдами с выпечкой, вазочками с вареньем, конфетами, засахаренными фруктами и прочими радостями гурмана. В центре композиции красуется дымящийся кофейник, но запах коньяка явно перебивает аромат кофе.

— Северус, я могу предложить тебе позавтракать? — произносит Минерва безжизненно, отдавая должное ритуалу гостеприимства.

— Благодарю. Лучше сразу к делу, — я усаживаюсь в кресло. — Что у вас произошло?

— Гарри пропал! — выдыхает Минерва.

Может быть, и правда длинноногая красотка?

— Никто не понимает, что случилось, Аврорат не представляет что искать, где искать. Даже Гораций в растерянности. Я подумала, возможно, ты читал или слышал о чем-либо похожем, ты же всегда увлекался темной магией, — она мучительно подбирает слова, преодолевая неловкость. — Ведь, Пожиратели пользовались запрещенными практиками, наверное, и с чем-то подобным дело имели. Я знаю, я обещала, но это исключительный случай! И Альбус тоже советовал обратиться к тебе.

Значит, Альбус посоветовал... Дамблдор радушно улыбается с портрета, словно приглашая к праздничному столу. Финеас Блэк сдержанно кивает. Остальные директора смотрят на меня с вежливым интересом. Только мое собственное изображение с отсутствующим видом глядит в сторону.

— Вчера утром Гарри не пришел на работу, связаться через камин не удалось, Патронус его не нашел. Рон отправился к нему домой, но... Дома не было! Совсем! И никаких следов, как будто его и не существовало! Аврорат, Отдел Тайн ничего не смогли обнаружить. Пригласили Горация, — Минерва обернулась к Слагхорну, тот развел руками. — Ничего.

— Поттер исчез вместе с домом, — я пытаюсь осмыслить услышанное. — Каминная связь отсутствует. Заблокирована?

— Нет, такое впечатление, словно камина никогда и не было, — отвечает Гораций.

— Совы и Патронусы не находят ни Гарри, ни Джинни, ни малыша! — Минерва смотрит на меня с отчаянной мольбой.

Вот так, Поттер с красавицей-женой и младенцем попал в беду. Другой Поттер, другая красавица, другой младенец, да и беда другая — к ней я не имею никакого отношения, но, кажется, именно мне придется ее расхлебывать.

— Видишь ли, Северус, — Гораций пододвигает мне пергамент. — Пространство словно сложилось, скрыв дом Поттеров и его обитателей. И нет никаких следов магии!

Я разворачиваю пергамент и складываю его снова. Какая магическая сила нужна, чтобы свернуть пространство? Не уверен, что даже очень могущественному волшебнику подвластно такое. Возможно, Темный Лорд, объединив магический потенциал всех носящих Метку, смог бы это сделать. Но эффект от такого воздействия должны были ощутить все маги Британии. И остался бы след. А если это какая-то неизвестная нам магия? Способны ли на такое домовые эльфы? Или гоблины... Они, кстати, любят играть с пространством. В любом случае должен остаться магический след.

— Магическое воздействие такой мощи не могло не оставить след, — вторит моим мыслям голос Горация.

— Он мог остаться внутри, — приходит мне в голову единственное логичное объяснение.

Гораций смотрит недоуменно, и я поясняю:

— Если пространство свернуть изнутри, никаких следов снаружи не останется.

— Именно, именно! — оживляется Гораций. — Но, какая же сила для этого нужна? — спрашивает он растерянно.

— Нечеловеческая. И если это действительно так, искать следы магии бесполезно. Можно попробовать начать с другого конца. Поттер же аврор? Быть может, он по работе наткнулся на что-то, с чем не смог справиться. Уизли, как я понимаю, его напарник?

— Да, они вместе работают. Ты хочешь поговорить с ним, Северус?

— Откровенно говоря, не хочу. Но придется.

Пока Минерва разыскивает Уизли по каминной связи, я просматриваю записи Слагхорна. Маги, действительно, не тратят силы на сворачивание пространства, предпочитают чары, воздействующие на сознание, иллюзии. Или используют существующие аномалии, не скажу природные, но независимые от магов. А вот платформу 9 ¾ поместили, как раз в складку пространства, над созданием которой трудилась дюжина сильнейших магов во главе с тогдашним директором Хогвартса. Однако выход на платформу закрыт лишь с одной стороны, сама дорога скрыта магглоотталкивающими чарами. Тому, что произошло с домом Поттеров, аналогов нет.

Я отвлекаюсь на шум и приглушенные ругательства. Из камина выходит копия Артура Уизли образца 1980-го года. Такой же рыжеволосый растрепанный, рыхловатый, слегка неуклюжий молодой человек, кажется, в той же самой бесформенной мантии «на все случаи жизни». Рон Уизли напряжен и встревожен. Рассеяно скользнув взглядом по моему лицу, он с надеждой глядит на своего бывшего декана. Вслед за ним из камина выходит ведьма, чья мантия обозначает ее статус министерского работника, но не скрывает легкого летнего костюма. Если из-за семейного сходства Уизли не узнать невозможно, то ее, встреть я на улице, счел бы незнакомкой. Разумеется, я знаю, что это Грейнджер, ставшая миссис Уизли. Высокая, худощавая, она выглядит старше мужа лет на пять. Стильная короткая стрижка не может скрыть того факта, что от ее кудрей осталась едва ли треть, зато обнажает длинную напряженную линию шеи. Ответственная руководящая должность наложила отпечаток на ее лицо: резкие носогубные складки, поджатый рот — характерное выражение, свойственное консьержкам, кондукторам в электричках и чиновникам. Вечное: «Я знаю правильный ответ! Спросите меня, я знаю!», сменилось: «Я знаю, что правильно, и никаких вопросов быть не может!» Она вежливо здоровается со мной, но в ее взгляде сквозит неприязнь. Личная неприязнь. Забавно, хоть и закономерно. Уизли от меня доставалось чаще, но он ничего другого и не ждал, поэтому забыл, сразу после окончания Хогвартса. Грейджер на отработки не попадала, но она ожидала признания своих талантов, не получив которого, видимо, затаила обиду надолго. Или же дело не в этом?

— Вы сталкивались с чем-либо необычным в последнее время?

Уизли устало качает головой. Понятно, об этом его уже спрашивали и в Аврорате, и в Отделе Тайн. Неоднократно. Чтобы получить другие ответы, мне придется подобрать правильные вопросы. Наощупь.

— Какое ваше последнее дело?

— Самое последнее? — уточняет Уизли. — Позавчера отправились на вызов: санитарка из Мунго не вышла из отпуска. Вскрыли квартиру, девушку не нашли. Обнаружили следы ритуала — черные свечи, благовония, пентаграмма на полу. И женский журнал с описанием ритуала, якобы древнегреческого, «Как вернуть возлюбленного из мира теней». Мы отдали колдографии и журнал в Отдел Тайн, там сказали, что это — полный бред: слова заклинания — плохой перевод популярной песни, все остальное — дешевый антураж.

— О, да! — вздыхает Гораций. — Если бы через ритуал можно было вернуть мертвых... Те, кто ушел, ушли навсегда, нам остается лишь память.

Слагхорн прав, но ритуал мне все же подозрителен: то, что маскируется под некромантию, может оказаться даже опасней, чем сама некромантия. Ладно, к этому вопросу мы вернемся позже.

— А до этого, какие дела вы вели?

— Разные! — зло отвечает Уизли. — Наверняка это кто-то из бывших Пожирателей постарался! Я говорил надо прижать Хорька!

— Рон! — одергивает его супруга.

— Это точно Малфой!

— На Драко Малфоя Аврорат завел дело?

— Нет, — с неохотой признает Уизли. — Он тихо сидит, затаился. А теперь дождался подходящего момента и...

— Вы его допросили?

— Допросили, да отпустили. Алиби у него, видите ли. Якобы сидел в своем Уилтишире безвылазно.

— Ясно.

— Да, ничего неясно! Кто алиби подтверждает? Жена, родители! Прикрывают гада!

— Рон! — осаживает его Грейнджер.

— Трясти их надо, — Уизли стучит правым кулаком о левую ладонь.

— Вы полагаете, Драко Малфой способен на магию такого уровня? — тихо интересуюсь я.

Уизли, скривившись, пожимает плечами.

— У Малфоев сейчас все благополучно, — со вздохом сожаления говорит Грейнджер. — С них сняты ограничения, в Уилтишире они уважаемые люди, Драко недавно женился. Не самый подходящий момент для мести за школьные обиды.

Хорошо, что хоть кто-то это понимает.

— И все равно, это — Хорек! — рявкает Уизли.

— Вы так и не ответили, какими делами занимались вместе с Поттером, — я возвращаю разговор к прежней теме.

Уизли прилежно перечисляет содержателей притонов, черных археологов, контрабандистов, скупщиков артефактов... Всю эту информацию, нужно тщательно проверять, чем, видимо, сейчас и занимается Аврорат, а у меня времени нет.

— Хорошо, — останавливаю я его. — Расскажите о позавчерашнем дне со всеми подробностями.

Уизли сжимает кулаки и, уставившись на свои ботинки, монотонно бубнит:

— С утра мы разбирали бумаги. Гарри через два дня должен был уходить в отпуск, и мы наводили порядок: оформляли, подшивали, раскладывали. В половине двенадцатого сходили на ланч. Вернулись около часа, и получили вызов: санитарка из Мунго Дайана Мердок три дня не выходит на работу, сова ее не может найти, родственники ничего не знают. Мы вскрыли квартиру. Ни девушки, ни следов преступления не обнаружили, только следы ритуала. Соседи ничего не слышали и не видели, но она, вообще, была домоседкой, они ее месяцами не встречали. Колдографии и журнал передали в Отдел Тайн — там нас подняли на смех. Мы отправились в Мунго, опросили коллег, они предположили, что Мердок покончила с собой.

— Почему?

Уизли, скрипнув зубами, рассказывает:

— Она постоянно говорила об этом. С тех пор, как умер ее жених. Он разбился перед самой свадьбой. Мердок устроилась в Мунго, чтобы ухаживать за ним. Шейные позвонки ему восстановили, а мозг — нет, он два года пролежал без движения и речи. Она твердила, что последует за ним, если он умрет. Ее врач отговорил, мол, он ее там ждет, и, если она покончит с собой, то расколет свою душу и не сможет встретиться с ним за гранью. Она это очень серьезно восприняла, пыталась как-то устраивать жизнь: искала работу, курсы какие-то, даже на свидания ходила. Потом все бросала, твердила, что ей ничего не нужно, она хочет к нему, что если бы она умерла случайно, заразившись, например, здесь, в больнице...

