Проверено на грамотность 
 |
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Несмотря на жуткие события главы и кровавую кульминацию, благодаря финалу ощущение от неё такие парадоксально светлые… Быть может, потому что этот долгожданный свет и нежность, и тепло, и доверие между Эдом и Эл приходят, искрят и заполняют собой всю эту выжженную пустошь, которую оставили после себя дни тревоги, томительного ожидания свиста топора. Любовь Эдварда и Эл, их собственный свет — это, по сути, единственное, что они могут противопоставить окружающей тьме. Как люди, как влюбленные, как разведчики. Это, наверное, и единственное их спасение: взаимная любовь, даже с учетом всех препятствий и трудностей. Измена Эда не перестала быть таковой, но все следующие после нее события, и поведение Милна в них, его решения, говорят об одном: то, в самом деле, было ошибкой. Потому что несмотря на все ссоры и разлады, все непонимание они остаются вместе. И Милн пытается спасти Эл, потому что иначе он просто не может. Рудольф вышел настолько омерзительным, что я даже не жалею, что ошиблась в своих надеждах, что Эл сможет его «поменять». Когда в предыдущем комментарии вы упомянули о том, что, может быть, Эл удастся исправить Биттриха, я намеренно не стала ничего говорить: текст все объяснил за меня. Но я и сейчас убеждена, что таких, как он, ничего не исправит. Нам много льют воды о том, что они "не хотели", "не знали", "не подозревали", но все это блажь, намеренный обман. Все они знали, видели, понимали и принимали. Потому что такие биттрихи были воспитаны нацизмом и свято были уверены именно в том, о чем вы сказали: правда на их стороне, сила — за ними. Для таких цель оправдывает все средства. При этом "забавно", что эсесовцев, даже с учетом их "привилегированности", считали чем-то вроде элитных животных, которых неплохо было бы развести побольше. Но не людьми. Потому что человеческое и нацизм — несовместимы. Вот потому и он ведт себя именно так, без тени сомнений. В его мозг, пропитанный с детства идеями "превосходства арийской расы", даже не может зайти мысль о том, что его обращение с Эл — недопустимо. Он же, как сам шепчет, "элита, элита!". И самое страшное для меня было, это «робкая надежда» Эл, с которой она сворачивалась в калачик на своей кровати, что Рудольф отступит. Почему это страшное? Быть может, я задумалась, что даже относительно таких подонков мы продолжаем надеяться на лучшее, на какое-то исправление, озарение… Дело не в том, что это мало возможно, а в том, что они сами совершенного этого не хотят. Они _уверены_ что с ними все в порядке. Более того, они уверены, что просто герои, молодцы, умницы, передовые люди, избранные! Поистине, дьявольская гордыня. Только дьявольская не для байронического загадочного героя, а для такого вот животного. А еще это зверское «сначала я, потом ты». Просто передернуло. Настолько ярко высвечивает одна эта фраза полнейшую беспринципность, и при этой самой гордыни совершенное отсутствие даже не то чтобы принципов, а банального собственничества, что ли? Будь он чудовищем, так утащил бы в свое логово добычу и заявил бы на нее права. А тут он далеко ходить не будет. Разделает прям в машине на заднем дворе. И еще поделится. Единственное, что его заботит – это первенство, такое мелочное тщеславие, просто плюнуть и растереть, но потом у этой гадины в руках оружие, на груди ордена, на лице – сытое довольство и убежденность, что ему причитается все самое лучшее, ведь он правда старался, не сидел сложа руки, выполнял свой «долг», до поры соблюдал приличия… Столько нюансов и черт подмечено вами. Спасибо за такое трепетное внимание к истории. Да, что могла сделать Эл в ответ на притязания Руди? Ничего. Рассказать Эду? Чтобы он снова, собрался в ночь выслеживать, на этот раз, Биттриха? И чтобы снова был этот дикий риск, когда от любого неверного шага под угрозой — он сам, Эл, их миссия? Слишком высока цена, и, думаю, Эл боялась додумывать до конца, но понимала, что придется дать Биттриху то, что он хочет. Слава богу и Эдварду, — не пришлось. Передать не могу в словах всю степень омерзения перед такими, как "Руди". И конечно, то, как он обходится с Эл, не вызывает даже намека на нормальное обращение. Вот уж действительно, обращение как с куском мяса, не более того. Эд, ты герой. Да, убийство ССовца это практически смертный приговор, и я очень переживаю, как Эд и Эл будут себя защищать от следствия и обвинений, но в момент этой жуткой сцены, когда это животное еще и заграбастало Эл и пыталось ей прикрыться, а у Эда начался приступ… я только и думала: пожалуйста, сделай это. Успей сделать это, Эд. И Эл ему помогла! Этот прилив нечеловеческих сил, будто в агонии, сделал ее еще более прекрасной. Мне безумно нравится, что она остается хрупкой, растерянной, вынужденной заковывать себя в броню и тихонько плакать в кулак, пока никто не видит (правда, слез уже почти не осталось, вместо них – нервически резкие движения, закушенные губы и намотанная нитка на палец), она не становится клишированной шпионкой из фильмов с пистолетом в подвязках, и она не знает супер захватов, чтобы отбить насильнику все, что нужно – нет, этот прилив сил он спонтанный, почти сверхъестественный, чудесный и настолько… правдивый, искренний, просто вот.. ну, любовь, жизнь, борьба, все было в этом ее порыве. И это очень мощный выход на свет из мрака, который за главу сгустился так, что ощущался почти физически, как плотная вата вокруг. Всех слов благодарности, по-моему, для Эдварда мало. Но иначе, повторю, он не мог. "Отдать" Эл Биттриху? Испугаться того, что последует за расправой над "элитным" воином СС? Сомневаюсь, что такие мысли были у Милна в тот момент. Хотя он, как никто другой понимает, чем это может грозить. Про Биттриха и его смерть речь еще пойдет дальше, и "следствие" по его смерти не будет обычным. То, что Эл не стала клишированной шпионкой — полностью ее заслуга. Есть в ней это чудесное и удивительное, прекрасное и чисто женское сочетание внутренней силы и внешней хрупкости. При этом, этой же самой хрупкостью она рискует не раздумывая, в таких случаях, как этот. Главное, что сердце Эл не чернеет в своей основе. Иначе можно было бы сказать, что замысел Баве и нацистов удался. А дышать в этой главе, очень трудно, вы правы. Еще труднее, чем в прежних. Несмотря на лето, воздух и красоту Берлина. Потому что кровь, тяжелая и умышленно разлитая, со всей жестокостью, перевешивает так сильно, что еще чуть-чуть, и — сходишь с ума. И тогда, как спасение, и приходит любовь Эдварда и Эл. Эти нацисты в черной своей форме как эти мухи, когда Эд и Эл шли к дому Гиббельсов (каждый раз, когда читаю и пишу эту фамилию, не перестаю думать, как здорово вы поменяли одну-единственную букву, чтобы слово «гибель» звучало еще более явно), у меня вместе с Эдом было желание выйти куда-нибудь и продышаться свежим воздухом. И, кстати, тот крохотный факт, что в этот момент, когда Эд ощутил и тревогу, и нежелание идти туда, именно Эл так спокойно, мужественно улыбнулась, пообещала ему, что все будет хорошо, хотя очевидно же, что нет, взяла за руку и повела вперед, в жерло вулкана – это было мощно. Вот оно, большое мужество маленькой и хрупкой женщины. Бесконечно прекрасной и светящейся изнутри той любовью, которая одолевает в ней гордость и обиду. Я любовалась ими в финале, любовалась их победой над насильником, их победой над отчуждением между друг другом… Притом, как красива, в самом деле, была эта черная форма. На красивых внешне эсесовцах, на ладной фигуре, она, и правда, сидела идеально. Все, как хотел Гиммлер, как отшил Хуго Босс. Знаете, фамилии главных уродов я меняла после того, как мне в одном литературном агентстве заявили, что историческая составляющая текста — так себе, и что читатели меня едва ли не повесят за "вольности". Чтобы встречать подобных, сомнительных отзывов поменьше, я и изменила фамилии. Но когда вы говорите о "Гиббельсе", мне теперь вспоминается описание его обгоревшего трупа, возле канцелярии Гитлера, в мае 1945-го. Это очень четко, жутко описано Еленой Ржевской в ее записях ("Берлин. Май 1945-го"). Обгоревший труп, усохшая нога, огромная, в сравнении с мелким телом, голова и обгоревший кусок желтого галстука на шее. В том, как Эд не хотел идти на вечер, я снова вижу проявление его тревоги за Эл. Того, чего и близко не было, когда он работал один. Думаю, тогда и мысли не возникало у него, что он не хочет быть там, где должен. Долг довлел надо всем. Тут тоже долг очень сильный, но он смешан с любовью, что гораздо превыше его по меркам сердца, а не рассудка. В то же время Эл, даже с учетом ее хрупкости, поддерживает Милна, помогает ему. И это тоже очень важный момент в их отношениях. А та сцена в конце, между ними, она настолько трепетная для меня, что и сейчас без волнения не могу ее читать: столько всего, из пройденного ими пути, и вынесенного из разных испытаний, стоит за внешней, физической лаской или слезами Эл. И отдельно благодарю, как всегда, за тщательно прописанные исторические реалии. Вновь вспоминать подробности этого шакальего восхождения к власти очень нужно, поучительно, и дает пищу для размышлений. Спасибо вам! Спасибо вам за внимание к этой части истории Эл и Эда. Читать, смотреть хронику, а потом пытаться описать то, что названо "ночью длинных ножей" было тяжело. Но необходимо. п.