Черное солнце (гет)

«Провокация Грубера, информации о которой вы не поверили, проведена нацистами в ночь с 9 на 10 ноября в Германии, аннексированной Австрии и Судетской области Чехословакии. Ужасные погромы и разрушения. Около тридцати тысяч мужчин (евреев), отправлены в немецкие лагеря. Разбиты и разграблены магазины евреев, жилые дома, синагоги. Официально — около 90 погибших. Массовые избиения, изнасилования, пожары. Есть случаи суицида. Вину за погромы власть Германии возложила на евреев. Гиринг объявил, что они должны выплатить рейху один миллиард марок. Француз ранен; огнестрельное ранение в ходе нападения. Он в больнице, сейчас его жизнь вне опасности. Дом и «Мерседес» сгорели. Временно будем находиться в гостинице. Ищем новый дом. На связь выйдем при первой благоприятной возможности.

Эдит».

Элис убрала руку с передатчика и нервно выдохнула. Она только что передала в Лондон свою первую шифровку, составленную абсолютно самостоятельно, без участия Эдварда. Это же сообщение было первым со времени погромов, прокатившихся страшной волной по Германии и оккупированным рейхом территориям бывшей Австрии и Чехословакии. 

После ранения Эдварда ей вообще многое пришлось делать самостоятельно, без его поддержки и помощи. Это пугало Эл, и, в то же время, как ничто другое помогло ей проверить свои собственные силы. Как бы она действовала, если бы работала в Берлине одна, без Милна? Именно этот вопрос поддерживал ее и помогал довольно неплохо, — и что немаловажно для разведчика быстро, — оценивать новые, постоянно меняющиеся обстоятельства, и находить для них лучшее решение из возможных.

За то время, что Эдвард был в больнице, Эл нашла для Агны и Харри уютный номер в небольшой, тихой гостинице в одном из районов на окраине Берлина. В этот номер, который хозяйка забронировала за Кельнерами, Агна могла въехать в любую минуту, даже прямо сейчас.

Но, занятая решением массы неотложных вопросов, — среди которых было посещение модного дома, с целью сообщить о произошедшем, и неудачная поездка на завод «Байер», где никто не ждал, и слушать не хотел ни Агну Кельнер, ни ее слов о ранении Харри, — она так уставала к концу дня, что все ночи проводила в больничной палате Милна. 

Врач, тот самый Белый Лунь, который спас Агну Кельнер, когда у нее случился выкидыш, уже отчаялся уговорить ее на полноценный отдых, и потому, только еще раз тяжело вздохнул, махнул рукой и разрешил ей находиться в палате Харри столько, сколько нужно. Разобрав передатчик, девушка оглянулась по сторонам, и вышла из разбитого «Хорьха», чтобы перенести чемодан с рацией в деревянный ящик под задним сидением автомобиля. Убедившись, что ящик надежно закрыт, Эл спрятала ключ, и выпрямилась, зябко кутаясь в пальто и приподнимая плотный воротник.

Вокруг никого не было. Мрачный, холодный лес Груневальда звучал этим утром как обычно, как всегда. Солнце тусклыми лучами светило сквозь голые, пружинные от наступающих холодов ветки деревьев, и совсем не грело. Глубоко вздохнув, Эл села за руль и натянула перчатки на озябшие руки. «Надо что-то придумать с машиной», — подумала она, включая заднюю передачу и сдавая назад. Черный разбитый «Хорьх», в котором после нападения на Кельнеров не было половины стекол, и который Эл, как могла, расчистила от битого стекла, наверняка был с ней согласен.

Жалобно проскрипев при развороте, он медленно вывез Агну из леса и повернул к сожженному дому Кельнеров. Остановившись у подъездной дорожки, ведущей к разнесенному взрывной волной парадному крыльцу, Элис вышла из машины, и застыла на месте, мрачным взглядом осматривая разбитый и разграбленный остов бывшего дома Харри и Агны.

Забирать было нечего. Эл хмуро оглядела разбросанные вещи, и обняла себя за плечи, пытаясь согреться. Разве что снять со старинных напольных часов большой позолоченный маятник, отбивший за эти пять берлинских лет огромное множество ударов в доме Кельнеров? Странно, что они его оставили. Зато, кажется, унесли все остальное, — все, что представляло, по мнению мародеров, хоть какую-то ценность. 

Эл подошла к остаткам деревянного скелета фортепиано, закрывшего их в ночь нападения от взрывной волны, и, сняв перчатку с руки, прикоснулась к нему дрожащими пальцами, осторожно проводя по блестящей поверхности. Повернув голову вправо, она посмотрела на разбитую мебель, разорванные книги, — чьи белые страницы, которыми холодный ветер, играя, прикрывался как веером, — были истоптаны подошвами сапог, и заметила среди осколков и земли что-то яркое. Наклонившись, девушка вытянула из-под обломков платяного шкафа небольшой обрывок ткани, и горько улыбнулась, чувствуя, как быстро забилось сердце в груди. Платье Аликс Бартон, которое подарил ей Эдвард, было разорвано, но этот фрагмент желто-фиолетовой ткани, обугленный по краям и заваленный сверху обломками мебели, еще сохранил свою яркость. При мысли об Эдварде к глазам подступили слезы.

С ним все в порядке, он быстро идет на поправку, но, несмотря на это, страх Элис не становится меньше. Наоборот, — теперь Эл все чаще ловила себя на мысли, что в восстановленном внешнем благополучии, она все время пытается найти, расслышать и отыскать подвох. «Счастья не будет, эта тишина обманчива, я должна быть готова ко всему…», — растерянно думала Элис, сидя в палате Эдварда, и наблюдая за тем, как он спит. Но к чему именно она должна быть готова? «Ко всему…» — беспокойно отвечала она сама себе, не находя иного варианта. Тревога разъедала ее изнутри, но Эл и сама толком не знала, что именно ее пугает. Только чувствовала, что что-то приближается, надвигается лавиной, от которой им нужно успеть вовремя увернуться.

За время, прошедшее с ночи погромов, которую теперь называли «хрустальной», — из-за огромного количества разбитых витрин и окон, — Эл превратилась в сплошной комок из тревоги и страха. Хотя внешне для этой тревоги оставалось все меньше причин: Эдвард чувствовал себя все лучше, и врачи давали благоприятные прогнозы. Она должна радоваться, а не ждать беды. Тогда почему внутри не утихает это глухое, бесконечное волнение? И рукам совершенно не находиться ни места, ни дела. Единственное, что ей помогало справляться со страхом, — это очередное напоминание о том, что все в порядке: «Эдвард жив, все хорошо. Эдвард жив, все хорошо…» — Элис повторяла эту фразу как мантру. До тех пор, пока не чувствовала, как медленно, по чуть-чуть, напряжение спадает, ее тело расслабляется, и она засыпает пусть чутким и тревожным, но, все-таки, сном.

Подержав в руке обрывок ткани, девушка провела по нему рукой, и, свернув, положила в карман пальто. Она уже повернулась, чтобы идти к «Хорьху», когда боковым зрением зацепилась за что-то, мимолетно остановившее на себе ее внимание: фотография Агны и Харри, сделанная 15 февраля 1933 года, — их первый день в Берлине, день их свадьбы. Вытянув снимок из-под осколков стеклянной рамки, Эл стряхнула с фотографии крошки черной, мягкой земли, перепаханной взрывом, и положила фотографию в тот же карман, что и обрывок платья Агны Кельнер. Еще раз оглянувшись на бывший дом быстрым взглядом, Эл с удивлением почувствовала, как в глазах собираются слезы. «Нет, — подумала она, резко разворачиваясь, — нельзя. На это совершенно нет времени!».

* * *

Ханна Ланг отмахнулась от слов старика в белом халате, следовавшего за ней по больничному коридору, и вбежала в палату Харри. Дверь отлетела в сторону, с громким стуком ударилась о стену, и показала ей бледного Кельнера.