— Случайное самоубийство? Это не так сложно, когда есть желание: можно налить в одинаковые флаконы снотворное и зелье мгновенной смерти, поставить на одну полку, рано или поздно перепутаешь.

— Или не есть, не спать, а пить тонизирующее зелье пополам с сердечным, а потом резко прекратить, — предлагает Грейнджер.

— Было бы тело, — хмуро отзывается Уизли.

— Можно пойти вечерком погулять в Запретный лес, — включается Слагхорн.

— Или устроить пикник на скале, которая видна только во время отлива, и заснуть, — добавляю еще один вариант.

Возможностей — масса, но... Непохоже, чтобы у Дайаны Мердок была склонность к саморазрушению. Алкоголь, наркотики, случайные связи, рискованные виды спорта, конфликтное поведение, а к ней даже у соседей претензий нет.

— Что о ней говорят в Мунго, как о работнике?

— Аккуратная, исполнительная, пунктуальная, очень доброжелательная. Жалоб на нее не было. Со всеми поддерживала ровные отношения.

— Это с разговорами о самоубийстве? — поднимает брови Слагхорн.

— Она же не все время об этом твердила, — Уизли водит руками, пытаясь сформулировать мысль. — Разговорами никого не доставала. Иногда только прорывалось.

И становилось очевидным, что она все время об этом думала. О том, как соединиться со своим возлюбленным.

— А ведь у нее могло и получиться с ритуалом. Если она, действительно, так его любила.

— Северус, — укоризненно тянет Слагхорн.

— Разумеется, вызвать жениха она не могла. Но ее зов мог быть услышан не в нашем мире.

— Постой, постой, — Гораций поднимает указательный палец. — Полумрак благовония, непонятные слова — она могла погрузить себя в транс, выйти за пределы собственного сознания, сосредоточить все силы соей души на призыве. Да, ее могли услышать.

— И нечто использовало силу ее любви, чтобы явиться в наш мир, приняв облик ее возлюбленного.

— Не может такого быть! — решительно заявляет Грейнджер.

— О, разве вы не знаете, что одним из самых популярных обвинений инквизиции было, как раз сожительство с демоническими существами? — интересуется Слагхорн.

— Инкубы, — подтверждает репутацию заучки Грейнджер. — Являлись в человеческом облике и вытягивали силы из своей сожительницы. Это — измышления средневековых мракобесов.

— Любые измышления на чем-то основаны, — замечает Слагхорн.

— У славян есть поверье, что к тоскующей вдове под видом умершего мужа может являться огненный змей, который «сушит» свою жертву, пока не доведет ее до смерти, — сообщаю я.

— Но ритуал — ненастоящий!

Я пожимаю плечами:

— Связь определенных действий и слов с магическим актом устанавливает маг, вкладывая свои душевные силы, свое желание. Потом таким заклинанием или ритуалом смогут воспользоваться и другие волшебники.

Грейнджер смотрит на меня потрясенно:

— Ну, конечно! А я не могла понять, почему до вас никто не додумался до заклинания Левиокорпус по аналогии с Мобиликорпусом? А дело-то не в том, чтобы додуматься...

Грейнджер абсолютно права: мой страх падения сотворил из гибрида Левиосы и Мобиликорпуса действенное заклинание. Однако оно не приблизило меня к полету, поэтому я и поделился им с сокурсниками.

— А Локхарт, слабенький волшебник, вложил в мирный Обливэйт свою зависть и жажду успеха, — вдохновенно тараторит Грейнджер. — У него получилось мощное оружие, лишающее жертву рассудка!

— Суть вы уловили. Но я бы не стал называть Обливэйт мирным. Любые манипуляции с памятью и сознанием опасны.

— Авроры применяют Обливэйт регулярно! — поджимает губы Грейнджер.

— Против магглов. Для магов вмешательство в сознание, изменение памяти — одно из самых жестких табу. Исключения можно по пальцам пересчитать.

— Память можно восстановить, — фыркает Грейнджер.

— Можно соскоблить краску с холста, а потом написать ту же картину в мельчайших деталях, используя ее же. Но это, все равно, будет другая картина, — я поднимаю руку, призывая Грейнджер к молчанию. — Если вы хотите дискутировать на эту тему, отправляйтесь в Отдел Тайн, они любят обсуждать подобные вопросы. Уизли, — оборачиваюсь я к нему. — После визита в госпиталь вы вернулись на квартиру Мердок?

— Да. Заскочили в магазин, купили печенье для совы...

— Какой совы?

— Белой. Полярной. Совы. Она сидела в квартире Мердок, голодная. Гарри разозлился ужасно, эта девица вздумала кончать с собой, а о сове не позаботилась, даже корма не оставила. Он...

— Что еще вы обнаружили в квартире?

— Ничего!

Я смотрю Уизли в глаза, и он сбавляет тон:

— Ну, колдографии хогвартские, письма к жениху — она и после смерти продолжала писать, все три года. Одежда, посуда, щетка зубная, паста.

— А еды для совы не было?

— Говорю же, нет!

— Где сова сейчас.

— Ее Гарри забрал.

— Куда?

— Домой. Для Джеймса. Не в пустой же квартире ее оставлять, жалко птицу.

— Поттер забрал нечто с места происшествия, с места, где проводился незнакомый вам ритуал.

— Это же просто сова!

— А к вашей сестре попала просто старая тетрадь. Помните, что было дальше?

Уизли трясет головой, будто мокрый терьер.

— Я понимаю, что дипломы об окончании Хогвартса вам вручили по совокупности заслуг, и в Аврорат приняли также. Но, неужели, вы и там ничему не учились? Вы неспособны запомнить простейшее правило — ничего не забирать с места происшествия?

— Это же птица! Куда ее девать было?

— В Отдел Тайн! Уизли, вы понимаете, что совершили должностное преступление? Сегодня вы берете с места происшествия домашнее животное. Завтра — меняете метлу новейшей модели на свою старую. Послезавтра — присваиваете все мало-мальски ценное!

— Мы никогда! Да, мы... — Уизли задыхается от ярости.

— Нельзя быть немножко беременной, нельзя быть чуть-чуть мошенником!

Уизли порывается броситься на меня, жена вцепляется ему в правую руку.

— Хватит! Прекратите! — Минерва держится за сердце. — Северус, пожалуйста, не надо так.

— А как надо? — интересуюсь я. — Ты до сих пор считаешь, я не хотел брать этих учеников на Высшие зелья из-за предубеждений? Нарисовали им оценки, подарили дипломы, взяли в Аврорат, и что? Неохота им читать нудные инструкции, неинтересно соблюдать дурацкие правила!

— Послушайте, — вмешивается Слагхорн. — Мисс Мердок пропала, вы обнаружили в квартире белую полярную сову, но не нашли ни еды для нее, ни клетки, я правильно понял? — Уизли кивает в ответ. — Вы забрали ее. Что было дальше?

— Рабочий день кончился, — Уизли цедит сквозь зубы, не глядя на меня. Грейнджер гладит его плечо. — Мы пошли к Гарри, Джеймс выбежал нас встречать, Гарри подарил ему сову.

— Каким образом?

— Он поднял клетку и сказал: «Вот, малыш, папа принес тебе подарок. Смотри, какая красавица! Теперь, это — твой дом!» Мы...

— Стоп, — я прерываю его, он так и сказал: «Теперь, это — твой дом»?

— Да!

Слагхорн со стоном хватается за голову.

— Он подарил свой дом тому, что приняло облик белой совы.

Уизли открывает рот, видимо, хочет сказать, что это — только слова, но осекается. Вспомнил, что Непреложный обет — тоже «только слова»?

— Поттер подарил свой дом, а ночью этот пришелец свернул пространство, в его полном распоряжении оказались два взрослых мага и ребенок. И когда с ними будет покончено, он станет намного сильнее.

Уизли бледнеет так, что рыжие волосы кажутся нелепым клоунским париком.

— Джинни, — выдыхает он, — сестренка! Она же беременна!

Я соединяю пальцы перед глазами. Возможно, я смогу представить, что дом Поттера на месте. Возможно, моя воображаемая реальность совпадет с той, которая скрыта сейчас. Возможно, я смогу войти в дом... Что дальше?

— Мне нужны колдографии этого дома. И ключи.

— Северус, но как же?

— А зачем? Что вы будете делать?

— Я хочу подумать. Здесь. Один.

— Да, да, конечно.

— Рон, пошли!

Я остаюсь в директорском кабинете в обществе портретов.

— Альбус, скажите, зачем я во все это ввязываюсь?

— Ты обещал защищать мальчика.

— Мальчик вырос!

— Кого ты хочешь убедить этим криком, себя?

— Мальчик вырос, — твержу я упрямо. — Я выполнил все свои обещания. Я больше никому ничего не должен. Я свободен от обязательств.

— Даже смерть не освобождает от обязательств, — улыбается Дамблдор и указывает на портреты. — Взгляни на нас: мы, по-прежнему, служим Хогвартсу, своими знаниями, своим авторитетом.

— Наверное, мне повезло, что я покинул пост директора еще при жизни.

— В этом все дело, мой мальчик — ты жив. Ты можешь помочь Гарри. У тебя получится, я верю.

— Но зачем это нужно мне?

— Быть может, так велит твоя совесть?

Я тщетно всматриваюсь в нарисованные глаза Альбуса Дамблдора за нарисованными стеклами очков. И не могу удержаться:

— При жизни вы не признавали у меня наличия совести.

И тут же раскаиваюсь в своих словах. Глупо. Глупо пытаться выяснить отношения с тем, кто уже мертв. Я отворачиваюсь — не хочу слышать ответ портрета, ответ, который хотел услышать от настоящего Дамблдора.

Я внимательно рассматриваю колдографию, запоминаю мельчайшие детали. Удерживая картинку в памяти, закрываю глаза и аппарирую на порог дома. Я знаю, что прямо передо мной дверь, я ее вижу, ясно, отчетливо. Протягиваю руку — чувствую гладкое теплое дерево, холодный металл. Поворачиваю в замке ключ, дверь отворяется, я шагаю через порог.

И оказываюсь в узкой тесной каморке. Единственный источник света — тусклая лампочка под потолком. Половину помещения занимает кровать, пригодная лишь для невысокого и очень тощего подростка. Между ней и стеной чудом втиснулся громоздкий сундук. На оставшемся пространстве можно стоять по стойке смирно. Поттер сидит на кровати в пижаме, подтянув колени к груди. Лицо у него измученное, растерянное. Волосы взлохмачены. Он безразлично скользит по мне взглядом и возвращается к созерцанию своих босых ступней.

— Поттер, вы не собираетесь поздороваться?

Подбородок у него дергается, губы упрямо сжимаются. Значит, все не так уж страшно.