с. еще классная деталь, что Эл, несмотря на домогательства и страшную обстановку в стране все равно переживает о показе мод, о своей работе, о том, что у нее не очень удаются складки на платье – это очень жизненно, когда несмотря на пугающие большие проблемы, маленькие неприятности могут изводить нас даже сильнее. Да. Потому что мы — люди. Потому что мы состоим и из духа, но и из плоти, вполне земной, со своими заботами и потребностями. И большое в нашей жизни всегда сочетается с "малым". А иногда в малом может быть гораздо больше, чем в духовном или большом. Спасибо вам огромное за отзыв! 1 |
|
 |
|
|
[отзыв к главе 3.2]
Показать полностью
Здравствуйте! Все три прочитанные мною главы обхемные и полные впечатлений, но после первой я уже не могла остановиться, а вторая потянула за собой третью - такой был мощный финальный аккорд, что я не могла оставить Эда и Эл в неизвестности. Стив... его появление - оглушительная неожиданность, но что может сравниться с развязкой! Нацизм - это просто бездна зла. Сколько отвращения до физической судороги вызывал Рудольф, а до него - Гиббельс, Гиринг, которые пытались запятнать своей мерзостью Элисон, но тут появился блудный братец - и пробил дно, иначе не скажешь. Я помню его краткое, но говорящее само за себя появление в воспоминании Эдварда, когда он тоже трясся над деньгами, которые "должны были быть его", одергивал и презирал сестру, позволял себе расистские высказывания, и вот теперь мы увидели его во всей красе. Не думаю, что буду грустить из-за того, что на этого... хочется слово поприличнее подобрать, но, может, оно того не стоит?.. хватило и половины главы. Больше не надо. Предатель, извращенец, наркоман, нацист, для которого нет ничего святого, родную сестру он готов бросить на растерзание шакалов и сам еще поучаствовать... из тех, видимо, кто согласится на "сначала я, потом ты". Какой же кошмар... Шокирует его подлость и низость падения, но особенно острое потрясение от крушения надежд Элисон. Ее радость такая чистая, когда случается их встреча! Так переданы ее эмоции, это чистое чудо, дар Небес, она просто-напросто порхает над землей, и так сердце млеет, когда наблюдаешь за ней, она будто маленькая легкая девочка, которая дождалась не просто рождественского подарка: она будто увидела самого Санту, который его оставлял для нее. На контрасте с живописанием исторических реалий, этого удушливого до полоумия Нюрнберга, в котором массово исходят потом, экстазом и истерией, теряя последние капли рассудка и совести, Элисон, которая ни жива ни мертва ходила в этой толпе, вдруг готова взлететь до седьмого неба, не ниже. И счастье так ослепляет ее, что скупые реакции брата ее ничуть не смущают. Мне кажется, она так давно не испытывала столь ярких, сильных и светлых эмоций, и конечно, холодная насмешливость Стива ничуть ее не отрезвляет, а попытка Эда критически взглянуть на произошедшее лишь выводит из себя. Она в отрицании, она не может, только обретя свою мечту, тут же от нее отказаться. И наговорив в споре много лишнего Эду, который ни в чем не виноват, она просто пыталась излить тот страх потери, который парализует ее душу. И очень мощная сцена, когда Эд, услышав обвинения Эл, молча пьет... воду... из фляжки... (само это уже восхитительная деталь), а потом рассказывает все, от чего он хотел уберечь воображение и уши Элис. Это даже не оплеуха. Это такой урок, который, хотелось бы мне верить, не забудется так просто. Конечно, Элис устала от дикого напряжения, от страха, она еще не пережила толком происшествие с Рудольфом, на их глазах чудище нацизма пожирает рассудок и волю населения целой страны, уродует и искажает некогда высокую культуру этих очаровательных древних городов… И встреча со Стивом это как сказка, как избавление, и слышать от Эда, что надо оставаться настороже, что нельзя бросаться в объятья к брату, который «был мертв и ожил, пропадал и нашелся», а надо подозревать его в худшем… Конечно, она взбрыкнула. Позволила себе забыть, что Эдвард неустанно пытается ее защитить, что он в разы опытнее, что у него нюх на подвох… (в этом отношении показательна сцена в гостинице, где Эд после утомительной дороги и поисков все равно первым делом проверяет номер от и до, а Элисон просто падает на кровать) И ведь не бросил ее, что бы она ему не наговорила. Пошел, наверное, в этот ресторан и засел там в засаде, ждал, и снова в критический момент вышел на сцену. Дальше события развивались по самому жуткому сценарию, который и представить было нельзя, поскольку темп был очень высокий. Я просто успевала только что воздух хватать ртом, вне себя от тревоги. Родной брат. Почти половину книги для Элис (и так или иначе для читателя, все же надежда Элис заражала больше, чем воспоминание Эда о той ссоре, где Стив явил свое лицо) он был как маячок, обещанное чудо… И вот так. Страшно и безысходно. Убила своего брата. Потому что он был готов убить ее, убить Эда. За деньги. Мотив настолько банален, что от этого будто еще более чудовищный. Но больше всего в этой сцене меня потрясло, как Элис, вырвавшись из рук брата, закрыла собой Эда. Ведь тут даже времени нет, чтобы подумать – это чистое доказательство любви. А потом и выстрелила – закрывая Эда. Несмотря на то, что это страшно, и развязка трагическая, я представляю эти кадры почти как в фильме, и скажу вам, дорогой автор, что Элис в этот момент прекрасна. Как была прекрасна, когда набросилась на Рудольфа. И вот, в двух главах подряд наши супруги убивали, чтобы защитить друг друга. Только, увы, последствия слишком разные оказались. Рудольф был насильником, нацистом и мерзавцем. Стив был насильником, нацистом и мерзавцем, но еще и родным братом. Воспоминания о котором давали Элис одну из существенных опор для того, чтобы справляться с кошмаром действительности. Такой поворот событий расплющит и более устойчивого и, прямо говоря, здорового человека, а Элис, истощенная, взвинченная, не прожившая до конца боль от предательства Эда и горе от потери ребенка, изъеденная страхом… как она могла бы это вынести? А ведь я обманулась, обманулась этой сценой острой нежности в финале главы, и потом, сценами, которые отмечены в дневнике Эда, когда он опекал ее, нежил, ласкал, пытался отогреть, увезя в тихое, красивое место, где бы ничто не напоминало, какой кошмар произошел в их жизни и какой ужас происходит со всем миром… Столько надежды во мне разгорелось. Что вот теперь Элис наконец-то сможет открыться Эду по новой, что теперь их близость вспыхнет костром, вдвойне, втройне… Так казалось… и потом все будто стало утекать сквозь пальцы. Элис стала натурально сходить с ума. Страшно, очень страшно. Сцена, где она в парке смотрит в небо, пока все тело не окоченеет, а потом издает этот полувопль-полустон боли, откровенно пугающая. Ее резкое охлаждение с Эдом после вот этой болезненной близости так ранит… Я плакала, когда читала воспоминания Элис о дне, когда она потеряла ребенка. Ее страх, ее боль, осознание, что она теряет своего