— Говорю вам, фройляйн, с ним все в порядке, его жизнь вне опасности! 

Врач взмахнул руками, возмущенный нарушением больничного распорядка, требовавшего, прежде всего, тишины и посещения пациентов в строго отведенные часы, и посмотрел на высокую блондинку, которая, склонившись над пациентом, с волнением и страхом рассматривала то его лицо, то перевязанную руку.

— Ну, видите! Он спит! Вам пора уходить! — прошептал врач, подходя к девушке.

Дернувшись, она зло посмотрела на доктора.

— Я отсюда никуда не уйду! Я сама врач, и знаю, что нужно делать! Какой уход вы ему оказываете?

Ланг бросила на мужчину высокомерный взгляд, и снова повернулась к Кельнеру.

— Ханна… Что ты делаешь? — хрипло проговорил Харри, просыпаясь, и по забывчивости приподнимаясь на постели с опорой на поврежденную, левую, руку. — Черт! 

Он упал на подушку, зашипев от резкой боли.

— Несите обезболивающее, скорее! — крикнула Ланг врачу, усаживаясь на край кровати, и бегло осматривая палату.

«Ее здесь нет! Может быть, она умерла?» — взволнованно подумала Ханна об Агне, и осторожно опустила руку на плечо Кельнера, помогая ему лечь удобнее.

— Харри, послушай меня! Я все брошу! Я отменю свадьбу, только скажи!

Старик в белом халате хмыкнул, подошел к Кельнеру, и, отодвинув экзальтированную даму в сторону, быстро осмотрел рану.

— Хороший же вы врач, — медленно протянул он, рассматривая красное от волнения лицо Ланг. — Все в порядке, как вы сами можете видеть. Пациенты в первое время после получения травмы часто забывают о ранении, и двигаются по привычке, без учета повреждений.

Доктор выпрямился.

— Вы должны уйти, часы приема закончены.

— Я не уйду! Я… — раздраженно начала Ханна, но голос Кельнера ее остановил.

— Все в порядке, доктор. Фройляйн уже уходит.

Засунув руки в карманы накрахмаленного халата, врач усмехнулся и вышел из палаты.

— Харри, что случилось? Что произошло?! Кто в тебя стрелял?!

Ланг сжала руку Кельнера, нависая над ним.

Отодвинувшись от нее, он, — на этот раз удачно, — медленно приподнялся на постели, и закрыл глаза.

— Уходи.

— Ты слышал, что я сказала?! Я все отменю! Но что произошло? Кто это сделал?!

Поморщившись от громкого голоса Ланг, Кельнер собрал силы и резко выкрикнул, надеясь, что это отрезвит паникующую Ханну:

— Я женат, Ханна! Женат! Между нами все кончено! Когда ты это поймешь?!

Сделав глубокий вдох, Харри медленно выдохнул, и добавил уже спокойнее:

— А это… — он подвигал забинтованным плечом. — Ты разве не знаешь, что было в городе той ночью?

— Эти свиньи! Они заплатят!.. — выкрикнула Ланг, не слушая Кельнера.

— Они действительно заплатят. Один миллиард марок, по личному распоряжению самого рейхсмаршала Гиринга, — ответил мужской голос, предваряя на несколько секунд появление его обладателя на пороге больничной палаты. 

Звонко щелкнув каблуками, мужчина улыбнулся, разглядывая удивленные лица Кельнера и Ланг, вскочившей с кровати и отошедшей в дальний угол комнаты. 

— Позвольте представиться, Герхард Зофт, страховой агент.

Быстрый взгляд Харри скользнул по фигуре высокого незнакомца в штатском, и на несколько секунд ушел в сторону, к виду за окном больничной палаты.

— После недавнего разгула преступности со стороны еврейства мне поручено установить степень полученного некоторыми лицами ущерба, и в число этих лиц входят Харри и Агна Кельнер. 

Мужчина зашел в палату и закрыл за собою дверь. 

— Я не ошибся, вы — герр Кельнер?

— Да, — кивнул Харри, выпрямляя спину.

— А вы, стало быть, фрау Кельнер?

Ланг довольно улыбнулась, решив поддержать неверное предположение мужчины многозначительным молчанием, когда голос Агны перекрыл начавшееся возражение Харри.

— Фрау Кельнер — это я.

Девушка зашла в палату, с видимым усилием удерживая в обеих руках тяжелый чемодан. Остановившись, Агна посмотрела по очереди на Харри, Ханну и незнакомого ей мужчину, на лице которого после ее слов показалась веселая улыбка, а затем раздался смех:

— Ну, надо же! Вы появились здесь в точности так же, как и я, совершенно  внезапно! А здесь были сейчас такие разговоры! Не могу не отметить, герр Кельнер, что у вас отменный вкус, — добавил страховой агент, посмотрев сначала на Агну, а затем обратившись к Ханне.

— Кто же тогда вы, светловолосая фройляйн?

Зофт принялся разглядывать серьезные лица присутствующих, веселясь от этого все больше. Ответа не последовало, и он продолжил, обращаясь к Агне:

— Рад знакомству, фрау Кельнер!

Взгляд его светлых глаз задержался на чемодане, который девушка по-прежнему держала в руках.

— А я как раз хотел выяснить меру полученного вами ущерба. Что вы скажете об этом? 

— Наш дом сожгли при нападении. Автомобиль и мотоцикл тоже, — коротко ответила Агна и замолчала, смыкая губы.

— Тот самый автомобиль, который был копией «Мерседеса» самого фюрера? — Зофт заглянул в свои записи.

— Да, — ответил Харри.

Страховой агент снова весело рассмеялся.

— Будь на то моя воля, я бы не позволил вам ездить на таком автомобиле! 

— Ни министр пропаганды, герр Гиббельс, ни упомянутый вами рейхсмаршал Гиринг не были против этого, — уточнил Харри.

— Да-да-да, знаю, герр Кельнер! Наши правители так милостивы к нам, не правда ли? 

Мужчина остановил проницательный взгляд на лице Агны, и снова посмотрел в свои записи. 

— Вот и сейчас они пекутся обо всех нас, предупреждая все возможные потери и стремясь к тому, чтобы никто из арийцев не успел почувствовать того чудовищного ущерба, который сотворили евреи! Кстати, фрау Кельнер, мне известно, что в эти дни вы пытались сообщить руководству компании «Байер», где работает ваш супруг, о состоянии герра Кельнера. Смею вас заверить, там в курсе произошедшего. Руководство компании вполне понимает ваше нынешнее положение, и, конечно, не торопит герра Кельнера в том, что касается возобновления его служебных обязанностей.

Произнеся эту краткую речь, мужчина, назвавшийся страховым агентом,  сделал какие-то пометки в блокноте, и, не обращая внимания на удивленные лица присутствующих, указал ручкой на чемодан, который Агна не выпускала из рук.

— Что там, фрау Кельнер?

— Все наши вещи, которые мы успели собрать перед тем, как выбежали из дома в ночь нападения.

Агна крепче сжала ручку чемодана.

— Покажете? — спросил Зофт, хотя в его интонации было гораздо больше утверждения, чем вопроса.

Девушка быстро улыбнулась и поправила рукой волосы, наклоняясь немного в сторону от тяжести чемодана, который сейчас она держала за ручку одной рукой.

— Ну же, смелее! Я всего лишь страховой агент, а не агент гестапо! — рассмеялся Зофт, убирая блокнот с записями и папку, которую все это время он держал в руках, в кожаный саквояж.

Воспользовавшись тем, что Зофт, укладывая вещи, смотрит вниз, Кельнер с удивительной для его состояния быстротой, спустил ноги с кровати, и, нагнувшись, подал Агне другой чемодан, внешне ничем не отличавшийся от того, который был у нее в руках. 