— Вы лишились дара речи, Поттер?

Он с явным усилием сохраняет неподвижность и бормочет своим коленям:

— Глупо спорить с галлюцинацией. И, вообще, вы умерли.

Ну, вот, а говорил, что глупо спорить.

— Я не умер. И я — не галлюцинация.

— Дамблдор тоже так говорил! — заявляет Поттер. «И обманул», — остается непроизнесенным.

Я сажусь рядом с ним, на кровать, застеленную каким-то ветхим не то пледом, не то одеялом, вылинявшим до полной потери цвета.

— Есть хотите?

Поттер удивляется так искренне, словно я пообещал вытащить из кармана живого кролика. Кивает, уставившись на меня круглыми, совершенно детскими глазами. Мне становится неловко и даже стыдно от того, что кролика у меня нет. Предложенную флягу Поттер берет с недоумением и разглядывает ее, точно музейный экспонат, пока я не теряю терпение.

— Пейте!

Поттер сразу подбирается и делает глоток. Его лицо розовеет, выражение тоскливой усталости исчезает,словно круги на воде. Он умиротворенно вздыхает и облизывается. В глазах вспыхивает азарт:

— Что это?

— Нектар.

— Тот, который пчелы собирают?

Ну, а чего я ждал от Поттера? Сказал бы, что это — волшебное зелье, он бы и удовлетворился, а теперь придется объяснять.

— Нет, тот, которым на Олимпе угощаются. Или вы греческих мифов не читали?

— Мифы?! Они же о богах!

Поттер хлопает ресницами. Чему, спрашивается, учил их Биннс? Нет, не так. Чем Поттер занимался на лекциях и как потом использовал пергамент со списком литературы для самоподготовки?

— На самом деле, все языческие боги, по крайней мере, антропоморфные, это маги, — сообщаю упрощенную и приглаженную версию. — И скандинавские, и кельтские, и олимпийцы. Магглы почитали их богами, и сильно преувеличивали их возможности, но в мифах сохранились и достоверные сведения. Я воссоздал рецепт нектара — напитка, насыщающего, утоляющего жажду, возвращающего силы.

Поттер сидит тихо, непривычно задумчивый. Неужели, размышляет о богах? Это — одна из самых обсуждаемых проблем: все-таки существовали боги-творцы, как вариант, единый Бог, или нет? Быть может маги — это младшие боги, помощники Творца, который оставил их присматривать за своими творениями? Или же маги являлись жрецами, служителями богов, которых те наделили магическим даром? Некоторые верят, что маги прежде сами были богами, но сотворив все сущее, они смешались с людьми и, отказавшись от божественных полномочий, стали смертными, лишились значительной части своего могущества. Сама идея создания крестражей основана на вере в то, что можно вернуть божественную сущность и связанное с ней бессмертие, если избавиться от человеческих ограничений. Жертвоприношение здесь — акт провозглашения себя Богом.

— Сэр, а вы можете меня ущипнуть? — жалобно просит Поттер.

— А зачем? Вы же ощущаете эти стены, как настоящие, значит, и мое прикосновение почувствуете.

Это соображение явно его обескураживает, но ненадолго. Через секунду он предлагает другой, столь же эффективный метод проверки:

— Тогда расскажите что-нибудь, о чем знаем только мы.

— Как плод вашего воображения, я могу рассказать лишь то, что знаете вы.

Поттер сжимает челюсть, на его лице отчетливо мелькает тень былой ненависти.

— Подумайте, разве я ничем не отличаюсь от ваших галлюцинаций?

— Ну, они же разные были, — старательно морщит лоб Поттер. — И такими, какими я их помню, и совсем другими. А то, что вы через стену прошли, так от вас и не такого можно ждать.

— А как приходили остальные?

— Через дверь, — для наглядности он указывает на нее пальцем.

— Скажите, Поттер, это у вас такой дизайн, суперсовременный?

— Нет! — возмущается он. — У меня прекрасный дом! Просторный, светлый! А это чулан Дурслей.

Поттер не совсем прав: не могло быть в чулане такого высокого потолка. Видимо, высота помещения соотнесена с ростом 11-летнего ребенка, а остальные параметры — нет. Шутка подсознания.

— Воображаемые гости входили через несуществующую дверь, а я вошел через настоящую, которая кажется стеной.

— А почему вы? Где Рон, где все остальные?

— Они не могут войти, Поттер, вашего дома в реальности больше нет.

Он широко открывает глаза и еще шире рот, а у меня от острого нежелания читать лекцию о свойствах пространства, сводит скулы. Быть может, удастся обойтись наглядностью?

— Смотрите...

— А я ничего не вижу, — поднимает на меня наивные глаза. Я пытаюсь поймать расфокусированный взгляд.

— Вы потеряли очки?

— Да, — признается он, заливаясь малиновой краской, — и палочку.

— О палочке я догадался. А вот очки... Признаться, подумал, что вы сделали операцию или носите линзы. Так видно?

Поттер радостно кивает и внимательно разглядывает пергамент. На его лице отчетливо проступает недоумение.

— Это — ваш дом, это — соседние, — говорю я и складываю пергамент. — Пространство свернули, и ваш дом остался внутри. В кармане.

Несложная трансфигурация, и пергамент становится однослойным. Поттер тщетно пытается его развернуть.

— Именно так обстоит дело. Нет никаких щелей, через которые могла бы проскользнуть сова или Патронус, не говоря уже о человеке.

— А вы? — спрашивает Поттер испуганно.

— А я — окклюмент.

Почему-то эти слова его совершенно успокаивают, он принимает расслабленную позу и, кажется, готов слушать и воспринимать услышанное.

— С помощью окклюменции можно создать субъективную реальность, — начинаю я, — то есть, такую реальность, в которой все не совсем так, как на самом деле.

О, Мерлин! Я не знаю, как объяснить еще проще! Меня вновь охватывает чувство беспомощности, как в тот день, когда Дамблдор потребовал в кратчайшие сроки обучить Поттера окклюменции. Ментальной магии не учат детей! Да и взрослые, далеко не все, способны ее освоить. Проблема — не столько магическая, сколько философская: «Что первично: бытие или сознание? Существует ли объективная реальность, или все — субъективно?» Как, скажите, как обучать манипуляциям с сознанием, того, кто не имеет понятия, что такое «сознание»?! Все равно, что обучать Защите от темных искусств, не объясняя, что такое эти «темные искусства». Дамблдор тогда отмахнулся от моих возражений по вопросу об обучении окклюменции, как всегда отмахивался от предложений изменить курс Защиты.

Я мысленно закатываю глаза и вздыхаю, мне ясно, что я не смогу за полчаса вложить в голову Поттера содержание тысячелетних споров магов и философов. Придется обойтись наглядным примером.

— В реальности, в которой я жил, был мудрый и могущественный маг, превзошедший своего великого предка, вредный старик, прячущий за фальшивым добродушием коварство, зарвавшийся самодовольный щенок, которому неоправданно везет...

— Ой! — перебивает меня Поттер, — На самом деле, вы же так не думали?!

— Я так жил.

Я возвращал себе самые болезненные воспоминания, вновь и вновь переживал обиду и унижение. Я шел к Темному Лорду с той ненавистью, что и привела меня к нему много лет назад. В моей реальности не было ни теплых чувств, ни светлых воспоминаний, лишь бессильная ярость, злость на свое положение, желание любой ценой отомстить, отплатить, взять реванш. А еще в моей реальности была вздорная девчонка, насмеявшаяся надо мной, и она должна была ответить за это, должна была стать моей, умолять меня о любви, как о величайшей милости для нее, презренной грязнокровки. С точки зрения Волдеморта, это и было любовью — желание обладать, подчинить себе. Увы, она умерла, лишив меня заслуженной награды, желанной игрушки, но за ее насмешки, за ее своеволие должен был ответить поттеровский выродок, из-за кого я потерял ее навсегда.

Поттер о чем-то спрашивает, кажется, о том, что говорил Дамблдор.

— Когда он это говорил?

— В ваших воспоминаниях. Вы обо мне разговаривали. Я думал, он имеет в виду, что вы заблуждаетесь, сравнивая меня с отцом. А речь, наверное, шла об окклюменции.

— Может быть, — понятия не имею, что имеет в виду Поттер, тем более, что имел в виду Дамблдор. — Окклюменции не обучают легально, слишком велика вероятность потери связи с реальностью.

Только освоив окклюменцию и легилеменцию, я осознал, что мама жила в своем собственном мире, где у нее был миленький домик, чудесный муж и умный, воспитанный сын. Наверное, отцу было жутко. Он пытался докричаться до нее, сам погружался в алкогольные грезы. Но безумие разделить невозможно: он просыпался с похмельем, а она улыбалась не ему. А я верил маме, верил, что в Хогвартсе меня встретят с распростертыми объятиями, и магический мир распахнется передо мной. В том, что этого не случилось, я винил отца. Это из-за него я чужой в магическом мире, из-за него у нас нет денег, и мы ютимся в промерзшем, рассыпающемся доме, без горячей воды и часто без электричества, из-за него мама меня не слышит.

Вырваться из плена субъективной реальности — непросто, осознать, что она необъективна — еще сложнее. Я до сих пор вспоминаю чудесную, несчастную маму и холодного равнодушного отца, который сломал ей жизнь. Я до сих пор вспоминаю жестокого и лицемерного Джеймса Поттера, который злонамеренно портил жизнь мне , хоть и понимаю: он — просто был самодовольным избалованным маменькиным сынком и пытался доказать свою крутизну, не понимая до конца, какой эффект производят его действия. Мой мир был мрачен, жесток и несправедлив. Только Патронус связывал меня с другой реальностью, той, в которой существовали и дружба, и любовь, и надежда...

— Вы меня этому не учили, — тихо произносит Поттер.

— Я учил вас обнаруживать чужое сознание, не путать его со своим собственным.

— И научили.

Это сильно сказано. Скорее, натаскал, выработал рефлекс, который соотносится с окклюменцией, как слюноотделение при звуковом сигнале у собак Павлова с ощущениями эксперта, дегустирующего коньяк под звуки струнного оркестра.

— Я создал реальность, в которой ваш дом находится на прежнем месте, и она совпала с реальностью, объективно существующей. В дом я вошел.

Поттер смотрит на меня недоверчиво. Все еще считает галлюцинацией?

— Вы хотели, чтобы я рассказал что-то известное нам обоим?

— Не надо. Я верю, что вы настоящий.

— Как хотите. Тогда я расскажу то, о чем вы не знаете.

Поттер смотрит с нескрываемым любопытством, и я рассказываю историю Дайаны Мердок. Реагирует он вполне предсказуемо:

— Но ритуал ненастоящий!