малыша, сверхчеловеческое усилие, чтобы схватить судьбу за глотку, и в конце – эта человеческая, чистая печаль на лице старого доктора. Не знаю, просто дрожь пробрала от всего этого эпизода, и когда эмоции схлынули, я подумала о том, что Элис никому об этом не говорила, ни с кем не пыталась поговорить, чтобы хоть чуточку облегчить эту боль, она – только в ней, она ее опустошает, разъедает, и когда она приходит к маленькому мальчику и плачет, лаская его, она одновременно и пытается хоть как-то себя исцелить вот этой привязанностью и нежностью, и вместе с тем ведь будто сдирает кожу с раны и кромсает ее. И все же… Эд сказал же ей, «это был и мой ребенок тоже». Конечно, факт его измены вот _именно в тот день_ перечеркивает все. Почти все. Если бы перечеркнул все, Элис бы не плакала, когда она в ярости и бессилии выкрикнула ему страшные слова: «Ненавижу тебя». Не верю, Эл. Не верю, милая. И ты сама себе не веришь. Это боль, злость, страх, обида, вина, все вместе пожирает ее изнутри, и это ее «ненавижу» скорее к самой жизни в лице Эда, потому что Эд – единственный, кто может ее вообще услышать, кто может понять этот крик. Максимально несправедливо, но так жизненно. В большой боли мы чаще изводим и обжигаем самых близких, чем черпаем у них поддержку и помощь. Для того, чтобы получить поддержку, прибиться к чужому теплу, нужно смирение, а страх, гнев и злость заставляют нас костенеть в гордости. Пожалуйста, Эл, опомнись, позови его. Или приди сама! Ведь он не уйдет далеко. Будет рядом. И куда бы ты не пошла, он будет держать тебя за руку, пусть и на расстоянии. Твоих слов он, может, ожидал. Все равно едва ли Элис ранит его больше, чем он – сам себя, бичуя себя за каждую ошибку. Но надо, надо двигаться дальше, иначе их засосет в эту воронку потерь, ненависти и безысходности. Но откуда опустошенной и уже почти что душевнобольной Элис взять силы на прощение, на желание снова жить, любить и быть любимой?.. Сцена допроса от самого Гиббельса вновь обличает всю низость и паскудность режима, идеологии, сотворенной такими вот животными без совести и души. Сущий демон, никчемный и пустой, но сидит и играется, издевается, наслаждается своим правом сильного в гнусном сладострастном экстазе. Горжусь Элис, которая так бойко и стойко выдержала этот допрос, но, боюсь, он мог стать последней каплей для ее душевного состояния. Горжусь Эдом, который выдержал это, выдерживает все это, ведь у них есть еще и миссия, и рабочие обязанности, и банальная угроза не вернуться домой каждый вечер… И обе сцены, в которых дан взгляд Ханны на Элис и на Эда (я рада, что этот персонаж не исчезает из повествования и открывается по-новому, моменты с протянутым платком и с криком про любовь впечатляют, значит, что-то в ее душе происходит…), показывают нам, как они, бедные, изменились под всем этим гнетом… А ведь мы знаем, как они оба могут сиять, светить и согревать! так страшно терять Элис, которая пару глав назад могла еще улыбнуться Эду, взять его за руку и, ступая в пасть к дракону, пообещать, что все будет хорошо. А Эд, который впервые за много лет возносит молитву, потому что понимает, что как бы он ни старался, он все равно не сможет все сделать сам. Он тоже уязвим, тоже хрупок, и понимает, что его сил недостаточно. Теперь не просто чтобы защитить Эл, а чтобы не потерять ее, чтобы добудиться до нее, ведь она ушла очень, очень глубоко в какую-то ледяную пустошь… Что вернет ее оттуда? Если с Эдом что-то случиться? Очень, очень переживаю! Спасибо вам! 1 |
|
|
|
|
То, что Эл не стала клишированной шпионкой — полностью ее заслуга. Есть в ней это чудесное и удивительное, прекрасное и чисто женское сочетание внутренней силы и внешней хрупкости. При этом, этой же самой хрупкостью она рискует не раздумывая, в таких случаях, как этот. Главное, что сердце Эл не чернеет в своей основе. Иначе можно было бы сказать, что замысел Баве и нацистов удался. Да, ее чистота и ее сердце и самоотверженность Милна - тот тоненький волосок, на котором они держатся... Очень страшно за них ввиду еще нескольких прочитанных глав. потому что ощущение, что это самое сердце мы и теряем. У них ведь миссия сложнее, чем просто шпионская: они еще должны сохранить в себе человечность, не уподобиться зверям, в стаю которых впущены, не озлобиться, не остервенеть, не потерять рассудок от страха и напряжения... Ответ один: любовь. Как хорошо и важно о ней говорить! И как много испытаний она предъявляет своим пилигримам. Читать, смотреть хронику, а потом пытаться описать то, что названо "ночью длинных ножей" было тяжело. Но необходимо. Благодаря таким историям, как ваша, эта суровая правда не канет в Лету. Не думаю, что художественное переосмысление исторических событий как-то вредит им, наоборот, только подстегивает интерес,погружает в эпоху, изобличает силой искусства, языком красоты и уродства то зло и кошмар, которые порой сложно вполне осознать, когда приведет только лишь язык фактов и статистики. Точнее, осознать - можно, но прочувствовать! Благодаря вашей истории это возможно. Это так отрадно, на самом деле, что и спустя годы, учитывая, сколько уже сказано на эту тему, в мир приходят новые и новые истории и высказывания, не дающие этому покрыться пылью и стать чем-то "музейным", давно минувшим. Спасибо вам за ваш труд!1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Здравствуйте! Простого "спасибо" будет очень мало за все, написанное вами к прочитанным главам. Я вам очень благодарна за такое прочтение, глубину понимания, внимание и любовь к героям. Как вы плакали в сцене, когда Эл вспоминает о потере малыша, так и я не могу без слез читать ваш отзыв. Хотя, казалось бы, история "закончена", и мне все известно, но вот, снова поднимаются в душе все переживания за любимых героев. Все три прочитанные мною главы обхемные и полные впечатлений, но после первой я уже не могла остановиться, а вторая потянула за собой третью - такой был мощный финальный аккорд, что я не могла оставить Эда и Эл в неизвестности. Я часто думала над тем, что, может быть, слишком "закручиваю" сюжет: слишком много очень тяжелых событий для глав, которые следуют друг за другом. Но даже перечитывая текст, понимаю, что все так, как должно быть, и ничего менять не нужно. Стив... его появление - оглушительная неожиданность, но что может сравниться с развязкой! Нацизм - это просто бездна зла. Сколько отвращения до физической судороги вызывал Рудольф, а до него - Гиббельс, Гиринг, которые пытались запятнать своей мерзостью Элисон, но тут появился блудный братец - и пробил дно, иначе не скажешь. Думая над сюжетом, я до последнего хотела быть уверенной, что ошибаюсь насчет Стива. И что едва ли не нарочно его очерняю. Но нет, все и здесь, даже с течением времени, оказалось верным. И в какой-то момент мне стало ясно, что с ним — все именно так. Что он не пропадал, с ним ничего не случалось, он всегда был благополучен (по своей мерке), только что утомился ездить в Италию за деньгами... И как бы мне не было жаль Элис, я не имела права писать иначе или мягче. Потому что пределов для нацизма, в самом деле, не существует. Предатель, извращенец, наркоман, нацист, для которого нет ничего святого, родную сестру он готов бросить на растерзание шакалов и сам еще поучаствовать... из тех, видимо, кто согласится на "сначала я, потом ты". Какой же кошмар... Да, тот поцелуй стал удивлением и для меня. Это как договорить до конца, полностью показать свою суть. Представить степень потрясения Эл, несмотря на все описания и попытки передать его, даже не берусь. Оно такое огромное, что перед ним просто немеешь. И слов для утешения, кажется, нет. И, опять же, благословение богу, что рядом с Эл, как всегда, был Эдвард. Потому что без него ни ей, ни автору — никуда. Шокирует его подлость и низость падения, но особенно острое потрясение от крушения надежд Элисон. Ее радость такая чистая, когда случается их встреча! Так переданы ее эмоции, это чистое чудо, дар Небес, она просто-напросто порхает над землей, и так сердце млеет, когда наблюдаешь за ней, она будто маленькая легкая девочка, которая дождалась не просто рождественского подарка: она будто увидела самого Санту, который