Девушка, задержав дыхание, с замиранием сердца наблюдала за тем, как в одну секунду чемодан с рацией, который она только что отдала Харри, исчезает под больничной кроватью Кельнера, а у нее в руках оказывается другой, с вещами Агны и Харри.

Зофт поднял глаза на фрау Кельнер, и внимательно, в ожидании посмотрел на нее.

— Я жду, фрау Кельнер.

Агна подошла к страховому агенту и положила чемодан на небольшой столик, прямо перед ним.

— Откройте, — приказал Зофт, внимательно наблюдая за девушкой.

Два замка поочередно щелкнули, Агна выпрямилась, убирая руки от чемодана, и смотря на то, как Зофт поднимает его крышку. Несколько секунд прошло в абсолютном молчании.

— Это все, что вы успели взять с собой? — уточнил страховой агент.

— Да, — Агна кивнула.

Зофт, оторвавшись от разглядывания вещей, снова принялся рассматривать ее лицо.

— Вы так спокойны, фрау Кельнер. Вас не оскорбляет, что я осматриваю ваши вещи? Мне показалось, в начале вы были против.

Агна мягко улыбнулась.

— Я только немного удивлена тем, что страховые агенты осматривают личные вещи, но если в этом ваша работа…

Мужчина поднял указательный палец, приказывая Агне замолчать, и, склонившись, над чемоданом, принялся медленно вытягивать из него ее нижнее белье.

— У вас… фрау Агна Кельнер… Очень красивые вещи, — медленно проговорил Зофт, неспешно рассматривая на просвет белье и сорочку девушки.

Агна почувствовала, как краснеет, но лишь плотнее сжала губы и продолжала смотреть на страхового агента.

— Что-то еще? — спросила она, когда молчание слишком затянулось.

— Ну что вы, фрау Кельнер! Я узнал все, что мне было нужно.

Зофт миролюбиво улыбнулся и закрыл чемодан. Повернувшись, он сказал, обращаясь к молчаливой Ханне:

— Фройляйн Ланг, а вы, наверное, пришли пригласить эту замечательную семейную пару на свою скорую свадьбу?

Ханна открыла рот, растерянно смотря на мужчину.

— Так я и думал. Уверен, вам есть, что обсудить. Всего хорошего, и… — взгляд Зофта перешел на Кельнера, — …скорейшего выздоровления. Я подготовлю все необходимые бумаги по возмещению ущерба, и дам вам знать.

Зофт вышел из палаты пружинным, энергичным шагом. Харри, Агна и Ханна остались одни.

— Тебе пора, — сказал Кельнер Ханне, едва за страховым агентом закрылась дверь.

Блондинка хмыкнула, нервно повела плечами и уставилась на Агну, явно не собираясь никуда уходить.

— Как жаль, что с вами, фрау Кельнер, все в порядке.

Харри резко вскинул голову вверх, посмотрел на Ханну, и поднялся с кровати.

— Я очень рада, что не оправдала ваших надежд, Ханна.

Агна посмотрела на блондинку в упор, и, скрестив руки на груди, крепко сжала их.

Кельнер сделал пару шагов и остановился, поморщившись от прострелившей его боли. Постояв на месте несколько секунд, он подошел к Ханне, лицо которой при его приближении изменилось, переходя от злости к растерянности. 

— Не смей так говорить с моей женой! — зло прошептал он, сжимая плечо Ланг здоровой рукой, и силой уводя ее к выходу.

— Я отменю свадьбу, только скажи! Я все сделаю ради тебя! — кричала Ханна, вырывая руку. — Харри!

Со стороны коридора послышались шаги, дверь распахнулась, и двое санитаров, крепко взяв Ланг под руки, вывели ее из палаты. После их ухода повисла гнетущая тишина. Агна долго не двигалась, оставаясь на прежнем месте, а когда, наконец, посмотрела на Харри, сказала тихо, словно отвечая вслух на свои невысказанные мысли:

— Нет, — Агна покачала головой. — Она не успокоится, это кончится плохо.

Харри тяжело опустился на кровать и сжал голову руками.

— Прости меня.

Агна подошла к Харри, и, отведя от его лица руки, присела перед ним.

— Ты не виноват в том, как она ведет себя.

Девушка улыбнулась, но улыбка получилась тревожной и не слишком убедительной. Осторожно, чтобы не задеть его поврежденную руку, Агна обняла Харри, погладила по волосам, и шепнула:

— Как ты?

— Лучше, — глухо ответил Кельнер, крепко обнимая Агну, и вдыхая ее запах.

— Доктор сказал, что выписывает тебя. Поедем домой?

Она посмотрела на Харри.

— То есть в гостиницу.

Харри кивнул и замер. Ему вдруг стало очень больно и страшно. Сердце дрогнуло, и он еще крепче сжал Агну в объятьях.

* * *

— Смотри, какой…

Ханна незаметно для других легонько толкнула подругу локтем, и указала подбородком в сторону высокого блондина. Подруга фройляйн Ланг, — как и она, медсестра одной из берлинских больниц, — проследила за ней и усмехнулась.

— Ханна, Ханна…

— Узнать бы, кто это… суховат, правда, и, похоже, строгий… — протянула Ланг и облизнула полные губы, наблюдая за мужчиной.

— Знать или не знать, а лучше бы тебе так не смотреть на мужчин, — шепнула подруга, одергивая рукав белого медицинского халата.

— Не говори ерунды, именно такие взгляды они и любят, — продолжала Ханна, не отводя ярких глаз от незнакомца, прибывшего к ним сегодня утром в составе медицинской комиссии, которой предстояло осмотреть одну из лучших больниц Берлина. — Ну… И не только взгляды… — протянула она, вытягивая голову вверх, чтобы рассмотреть, с кем заговорил блондин.

— Ханна! — зашептала ее подруга, и покраснела.

— Да брось, Альма, неужели ты… это же Берлин! По вечерам здесь…

— Не хочу ничего слышать! По вечерам я сижу дома.

— И зубришь свои скучные книги, фройляйн Кох! А вот если бы ты приняла приглашение Германа, и пошла с нами…

Альма сухо сглотнула, посмотрела по сторонам. Убедившись, что в окружающем гомоне их голосов никто не услышит, она наклонилась ближе к Ханне, и жарко зашептала:

— А зачем тебе этот, если у тебя есть Герман?

Фройляйн Кох посмотрела на Ханну, и, уловив значение ее взгляда, зарделась еще больше.

— О, Ханна! Будь осторожна! Мужчины опасны, от них всего можно ожидать!

Ланг перевела на Альму веселый взгляд, и едва удержалась от громкого смеха:

— Это ты выучила сидя дома, Альми?

Боясь выпустить из виду блондина, который в этот момент разговаривал с заместителем отделения терапии, Ланг, все-таки, не без сожаления повернулась к подруге и сказала как можно скорее:

— Что с того, что у меня есть Герман? Ты видела его, он не молод, и… «трясется надо мной как старая шавка!» — с отвращением подумала Ханна, но вслух сказала, — А мне… — она снова посмотрела на незнакомого мужчину, — …хочется для разнообразия не напиваться перед тем, как я пойду в постель с тем, от кого при свете дня меня тошнит… И вот он, Альма. Посмотри! Мы даже похожи. Высокие и статные, оба — с голубыми глазами и — блондины. Правда, он немного худой, но ничего…

— Истинные арийцы, — заключила Альма хмуро, и отвернулась в другую сторону.

— Именно так, Альми, — Ханна игриво подмигнула подруге. — Истинные арийцы, предназначенные друг другу.

— Где тебя носит, Ханна?! Уже десять утра! Обход давно завершен! 

Альма сама не заметила, как от возмущения повысила голос, и загремела стеклянными колбами.

— Герр Либбе заметил, что тебя не было на обходе. А о твоих пациентах пришлось заботиться мне!

— Ну и что? Как они, живы? — протянула нараспев Ханна, грациозно опускаясь на кушетку.