Я пожимаю плечами:

— Сектумсемпра была просто набором звуков, пока я не вложил в нее свою ярость, тогда она стала темным заклятьем.

А Лили обошлась без ритуалов и заклинаний. Она всей душой пожелала защитить своего сына, свою кровиночку.

— Дайана Мердок вложила в призыв всю силу своей любви, и в наш мир явилось то, что для простоты можно назвать демоном. Ее любовь, ее вера придали ему облик умершего жениха Дайаны. Она отдала ему всю свою нежность, все силы своей души, — я криво усмехаюсь, — наверное, умирая, она была счастлива.

— А тело? — вскидывается Поттер. — Тела не было!

— Тело он, скорее всего, съел. Не пугайтесь так. Он не обгладывал ее кости, словно бродячий пес. Демон впитал всю энергию живого существа. Возможно, в квартире еще обнаружат горсть иссушенного праха. Покинуть место проведения ритуала он не мог, демон не взаимодействует с материей. На его счастье в квартиру мисс Мердок пришли авроры, и пока они возились в прихожей, он просмотрел их воспоминания. Когда вы вошли в комнату, увидели точную копию вашей совы...

— Хедвиг!

— Вы забрали белую полярную сову, забыв об этике должностного лица и о благоразумии. Вы принесли ее домой, — я чувствую, что начинаю заводиться, — и, сказав «Теперь это — твой дом!» подарили демону жилище. Ночью он свернул пространство, и вы проснулись в кошмаре.

— Джинни разбудила меня и сказала, что мы в Тайной комнате.

Я замираю, пытаюсь осмыслить его слова.

— Она была с вами? Она была с вами, когда вы проснулись? Вы были вдвоем?

— Втроем, — отвечает Поттер, как ни в чем не бывало. — Джеймс тоже был с нами. Он обычно спит в своей кроватке, но иногда просыпается, я ночью его укачивал, и вместе с ним заснул.

Я сжимаю кулаки, чтобы не придушить Поттера тут же. Ногти впиваются в ладонь.

— Вы были с женой и ребенком, Поттер! — я не узнаю своего голоса, он звучит как скрежет заржавевшего механизма. — Где они?

— Я...я не знаю, — Поттер смотрит на меня непонимающе. Невинно. Я его убью!

— Вы превзошли самого себя! Вы потеряли очки, палочку и жену с ребенком! Вы превзошли даже своего безмозглого отца!

— Причем здесь мой отец?! — вскрикивает Поттер срывающимся мальчишеским фальцетом. Он сидит на земле, а за его спиной черной глыбой возвышается Хогвартс.

— Притом! Вместо того, чтобы защищать свою семью, он со своим безголовым дружком решил поиграть в казаков-разбойников. Ах, как это весело — улепетывать на мотоцикле от Пожирателей! Этот глупенький Лорд никогда не догадается, кого мы взяли Хранителем! Не зачем ставит чары обнаружения на порог, сигнальные — на дверь! Не зачем держать под рукой метлу, а тем более палочку! Даже ваш дядя-маггл в минуту опасности схватил ружье, а великолепный Джеймс Поттер покорно подставился под Аваду!

— Как вы смеете?! Вы! Из-за вас! Из-за вашего длинного языка! — Поттер захлебывается словами. Ненависть, самая настоящая, жгучая ненависть, такая привычная, почти родная, выплескивается из него. Краем сознания отмечаю, что мы уже на площадке Астрономической Башни.

— Он погиб из-за вас!

— Туда ему и дорога, — я растягиваю слова, глядя в, слепые от ярости, глаза мальчишки. — Поттеру очень повезло: от Сектумсемпры он умер бы не так быстро и легко.

— Заткнись! Заткнись!

Он кидается вперед отчаянно и предсказуемо, как 16-летний подросток, на глазах которого только что убили наставника. Все его движения легко просчитываются, я спокойно отступаю в сторону, перехватываю правую руку и заламываю за спину. Толкаю его к парапету, подсекаю, Поттер падает на бок. Прижимаю его левую руку собственным телом, наваливаюсь сверху, лишая возможности двигаться. Поттер еще пытается барахтаться, но я надавливаю локтем на его шею, и он застывает сжатой пружиной.

— Джеймс Поттер не сумел задержать Волдеморта, хотя бы на несколько секунд! Несколько секунд! Ваша мать успела бы вызвать помощь, схватить ребенка и выбежать из дома! Она бы осталась жива! Если бы Джеймс Поттер думал о безопасности своей семьи, а не об экстремальных развлечениях!

— Как вы смеете! — хрипит Поттер.

— Смею, — шепчу ему прямо в ухо. — Именно я, смею! Я хотел исправить то, что натворил, я пытался спасти Лили, но ее безмозглый муж свел все мои усилия к нулю. В ту ночь, Поттер, я стал убийцей! Я потерял свою честь, свою волю! У меня больше не было собственной жизни! — я выплескиваю злость и отчаяние, все, что копилось в душе и мучило меня больше двадцати лет, не находя выхода. Все, что я не мог сказать Джеймсу Поттеру, уже мертвому, все, что я не мог сказать его сыну, еще ребенку, я говорю сейчас. — Все мои действия, мысли, чувства были с той ночи посвящены одной цели — защитить вас! А вы с упорством самоубийцы лезли во все ловушки, да еще тащили вместе с собой друзей! Или вы до сих пор не понимаете, что в Отделе Тайн только чудом никто не погиб?

— Сириус! — задушенно хрипит Поттер.

И что Сириус?

— Ах, да, поправка! Чудом погиб самый никчемный из членов Ордена!

Поттер пытается дернуться, но я удерживаю его.

— Могли погибнуть Рон, Гермиона, Невилл, Джинни, Луна, любой из них, или все они. Прямо у вас на глазах. Из-за вас. Потому что вы привели их прямо к Пожирателям Смерти, — я останавливаюсь перевести дыхание. — Единственное, что вы смогли сделать правильно — реализовали свой крохотный шанс выжить! Для чего? Скажите, Поттер, для чего вы вернулись с Того Света? Чтобы привести в свой дом демона и скормить ему жену и сына? Сколько, по-вашему, продержатся беременная женщина и годовалый младенец?

Поттер перестает напрягать мышцы, силясь вырваться, обмякает. Я его отпускаю, и он сползает на пол. Смотрит на меня безумными глазами.

— Я только хотел взглянуть, что в туннеле, я думал, мы как-то оказались в Хогвартсе. Я оглянулся — а их не было! И комнаты не было! Только поляна в Запретном лесу! — он роняет голову на грудь и шепчет:

— Я не должен был их оставлять ни на миг.

— Хватит. Вы не должны были ничего брать с места происшествия. В этом суть. Все остальное — следствие неверного поступка.

А суть моего падения — принятие Метки. Даже если бы Лили осталась жива, клеймо с моей руки никуда бы не делось. Мне все равно пришлось бы расплачиваться за свои грехи. Я корчился от боли и проклинал себя, когда она умерла, но не случись этого, разве смог бы я жить спокойно? Зная, что варил яды и зелья похуже ядов, зная, что мои заклинания используют для пыток и садистских забав? Принять этого я не мог, бежать и скрываться — не хотел, значит, мне все равно пришлось бы идти к Дамблдору и работать на Орден Феникса. И, скорее всего, в том же качестве. Я сам определил свою судьбу, когда принял Метку. Я вычеркнул себя из человеческого общества, и все остальное было следствием: и подслушанное Пророчество, и смерть Лили, и обещание защитить ее сына.

— Даже если бы жена и ребенок остались с вами, вы бы ничем не могли им помочь сейчас, лишь продлили агонию.

Поттер подтягивает колени к груди и, съежившись, баюкает руку. Не мог же я сломать ему запястье?

— Что с вашей рукой?

— Затекла. Отходит сейчас.

— Пейте.

Поттер жадно прикладывается к фляге, его лицо светлеет, и, одновременно, меняется обстановка. Мы сидим в просторной, чисто прибранной кухне. В очаге потрескивают дрова, на полках блестит начищенная посуда, стол застелен белой скатертью, на окнах легкие занавески. Интересно. Поттер смотрит куда-то за мое плечо.

— Вы ведь можете уйти? — спрашивает он.

— Нет.

— Почему? Вы же говорили, что создали реальности и вошли...

— И оказался в вашей реальности. В той, которую демон создает из образов вашего сознания. И подсознания.

— А зачем он это делает?

— Чтобы получить ваши эмоции: страх, ярость, отчаяние...

— А вы говорили, что Дайана Мердок умерла счастливой, — разочарованно произносит Поттер.

— Она отдала все свои душевные силы добровольно, а вас ему приходиться обманывать, вытягивать их насильно.

— А из вас?

— А я для него закрыт.

— Так он не знает, что вы здесь?

— Поттер! Он знает все, что знаете вы, чувствует, как вы реагируете на меня, и помогает вам переживать более интенсивно. Заметьте, как меняется картинка: когда вы разозлились, мы оказались на Астрономической Башне, когда успокоились — на кухне.

— И вы поэтому на меня накинулись? — изумляется Поттер. — Теорию проверяли?

Я молчу. Лгать не хочется, говорить правду, что я сорвался и, наверное, просто воспользовался поводом высказать все свои претензии к Поттерам, тем более. И, потом, я же, действительно, наблюдал и анализировал, разве нет? Пусть думает, что хочет.

— Проблема в том, Поттер, что, пока я закрываюсь от демона, не только он меня не чувствует, я тоже его не ощущаю. Понимаете? Чтобы как-то с ним взаимодействовать, мне нужно открыться, но тогда он будет чувствовать себя в моем сознании,так же свободно, как в вашем.

— Понятно. И что делать?

— Вам придется закрыть глаза и взять меня за руку.

— Зачем?

— Чтобы не потерять друг друга. Демон будет показывать нам разные картинки.

Поттер кивает и послушно закрывает глаза. Лицо у него серьезное и сосредоточенное.

— Возьмите меня за руку.

Он водит пальцами по воздуху. Я беру его кисть, и глаза тут же распахиваются.

— Поттер!

— У вас просто руки холодные, — оправдывается он.

Когда я выкручивал ему запястье, он что-то не жаловался, а теперь придирается. Со вздохом я снимаю шарф — придется им пожертвовать.

— Что вы делаете?

— Глаза вам завязываю. Нет у меня веры в гриффиндорскую выдержку.

— Туго!

— Потерпите.

Я кладу его ладонь на свой локоть. Он держится за одну ткань, так деликатно, словно воспитывался в пансионе для благородных девиц.

— Держите крепче, — его пальцы нерешительно обхватывают мою руку, — и не отпускайте, чтобы не случилось.