его оставлял для нее. Да. Потрясение не столько от нравственного растления самого Стива (об этом можно было немного предположить, опираясь на молчание Эда, воспоминания о Рождестве, слова тети о Стиве), сколько от того, что великая надежда Эл, которая держала ее и была больше ее самой, рухнула. Вот так просто, одним моментом, вечером, в секунду. И счастье так ослепляет ее, что скупые реакции брата ее ничуть не смущают. Мне кажется, она так давно не испытывала столь ярких, сильных и светлых эмоций, и конечно, холодная насмешливость Стива ничуть ее не отрезвляет, а попытка Эда критически взглянуть на произошедшее лишь выводит из себя. Она в отрицании, она не может, только обретя свою мечту, тут же от нее отказаться. И наговорив в споре много лишнего Эду, который ни в чем не виноват, она просто пыталась излить тот страх потери, который парализует ее душу. И очень мощная сцена, когда Эд, услышав обвинения Эл, молча пьет... воду... из фляжки... (само это уже восхитительная деталь), а потом рассказывает все, от чего он хотел уберечь воображение и уши Элис. Это даже не оплеуха. Это такой урок, который, хотелось бы мне верить, не забудется так просто. Конечно, Элис устала от дикого напряжения, от страха, она еще не пережила толком происшествие с Рудольфом, на их глазах чудище нацизма пожирает рассудок и волю населения целой страны, уродует и искажает некогда высокую культуру этих очаровательных древних городов… Эл в разговоре со Стивом действительно его не слышит, — так огромно ее счастье. И вопрос о денгах и наследстве не вызывает у нее, в отличие от Эда, вопросов и подозрений. Но Милн, как всегда в таких делах, прав: Стив просто ушел, он даже не спросил, как Эл, как она в Нюрнберге оказалась, нужна ли ей помощь? Банально, выйти безопасно с того громадного поля? Нет, это ему неинтересно. Милна, конечно, такой встречей не ослепить. Он знает про Стива такое и то, что пока не говорит Эл, и эта правда тоже не может сделать его слепым. И если бы не Эд, Эл бросилась бы к Стиву без оглядки, все отдала и сама пропала бы, измученная и изувеченная "братом" и другими мудаками. И, конечно, в разговоре после встречи Эл со Стивом, Эдвард и Элис не могут ни понять, ни услышать друг друга. Это как разговор рассудка и обожженного сердца: каждый говорит о своем, и другого не слышит. И сказанное Эл Милну, — все острое, незаслуженное, оскорбительное, — сказано из боли, из нежелания верить словам о том, что ее брат — из тех, против кого они, два человечка, и выставлены тут, в Германии. Никто бы не поверил и не захотел верить в такое. Эдвард, да, уберегал Эл от всего, что может ранить ее еще больше окружающего их настоящего. Он молчал о себе, о войне. Но в том моменте с водой проснулась и его затаенная боль. И, несмотря на страх рассказанного, я думаю, это хорошо, что Эл знает теперь об этом. Конечно, это никому не принесет легкости или избавления. Но ей даст печальное знание, в какой-то степени необходимое. А что до "населения целой страны"... оно, это население, в основном, как и офицеры, приближенные к Гитлеру, не было против того, что делал их фюрер и их страна с другими людьми, территориями, странами. Плевать было на все. До 1944-го, когда случилось прямо "покушение" на Гитлера. Неудачное. Вчера только читала опубликованные архивные документы, 20 июля была очередная годовщина со дня покушения да "вождя". И покушение было не потому, что офицеры поняли, что политика Адольфа, — это "плохо", а потому что к 1944-му ситуация в Германии и вне ее стала патовой для этой "просвещенной страны". И даже если бы тогда Гитлер умер, ничего бы не изменилось. Просто в тех обстоятельствах немцам и офицерам стало неудобно. Ну а как было всему остальном миру, на то им, вероятнее всего, было по-прежнему плевать. Конечно, она взбрыкнула. Позволила себе забыть, что Эдвард неустанно пытается ее защитить, что он в разы опытнее, что у него нюх на подвох… (в этом отношении показательна сцена в гостинице, где Эд после утомительной дороги и поисков все равно первым делом проверяет номер от и до, а Элисон просто падает на кровать) И ведь не бросил ее, что бы она ему не наговорила. Пошел, наверное, в этот ресторан и засел там в засаде, ждал, и снова в критический момент вышел на сцену. Иначе Эл и не могла отреагировать, да. И Эд не мог перестать "нудно" делать все то же, как всегда: идти следом, идти рядом, всегда быть настороже, проверять, перепроверять, напоминать об осторожности... И бросить ее не мог, как вы верно и сказали, "что бы она ему не наговорила". Даже если потом, между ними, наедине, в их любви, все станет черно и мрачно, в таких обстоятельствах он ее бросить не может. Сам себе не простит. И, думаю, это Эл становится вполне ясно только в той жуткой сцене, когда Стив открывает свое лицо, толкает ее к Милну, и она падает перед ним, а Эд, неизменно, помогает ей подняться, удерживает под руку. Да, думаю, так и было (хотя этот момент и не описан): Эдвард, оставаясь верным самому себе, "дотошным и нудным", поехал в ресторан раньше, затаился, увидел достаточно, уверился в своих выводах, и вышел тогда, когда было нужно. И вышел бы, даже если бы Стив его не позвал. 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
(Часть 2).
Показать полностью
И вот так. Страшно и безысходно. Убила своего брата. Потому что он был готов убить ее, убить Эда. За деньги. Мотив настолько банален, что от этого будто еще более чудовищный. Но больше всего в этой сцене меня потрясло, как Элис, вырвавшись из рук брата, закрыла собой Эда. Ведь тут даже времени нет, чтобы подумать – это чистое доказательство любви. А потом и выстрелила – закрывая Эда. Несмотря на то, что это страшно, и развязка трагическая, я представляю эти кадры почти как в фильме, и скажу вам, дорогой автор, что Элис в этот момент прекрасна. Как была прекрасна, когда набросилась на Рудольфа. Деньги. Очень банально. Банальнее просто некуда. Истратив деньги, измучив Эл до дна, Стив вышвырнул бы ее, как мусор. Или бы убил. Я совершенно далека от каких бы то ни было иллюзий на его счет. Сцена выстрела в Стива изначально писалась иначе, стрелял Эд. Но нужно было сказать страшную правду: Эшби убила сама Эл, это — правда. В том, что она закрыла Эдварда собой — вся Эл, вся ее любовь, вся она. Что бы она не говорила себе и Милну насчет нелюбви, как глубока не была бы ее рана от его измены, этот поступок перекрыл все, это — ответ. И я думаю, Эд испытывает от этого и горечь, и изумление, и неловкость: той, кого он любит, пришлось убить, за него, человека. И не просто человека, а брата, в котором она души не чаяла. А ведь я обманулась, обманулась этой сценой острой нежности в финале главы, и потом, сценами, которые отмечены в дневнике Эда, когда он опекал ее, нежил, ласкал, пытался отогреть, увезя в тихое, красивое место, где бы ничто не напоминало, какой кошмар произошел в их жизни и какой ужас происходит со всем миром… Столько надежды во мне разгорелось. Что вот теперь Элис наконец-то сможет открыться Эду по новой, что теперь их близость вспыхнет костром, вдвойне, втройне… Так казалось… и потом все будто стало утекать сквозь пальцы. Элис стала натурально сходить с ума. Страшно, очень страшно. Сцена, где она в парке смотрит в небо, пока все тело не окоченеет, а потом издает этот полувопль-полустон боли, откровенно пугающая. Ее резкое охлаждение с Эдом после вот этой болезненной близости так ранит… Здесь боль и утрата стали больше любви, больше всех сил Элис. Она держалась, видит бог, до последнего, смиряла себя все больше, больше и больше. Но эту степень отчаяния и пустоты смирить даже самым огромным усилием невозможно. Это можно, наверное, только прожить. Попытаться. И Эдвард здесь тоже, во всех своих записях, остается самим собой. Часовой на посту, что пытается защитить свою Эл. И, может, в каких-то моментах даже уже не ради их любви, а ради того, чтобы, как вы сказали, душа и сердце, человеческое в ней не погибли. Не знаю, как и Эд, со своей стороны, смог выдержать все происходящее. Какими силами своего раненного сердца? Думаю, кивнул головой, сказал сам про себя, что "так надо", и просто пошел дальше. Потому что так, действительно, надо. Надо все