— То есть… ты?…

— Ой, Альма, только не делай такие круглые глаза! У меня были причины для опоздания.

Ланг помолчала, ожидая от подруги вопросов, но когда их не последовало, быстро затараторила, взмахивая в воздухе руками, ногти на которых были покрыты густым слоем ярко-красного лака. 

— Я все узнала, Альма! Герр Либбе мне все и рассказал о нем.

— О ком?

Девушка непонимающе уставилась на подругу.

— Не будь дурой, Альма! Вчера. Блондин. Помнишь?

— А-а-а… — не слишком воодушевленно протянула фройляйн Кох. — И что же?

— Он новенький! Здесь, в Берлине. Две недели как приехал из Гайдельберга, где учился на медицинском. Так что мы еще и коллеги!

— Ну да, — кисло заметила Альма. — Только он обитает в каких-то медицинских коллегиях и комиссиях, а мы… сама знаешь, — выносим судна и меняем гнойные повязки.

— Это ты их меняешь, моя дорогая Альма, — Ханна пикантно улыбнулась.  — А я не собираюсь больше здесь торчать.

— И что ты будешь делать? 

— Выбираться отсюда, конечно! Если не с помощью Германа, то при помощи этого красавца — точно! Второе, скажу я тебе, будет куда приятнее первого. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Заметив по взгляду Альмы, что она снова не понимает главного, Ханна раздраженно продолжила:

— Вчера, после того как вся эта комиссия ушла, я пошла к Либбе, и спросила у него, кто к нам приезжал.

— И он выдал тебе биографии всех, кто был, с фотокарточками? — улыбнулась Альма.

— Нет, конечно. Мне это и не нужно.

— Ну, так кем оказался этот блондин? — со вздохом уточнила Кох, которую уже начинал утомлять этот разговор.

— Как я и сказала, — вчерашний студент медицинского из Гайдельберга. Ну, почти вчерашний.

— ….Окончил один из лучших факультетов лучшего университета… — мечтательно протянула Альма.

— И потратил на это целых шесть лет своей жизни! — хмыкнула Ханна, возвращаясь к объекту своей страсти.

— Его зовут Харри Кельнер. Новый ассистент фармаколога, на стажировке.

— Ты, кажется, разочарована? — Альма снова улыбнулась, закрывая шкафчик на ключ.

— Ну… положение могло быть и получше, признаю, но сам он… Пусть и ассистент, и на стажировке…

— И без постоянной должности, — тихо добавила Альма, подливая масла в огонь.

— Могло быть и хуже, Альми. Черт с ней, со стажировкой! Вот сам он… встретил меня с большим интересом.

— То есть как? Ты его видела?

— А что же, — Ханна усмехнулась.

Отклонившись назад, она закинула ногу на ногу, поигрывая красной туфелькой, обнажившей стопу и теперь раскачивающейся на кончиках пальцев.

— Ты думала, я буду на него только смотреть? Нет, моя дорогая Альма, я не такая, как ты. Я беру то, что мне нравится. То, что я хочу.

— «То, что…»? — Альма пораженно взглянула на Ханну. — Он…

— А я хочу его, — продолжала Ланг, не слушая подругу.

— …Человек, — тихо закончила Альма уже для самой себя, потому что поняла, что Ханна совсем ее не слушает.

— Ладно, мне пора, Альма! Работы еще много, нужно обойти всех этих больных… И поскорей бы наступил вечер!

— Зачем?

Вопрос застал Ланг у двери. Не оборачиваясь, блондинка тяжело вздохнула, словно говорила с сумасшедшей, и пояснила:

— Затем, что сегодня вечером я снова его увижу.

* * *

Ханна не сразу дала знать о своем присутствии. Сначала она несколько минут наблюдала за Кельнером, который, выйдя из здания, где располагалась фармацевтическая компания «Байер», одним резким, быстрым движением сорвал с шеи галстук и остановился под лучами уходящего летнего солнца. Его глаза были закрыты, губы, — сначала плотно сжатые, — постепенно разомкнулись, и он вздохнул, предельно глубоко и медленно. Так, словно слушал скольжение воздуха каждой клеткой своего тела.

— Харри… — негромко позвала Ханна, начиная приближаться к нему.

Острый взгляд голубых глаз мгновенно сфокусировался на ее лице. Не осталось и следа от царившей секунду назад безмятежности.

— Простите… герр Кельнер.

Девушка изогнула сочные губы в виноватой улыбке. 

— Вчера мы договорились с вами о встрече… Я привезла те документы, с итогами испытаний экспериментальных препаратов, которые по ошибке не взяла с собой. Простите…

— Ничего… — с хрипотой в голосе, особенно заметной на первом слове, ответил Кельнер, внимательно разглядывая красивое лицо девушки, и поправляя воротник белой рубашки.

—…Ничего страшного, фройляйн Ланг. Эти документы еще не запрашивали, вы успели вовремя.

— Я рада! — выдохнула Ханна, и замолчала в ожидании следующей фразы Кельнера.

Которой, впрочем, не последовало, как не было во взгляде мужчины и намека на что-то большее, переходящее за грань обычной вежливости.

Ланг, не привыкшая к такому равнодушному обращению, нервно вздохнула, и заговорила тише, намеренно делая паузы между словами и не отводя взгляда от лица Харри.

— Герр Либбе попросил меня завезти вам документы, и сказал, что вы в городе совсем недавно.

— Недавно приехал из Гайдельберга, — подтвердил Кельнер, закуривая сигарету.

— Выходит, мы с вами коллеги? Вы закончили медицинский?

Харри кивнул, выпуская дым в сторону. Разговор снова оборвался, и Ханна начала заметно нервничать, лихорадочно соображая, что она может предпринять еще, когда дело касается такого на удивление  несговорчивого мужчины.

— Я могла бы показать вам Берлин.

Блондинка улыбнулась, подключая к широкой улыбке тот взгляд, который до этого момента всегда действовал безотказно. 

— Правда, сейчас уже поздно, и мне нужно домой…— в ее глазах мелькнуло сожаление.

— Я могу вас подвезти, — предложил Кельнер, выбрасывая сигаретный окурок в урну. 

— Это было бы чудесно, спасибо!

Ханна улыбнулась, касаясь запястья Кельнера, и наблюдая за тем, как он, опустив взгляд вниз, с удивлением смотрит на ее руку.

— Пожалуйста, — Харри отступил в сторону, пропуская Ланг вперед.

Подойдя к черному «Мерседесу», Кельнер открыл перед Ханной дверь. Девушка довольно посмотрела на блондина и с удовольствием устроилась на пассажирском сидении, с улыбкой наблюдая за движениями мужчины.

Когда Харри сел за руль, Ланг, продолжая следить за ним кошачьим взглядом, придвинулась ближе. Благо, автомобильное сидение, выполненное в виде сплошного дивана, вполне позволяло это сделать. Не говоря ни слова, девушка повернулась к Кельнеру, делая вид, что все происходящее — абсолютно случайно, и больше всего в данную минуту ее тревожит мысль о том, например, сможет ли она сегодня безопасно добраться до своей квартиры в центре Берлина. Не умеющий читать мысли, и все такой же немногословный, Кельнер, сам того не зная, вполне заверил ее в этом, одним ходом игнорируя игривые взгляды Ланг, и выводя автомобиль на оживленное шоссе. 

Ханна посмотрела на Харри, и уже хотела нахмуриться, — отсутствие привычной мужской реакции на свою персону продолжало сбивать ее с толку, — но вспомнила свое первое впечатление о Кельнере. «Суховат, и, похоже, строгий» — напомнила она себе, и вздохнула, чувствуя как к ней возвращается привычная уверенность в своей красоте. «Спокойно, Ханна, не волнуйся. Именно эта отстраненность тебе и понравилась в нем. Это даже интересно… В конце концов, никуда он не денется». Успокоенная собственными доводами, Ланг расслабилась, откинула длинные волосы назад, и назвала свой домашний адрес.