Вроде бы все, пора. Я закусываю губу, чтобы не попросить Поттера пожелать мне удачи.

Ничего не изменилось, я, по-прежнему, стою на чистом полу уютной, светлой кухни. В мою левую руку вцепился Поттер, в правой — палочка. Весело потрескивают дрова, огонь отражается в начищенной до блеска утвари. Ничего не изменилось, но я чувствую за спиной холод, не сквозняк от открытого окна, а холод потусторонний, холод, как отсутствие тепла и жизни, холод бездны, затягивающий, завораживающий. Оборачиваться бессмысленно — демон не сзади, он везде, просто со спины легче тянуть энергию. Я стою неподвижно, наполовину прикрыв глаза, слежу, как солнечными пылинками с моих пальцев стекает живое тепло и исчезает, поглощенное тьмой.

— Как интересно! — звучит мой голос, но я не произносил ни слова. — Легилемент! И в здравом уме.

— Благодарю, — жаль, что он не может выдать мне справку, пригодилась бы.

— Это — не комплимент, — надменный смешок отражается от стен, рассыпается по полу.

— Ты полагаешь, будто представляешь для меня больший интерес, чем все остальные в этом доме? Ты прав.

Естественно: они — пища, демон поглощает их жизненные силы, обеспечивая свое существование в нашем мире, но он привязан к этому месту, а с моим сознанием, сознанием легилемента, он может слиться и...

— И отправлюсь гулять по вашему миру, такому теплому, сочному, вкусному миру! — демон звучно причмокивает.

— Но ты не сможешь до меня добраться, если я закроюсь. Поттеры умрут, рано или поздно, и твоя власть над этим местом кончится.

— Ты не хочешь их смерти. Думаю, мы сможем договориться: ты расплатишься за их жизни своей головой. В буквальном смысле.

— И я могу тебе верить? — позволяю себе усмешку.

— М-да, не можешь, — вздыхает демон. — Если ты позволишь мне завладеть твоим сознанием, я не отпущу их. А если сначала я их отпущу, ты от меня закроешься. Патовая ситуация. Кстати, а ты шахматы любишь?

— Нет.

— Действительно, что тут интересного? Все, как в жизни: спасая неуклюжего короля, приходиться жертвовать всеми остальными фигурами, но без короля — игра заканчивается. Мы можем сыграть в другую игру.

— Какую же?

— Если ты узнаешь меня среди тех, кто есть в доме, и убьешь, я исчезну из вашего мира.

Я опускаю глаза — в правой руке вместо палочки длинный обоюдоострый меч.

— Не узнаешь — ты мой!

Я киваю, это — понятно.

— Ошибешься трижды — ты проиграл, не сможешь выбрать трижды — ты проиграл! — демон делает паузу. — Ударишь, но не меня, независимо от исхода игры, умрет...

— По моему выбору, — быстро говорю я.

— Хочешь выторговать право на ошибку? Не выйдет. Умрет тот, кого ты ударишь. Играем!

Итак, в доме нас пятеро, себя и Поттера, вцепившегося в мой рукав, можно не считать, значит, выбирать из троих. Дважды я могу не выбирать, еще дважды ошибиться и убить кого-то из Поттеров. По какому принципу демон будет прятаться? Он станет тем, кого я точно не смогу убить, или тем, кого я хочу убить? Блеф или двойной блеф?

Я медленно иду по темной улице. Фонари не горят, окна закрыты наглухо, ветер доносит с реки запах воды и гниющих отбросов. Я поворачиваю голову на шорох и вижу огромного черного пса. Из его оскаленной пасти капает слюна, глаза полыхают злобой. Он прижимает уши, опускает голову, идет ко мне. Страх заливает меня ледяной волной. Пес не издает ни звука, и от этого еще страшнее. Немеют пальцы, становится трудно дышать, сердце замирает. Он приближается медленно и неотвратимо, припадает на передние лапы, взвивается в воздух. Я закрываю глаза, судорожно сжимаю меч, острие которого упирается в асфальт. «Не поднимать его, не поднимать!» Морок проходит сквозь меня, мгновенной болью, пронзительным воем.

Я открываю глаза — передо мной Блэк. Он хохочет, указывая на меня пальцем, выкрикивает что-то обидное. Я не понимаю, что именно, не могу расслышать из-за шума в ушах, и потому чувствую себя еще более беспомощным. Рефлекторно вскидываю правую руку, но вместо палочки в ней меч, я держу его на уровне груди горизонтально, направляя острие на Блэка. Ну, это даже как-то несерьезно, на издевки Блэка мне давно пора было выработать иммунитет. Усилием воли я опускаю меч острием вниз, а Блэк делает два быстрых шага и отвешивает хлесткую пощечину. Я отшатываюсь, но в его руке перчатка, и она задевает мое лицо. Я закусываю губу до крови, бешенство накрывает удушливым облаком. «Трус, жалкий трус! — выплевывает Блэк. — Ты и с этой железкой не решишься драться!» С издевательским хохотом он отступает в темноту между домами.

— Гадина!

Джеймс Поттер обращается не ко мне, он еле держится на ногах, цепляется за ствол чахлого деревца.

— Дура! Как же ты меня достала!

Я подхожу ближе, в нос мне ударяет запах перегара. Ругательства, которые изрыгает Поттер, становятся все более невнятными. С трудом удается разобрать, что проклинает он жену, которая требует, чтобы он больше времени проводил дома с ней и ребенком, не приводил, на ночь глядя, друзей, не рисковал напрасно, был серьезнее, прилично вел себя в обществе...

— Я — боец! Я — муж-жчина! Я — гриф...гриф-ф-финдорец! — выкрикивает Поттер и, согнувшись пополам, освобождает желудок.

Я вздрагиваю от отвращения и напоминаю себе, что этого никогда не было. Но ведь могло быть? Могло! Поттер был азартен, он любил риск, неужели его удовлетворила бы тихая семейная жизнь? И надолго бы хватило его любви к жене, когда ее уже не надо было завоевывать?

— Уйди, дрянь! — Поттер отталкивает женщину, лица которой я разглядеть не могу.

Она — четвертая. Как же так? Пальцы Поттера крепко сжимают мою руку, значит остаются трое! Быть может, Блэк и пес считаются за одного? Я оглядываюсь — Сириус Блэк стоит на обочине, положив руку псу на загривок. Джеймс Поттер обнимает дерево, отпихивая ногой обвившуюся вокруг него женщину. Четверо! Откуда взялся четвертый? Где я ошибся?

«Сестренка! Она же беременна!» Я зажмуриваюсь — все правильно: Джинни беременна, и ее нерожденный ребенок — четвертый в этом доме. А я упустил время — темная улица дрожит и блекнет, исчезая. Я стою в ярко освещенной прихожей большого, ухоженного дома. Тихо. Из боковой двери бесшумно появляется юная девушка, ее лицо мне смутно знакомо, но вспомнить ее не удается. Она сосредоточенно смотрит мимо меня, губы скорбно поджаты, лицо болезненно бледное, словно она годами не видела солнца. Девушка переводит взгляд на меня и робко пытается улыбнуться, но губы не слушаются, и у нее получается жалкая гримаса. Она поднимает руку, тонкую почти прозрачную и тянется ко мне. Я делаю шаг навстречу, внезапно она бросается вперед, с неженской силой толкает меня, впечатывая в стену. Острые ногти целят прямо в глаза, я машинально отмахиваюсь левой рукой, и хрупкая фигурка отлетает через весь коридор, падает перед дверью.

Пальцы Поттера соскальзывают с моей руки, я успеваю схватить его ладонь.

— Вы слишком резко рукой машете, — оправдывается он.

— Я предупреждал, чтобы вы не отпускали меня. Будьте внимательней!

Девушка лежит неподвижно, и я спешу к ней, но она порывисто вскакивает и отчаянно колотит кулачками в дверь, повторяя на одной ноте: «Альбус! Альбус! Альбус!» Это Ариана, младшая сестра Дамблдора, наконец, я ее вспомнил. Дверь резко распахивается, и на пороге появляется стройный юноша, его одежда в беспорядке, кудри цвета красного золота взлохмачены, глаза полыхают гневом.

— Опять ты! Я занят, занят! Неужели это сложно понять?! Что ты вечно лезешь не вовремя?!

Он пытается оторвать руки сестры от косяка и вытолкнуть ее в коридор.

— Иди к себе в комнату! Ты должна меня слушаться!

Я сжимаю меч, этого Альбуса мне хочется убить даже больше, чем Блэка.

— А ты кто?! — он заметил меня. — Я никого не ждал. Убирайтесь все! Оставьте меня в покое!

Я силой увожу себя от Дамблдоров. Больше в прихожей дверей нет, только лестница на второй этаж. Пожав плечами, я начинаю подниматься. Пальцы Поттера снова норовят соскользнуть.

— Поттер!

— Но я не понимаю, куда вы меня тянете, — жалуется он.

«А вам и не надо понимать!» — еле удерживаюсь, чтобы не рявкнуть на него.

— Поттер, держитесь крепко, чтобы не происходило. Я прошу вас, — произношу с нажимом.

Поттер обхватывает мою руку чуть выше локтя.

— Простите, — шепчет он виновато.

Я киваю, и только потом вспоминаю, что глаза у Поттера завязаны, а, значит, видеть моего кивка он не может, но говорить что-то уже поздно.

Когда я поднимаюсь на последнюю ступеньку, открывается дверь, и мне навстречу, пошатываясь, выходит Люпин. Он не одет, все тело покрыто свежими ранами, левая рука зажимает правое плечо. Увидев меня, Люпин вздрагивает, озирается в панике, потом обреченно замирает.

— У-убей меня, — произносит он трясущимися губами. — П-пожалуйста.

— Ты спятил?

— Пожалуйста, — повторяет он и, зажмурившись, выдыхает. — Там Тонкс.

— Что с ней?

Не дождавшись ответа, я бросаюсь к двери.

— Она, она, — бормочет Люпин.

Он поднимает левую руку и закрывает глаза ладонью. На его правом плече чернеет рана — серебро! Руку уже не спасти, отмечаю машинально и распахиваю дверь. А там — море крови, и части человеческого тела, кажется, не полностью. Я отворачиваюсь к Люпину. Он стоит, покачиваясь, и повторяет:

— Убей меня, убей! Я знаю, ты можешь. Убей!

Он всегда казался мне слишком жалким, чтобы по-настоящему его ненавидеть, чтобы желать ему смерти. Мне и сейчас не хочется его убивать. Бедная Тонкс! А он просто жалок и мерзок, но, быть может, за этой личиной и скрывается демон?