выдержать. А что будет там? Еще неизвестно, известен только этот долг, и он обязан его выполнить. А как будет после... посмотрим. Я плакала, когда читала воспоминания Элис о дне, когда она потеряла ребенка. Ее страх, ее боль, осознание, что она теряет своего малыша, сверхчеловеческое усилие, чтобы схватить судьбу за глотку, и в конце – эта человеческая, чистая печаль на лице старого доктора. Не знаю, просто дрожь пробрала от всего этого эпизода, и когда эмоции схлынули, я подумала о том, что Элис никому об этом не говорила, ни с кем не пыталась поговорить, чтобы хоть чуточку облегчить эту боль, она – только в ней, она ее опустошает, разъедает, и когда она приходит к маленькому мальчику и плачет, лаская его, она одновременно и пытается хоть как-то себя исцелить вот этой привязанностью и нежностью, и вместе с тем ведь будто сдирает кожу с раны и кромсает ее. Очень тяжело было писать эти воспоминания Эл, как и все другие горькие моменты. Эл, действительно, об этом никому, в том числе и Эдварду, не говорила. Это то, что останется только ее личным, сокровенным. Но иначе, мягче, нельзя, — история не позволит. Все же, во всей этой темноте, есть маяки света: искреннее сочувствие доктора, счастье маленького Мариуса от встреч с "феей". И мальчик этот дает Эл больше, чем она, всеми деньгами вместе взятыми, может дать ему. И если бы не было его, такого счастливого одним ее присутствием, не знаю, что стало бы с Эл. Сам того не понимая, он помогает ей буквально выжить. И дает силы на то же противостояние c Ханной, которая не устает в своих усилиях (понятных с женской точки зрения). И которая помогает, как вы точно заметили, увидеть Эл и Эда еще точнее, в тех переменах, что с ними произошли. И ее взгляд тем более интересен, что она хотела бы, "по традиции", как бывшая, чернить Эл и быть с Милном, но от степени горя Эл даже такая как Ханна, немеет. Конечно, факт его измены вот _именно в тот день_ перечеркивает все. Почти все. Если бы перечеркнул все, Элис бы не плакала, когда она в ярости и бессилии выкрикнула ему страшные слова: «Ненавижу тебя». Не верю, Эл. Не верю, милая. И ты сама себе не веришь. Это боль, злость, страх, обида, вина, все вместе пожирает ее изнутри, и это ее «ненавижу» скорее к самой жизни в лице Эда, потому что Эд – единственный, кто может ее вообще услышать, кто может понять этот крик. Да, задуши Эл в себе любовь к Милну, плакать бы ей не пришлось. Но в том и дело, что это не получается. Как не получилось повести себя иначе в том страшном, для них обоих, моменте, когда она крикнула, что ненавидит его. И у Милна тоже настал его предел. При всем чувстве вины, при всей любви и обожании Эл. И да, — он вообще единственный, во всем мире, кто может ее понять. Тот, кому не надо ничего объяснять. Да и объяснить это невозможно. Пожалуйста, Эл, опомнись, позови его. Или приди сама! Ведь он не уйдет далеко. Будет рядом. И куда бы ты не пошла, он будет держать тебя за руку, пусть и на расстоянии. Твоих слов он, может, ожидал. Все равно едва ли Элис ранит его больше, чем он – сам себя, бичуя себя за каждую ошибку. Но надо, надо двигаться дальше, иначе их засосет в эту воронку потерь, ненависти и безысходности. Горько усмехаюсь тому, как вы правы: Милн, несмотря на все, никуда не уйдет. Такой человек. Если станет нужно — все отдаст, жизнь отдаст, а со своего рубежа не сойдет. Ну и изъест себя так, как, — правда, — никто другой не может. В общем, это мы видим в его словах к Ханне, он повторяет ей то, что ему сказала Эл во время разговора в лондонском саду: одной любви недостаточно. Только он говорит это, кроме убеждения, с невеселой усмешкой. Но откуда опустошенной и уже почти что душевнобольной Элис взять силы на прощение, на желание снова жить, любить и быть любимой?.. Думаю, здесь ответ один. Время. И время у Эл будет. Сцена допроса от самого Гиббельса вновь обличает всю низость и паскудность режима, идеологии, сотворенной такими вот животными без совести и души. Сущий демон, никчемный и пустой, но сидит и играется, издевается, наслаждается своим правом сильного в гнусном сладострастном экстазе. Горжусь Элис, которая так бойко и стойко выдержала этот допрос, но, боюсь, он мог стать последней каплей для ее душевного состояния. Горжусь Эдом, который выдержал это, выдерживает все это, ведь у них есть еще и миссия, и рабочие обязанности, и банальная угроза не вернуться домой каждый вечер… Про тварей, подобных Геббельсу, и говорить больше нечего. История все сказала. Они сдохли как последние ... Даже бравый Геринг убил себя, прикрываясь "честью офицера". Только чести в том — ноль. Одна трусость. И память нам, навсегда. Чтобы помнили и не уставали стоять против них, как сейчас снова это нужно. Да, вы правы: все силы, что были у Эл, ушли в выдержку для того допроса. Эду это, в силу опыта, характера, закалки и своеобразного чувства юмора ("хотел впечатлить будущую фрау Кельнер" — "Получилось?" — "Не очень") дается внешне, и в какой-то степени, легче и привычнее: опыт позволяет ему не раниться о подобное дерьмо, а просто отвечать и идти по своим делам. И обе сцены, в которых дан взгляд Ханны на Элис и на Эда (я рада, что этот персонаж не исчезает из повествования и открывается по-новому, моменты с протянутым платком и с криком про любовь впечатляют, значит, что-то в ее душе происходит…) Ханна будет с нами долго, до самого завершения. У автора были во время написания иные взгляды на ее судьбу, но сюжет распорядился иначе и гораздо лучше, чем автор мог предположить. И, несмотря на ее роль в жизни Элис и Эдварда, очень не хотелось все сводить к банальной фигуре брошенной, озлобленной любовницы. А некоторым читательницам Ханна вообще нравится гораздо больше Эл. А Эд, который впервые за много лет возносит молитву, потому что понимает, что как бы он ни старался, он все равно не сможет все сделать сам. Он тоже уязвим, тоже хрупок, и понимает, что его сил недостаточно. Теперь не просто чтобы защитить Эл, а чтобы не потерять ее, чтобы добудиться до нее, ведь она ушла очень, очень глубоко в какую-то ледяную пустошь… Что вернет ее оттуда? Если с Эдом что-то случиться? Очень, очень переживаю! Спасибо вам! Молитвы Эда, такие редкие, по силе, думаю, это как молитвы Росауры за Скримджера. Правда, у Росауры они чаще прорываются. Но, если уж дело доходит до них, то все или почти все, в самом деле, очень серьезно, на пределе. Ответ на ваш вопрос о том, что вернет Элис, появится в тексте скоро. А Милну деваться, как всегда, некуда: он в той ситуации, когда нужно быть сильнее даже случая. Огромное вам спасибо! 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Да, ее чистота и ее сердце и самоотверженность Милна - тот тоненький волосок, на котором они держатся... Очень страшно за них ввиду еще нескольких прочитанных глав. потому что ощущение, что это самое сердце мы и теряем. У меня было такое же ощущение, когда я написала те главы, о которых мы с вами говорим. И все же, как и в случае вашей истории, "Методики защиты", как бы ни было темно, я упрямо повторяю себе о том, что нужно надеятся и верить в лучшее. *Сейчас где-то там от таких наивных слов усмехнулся один мракоборец, ну да ладно. Сколько бы он не усмехался, известно одно: и он тоже был спасен той самой надеждой. У них ведь миссия сложнее, чем просто шпионская: они еще должны сохранить в себе человечность, не уподобиться зверям, в стаю которых впущены, не озлобиться, не остервенеть, не потерять рассудок от страха и напряжения... Ответ один: любовь. Как хорошо и важно о ней говорить! И как много испытаний она предъявляет своим пилигримам. Да, их выбор, их задача кратно сложнее тех, что стоят перед окружающими Эл и Эда (в подавляющем большинстве своем): остаться людьми и выполнить задание. И я не знаю, что, кроме любви, надежды и истинной близости, и упрямства, уверенности в верности выбранного пути, может помочь в этом. Благодаря таким историям, как ваша, эта суровая правда не канет в Лету. Не думаю, что художественное переосмысление исторических событий как-то вредит им, наоборот, только подстегивает интерес,погружает в эпоху, изобличает силой искусства, языком красоты и уродства то зло и кошмар, которые порой сложно вполне осознать, когда приведет только лишь язык фактов и статистики. Точнее, осознать - можно, но прочувствовать! Благодаря вашей истории это возможно. Спасибо! Мне очень важно было передать то время, постараться сделать это. Может, не во всем этот замысел вышел. Но, опять же, даже читатели-мужчины писали, что им нравится именно передача таких, исторических моментов и манера описания. Но я все думаю, на какой стороне была бы я, будь я в той Германии, в то время? Писать сейчас в этом смысле легче, я не внутри ситуации, и все же. Своим текстом пытаюсь ответить на собственные вопросы. И если то, что волнует меня, зацепит других, это будет замечательно. То, ради чего и написана история Эл и Эдварда. 1 |
