h_charrington
Здравствуйте!

Часть 1.


Я понимаю. Писать подобные моменты очень тяжело. Да, как автор я в момент написания знала, — Эд выжил, выбрался и из той "передряги". Но все же это очень страшно. И дело как раз в том, как рифу нравилось управлять той ситуацией. Я тоже могу понять враждебность к противнику, до определенного момента. Но здесь, как вы верно заметили, мы видим иное: удовольствие от расправы, с которой рифа никто не торопил, и торопить не мог. Это наслаждение болью другого. Пытка физической болью. Да, Милн тоже убивал на той войне и потом, он пришел, как и другие французы с испанцами, как сторона силы, с расчетом на выигрыш. Только вот выигрыш в таких битвах, — всегда за теми, кто управляет такими солдатиками. Как у Высоцкого:

Будут и стихи, и математика,
Почести, долги, неравный бой.
Нынче ж оловянные солдатики
Здесь, на старой карте, встали в строй.

Вот и там, в Фесе или в Марокко, они — такие же солдатики. Я не оправдываю Эда, мне в этой ситуации важно было, как автору, решить иное: показать, как появились те шрамы, что у него остались. Не знаю, возникают ли у читаталей вопросы об этом по мере чтения текста, но мне, как автору, было важно дать ответ и на эту ситуацию. И та война, в самом деле, очень сильно повлияла на него. В общем, мы видим, что это событие — из ряда тех, что всегда с ним. И как Эл (если проводить параллель между ними и тем, что с ними происходило в их 18-19 лет) навсегда запомнит домогательства Гиббельса, случившиеся в самое первое ее время в Берлине, так и Эд будет дальше нести в себе след той войны.


Думаю, и тогда, и позже, повзрослев, оказавшись в Берлине, Эд понимает: та война, как и всякая другая колониальная, — на обогащение. Ему, мальчишке, как и испанским нищим мальчишкам, которых гнали на войну, с той битвы "ничего": умерли? И ладно. А за счет того, что Милн, как вы сказали, побывал по обе стороны баррикад, я уверена: никакого удовольствия от убийства рифов он не испытывал. Ни тогда, ни позже. И он — такая же разменная монета. Я пишу это, и понимаю, что если бы не Эд, столь близкий мне герой, я написала бы иначе. Потому что для меня всегда это вопрос: вольный или невольный ты участник войны? Я не особо верю в прозрение или раскаяние пленных, и сегодняшних, со стороны ВСУ, в том числе. Я не хочу их слушать. Но здесь, в случае Милна, для меня все иначе. И все же, такой злости, зверства, что показывает риф, в нем нет. Я ни разу не замечала в нем удовольствия или наслаждения от боли другого, даже противника. Даже если это Хайде, к примеру. И, хотя, по крайней мере, во Второй Мировой ясно, что чему противостоит (для Эда тоже ясно), выходит, что та, рифская война — очередная "просто война". А Франция и сегодня мучительно не хочет отпускать свои колонии. Которые сегодня уже типа и не колонии.


Я тоже не поклонник таких описаний. Но лично мне, как автору, было нужно и важно это прописать. Быть со своим героем не только в минуты радости или шутки, но и в такие. Особенно в такие. И задача автора здесь — выдержать и записать. У читателя есть право отойти в сторону, пропустить, если тяжело, а у автора — нет. У него есть вместо этого обязанность пройти со своим героем все пути. Всё увидеть, всё договорить.
У меня всё последнее время ощущение такое же: пределов нет. Даже если читать новости быстро. Читаешь и думаешь: как это возможно? И ответа нет.



Да, я тоже думаю, что для Эда нет временного расстояния между его страшным "прошлым" и тем днем, который для него — сегодняшний. Всё это поразительно об одном, по сути. В Элис, опять же, уже почти ничего не осталось от той юной девочки, только приехавшей в Берлин. А если осталось, то это глубоко спрятано. И теперь она выдерживает такие происшествия. Если раньше Эд все больше помогал ей, а она пряталась за него в поисках защиты, пожимая руку украдкой, то теперь она спасает его. Таков долг. Любви, долг человека. Долг той, что знает всё лучше всех, и обязана, — скрепив свои страдания и страхи, — помочь и превозмочь. Да, Эдвард — сильный. Но иногда даже самому сильному нужна помощь.
Я думаю, что о войне Эд никогда не скажет Эл. Не потому, что она не поймет. "Благодаря" Берлину она многое сможет понять и без слов. Но как это объяснить, какими словами выразить? Эда во многом поддерживает именно любовь Элис в настоящем. А то его прошлое, стань оно известно Эл, отяготит их двоих. Лучше его оставить там, где оно уже есть, — в прошедшем времени.
В ответе Руфуса мне видится очень много Руфуса и истинной правды. Я согласна с ним. И с вами. Сегодня мы, как будто, все пытаемся сказать себе и другим: как бы чего не вышло. Не говорить прямо. Не говорить серьезно. Не пугать. "Давайте не будем о грустном". Можно, конечно. Только где в этом правда? И настоящее? Или мы всегда будем стоять за этот удобный инфантилизм?
Из серии "на Украине нацизма нет". Нет, что вы. Просто так поклонники Гитлера с флажками, да в ночных шествиях ходили. Но вы не бойтесь, это совсем не опасно.


Да, здесь он слаб от усталости, устал от взятой на себя тяжести. И взято все это по причине того, что кроме него — никто. А он, как и все, — просто человек. Который и без того не дает себе ни минуты покоя, который взрастил в себе это долженствование гораздо выше собственных нужд или желаний. Это и накопительный эффект. Чувствовалась, к моменту написания этой главы, громаднейшая усталость от всего. Иногда я даже не знала, как мы из этого выйдем. И выйдем ли. А страшнее становится именно от того, что и такие сильные, как Милн — устают.
И за собой, конечно, все эти перемены от времени примечаешь. Но сдаваться все равно нельзя. Даже если не видно пути.