Я отталкиваю Люпина в сторону, иду по коридору, заглядывая в пустые комнаты. Наконец, за одной из дверей нахожу ребенка. Годовалый малыш, черноволосый, пухлощекий — Гарри Поттер! Оглядываюсь назад: безумная девица, юный Альбус, Люпин. А передо мной — тот, кого я поклялся защищать, тот, кого я не посмею убить. Это он, не так ли? Хорошая маскировка для демона. Но один раз я уже переступил через себя и отправил мальчика умирать, смогу сделать это и сейчас. Я поднимаю меч, замахиваюсь и... Глаза! У мальчика темные глаза и нет шрама на лбу! Это не Поттер! То есть, Поттер, но другой! Маленький Джеймс! В последний момент я меняю направление удара, и меч проходит над головой малыша, скользнув по хохолку на макушке. Дом осыпается новогодним конфетти.

Передо мной расстилается морская гладь. По лазурному небу плывут пушистые белые облака. Кричат чайки, плещут волны, пахнет солью и йодом. Ботинки погружаются в золотой песок. И на этом идиллическом фоне ко мне с разных сторон приближаются две фигуры — Волдеморт и Дамблдор. Я перевожу взгляд с одного на другого, и меня охватывает паника. Дело в том, что отношусь я к ним одинаково. Казалось бы, два непримиримых антогониста, что между ними общего? Но в моей жизни они сыграли одну и ту же роль. И к Волдеморту, и к Дамблдору я пришел в отчаянии, разочарованный, почти потерявший надежду, каждому из них я поверил всем сердцем. Они оба меня ценили, и доверяли, насколько они вообще могли кому-либо доверять. Оба использовали меня в своих целях, я был для них оружием, разменной монетой. Один потребовал отдать жизнь, другой — душу. И все же мне их жаль. У них не было ни друзей, ни любимых, ни учеников. Могущественные маги, они отчаянно пытались сбежать от себя. Один раскромсал свою душу, другой тщательно ее оберегал — они никого к себе не решились подпустить, ни к кому не привязались, сами себе не доверяли. Может мне бросить монетку, кого из них убить?

— Северус, ты пришел сюда! О, что ты наделал! Завладев твоим сознанием, демон станет могущественнее, он погубит многих, очень многих! Зачем ты пришел, зачем? Ради эфемерной надежды спасти сына Лили, ты готов рисковать судьбами других людей? Это эгоистично.

Что ж, справедливо. Живой Гарри Поттер — гарант моей спокойной совести, погашенный вексель моего долга, спасая его, я спасаю самого себя от отчаяния и безумия. Только странно слышать это от Волдеморта.

— О, Северус, на что ты тратишь свои силы?! — включается Дамблдор. — Какое тебе дело до Поттеров, до этой страны? Разве здесь нет Аврората и Отдела Тайн, разве у Поттера мало друзей? Они прекрасно позаботятся о себе сами, тебе стоит заняться своими делами. С твоим талантом, твоими способностями глупо прозябать в глуши, в безвестности.

Ветер срывает с головы Дамблдора шляпу, прядь за прядью он лишается волос, бороды и усов, на песок падает нос, потом очки. А у Волдеморта вырастают белоснежные кудри, черные усы и наполовину седая борода, темные глаза блестят из-под густых ресниц. Я ошарашенно смотрю на них, продолжающих стыдить меня и улещать.

Я отступаю на шаг, оборачиваюсь и вижу у самой кромки воды перевернутую лодку. На ней спиной ко мне сидит женщина. Рыжая коса переброшена на грудь, обнаженная шея, стройная фигура скрыта широким плащом, набегающая волна ласкает босую ступню. Лили! Мое сердце замирает и пускается бешеным галопом. Лили! О, нет! Только не она! Только не ее!

Рядом с ней вырастает черная фигура. Я смотрю на свое лицо, и мгновенное облегчение уступает место отчаянию. Слишком просто! Убить себя — слишком просто. Значит, Лили. Я зажмуриваюсь на секунду, перевожу дыхание, собираюсь и подхожу к ней.

Выбившиеся из косы кудряшки кажутся на солнце совсем золотыми. Маленькое ушко похоже на розовую морскую раковину. Лили! Я поднимаю меч. Рыжие волосы, точеная белая шея... Я хочу видеть твое лицо. Обернись, я прошу. Она чуть поворачивает голову, словно услышав мою немую просьбу. Меч приближается. Рыжие волосы, золотые веснушки, карие оленьи глаза... Джинни! Нет, этого не может быть! Девочка Уизли! Девочка, пропавшая в Тайной комнате, девочка, сгинувшая в Запретном Лесу! Нет!

Как же я ошибался! Смерть Лили давно уже не самый страшный мой кошмар, я привык, я смирился. Весь год своего директорства я боялся, что глупые дети попытаются напасть на меня, и, защищаясь, я кого-нибудь убью. Обошлось, не напали. Видимо, репутация моя была настолько зловещей, что даже гриффиндорцы не решались рискнуть. А вот сейчас придется. Я не хочу! Я не могу! Но меч приближается, я веду его. Нет! Сталь касается нежной шейки, на белой коже выступают алые капли... Все. Голова медленно отделяется, падает.

Падает и моя рука с мечом. Глаза у меня закрываются сами собой. Я застываю неподвижно, не дышу, не позволяю себе вслушиваться. Поттер настойчиво теребит меня за рукав.

— Что-то случилось? Сэр... Профессор... Снейп, в чем дело? Я сниму повязку? Да? Все, я снимаю!

Я рывком поднимаю голову и открываю глаза. У стены полулежит женщина, к животу она прижимает спящего ребенка. Голова на месте. Я выдыхаю и подхожу к ним. Джинни открывает мутные глаза, беззвучно шевелит запекшимися губами. Я отталкиваю бестолково суетящегося Поттера, даю ей напиться из фляги.

— Это же наш дом, — изумленно шепчет Поттер. — А демон? Где он?

— Вернулся к себе. Все кончилось. Я сейчас отправлю Патронус в Мунго и в Хогвартс.

— Все кончилось? Совсем все? Так просто!

Оказывается, это было просто.

Вздохнуть по-настоящему я смог только после того, как сам перепроверил все анализы миссис Поттер и ребенка. Разумеется, целители не имели права пускать меня в лабораторию, но они слишком боялись сюрприза и предпочли перестраховаться. Все было в порядке. Миссис Поттер решили оставить до родов в госпитале, опасаясь, что дома, после всего пережитого в нем, она будет испытывать стресс, а мальчика выписали. Все обошлось, но радости я пока не испытывал.

Я, конечно, предполагал, что ничего хорошего в Британии меня не ждет, но к встрече с самым любимым своим кошмаром готов не был. Разумеется, демон понял по моей реакции на Ариану и сына Поттера, что убить ребенка я не смогу, поэтому и принял облик Джинни. Я смог. И весь этот проклятый год опять встал передо мной. Я боялся, что Кэрроу перейдут границы, и кто-то погибнет, что кто-то не вернется из Запретного Леса, что Волдеморт будет убивать заложников, вызывая Поттера. Ничего этого не случилось. Все дожили до финальной битвы, но не все пережили ее. Именно, поэтому я не хочу возвращаться в Британию, не хочу навещать Хогвартс, не хочу видеть Минерву. Но я никогда не расскажу ей об этом, я понимаю, почему она позволила студентам участвовать в битве. Империус, который она наложила на Кэрроу.

Непростительные называются так не из-за того, что караются Азкабаном. Непростительные перекрывают саму возможность прощения, человек, применивший такое заклятие ощущает свою абсолютную правоту, не колеблясь, осуществляет свои желания. Минерва сдерживала себя весь год, не смея предпринять решительных действий, чтобы не помешать осуществиться плану Дамблдора. Она стискивала зубы и впивалась ногтями в ладони, но не повышала голос, не делала резких движений, она терпела, ломая себя. Империус выпустил на волю ее жажду сражения. Минерва ринулась в битву сама и не смогла удержать детей, которые тоже хотели воевать.

— Сэр! Профессор! Профессор Снейп! — голос Поттера вырывает меня из воспоминаний. — Сэр я хочу поговорить с вами! Пожалуйста.

Я повернулся и дождался, пока он добежит. Невысокий, худощавый, коротко стриженный, в футболке и джинсах, мантия аврора, застегнута на две пуговицы. Так бы выглядел Джеймс, доживи он до его лет? Не знаю. Это уже не важно. Их сходство не раздражает, а зеленые глаза Лили не будят в душе звериной тоски. Прошлое отпустило меня. Или я отпустил прошлое?

Поттер стоит, переминаясь с ноги на ногу.

— Говорите.

Он застывает на месте, глядит в небо, потом внимательно рассматривает свои ботинки. Придется помочь начать беседу.

— Вы нашли свои очки?

— Нет. Новые купил.

Точно такие же, как старые. Те, что носил в Хогвартсе. Это неуемное тщеславие или отсутствие вкуса? Беседа замирает. Поттер нервно облизывает губы, собирается с духом и выпаливает:

— Я знаю, почему вы вернулись, почему рисковали, спасая меня, — он снова замолкает, но не отводит взгляда от моего лица.

Любопытно. Неужели, сможет ответить на вопрос, который я задавал портрету Дамблдора?

— Может быть, — произносит он тихо, — вы сами скажите? Поверьте, я никогда не воспользуюсь вашей откровенностью, не буду смеяться, не сочту ваши чувства чем-то неприличным.

— Мои чувства?

— Вы не хотите произносить это, — вздыхает Поттер. — Я понимаю, вам должно быть тяжело осознавать... Вы же столько лет убеждали себя, что больше никогда никого не полюбите.

Я мог бы прервать его речь, но я медлю, даю возможность выговориться. Я не понимаю, что он хочет сказать. Он же не может иметь в виду то, о чем я подумал?

— Дамблдор догадался. Он видел такие вещи, чувствовал. Помните, он сказал, что вы все же привязались к мальчику? Ко мне, то есть. А вы стали отрицать, так отчаянно, даже Патронус вызвали. Вы считали, что любовь к уже мертвой женщине достойней, чем любовь...

Нет, нет, нет. Он не может так думать!

— Чем любовь... ко мне, — заканчивает Поттер шепотом. — Потому что мы одного пола, потому что вы намного старше, и вы — мой учитель. Вы поэтому исчезли! — победно завершает он. — Вы боялись, что вас отвергнут, может быть высмеют, но вы не правы! Любовь — это прекрасное чувство — светлое, живительное, как весенний ливень! И я думаю, вы — замечательный человек, наверное, самый храбрый из всех, кого я знаю. Я мог бы... Но я люблю мою жену, Джеймса, у нас будет еще малыш. Вот. Но я восхищаюсь вами, вашими чувствами...