|
|
|
|
[отзыв к главе 3.4]
Показать полностью
Здравствуйте! Ох.. знаете, а вот это было страшно. Даже страшнее, чем некоторые былые эпизоды откровенного насилия или бездны человеческой подлости и вырождения. Одно дело - когда это наблюдаешь в персонажах, к которым нет изначальной симпатии, или в образах, основанных на исторических фигурах, от которых примерно такого и ожидаешь, а другое дело - когда твой любимый герой вдруг оказывается на опасной грани... Хотя, конечно же, далеко не "вдруг". Выдержать столько, сколько уже выдержал Эдвард далеко не каждому под силу, и не перестаешь спрашивать себя на протяжении всего романа, как только он держится. И ответ был - любовью Элис или хотя бы надеждой на эту любовь. Потому что когда он изменил ей, а она его от себя отсекла, Милна, как ни странно, только подстегивала вина. Он знал, что он виноват, и пытался все исправить с удвоенной энергией, с потрясающим смирением, которое означает не тупую подневольность, а решимость идти до конца, несмотря на все тычки, насмешки, пощечины и отказы. Но вот теперь, когда он для Элис, казалось бы, сделал все и в три раза больше, когад он ее по кусочкам пытался собрать после того жуткого события со Стивом, когда мы прочитали отрывки от его лица и знаем, сколько трепетной нежности, страстного желания защитить, уберечь, в нем билось, и вот после этого получить "я тебя ненавижу" - это, конечно, выбивает почву из-под ног напрочь. Тут уже не воодушевишь себя тем, что надо что-то исправить. Наоборот, ты все делал правильно. И все равно не получилось. И даже когда ты ей изменил, она не смотрела на тебя с такой злобой, не кричала такие страшные слова. Что же пошло не так? Наверное, тут даже не осталось желания и разбираться, перемывать косточки самому себе, раскладывать по кирпичикам предшествующие точке невозврата дни, которые и так слились в одну грохочущую лавину. Эд делал все, чтобы они выжили, продержались, поднимал Эл на руки и протягивал вверх, к воздуху, а она в ответ будто швырнула его на самую глубину. Наверное, надо быть святым, чтобы после такого не охладеть или хотя бы не разозлиться, не обидиться. А Эд вовсе не святой. В этом и красота его образа, что он не безупречен, хотя по долгу службы и по призванию своему, по высоте планки, которую задают ему понятия о чести, он должен быть безупречным во всем. Вопреки своим шрамам, ранам, болям, травмам, сожалениям, обидам, несбывшимся мечтам и мечтам, о которых даже не стоило и вздыхать. Он должен быть непоколебимым, идеальным, безупречным. И сам себе не может позволить дать слабину. И, пожалуй, как ни горька ирония, а именно в любви он и может в конечном счете позволить себе не брать самый высокий барьер. Как звучит в этих главах фраза, от жизни без любви еще никто не умирал. Да, это слова человека очень глубоко раненного, потому разочарованного, потому покрывшегося цинизмом, как рана - коркой, но ведь действительно, если убрать из жизни таких людей как Эд, душу, оставив голую необходимость, профессионализм и цель, то любовь остается на последнем месте. Какая подлая ловушка. Ведь оказывается, что если убирать любовь на последнее, да даже не второе место, все посыплется. И от человека, который неимоверным трудом пытается быть безупречным в лучшем смысле этого слова, то есть старается быть человеком на пределе возможностей, останется безупречный человек в самых узких рамках, в самом худшем смысле - бездушный автомат, который может спокойно вынести взгляд палача миллионов людей и в кровавом угаре превратить в мессиво лицо своего врага, а потом изящно провальсировать с хорошенькой девушкой. Это преображение Эда, которое так явно бросилось в глаза Элис, действительно пугающе, и за эти две главы мы подошли к жуткой грани. Все предыдущие главы я больше переживала за Элис. Она изначально более хрупкая, ее положение куда более шаткое и двусмысленное, она в постоянной опасности, где не разобраться перестрелкой в переулке (хотя в итоге с ней и такое случилось), она пережила столько жутких событий... А Эд рядом с ней - непоколебимая скала. А тут оказалось, что Эл может в сердцах кричать "ненавижу", а потом ужаснуться от самой себя, а Эд, услышав это, упадет на дно так стремительно и необратимо, что потом в его лице может не остаться ничего человеческого. И вовсе не потому, что его изуродовали удары чужой грубой руки. Когда в машине Элис поймала себя на мысли, что ей страшно рядом с Эдом - с Эдом, рядом с которым она так часто испытывала покой и облегчение! - я подумала, "вот оно". И, честно, больше всгео я боялась, что он действительно станет "как они". Что возьмет и "на правах мужа" сделает с Эл все, что ему вздумается. Учитывая, что он только что в состоянии аффекта сам не заметил, как убил человека, столько в нем вырвалось наружу ярости и боли, то, правда, что он не причинил вреда Эл, это просто яснейшее доказательство, что в глубине сердца еще не погасла та самая любовь. Которая уже столько вытерпела, вынесла, перемолола, сдюжила, что ее только клещами оттуда выдирай - и то сломаются. Если бы не это... у меня были самые худшие предчувствия, и не потому что я так не верю в Эда, наоборот, в него (точнее, в любовь, которая не дает его душе погаснуть) я верила изо всех сил, но по линии напряжения конфликта и внутреннего, и внешнего, все будто подвело нас к острию ножа. И особенно я боялась, что он не выдержит, когда Эл к нему пришла в спальню. И когда он посмеялся над ее "прости меня". Вот эта его насмешка прозвучала как вогнанный в гроб гвоздь. Если он настолько очерствел... Но Эл его одолела! Мне кажется, я тут было еще больше напряжения, чем даже в сцене со Стивом. Быть может, потому что в случае отрицательного героя и ожидаешь какой-нибудь мерзости (хотя падение Стива меня шокировало подробностями), а вот когда положительный герой в шаге от бездны, там каждой клеточкой вопишь: "Нет-нет, не надо!" И что, кто победитель? Победитель все тот же, о ком столько песен сложено, столько стихов сказано - любовь. И мне так понравилось, как действовала Эл. Явно же по наитию, ничего тут заранее обдумать и отрепетировать было нельзя. Сначала - все той же смиренной решимостью, когда стучалась в его закрытую дверь, буквально и фигурально. Потом - готовностью помочь, не дожидаясь его просьбы, ради общего дела - когда поехала с ним и включила фонарик. В терпеливом превозможении его холодности, резкости и черствости. В таком искреннем и самоотреченном крике о прощении. А когда она услышала насмешку - о, она вскинула голову и нет, не стала бить по больному или презирать, она лишь напомнила о том, сколько у них было, несмотря на то, сколько они потеряли. Их история кажется историей потерь и лишений, страха, нужды и бесприютности, но в то же время как ярко, ярчайше горят кострами моменты, когда они спасали друг друга и словом, и делом, и объятиями, и протянутой рукой! Эл смогла вспомнить это все, сохранить в себе (хотя тоже ведь почти что перечеркнула), чтобы в решающий момент напомнить об этом и Эду. Помочь ему вспомнить! Вот то, что делает нас людьми, вот то, на что способна любовь... Если бы она покорно приняла его "щедрость", признавая виноватой только себя, или если бы хлопнула дверью, никуда бы они не сдвинулись с мертвой точки - ну, разве что еще глубже во мрак. А тут она нашла третий выход, и это сработало, как волшебство. А то самое "ненавижу"... в сердце обиженной, напуганной и обездоленной женщины может жить такой скоп