— Фридрихштрассе, 25.

Кельнер кивнул, плавно заводя машину в поворот, и бросил на Ланг быстрый взгляд, в ответ на который последовала незамедлительная улыбка.

— Как же быть с экскурсией по городу? Вы не ответили, герр Кельнер.

Затормозив перед светофором, Харри посмотрел на Ханну.

— Я не против, фройляйн Ланг, спасибо за предложение.

Рука Ханны, скрытая от взгляда Кельнера, и сжатая в кулак, расслабилась.

— Здесь направо, пожалуйста… Вы не пожалеете, герр Кельнер, я очень хороший гид.

Харри повернулся к блондинке, смотря на нее с выражением вопросительной иронии.

— Я давно живу в Берлине, и хорошо знаю город, — добавила Ланг, будто Кельнера в самом деле интересовало, хороший ли она проводник по столице Германии, и, к своему удивлению, почувствовала, как начинает краснеть от его взгляда. 

— Значит, мне очень повезло, — с той же иронией ответил Харри, и остановил машину. — Фридрихштрассе, 25, фройляйн Ланг.

Ханна огляделась по сторонам, с удивлением рассматривая дом, в котором для нее

снимали квартиру.

Судя по растерянному выражению лица, она не ожидала, что дорога до дома закончится так быстро. Девушка посмотрела на Харри, на его самодовольную, — как ей показалось, — ухмылку, которая на деле была не более, чем следом недавней улыбки, — и разозлилась. «Да как ты смеешь!» — зло подумала Ханна, поднимая на него сердитый взгляд. Придвинувшись к Харри в легком шорохе обтягивающей юбки, Ханна обняла его и поцеловала в губы.

— Уверена? — шепнул он, прерывая поцелуй, и останавливая Ланг.

— С первой минуты… — ответила Ханна, запуская ладонь под воротник белой рубашки Кельнера.

* * *

О том, что Кельнер отлично знал Берлин до встречи с ней, Ханна поняла позже, когда их роман уже был в самом разгаре. В то утро она шла по больничному коридору, и вспомнила, как он подвез ее до дома. «Фридрихштрассе, 25» — прозвучал в воспоминаниях Ханны ее собственный голос.

«Он ведь даже не спросил, где это, и как нужно проехать! Он только приехал по адресу. Словно знал, что…».

Ханна поморщилась, обрабатывая старый, тонкий шрам Харри, тянувшийся от шеи, через ключицу и до середины груди, который сейчас, по прежней линии, был наполовину взрезан снова. Яркая кровь, просачиваясь сквозь пальцы Ханны, тяжелыми, глухими каплями падала на ковер гостиной.

— Это же надо было встретить именно этих ублюдков! Харри!

— Они… зажали в переулке женщину, я не смог пройти…

— А лучше бы прошел! Ну, что бы они ей сделали?… А твою рану придется зашивать по новой!

Кельнер, молча наблюдавший за тем, как его кровь снова и снова падает на ковер с высоким ворсом в одной и той же точке, вскинул голову вверх и удивленно, с плотно сжатыми губами, посмотрел на Ханну. Но ничего не сказал. Только долго всматривался в ее красивое лицо, будто искал что-то потерянное.

— И как они тебя подрезали? — снова завелась Ханна. — Они же не могли знать про этот шрам.

— Они и не знали… Просто один схватил меня, ударил о стену, а второй заметил шрам… В качестве урока, как они сказали, они решили обновить…

Ханна отвернулась в попытке подавить дурноту, подступающую к горлу, громко сглотнула, повторно обрабатывая рану, и поднесла к ней медицинскую иглу.

— Будет больно, Харри. Точно не хочешь выпить?

— Хочу.

Ланг вставила в его дрожащую руку бутылку с виски, во всплесках которого поблескивала темнота, и ждала, пока Кельнер выпьет достаточно, чтобы выдержать боль, пока она зашивает шрам, который казался ей еще длиннее потому, что его предстояло зашить заново. Несмотря на выпитое спиртное, Харри дернулся, когда за иголкой, через рану, сквозь кожу, медленно и тошнотворно потянулась нить.

— Ненавижу это… ощущение… мерзость…

Сделав неровный вдох, Кельнер откинулся назад, прислоняясь обнаженной спиной к креслу.

— Все-таки сесть на пол было… х-х-хорошей идеей… дальше не упадешь.

Он посмотрел на бутылку с виски, и улыбнулся тому, что знал о себе и раньше: алкоголь его не пьянил, не давал даже легкого опьянения. «Опять… терпеть… терпеть» — повторял он себе, нарочно отвлекаясь от подсчета сделанных Ханной стежков.

Сколько там еще? Чувствуя, что соскальзывает во тьму, несмотря на все приложенные усилия, он постарался упереться спиной в кресло как можно сильнее. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что мерзкая нить прекратила таскаться сквозь его кожу туда-сюда.

«Это хорошо…» — подумал он, отключаясь. Кровь заполонила собою все вокруг, и Харри Кельнера на время не стало. Но он снова появился ночью. Очнулся одним рывком, выпрыгивая из дурного и вязкого тумана, застывшего на границе сна и явности. Ханна была в явном мире, и это его немного успокаивало, — был кто-то еще, кроме него самого, за кого он мог зацепиться. Хотя бы немного. Страсть, дикая, как жажда, заполнила все вокруг,  и он, все еще вздрагивая от бурлящего в крови адреналина, потянулся к Ханне, целуя ее лицо, светлую кожу, густые, блестящие волосы и полные губы. Он слышал, как она удивлялась и фальшиво протестовала, говоря, что «это сейчас ему вредно», но очень скоро, — по ту сторону проснувшейся жажды, — ее слова стихли. На смену им пришли стоны. Протяжные, долгие и глухие. Иногда такие пронзительные, что ему казалось, будто она плачет. Сердце холостой, рваной дробью глухо билось в подлатанной груди Кельнера, и постепенно, очень медленно, он выныривал на берег яви.

Опять.

— После такого, мой дорогой, ты обязан на мне жениться.

Ханна довольно потянулась, отбивая ногтями мягкую дробь на груди Харри.

— Это вряд ли, фройляйн Ланг, — задумчиво ответил он, рассматривая гостиную в ее квартире.

— Почему? Ты женоненавистник?

Харри рассмеялся. Сначала тихо, потом громче, а успокоившись, заметил, все еще посмеиваясь:

— Да, особенно в последние секунды!

— У тебя скверное чувство юмора, — Ханна кисло улыбнулась.

— Согласен.

Почувствовав перемену в настроении Ланг, Кельнер пояснил:

— Я не намерен жениться, Ханна. Вообще. Ни на какой женщине.

— Тебя обидела какая-то из нас?

Ланг посмотрела на Харри вполоборота, поверх голого плеча.

— Нет. Просто… не хочу. 

— А как же я? — прильнув к нему разгоряченным телом, она повела руку вниз.

— А с тобой что-то случилось? — Харри потянулся к Ханне, и поцеловал ее в губы. — Или все остается прежним?

— Секс, встречи, прогулки?

— И ужины. На мой взгляд, даже довольно уютные.

— И «никаких обязательств»? — уточнила Ланг, вспоминая его слова.

— Именно. Как мы и договаривались. Или тебя это уже не устраивает?

Харри медленно провел ладонью по спине Ханны, и довольно улыбнулся.

— Ну что ты!.. — Ханна тряхнула тяжелыми волосами. — Меня все устраивает. Ты же не влюблен в меня?

— Как и ты в меня.

— Именно. И тебя не волнует, что у меня есть другой?

Кельнер усмехнулся.

— Скорее, это я — этот «другой». Наши встречи начались тогда, когда ты уже была с ним. И я с самого начала знал о нем, ты сама сказала.