Ледяная вода обжигает, как кипяток, холод ощущается позже. Я словно прыгнул в прорубь: меня охватывает жар, потом я застываю. Пухлые мальчишеские губы шевелятся, обнажая ровные белые зубы, на щеке появляется и исчезает ямочка, я отмечаю все эти подробности машинально, разглядываю его лицо, чтобы не смотреть в честные зеленые глаза, не слышать слов.

Чего же ты хотел, Северус? Какой благодарности? Порядочный человек поможет в несчастье без личной заинтересованности. Порядочный! А ты-то причем? Ты можешь действовать лишь под угрозой Азкабана, ради искупления грехов или из вожделения.

— Поттер, — даже странно, что я сумел выговорить его имя. Но, что еще сказать, придумать не могу.

— Спасибо, что сказали мне это.

Да, он и раньше не очень стеснялся. Как думал, так и говорил: вор, убийца, отравитель... Кто я теперь — педофил-мазохист, влюбленный в мальчишку, который ненавидит меня с одиннадцати лет? Ах, да! Он уже не мальчишка! Муж и отец. Аврор. Все время приходиться себе напоминать.

— Вы ошибаетесь, Поттер.

Он недоверчиво качает головой.

— Вы знаете, что у Драко Малфоя есть сын?

— Да, а что?

— Если бы вы узнали, что Драко, его жене и ребенку угрожает опасность, чтобы вы сделали?

— Им кто-то угрожал? — мгновенно подбирается Поттер.

— Насколько мне известно, нет. Ситуация гипотетическая.

— Гипо... Ах, да.

— Времени у вас нет, счет идет на минуты. Что бы вы сделали?

— Поспешил бы к ним, постарался спасти.

— Рискуя жизнью?

— Ну, да.

— Вы влюблены в Драко?

— Что?! Как вы смеете!

— Тогда почему? Возможно, вы просто не смогли бы стоять в стороне, зная, что можете предотвратить трагедию.

— Вы это к чему? А-а, я понял. Да, вы правы. Конечно.

Он не верит мне. Подыгрывает, дает возможность сохранить лицо. Смотрит так понимающе. Это безнадежно. Я отворачиваюсь от него и аппарирую. Покинуть бы эту страну немедленно и никогда не возвращаться, но на сегодня у меня назначено две встречи, и приходится задержаться.

В магазине «Всевозможные волшебные вредилки» представлен широчайший ассортимент ярких, блестящих, взрывающихся, сверкающих, звенящих, вопящих и тому подобных товаров. Дети всех возрастов, их родители, молодые люди и девушки беспорядочно перемещаются по залу, переговариваются, смеются, испытывают образцы. Пройдя через эту пеструю, галдящую толпу, я прохожу в другой зал, где представлены средства защиты. Народу здесь немного, в основном взрослые спокойные люди, сосредоточенно изучающие товары. Сбоку от прилавка почти сливается со стеной дверь, она распахивается еще до того, как я успеваю постучать.

В просторном кабинете легко помещаются внушительный письменный стол, монументальный камин и два кожаных кресла с журнальным столиком между ними. Стены скрыты за стеллажами, зачарованное окно открывает вид на высокогорный пейзаж. Джордж Уизли сидит на краю письменного стола, болтая ногой. Половина лица, подвижного, как у мима, кажется застывшей, на щеку заходит тонкий шрам от моей Сектумсемпры, но отсеченное ухо скрывают длинные кудри. Рон Уизли по-хозяйски развалился в кресле, его супруга стоит рядом с камином.

— Мистер Уизли, — я склоняю голову в приветствии. — Миссис и мистер Уизли...

— Мистер Снейп, — Джордж копирует меня, шутовски утрируя, но его глаза не меняют холодного настороженного выражения.

— Я хотел встретиться с вами, чтобы побеседовать о вашем бизнесе.

Одна бровь поднимается вверх, глаз прищуривается:

— В самом деле? Вы заинтересовались волшебными вредилками? Или средствами защиты? У нас широчайший ассортимент, я могу предоставить вам каталог...

Джордж частит, как опытный коммивояжер, но его маска не может обмануть: он ждет моего хода.

— Я вижу, ваша торговля процветает.

— О, конечно! «Всевозможные волшебные вредилки» успешное предприятие, мы открываем новые филиалы, привлекаем самых талантливых зельеваров и мастеров иллюзий...

— И у вас есть лицензии на все товары?

— Разумеется, — вмешивается Грейнджер, она отходит от камина и встает рядом с креслом своего мужа.

— Прекрасно. Некоторые, как я заметил, не предназначены для детей до 16 лет.

— И мы не продаем их малолеткам! — Уизли вскидывает руки в патетическом жесте.

— Вы спрашиваете документы?

Повисает пауза, Джордж пристально смотрит на меня и медленно произносит:

— Конечно.

— И ребенок не может дать деньги на покупку товара кому-то, кто уже достиг шестнадцати лет?

— У вас есть доказательства, мистер Снейп, или вы бросаетесь пустыми обвинениями? — вступает в беседу Грейнджер.

— Я интересуюсь, миссис Уизли, тем, как организована торговля.

— Вам известно, что Рон — аврор, а я — сотрудник Отдела Магического правопорядка? — напористо спрашивает она.

Пальцы стиснуты в кулак, глаза горят — ох, мисс Грейнджер, чем же я вам так досадил? Неужели, тем, что выжил, поставив под сомнение вашу славу всезнайки?

— Разумеется, мне это известно. Но у меня есть обоснованные сомнения в том, что аврор Уизли дотошно соблюдает правила.

— Вы опять про эту сову?! — Уизли-младший едва не подскакивает в кресле. — Это — случайность, ясно вам? И, вообще, ее Гарри взял!

— Вы, мистер Уизли, умолчали о том, что было обнаружено в квартире Дайаны Мердок.

— Вы это о чем? — он поднимается с кресла. — Я все сказал!

— В ее квартире находилось вот это, — я демонстрирую коробочку от Патентованных чар Грезы наяву.

— Так она... Ей же больше 16!

— Больше, — соглашаюсь я. — Мисс Мердок погружала себя в грезы наяву и, возможно, это стало той самой последней каплей, которая определила ее судьбу. А в вашем магазине такой товар продают детям, официально — достигшем шестнадцати лет, а на деле — он доступен всем. По-моему, Отделу магического правопорядка пора выяснить, к чему приводит использование Грез наяву.

— Грезы абсолютно безопасны! — голос Грейнджер неожиданно становится резким и пронзительным.

— Опиум долгое время считался абсолютно безопасным, — говорю я мягко, — его даже рекомендовали маленьким детям, как снотворное. А героином хотели заменить морфий, полагая, что он менее опасен.

— Грезы наяву не имеют ничего общего с наркотиками! — выдыхает Грейнджер сквозь зубы. — Они не вызывают зависимость...

— Физиологическую. Так и наркотики ее не сразу вызывают. Сначала образуется зависимость психологическая.

Грейнджер решительно трясет головой, не желая слушать. Без пышных длинных кудрей зрелище довольно забавное.

— Неужели вы не слышали о таком психическом расстройстве, как игромания? Да, — я мысленно киваю, — это, пожалуй, самое близкое: человек привыкает к определенным ощущениям, и готов на все, чтобы испытать их вновь. Грезы могут стать дороже реальности, без них жизнь кажется не представляющей ценности. Мариэтта Эджкомб, знаете такую? — Грейнджер молчит. — Девушка с изуродованным лицом. Она попыталась покончить с собой, когда у нее кончились деньги на Грезы.

Я всматриваюсь в лицо Грейнджер, пытаясь разглядеть девочку, сочувствующую безумному домовику Блэка, но вижу лишь решительного борца за права домовых эльфов.

— Эджкомб проявила слабость характера, — отрезает она. — Эта особа еще в школе стала предательницей, а теперь опустилась окончательно. Человек должен решать свои проблемы, а не бежать от реальности.

— Должен, — соглашаюсь я. — А как быть с теми, кто не сумел решить? С такими, как Дайана Мердок?

— Мы не можем приставить по охраннику к каждой слабонервной дурочке, — фыркает Уизли-младший.

— Вы можете приостановить продажу чар и провести исследование.

— Это абсолютно безопасные чары, — с нажимом произносит Грейнджер.

— Они воздействуют на сознание, а это не бывает абсолютно безопасно. Любое вмешательство в психическую деятельность чревато последствиями.

— Уж, кто бы говорил, — пробурчал Уизли-младший чуть слышно.

— Именно, потому, что я сам часто применял ментальную магию, я могу утверждать, что любое воздействие на сознание — это насилие, и его использование без крайней необходимости недопустимо. Мозг слишком тонок и сложен, вмешательство в его работу может привести к последствиям, которые невозможно просчитать заранее. И один из самых коварных и непредсказуемых инструментов воздействия на психику — Амортенция, которую вы продаете школьникам.

— Амортенцию учат варить в Хогвартсе! — заявляет Уизли-младший.

— Как и Глоток живой смерти. Сварить Амортенцию не так-то просто, есть надежда, что тот, кто простоит над котлом, хотя бы задумается, а нужна ли ему симпатия такой ценой. Но, покупая зелье, ваши клиенты пребывают в восхитительной уверенности, что быть любимым — это просто, стоит выложить нужную сумму, и понравившийся объект будет подан на блюдечке.

— Замечательно, что вы озаботились воспитательным моментом, — голос Джорджа сочится сарказмом, — но это не ваша забота!

— Вы раздуваете из мухи слона, — пожимает плечами Грейнджер.

— Полагаете? Я был свидетелем того, как под воздействием Амортенции молодые люди совершали сексуальное насилие, или кончали с собой. Это случается не слишком часто, но вы уверены, что есть смысл играть с огнем? И я думаю, вам не нужно рассказывать, с какими патологиями может родиться ребенок, зачатый под влиянием этого зелья.

Уизли-младший и Грейнджер таращатся на меня испуганно — вспомнили историю Меропы, но Джордж соскакивает со стола и встает передо мной. Его рот растягивается в кривой ухмылке, глаз прищуривается, но другая половина лица остается неподвижной. Сектумсемпра не могла так парализовать лицевые мышцы, похоже, они застыли от могильного холода, который теперь сопровождает Джорджа вместо погибшего брата.

— Я вижу, вас заинтересовал наш товар. Амортенцию предлагать вам не буду, сами понимаете, семейная солидарность, — Джордж подмигивает заговорщицки. — А вот Грезы наяву с радостью. Даже сделаю скидку, если станете постоянным клиентом. Можете прямо сейчас попробовать, первый раз — за полцены. Соглашайтесь! Это же единственный шанс, — он говорит проникновенно, — ощутить себя в объятиях молодого брюнета. Зеленоглазого. В реальности-то невозможно.