эмоций, который просто выходит наружу каким-то жутким, неуместным словом, которое, конечно же, было сказано в сердцах и совершенно необдуманно. Которое не значит то, что написано в сноске в словаре. Такое вот "ненавижу" кричит в первую очередь о том, как плохо ей самой, как она нуждается в помощи, как она потеряла последнюю надежду. Так типично для нас - винить того, кто ближе всех. Да, она выплеснула ненависть к самой жизни, к миру, к себе - на Эда, который совсем этого не заслуживал, и ему, наверное, не хватило мудрости, чтобы сразу это понять и вынести - еще и это. Но, возвращаясь к началу моих размышлений, нужно быть святым, чтобы не отрегировать на такую вспышку так, как это сделал Эд. И вот, мы вознаграждены финалом этой главы - таким искренним и полным примирением... в котором прозвучали очень важные слова. "Если так продолжать, мы друг друга убьем". В этом большая и горькая правда. Быть может, для этих двоих не так страшны пытки в застенках, чем те муки, которые они принесли друг другу за пару лет отношений. И радость, и боль - все переплетается в отношениях любящих людей, и проблема поставлена очень четко, ясно: не в том беда, что любви нет, а в том, что не умеем мы любить. Что долго и упорно нужно учиться любить, и вихрь чувств, очарование, влечение, страсть - это лишь вспоможение на первых порах, а вот потом, шаг за шагом, если уж хотим быть вместе и навсегда, нужно трудится каждодневно в поте лица. Прощать, прощать, прощать... потому что будут ошибки, ошибки, ошибки... Не по злой воле, а просто потому, что человек слаб, напуган и обескуражен жестокостью мира и безразличием судьбы. Пытается цепляться за то, что ему дается, и в излишней натуге ломает, топчет, не умеет сразу обращаться с тем хрупким и светлым, что ему даровано. Но они учатся. Они превозмогают. И мы вместе с ними. Огромнейшее спасибо вам за эти две главы! п.с. отдельно очень переживаю за Кайлу и ее мужа, за расследование вопроса происхождения Эл (вот же ж прицепились к этим волосам! Неужели надо было красить??)), и тот гестаповец, которого к ней приставили... ребята, держитесь. Держитесь! 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Здравствуйте. Ох.. знаете, а вот это было страшно. Даже страшнее, чем некоторые былые эпизоды откровенного насилия или бездны человеческой подлости и вырождения. Одно дело - когда это наблюдаешь в персонажах, к которым нет изначальной симпатии, или в образах, основанных на исторических фигурах, от которых примерно такого и ожидаешь, а другое дело - когда твой любимый герой вдруг оказывается на опасной грани... Да, то, что происходило с Эдвардом, и то, что с ним могло произойти на этом же пути (не остановись и не замри он перед Элис) — страшно. Не менее, чем все, происходящее вокруг них. Вот оно — разрушение души. Я не думаю, что Эдвард, даже если не случилось примирения, дошел бы до душевного, внутреннего растления, но согласна с вами в том, что прежде, до этого момента, он жил, дышал и держался своей собственной любовью к Эл, надеждой на ее ответ и на то начальное чувство, которое у нее к нему, пусть не быстро, совсем не сразу, но начало появляться. А, может, мне не хочется и страшно думать о том, каким он стал бы, если бы поддался этому внешне незаметному, плавному разрушению. Да, в любви Эдварда к Эл есть и эгоизм, и требовательность и неправота, и горячность. Даже требование ответа. Но в ней больше всего этого, как я думаю, именно любви. Не сталкиваясь с этим чувством до встречи с Элис, не испытывая его прежде ни к какой другой женщине, он влюбляется в нее, затем — любит. И любовь эта, большая, может быть, даже неудобная для человека, занимает в его жизни и сердце все больше места и значения. Он бы, может, и хотел отгородиться от нее так же, как закрыл перед Элис дверь, но он не может. И даже когда ты ей изменил, она не смотрела на тебя с такой злобой, не кричала такие страшные слова. Что же пошло не так? Наверное, тут даже не осталось желания и разбираться, перемывать косточки самому себе, раскладывать по кирпичикам предшествующие точке невозврата дни, которые и так слились в одну грохочущую лавину. Эд делал все, чтобы они выжили, продержались, поднимал Эл на руки и протягивал вверх, к воздуху, а она в ответ будто швырнула его на самую глубину. Наверное, надо быть святым, чтобы после такого не охладеть или хотя бы не разозлиться, не обидиться. А Эд вовсе не святой. В этом и красота его образа, что он не безупречен, хотя по долгу службы и по призванию своему, по высоте планки, которую задают ему понятия о чести, он должен быть безупречным во всем. Вопреки своим шрамам, ранам, болям, травмам, сожалениям, обидам, несбывшимся мечтам и мечтам, о которых даже не стоило и вздыхать. Он должен быть непоколебимым, идеальным, безупречным. И сам себе не может позволить дать слабину. И, пожалуй, как ни горька ирония, а именно в любви он и может в конечном счете позволить себе не брать самый высокий барьер. Согласна с вами: к моменту разговора, который состоялся после возвращения от Гиббельса, сил у Эдварда не осталось. Не физических, а, что важнее во всех таких вопросах, душевных. Нет в нем ни отрицания своей вины, но нет в нем больше и сил жить так, как сложилось у них с Элис под всеми событиями и после смерти Стива. Это очень трезвая, жестокая, ранящая честность. Но она необходима. Иначе Эдвард потеряет самого себя, как человека. И, что немаловажно, свое достоинство. Она необходима и для Эл. Как знак. И обозначение рубежа, за которым, если ничего не исправить, будет только выжженная земля. И молчание. И игра на публику. Я не знаю, как фраза, сказанная Эл в боли и отчаянье, может не ранить. Да, Милн прекрасно знает ее состояние. И все же. Легче от этого ему почти не становиться. И что еще он может сделать, чтобы утешить ее? Об этом он и говорит: если бы можно было, я бы забрал всю твою боль в себе. В этих горьких словах тоже его любовь. Что ему, и так уже и битому, и жженному, еще и такая боль? Больно, да. Но не привыкать. На этой привычке и вынес бы. Но забрать боль Элис нельзя. И это тоже его страшно мучает. Да, он сам себе задает и высокие планки, и все долженствования. Вот только выдержать накал таких требований ни один человек, думаю, не может. Не потому что слаб и плох, а потому что человек. А тут оказалось, что Эл может в сердцах кричать "ненавижу", а потом ужаснуться от самой себя, а Эд, услышав это, упадет на дно так стремительно и необратимо, что потом в его лице может не остаться ничего человеческого. И вовсе не потому, что его изуродовали удары чужой грубой руки. Когда в машине Элис поймала себя на мысли, что ей страшно рядом с Эдом - с Эдом, рядом с которым она так часто испытывала покой и облегчение! - я подумала, "вот оно". И, честно, больше всгео я боялась, что он действительно станет "как они". Я думаю, что если в самом деле Эдвард стал "как они", то историю можно было бы заканчивать. Или не начинать вовсе. Это то же самое, что сделать Ханну главной героиней. Это был бы путь от света во тьму. Но стараниями миллионов людей, их жизнью и кровью, был взят другой курс. Из тьмы — к свету. Ведь зачем тогда Победа, если с героем, даже если он останется физически жив, произошло самое страшное. И все, что отделяло бы Милна от Стива, от нацистов, все, что он знал и замечал в них, вся его наблюдательность, прозорливость, аналитичность... все пошло бы прахом. И, выходит, как бы удивительно это ни было в отношении Эдварда, всегда прежде такого рационального, любовь для него имеет ТАКОЕ значение. Такое громадное, что если без нее, то — в ту же сторону, что и Стив. Или почти. И мне так понравилось, как действовала Эл. Явно же по наитию, ничего тут заранее обдумать и отрепетировать было нельзя. Сначала - все той же смиренной решимостью, когда стучалась в его закрытую дверь, буквально и фигурально. Потом - готовностью помочь, не дожидаясь его просьбы, ради общего дела - когда поехала с ним и включила фонарик. В терпеливом превозможении его холодности, резкости и черствости. Да, Элис действовала по чувству. Опыта такого у нее прежде не было, спросить не у кого. А даже если и было бы можно, то как о таком спросишь? Действовать нужно было