— И ты не ревнуешь? — допытывалась Ханна, пытаясь звучать легко и незатейливо, что выходило ровно наоборот, и в ее голосе впервые за все время их встреч засквозила тяжесть и злость. — Что я сплю с ним, как с тобой? Что я целую его?

Кельнер повернулся к Ханне, и, глядя в ее немного бледное лицо, уточнил:

— Что тебе нужно от меня? Если ты хочешь все прекратить, — скажи. Но не пытайся выбить из меня то, чего нет. Я ненавижу все эти манипуляции, поэтому у нас с тобой и существует договор.

Ланг покраснела, рывком отодвигаясь от него.

—  А ты чувствуешь? Ты, всегда такой закрытый и отстраненный, молчаливый, словно у тебя пропал дар речи, ты… что-нибудь чувствуешь ко мне?!

Кельнер тяжело вздохнул, растирая лицо руками.

— Мне казалось, что моя «отстраненность» тебе нравится. Или уже нет?... А мне нравится, что у нас все легко.

— Полное отсутствие обязательств, ты это хочешь сказать? — язвительно уточнила Ханна.

Кельнер закрыл глаза и медленно спросил:

— Ханна, что ты хочешь?

— Все! Хочу все! Тебя, всего, навсегда, каждый день!

Она заплакала громко и зло, ударяя рукой, зажатой в кулак, в пол. 

— Я люблю тебя!

На этих словах Харри, который уже начал одеваться, застыл с расстегнутой манжетой в руках. А Ханна яростно продолжала:

— Я люблю тебя, и я ненавижу тебя! Ты любишь меня?

— Нет, — глухо ответил Кельнер, и замолчал. — Мне жаль.

Ланг рассмеялась, проводя острыми ногтями по ковру. Подняв голову, она посмотрела на Харри исподлобья, выпрямила спину, демонстрируя ему свою тяжелую, обнаженную грудь, и прошипела:

— Тогда будь проклят, Кельнер! И убирайся!

И он действительно убрался. Не только из жизни Ханны, но и в жизни Харри Кельнера. Все встречи и контакты с другими людьми он стал отслеживать еще тщательнее. Другой от этого давно бы сошел с ума, но Эдвард Милн продолжал ставить на то, что он всегда был одиночкой, и потому просто шел дальше. После проклятия встречи с Ханной прекратились. Но началась слежка. Пару раз, делая вид, что он ни о чем не подозревает, Кельнер замечал, как она идет за ним следом по выбранному им маршруту. Он мог бы легко оторваться от нее, — это было сделать тем легче, что Ханна не обладала навыками «наружного наблюдения», и выдавала себя в первые же минуты очередного следования за Кельнером. Харри думал поговорить с ней, но воспоминание об их последнем разговоре останавливало эту затею, и, в конце концов, он решил, что будет лучше, если он не станет напоминать Ханне о себе. Тем более, его внутренний голос, невесело смеясь, говорил, что она и «без того его помнит».

И пока Кельнер пребывал в зыбкой уверенности, что история с Ханной закончена и решена, фройляйн Ланг сама дала о себе знать. Причем весьма нетривиальным образом.

Декабрь лихо бежал к Рождеству, весело сверкая блестящим, зеленым хвостом по страницам дряхлеющего день ото дня календаря, и Кельнер уже завернул в узкий коридор, в конце которого, по правой стороне, — за самой последней дверью, — была его квартира, когда Ханна Ланг, в прямом смысле слова, преградила ему путь. И не она одна.

Вместе с ней был какой-то мужчина, чья роль, по-видимому, состояла единственно в том, чтобы прижав Ланг к стене коридора, целовать ее. И делать это тем громче и развязнее, чем ближе становились гулкие шаги Кельнера, по наивности души своей предполагавшего, что и этот вечер сочельника пройдет так же, как и все другие, а завтра он, Харри, просто уедет в отпуск. Выражение лица Кельнера, узнавшего в страстно целующейся с каким-то типом даме Ханну Ланг, было полно замешательства и изумления.

Действительно, — год уходящий ни единым намеком не готовил его ни к чему подобному. Подойдя к паре, Харри остановился, и не успел ничего сказать, когда услышал голос Ланг:

— Харри Кельнер!

Она посмотрела на него и засмеялась.

— Ну и в какой дыре ты живешь, подумать только! А ведь твоя стажировка давно  закончилась, и ты теперь получил работу в компании «Байер»! Это… это… герр Кельнер! — отрекомендовала Харри Ланг. — А это… — она ткнула указательным пальцем в грудь второго мужчины, — …не Герман!

Хохот Ланг раскатился эхом по всему коридору.

— Ну, а ты, Харри Кельнер, как живешь? Сделал меня шлюхой, и доволен?

— Что с тобой, Ханна? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросил Кельнер. — Что ты приняла? Или он тебя накачал?

— Никто-о-о… никто меня не накачивал! Я выполняю план!

— Какой еще план?

Харри встал перед Ханной, приподнимая ее лицо за подбородок, и стараясь уловить хаотичный, блестящий взгляд голубых глаз.

— Какой план, Ханна?

— Чтобы ты… ревновал! Вот, полюбуйся, — Ханна указала на мужчину, который был в не лучшем состоянии, чем она сама. — Теперь я с ним. И с другим. И еще с одним. А от Германа… ушла… Спросишь, почему?

Кельнер покачал головой, хмуро рассматривая лицо Ланг.

— А он напоминает мне о тебе, вот почему! А этот… и те, другие — нет… Я трахаюсь с ними, Харри! Очень много… скажи мне, ты ревнуешь?

— Пойдем со мной, — сказал Кельнер, беря Ханну за локоть.

— О-о… вот это новости, вы слышали? Прошло всего два месяца, и мы снова вместе! Мы идем трахаться, мой дорогой?

Кельнер поморщился, делая шаг вперед. Без труда обойдя незнакомца, которого притащила Ханна, Харри подвел ее к двери своей квартиры, достал ключ, и провернул его в замочной скважине. Входная дверь, тихонько скрипнув, ударилась о стену квартиры.

— О-о… и это твой дом, герр Кельнер? Надо же! Сколько мы с тобой спали, а я никогда здесь не была! Надо отметить этот случай…

Ханна прислонилась к косяку, и помахала рукой мужчине, оставшемуся в коридоре.

— Жди меня. Жди меня здесь, Ханна, — громко сказал Харри, и закрыл за собою дверь.

Снова оказавшись в коридоре, он повернулся к незнакомцу, трясущемуся у противоположной стены, и вывел его на улицу. Придерживая его под руку, — почти так же, как Ханну несколько минут назад, — Кельнер не без труда прошел, — вернее протащил его — через пару кварталов. Посадив спутника Ханны, который давно уже был в отключке, на скамью в одном из парков, Кельнер побежал домой.

Ханна спала, сидя на полу, — прислонившись спиной к дверному косяку, у которого Кельнер ее оставил перед уходом. Светло-коричневое пальто бесформенной  грудой пузырилось вокруг Ланг, очевидно просто плавно съехавшей вниз по стене. Вздохнув, Харри несколько минут внимательно рассматривал Ханну, а затем, взяв ее на руки, отнес в спальню и уложил на кровать. Освободив девушку от обуви и верхней одежды, Кельнер укрыл ее одеялом, а сам устроился в кресле.

— Харри… Харри!

Ханна потрясла Кельнера за плечо, и, заметив, что он просыпается, отошла назад.

— Ханна, — протянул он, выпрямляя затекшую от неудобной позы спину. 

Ланг всплеснула руками и отвернулась.

— Я… не знаю, что сказать… это было так некрасиво!

— Дело не в этом. Что ты делаешь?

Ханна посмотрела на Кельнера.

— Ты должен понять! Ты должен! Я, я… люблю тебя!

— Но я не люблю тебя, Ханна. Мне жаль, но это так.

Ланг усмехнулась.