Уизли-младший тихо хрюкает. По губам его жены скользит злорадная усмешка. Не ожидал, вот от вас, мисс Грейнджер, не ожидал.

— Ну, что вы мистер Уизли, если мне понадобиться одурманить собственный разум, я погружу себя в грезы, достоверные настолько, что даже сомнений в их подлинности не возникнет. И если вы захотите вновь почувствовать себя целым, — я медленно отвожу взгляд от его отсутствующего уха и смотрю туда, где находилось бы лицо второго близнеца, — обращайтесь. Если хорошо попросите, я, возможно, помогу вам.

— Старый извращенец! — тихо шипит Уизли-младший.

Я перевожу взгляд на него и пристально смотрю прямо в глаза. Он бледнеет, судорожно сжимает пальцами подлокотник, приоткрывает рот, кажется, даже дышит через раз. Недовольство в его глазах сменяется страхом, потом ужасом, он застывает совершенно неподвижно, даже не мигая. Когда на его глаза наворачиваются слезы, я отпускаю его, отвожу взгляд. Он шумно вздыхает, обмякает в кресле, и я с удовлетворением отмечаю, что руки у него дрожат.

— И самое главное, господа, что следует знать о магии, любой магии, но, особенно ментальной — она меняет сознание того, кто ее использует.

Я демонстрирую им оскал, который даже самый больший оптимист не принял бы за улыбку, и покидаю кабинет.

Вторая встреча, я надеюсь, окажется не такой насыщенной. Когда я выхожу из камина в кабинете директора Хогвартса, Минервы на месте нет, но на столе стоит кофейник и две чашки, видимо, просто отлучилась. Вздохнув, я оборачиваюсь к своему изображению, в отличие от других директоров, оно бодрствует, а главное, молчит.

— Я ведь начал его уважать. Почти, — услышав, как жалобно звучит мой голос, я морщусь. — За то, что он выжил. За то, что просто живет, делает карьеру, встречается с девушкой. За то, что женился и завел детей. Он снял с моей души страшную тяжесть. Черт, я, действительно, был ему благодарен! И за то, что он так отчаянно старался меня реабилитировать — не то, чтобы это было мне нужно — просто приятно, что и о моей репутации заботятся. Даже то, что он орал о моей любви к Лили, — я пожимаю плечами, а Снейп на портрете надменно задирает подбородок. — Ну, что взять с семнадцатилетнего подростка? Он другими категориями мыслить не может: любовь — единственный, доступный пониманию мотив.

— Мальчик мой, — Альбус Дамблдор, якобы дремавший в кресле, бесцеремонно вмешивается в разговор. — Любовь — самый высокий мотив, самый благородный! Тебе нечего стыдиться, лишь тот, кто живет без любви, действительно, достоин сожаления, а тот, кто любит... — он вздыхает, мечтательно закатив глаза. — Любовь исцеляет душу...

— Это вы! — подозрение мгновенно превращается в уверенность. — Это вы наговорили Поттеру весь этот бред!

Альбус складывает на груди руки и пытается заглянуть мне в глаза:

— Мой мальчик, Гарри хотел знать, как ты относишься к нему. Он был растерян, он не мог понять, почему ты исчез, позволил считать себя мертвым, и как ты узнал, что ему нужна твоя помощь...

— У Минервы он спросить не мог?!

— Я объяснил Гарри, что ты самому себе не решаешься признаться в своих чувствах, а уж тем более не можешь открыться ему. Как бы ты не отрицал свою привязанность к мальчику, я вижу, то есть, — поправился Дамблдор, — видел, как много он для тебя значит. Я так и сказал ему. Ты предпочел исчезнуть, чтобы не мешать мальчику устраивать собственную жизнь.

— А то, что я хочу устроить свою собственную жизнь, никому из вас в голову не пришло?

— Ты не верил, что он поймет тебя, не верил, что ему нужна твоя любовь. Его равнодушие, ранило бы тебя слишком сильно. О, я же знаю, какое чувствительное у тебя сердце! Ты предпочел ничего не прояснять, исчезнуть, остаться для Гарри таинственной фигурой из прошлого. Но ты не упускал его из вида, не так ли, Северус? Ты не мог не прийти к нему на помощь, мой мальчик, но тебе легче отдать свою жизнь, чем открыться ему. Любовь — это великая сила, лишь любовью можно победить зло!

— Неужели? Но почему именно любовь к Поттеру? Вы не думаете, что я влюблен в Кэти Белл? Или Драко Малфоя? Быть может, и вашу жизнь я сохранял, потому что не мог отпустить любимого человека?

— О, мой мальчик!

— Послушайте меня, хоть раз, послушайте! Нет я не испытывал и не испытываю влечения к Гарри Поттеру, я не бежал от своих чувств и вернулся не для того, чтобы прикоснуться к нему. Я спасал Кэти Белл от проклятия не для того, чтобы когда-нибудь насладиться ее любовью. Я дал Непреложный обет не потому, что вожделел Драко, Люциуса или Нарциссу. Я не грезил о сексуальных забавах с вами. Я не мечтал отыметь Лили на пепелище ее дома, после того, как Волдеморт убьет ее мужа и сына!

Нарисованные глаза директора поблескивают лаком. Что я делаю, с кем я спорю? Он давно мертв, мертв, и мне никогда не убедить Дамблдора, что в моей душе было хоть что-то стоящее, помимо той детской влюбленности. А портрет — это только портрет. Он сказал то, что Поттер хотел от него услышать. Недолюбленный в детстве, сирота жаждал не славы, как я думал раньше, а искренней любви. И кто, как не Дамблдор, мог рассказать ему о любви запретной, тайной, безнадежной? Поттер получил заверения в том, что он любим, и поделился радостью с Уизли. При мысли о том, сколько человек носит эту фамилию, меня охватывает настоящий ужас.

Шорох за спиной, заставляет меня отвернуться от портрета.

— О, Северус, прости, что заставила тебя ждать.

— Ничего. Надеюсь все в порядке?

Минерва строга и собранна, но выглядит утомленной.

— Все хорошо, благодаря тебе. Я просто устала, возраст, знаешь ли.

Надо бы сказать комплимент, какой, мол, возраст, вы — юны и прекрасны, и я мучительно стараюсь придумать что-нибудь, что не будет звучать пошло и глупо.

— Северус, я посмотрела документы, которые ты мне передал. По-моему, ты преувеличиваешь серьезность ситуации.

— Неужели? Амортенция — это мощное воздействие на психику.

— Мы не допускаем ее использование в Хогвартсе.

— Правда?

— Это запрещено Уставом школы, — она чопорно поджимает губы.

— Когда это останавливало учеников? Уизли не скрывают, что эти товары рассчитаны именно на учеников. На упаковке Грез наяву написано, что их действие длится в течение обычного урока. Это нормально, что в аудитории сидят идиоты с бессмысленными глазами и капающей изо рта слюной?

— На моих уроках присутствуют вполне адекватные ученики, — ледяным тоном произносит Минерва. — Северус, ты бы еще против сливочного пива ополчился — домовые эльфы пьянеют, значит, и детям употреблять нельзя. По-моему, ты придираешься к Уизли, я разговаривала с Гермионой, она возмущена.

— С какой стати мне придираться к Уизли?

— О, Северус, ты же знаешь, трудно объективно относиться к тому, перед кем виноват.

— Виноват? Я не понимаю, о чем ты?

— Джордж Уизли, — трагическим тоном произносит Минерва и смотрит на меня многозначительно.

— Джордж?

Минерва прикасается к мочке своего уха. Я пожимаю плечами:

— Всего-то?

— Ты что совсем не чувствуешь раскаяния? — ужасается она. — Ты изуродовал мальчика и даже не думаешь об этом?

— Всего лишь ухо, — тихо произношу я. — Он мог погибнуть или остаться калекой, Минерва. Если бы Чарити удалось ускользнуть, потеряв ухо, я был бы счастлив. Если бы все, кто погиб на моих глазах, лишились ушей, но выжили... — я закрываю глаза. Если бы. Если.

— Ты должна меня понимать, ты тоже приняла тяжелое решение, когда позволила ученикам биться за Хогвартс.

— Как ты можешь сравнивать! — на щеках Минервы вспыхивают красные пятна гневного румянца. — Мои ученики сражались за свое будущее, я не имела права запрещать им! Их смерть не была напрасной! А ты, ты доказывал свою верность этому чудовищу, Джордж пострадал ради твоей безопасности, а тебе даже не стыдно! Ты не извинился перед ним, Более того, налетел с какими-то дурацкими надуманными обвинениями! — Минерва комкает пергамент. — Я не ожидала от тебя такого, я надеялась, что ты изменился. Да, как ты смеешь попрекать меня?! Мы сражались за весь магический мир, который вы едва не уничтожили!

— Мы едва не уничтожили? Вы сражались с нами? Вот значит как. В ваших глазах, профессор Макгоннагал, я по-прежнему Пожиратель, переметнувшийся на сторону победителей. Тот, кто должен просить прощения за все свои действия, умолять о снисхождении. Тот, кого терпят из милости, из великодушия!

Я хлопаю дверью, не дожидаясь ее ответа. Бешенство заставляет меня почти лететь по коридорам Хогвартса. Ненавижу! Это место, наверное, проклято! На свежем воздухе я успокаиваюсь и к воротам иду уже спокойно. Вот и граница аппарации. Что ж, Северус, побывал на родине, взглянул на Альма матер, пообщался с бывшими коллегами и учениками, спас Поттеров, нахлебался помоев — можно возвращаться домой!

— Сэр, сэр, подождите!

Поттер. Бежит, размахивая моим шарфом.

— Я хотел вернуть вам. Вот, — он мнет в руках тонкую ткань.

Брать что-либо у Поттера не хочется, но оставить ему — невозможно. Я выхватываю шарф из потных ладошек. Испепелить сейчас же! Вместе с запахом его пота и частицами кожи! Нет, шарф я уничтожать не буду. Ладно, отстираю, надо будет — прокипячу с травами!

— Я, я вам очень признателен. За все, что вы сделали. Мы с Джинни хотим назвать сына в вашу честь.

— Не вздумайте!

— Но...

— Если вы хотите отблагодарить меня, — я усмехаюсь, — снимите этот жуткий портрет — мне будет, на самом деле, приятно!

Я аппарирую, не дожидаясь ответа.

Спустя неделю миссис Поттер благополучно родила сына, его назвали Альбус Северус. А портрет остался висеть в Хогвартсе. После усилий, предпринятых Гарри Поттером для того, чтобы портрет повесить, снимать его было бы слишком скандально.

На этом заканчивается основной фанфик цикла «Возвращаться — плохая примета», в который входят еще четыре минифика.