— А ты жестокий, Харри Кельнер! Думаешь, можешь судить меня? Бросил меня, и стал чистым, да?

— Я не сужу тебя, Ханна. Все кончено, и тебе лучше уйти.

— Нет! Я никуда не уйду! Ты выслушаешь меня! Ты должен, должен любить меня!

— Никто этого не должен! — крикнул Кельнер, выходя из себя. — И ты не можешь меня заставить!

— Ты! Это ты сделал меня шлюхой! Из-за тебя я пошла к ним, чтобы ты ревновал, любил меня!

Ханна заплакала, опускаясь на кровать.

— Это абсурд! Уходи, Ханна, просто уходи! Живи своей жизнью, и будь осторожна.

— А-а-а… теперь ты проявляешь обо мне заботу?! А я…

Ланг огляделась в поисках сумочки, но вспомнив что-то, подбежала к своему пальто, оставленному Харри на застеленной половине кровати.

— Приготовила тебе рождественский подарок, Кельнер. На, возьми!

Ханна так стремительно вытащила из кармана серебряный мужской портсигар, что он едва не вылетел из ее рук.

Харри покачал головой.

— Нет. Послушай, Ханна, пора остановиться. Мне было хорошо с тобой, но то, что происходит сейчас…

— Это не для тебя, так? Ты подонок, Кельнер! Будь по-прежнему проклят!

Схватив пальто, Ханна выбежала в коридор, и с треском закрыла за собой дверь.

Это была их последняя встреча в прежних обстоятельствах. Вечером того же дня Харри Кельнер вылетел самолетом в Лондон, и вернулся в Берлин только в середине февраля уже нового, тысяча девятьсот тридцать третьего года. За это короткое время изменилось все: от Берлина и всего мира до Харри Кельнера, который никогда не намерен был жениться. И женился.

* * *

— Нужно ехать, — снова тихо шепнул Харри, поднимаясь с кровати и беспокойно осматривая гостиничный номер. 

— Давай останемся.

Агна провела рукой по его волосам, с тревогой отмечая про себя, как вена резкими, сильными толчками пульсирует на виске.

— Тебе нужно отдохнуть. Мы обязательно поедем, позже.

Кельнер посмотрел на нее усталым, тяжелым взглядом, и медленно кивнул, откидываясь на подушку. Агна поцеловала его в щеку, положила голову на плечо Харри, и, закрыв глаза, глубоко вздохнула. Скоро ее дыхание стало тихим и размеренным, и она впервые за все эти тревожные дни заснула глубоким, настоящим сном.

Но Харри не спал. Он подумал о том, что не может сейчас тратить время на сон, потому что слишком многое нужно обдумать и решить. К тому же, он и так очень долго провалялся в больнице. Тревожные мысли Кельнера поплыли дальше, уходя к воспоминаниям о том, что произошло за последнее время, и к предположениям о том, что может произойти. То, что сделала Эл за то время, пока он приходил в себя, поразило Эдварда. Она спасла его, довезла до больницы, передала шифровку в Центр, нашла гостиницу… И ничем, абсолютно ничем не выдала их. Милн сделал тяжелый вдох. Он не сомневался в Элис или ее уме, но Эдвард всегда считал Эл очень хрупкой, той, кого он хотел и должен был защищать. Он — ее, но не наоборот… Огнестрельное ранение застало его врасплох, сбило с толку. Он сам расценил это как собственную слабость. «Именно я — старший агент, это я должен отвечать за…» — растерянно, скрывая от Эл свои мысли, часто думал Милн. Это он отвечал за выполнение их заданий. Это он должен был быть осторожнее, умнее, предусмотрительнее. Это он должен был защитить Элис… Но оказалось, что она защитила его. И это новое чувство, возрастая в сердце Милна горячей волной, было таким новым, непонятным и непривычным, что он не знал, как с ним быть. Он, Милн, оказался слабым. Он не сбил тех ублюдков, что блокировали «Хорьх» тогда, в переулке. Он растерялся, замешкался, дал слабину. Поймал пулю и выпал из реальности, не защитив Элис. А если бы они поймали ее? Если бы…Эдвард снова тяжело вздохнул, и закрыл глаза, стараясь успокоиться. «Тише, спокойно. Думай о фактах, а не о том, что могло случиться. Только факты имеют значение…» — поправил он себя, чувствуя, как болит все тело, пульсируя изнутри жаром и кровью, словно огромный, огненный шар. Ощущение было такое, будто сердца не стало, и, в то же время, оно было всюду,  — в каждой клетке тела, в каждом его медленном вдохе, в каждом его медленном выдохе. Когда боль стихла, отходя в одну горячую точку на руке, Эдвард начал очень медленно вспоминать.

Их четверо. Разбитый «Хорьх». Он и Эл едут к Кайле. У Эл напряженное, испуганное лицо. Она осматривается по сторонам, а он не знает, что ей сказать, чтобы хотя бы немного отвлечь от происходящего. Но скоро эти мысли сменяются другими. В зеркале заднего вида, по отражению в боковом зеркале, он следит за тем, как хаотично и быстро, — словно черные призраки, — за машиной мелькают быстрые тени. На фоне огня и пожаров они особенно заметны, хотя, — Эдвард в этом уверен, — они совсем не хотели привлекать к себе внимание.

Трое блокируют «Хорьх», выходят вперед. Если бы скорость автомобиля была больше, то, кто знает, — может, он бы их переехал. Или попытался. Но он остановился. Струсил? У него не было практики в том, чтобы переезжать людей. «Людей?» — спросил он себя, и подумал о том, что до сих пор, даже за все это время в Германии, даже после смерти Стива, который ушел в ту же, что и другие нацисты, тьму, — он до сих пор не привык относиться к ним как к окончательным ублюдкам. Он видел в них врагов. Умных врагов, которых ему нужно победить, и которых нельзя недооценивать.

Но кем были эти четверо — эсесовцами, штурмовиками или кем-то еще, он так и не узнал. Тогда, при встрече, выяснять это не было ни времени, ни желания. К тому же, не так уж важно, кто это был, — их намерения были понятны с первой секунды. Но даже если произойдет невероятное, и все они окажутся полицейскими, и на вопрос Харри Кельнера о том, по какому праву они остановили его, он получит от них документы, удостоверяющие личность, и выясниться, что это «обычная проверка», это не разрешит ситуацию.

Вот Кельнер отвлекается на отсвет и движение в боковом зеркале «Хорьха». Четвертый. Он подходит сзади. Он совсем не спешит. Сдать назад, переехать его, развернуться и оторваться от всех? Бравая тройка смотрит на него и Элис, и продолжает стоять на месте, наверняка следуя заранее отданному приказу четвертого, — который в этой шайке, очевидно, главный, — следуя этому приказу, они не делают ничего, пока не получат от него условный знак.

Поэтому пока они только стоят перед машиной, скрестив руки на груди и ухмыляясь. Уверенные, что добыча никуда не денется, потому что у нее нет выхода. Четверо к двум, с учетом того, что один из этих двух — невысокая девушка, — это не слишком обнадеживающий расклад для последних. Харри глушит мотор «Хорьха», и, повторяя за новыми знакомыми, замирает на месте. Он тоже следит за ними. Медленным, едва заметным движением глаз. И одновременно прислушивается к тому, что происходит в машине, справа от него. Там сидит Эл. Она не издает ни звука, хотя тоже, наверняка, — он не может сейчас увидеть ее лицо, и это только предположение, — наблюдает за теми, кто вышел им навстречу.

Кельнер переводит взгляд от одной фигуры к другой. Они поразительно похожи между собой, — безличные и черные, неотличимые друг от друга. Таких сейчас наверняка много, у них сегодня ночной разгул, и эти, как и другие, тоже хотят поживиться за их счет. В голове Милна снова мелькают мысли об Элис. Она держится, это хорошо. Хотя могла бы сорваться в истерику. Хотя… вряд ли. Истерика к ней как-то не подходит. Эл скорее бы достала из бардачка вальтер или новый зауер-38, купленный Харри совсем недавно, — чтобы точно знать, как действует новое германское оружие, о котором он пересылает шифровки в Центр, — и наставила бы его на этих троих. И ей было бы плевать на их численное превосходство.

Милн чувствует, как от этой мысли, и от картинки, которая последовала вслед за ней, его губы растягиваются в улыбку. Но он не удивлен, так всегда бывает: в моменты опасности и риска он улыбается и смеется. Именно благодаря такой улыбке, которую он давно научился расценивать как знак, Эдвард знает, что сейчас ему не избежать не только драки, но и того азартного пламени, которое уже разливается по его телу. Так бывает практически всегда.

Азарт и огонь, разлитые по венам, у него проявляются улыбкой. Когда он был на войне с рифами, парни из его полка, заметив точно такую же улыбку на его лице перед началом атаки, со страхом смотрели на него, не понимая, что происходит. Они думали, что он — чертов псих, двинутый на жажде крови. Милн и сам про себя так думал. Но потом понял настоящее значение этой улыбки. Это было его подготовкой к опасной ситуации. Если бы не жар в теле и эта жуткая ухмылка с тихим, почти беззвучным смехом, он бы не выдержал ни одной битвы.

Кто-то шел в бой «всухую», а он перед каждой дракой или столкновением ждал этих знаков. Это занимало всего пару секунд, а потом он чувствовал, — глубоко втягивая горячий воздух пустыни через нос, — как огненный азарт, и вместе с ним расчетливая холодность, пропитывают его тело и кровь, выступая на лице страшной ухмылкой. Они помогали ему, мобилизовали его, собирали в единое целое так сильно, как ничто другое. С ними он готов был идти в любую, даже неравную по силам, атаку.

Эдвард посмотрел в зеркало заднего вида. Темная фигура четвертого неспешно приближалась к «Хорьху», и к тем троим, что стояли впереди. Милн заметил, как Элис, едва повернув голову в его сторону, попыталась посмотреть на него. На краткий миг он увидел, как блеснул в темноте ее испуганный взгляд, и, опустив руку с руля на сидение, он едва пододвинулся вправо, сжимая холодные пальцы Эл.

«Сейчас, Эл, не волнуйся. Еще немного… ну же, обойди слева!» — подумал Милн, снова смотря на четвертого, фигура которого была четко видна из-за близких пожаров и огня, бьющего столпами в небо.

Четвертый, словно прислушиваясь к мыслям Милна, остановился. А потом закурил сигарету. Огонек от спички яркой маленькой точкой упал вниз и погас. Затянувшись, он вытащил изо рта сигарету, покрутил ее в руке, и довольно улыбнулся, переводя насмешливый взгляд на «Хорьх», который уже никуда не сможет от них скрыться.

Зажав сигарету губами, и отведя ее в угол влажных губ, четвертый  повернулся сначала вправо, а затем влево, рассматривая блестящий автомобиль. До него оставалось всего несколько шагов, и он был надежно блокирован его друзьями. Можно было не спешить, насладиться моментом, ведь сейчас у него появилась редкая возможность познакомиться с добычей поближе и рассмотреть ее прежде, чем для нее все закончится.

Он снова улыбнулся, поворачиваясь вправо, и размышляя над тем, стоит ли ему вытаскивать бабу из машины? Если сделать именно так, то придется отдать ее своим друзьям на то время, пока он разбирается с мужиком. Это не будет проблемой, — силы изначально не равны, и даже дураку ясно, что лучше не пытаться оказать сопротивление при таком раскладе. Но на мужика все равно уйдет время, пусть и немного. А значит, эти трое получат бабу первыми. Он улыбнулся. Нет, этого он не  допустит. Он должен быть первым, как всегда.

Таков негласный закон их компании. А тот, кто осмелится его нарушить…

Стряхнув пепел, он бросил сигарету себе под ноги, и втоптал ее в мягкую, жирную грязь, с удовольствием вспоминая о том, как совсем недавно они прояснили этот вопрос между собой очень подробно.

«Исчерпывающе», — довольно подумал он, вспоминая, как всего несколько дней назад приказал этим троим зажать новенького, четвертого, еще не оценившего расклад верно, и, рассмотрев его руку, прижатую к столу, под светом качающейся потолочной лампы, начал поочередно, один за одним, выкручивать его пальцы. Вспомнив об этом, главный рассмеялся, — звук сломанных пальцев до сих пор очень нравился ему, радовал память. И, что совсем неудивительно, стал отличной острасткой для новенького, который, конечно, как и все другие в подобных обстоятельствах, начал кричать и вырываться, но, — делать нечего, — и он тоже, как и все до него, послушал, как звучит его тело на самом деле, тогда, когда к нему… Как это пишут в книжках? «Приложена посторонняя, внешняя сила воздействия?». Точно. Так и было.

Испытав на себе эту самую внешнюю силу, новенький обмяк на стуле, и уже не пытался соревноваться с ним в первенстве. Щенка посадили в коробку. И пусть скажет спасибо, что с него взяли расчет только пятью сломанными пальцами, ведь далеко не все, кого они встречали прежде, — в качестве добычи или в качестве кандидатов на вступление в их братство, — могли похвалиться тем же. Особенно ретивые, например, отправлялись кормить рыб. Но прежде он всаживал в них одну или две пули, чтобы плыть по течению им было комфортнее.

Сплюнув густую слюну, смешанную с табачной крошкой, четвертый повернул влево. Один мужик против них не представляет никакой угрозы. И надо сначала порешать вопросы с ним, если он хочет скорее добраться до бабы, которую все равно, — он знал, — его друзья не посмеют тронуть без его знака или прямого разрешения. Потому что всех баб он пробовал первым. Всегда. Это его закон. Настолько точный, что это правило тоже стоило бы занести в какие-нибудь книги. Эти двое, — как и многие другие, попавшиеся им сегодня ночью, — их, конечно, уже не прочитают, но это не слишком его обижало.

Четвертый  не спускал взгляда с машины, и прекрасно все видел. Веселье в его груди росло, — мужик явно испугался, и уже даже не пытался выйти из машины. Жаль, — это могло бы быть очень интересное окончание их поездки, но и так, без сопротивления, тоже сойдет. К тому же, бабы всегда сопротивляются, стоит ему к ним подойти. И эта тоже будет, наверняка. Это хорошо, — он любил, когда они не соглашаются. Знают, что ничего не могут, а все равно кричат, царапаются, бьются. Каждый раз это будоражит его кровь,  поджигая радостью каждую чертову вену в теле, и он слышит, чувствует, как от возбуждения кровь кипит, и не может остановиться. Именно потому он старается не бить их, когда насилует: от ударов они часто теряют сознание, а он хочет, чтобы они чувствовали его полностью, до самого дна. До последней капли их крови, которую он выпустит на волю тогда, когда захочет.

Милн сглотнул и открыл глаза. Что стало с тем, кого он ударил по голове за секунду до того, как отключился сам? Эл ничего о нем не сказала, надо спросить ее. И Зофт, — Милн нахмурился, — кто он такой? Он не более «страховой агент», чем Эдвард Милн — истинный ариец. Нельзя выпускать его из виду. Нужно узнать о нем как можно больше. Тем более, что сам Зофт осведомлен о Харри и Агне Кельнер очень хорошо. И Хайде. Незадолго до нападения Харри собирался обыскать его кабинет на предмет каких-нибудь любопытных находок, прекрасно понимая, что такие, как Эрих, не успокаиваются. Как Ханна. Но прежде всех — Кайла и Дану. Харри Кельнеру нужно как можно скорее прийти в себя, и узнать о том, как они. «А тот мальчик…Как Эл сказала, его зовут?». Мариус? Маринус? «Его тоже надо найти…— думал Кельнер, проваливаясь в сон, — надо найти…».