на свой страх и риск. Доверившись единственно тому, что было живо и не очерствело в душе Милна. Но пройдя через все преграды, стало ясно, что за ними, много раз раненное, его сердце живо. И что оно не погибло. Оно живое и трепетное, хоть и снова, еще раз раненное. Быть может, для этих двоих не так страшны пытки в застенках, чем те муки, которые они принесли друг другу за пару лет отношений. И радость, и боль - все переплетается в отношениях любящих людей, и проблема поставлена очень четко, ясно: не в том беда, что любви нет, а в том, что не умеем мы любить. Что долго и упорно нужно учиться любить, и вихрь чувств, очарование, влечение, страсть - это лишь вспоможение на первых порах, а вот потом, шаг за шагом, если уж хотим быть вместе и навсегда, нужно трудится каждодневно в поте лица. Кто-то говорит, что при должном "усердии" зла ни один, даже самый доблестный человек, не выдержит. А кто-то выдерживал. Как, например, генерал Карбышев. Не знаю, что на это сказать. Всё есть. Но в отношении Эл и Эда соглашусь с вами: для них боль душевная оказывается большим по значению, чем боль физическая. Физическую боль они преодолеют, справятся. А если, как не зря боялась Эл, за рубежом, в который уходил Милн, окажется только немота? И ничего не получится вернуть? Какой бы милой, красивой, любимой им когда-то, она не была и сейчас? К счастью, им не пришлось испытать подобное. Огромнейшее спасибо вам за эти две главы! Спасибо вам за отзыв. 1 |
|
|
|
|
[отзыв к главе 3.6]
Показать полностью
Здравствуйте! Эти две главы дали небольшую эмоциональную передышку. Несмотря на то, что Эл и Эд предельно осторожны и осмотрительны, ведут себя сдержанно, в кратких жестах, деталях, словах и взглядах читается очень много любви и тепла. Чувствуется, что между ними все устаканилось, что с тех кричащих, отчаянных нот, в которых была и страсть, и отчаяние, и бездна непонимания, они перешли к тихой, но невероятно мощной слаженной мелодии любви. Прошло несколько лет - и мир погружается все глубже в пучину ужаса, однако все еще радуют глаз краски осени, и находится время для краткой нежности и искренней заботы. Которая еще ценнее оттого, что впереди темные времена. Мне очень дорого, что мы можем видеть и эту сторону жизни Эда и Эл. Прежде всего это показывает, что после страшных потерь, испытаний, преодоления обстоятельств и, главное, самих себя, они смогли построить свой брак и они могут быть счастливы даже в Берлине накануне Второй мировой. Трудно жить на острие ножа, но порой еще большего труда (просто другого, незаметного, но усердного) требует каждодневная размеренная жизнь, которая, о да, может оборваться в любой момент. Эл вроде бы перестали пресладовать с вопросом ее происхождения, но вот прицепились к ее бездетности. Крайне болезненный и острый вопрос, и боль, которую испытывает Эл, можно прочитать между строк в сцене, где Кайла сообщает ей о своей радости. Эл и хочет искренне ее поздравить, но там, в груди, явно все сжалось, и в этот миг она больше думает не о Кайле, а о своей потере... И эта линия приводит нас к такому трепетному и глубокому моменту в финале главы: когда Эд отвечает ей на вопрос, что будет любить ее, даже если у них не будет детей. Хотя, я бы переместила акценты так: когда Элис решается задать ему вслух этот вопрос. Получается, все эти годы жило в ней сомнение, точило, как червь, что вот, она "неполноценна", вдруг Эд ее разлюбит за этот изъян? Иррациональный страх, ведь сколько раз Эд подтверждал свою любовь, но он жил в Эл и точил ее, а значит, надо было высказать его, чтобы получить такое утешение. В ответе Эда я и не сомневалась, но им важно было это проговорить, чтобы стать еще ближе. При этом мы знаем, что Эд не равнодушен к детям. Что он считает годы, сколько было бы сейчас лет их ребенку, гадает про себя, кем же он был, мальчиком или девочкой (помню, что Эл уверена, что это был сын), и немилосердно пересекает всякую дальнейшую мысль: если бы... Впрочем, тут жесткость служит благому делу: недолго сойти с ума от боли и сожалений, если позволить бесплодным мечтам увлечь себя. История про Стива как бы помогает нам напрочь перестать жалеть о кровавой развязке, которая его настигла. Хотя, признаюсь, сам его образ как бы предполагал, что он был способен на подобную мерзость... Однако этот эпизод важен тем, что показывает общее моральное разложение "сливок" британского общества. надо же, итонцы... Все замяли ради сохранения репутации, этих выродков даже не наказали, дороги им открыты - прямиком в коридоры власти. И спустя десять лет эти вот мерзавцы будут определять политику всей страны, закрывая глаза на бесчинства нацистов. Такая ретроспектива личную историю выводит на общий уровень, ведь со Стивом там было еще пятеро. А сколько других знали, но молчали? А их родители, родственники, которые все это замяли? Получаем нравственный срез верхушки. И красноречивый ответ, почему Британия была одним из главных инициаторов и устроителей Мюнхенского сговора. Чемберлен, конечно, из старшего поколения, но какие отцы, такие и дети, и, думаю, можно считать и наоборот. Зацепило появление Ханны. почему-то эта деталь, про то, как Стив посмотрел на ее ноги, садясь на мотоцикл, чтобы удостовериться, что они не превратятся в месиво. Женские ноги - и месиво, это как контраст предельно плотской красоты и жуткой жестокости. То, что характеризует нацистскую Германию, пожалуй, как та самая стильная форма для элитных палачей... И я задумываюсь о Ханне, которая строит из себя эдакую фам-фаталь... Ведь это маска, мы уже знаем. Мы знаем, что она может быть и глубоко потрясена, и напугана, и разбита, и быть заложницей обстоятельств и ощущать последствия своего неправильного, подлого выбора... Все она-то льнет к Эду, несмотря на то, сколько раз он ей говорил "нет". Быть может, надежда умирает последней, а быть может, она инстинктивно тянется к единственному достойному человеку в ее окружении. Она барахтается, когда ее участь - пойти на дно в обнимку с нацистской гидрой, можно ли упрекать ее за то, что она хочет выжить? Есть у меня надежда, что ее линия еще преподнесет нам какой-нибудь сюрприз. Не зря же все-таки она рассказала Эду про готовящуюся провокацию... Пытается купить его - или купить себе надежду?.. Горькая ирония, что Эл должна шить ей подвенечное платье.. Не сомневаюсь, это будет произведение искусства. И не сомневаюсь, что отравленной иглы в корсаже не найдется. Потому что Эл не запятнает себя такой низкой местью - тогда как по закону "око за око" имеет на нее право. Однако Эл живет по иным законам. Это и отличает ее от столь многих. Вновь благодарю за историческую справку (благодаря этим главам пошла читать про канцлера Австрии, было очень познавательно, такой трагический эпизод..), и за живую иллюстрацию - как Эд спас двух еврейских детей. 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
Здравствуйте!
Показать полностью
Часть 1. Эти две главы дали небольшую эмоциональную передышку. Несмотря на то, что Эл и Эд предельно осторожны и осмотрительны, ведут себя сдержанно, в кратких жестах, деталях, словах и взглядах читается очень много любви и тепла. Чувствуется, что между ними все устаканилось, что с тех кричащих, отчаянных нот, в которых была и страсть, и отчаяние, и бездна непонимания, они перешли к тихой, но невероятно мощной слаженной мелодии любви. Скажу честно: у меня не было никакой уверенности в том, что мелодия любви Элис и Эдварда зазвучит. И тем больше я рада тому, что ошиблась. Время привыкания друг к другу прошло, они в самом деле стали гораздо ближе. Они любят друг друга, и, что важно особенно в такие времена, — чувствуют друг друга. Нет необходимости объяснять. Может быть, такая степень близости достигается часто именно после взаимного непонимания. При условии, что у обоих хватит сил и желания любить друг друга. Не первым порывом страсти и влечения, а любовью, которая часто в своей радости заключает и определенный груз, и ответственность, и обязательства. Тем ценнее то, что накануне особенно темных времен Эл и Эд смогли прийти друг к другу. Прошло несколько лет - и мир погружается все глубже в пучину ужаса, однако все еще радуют глаз краски осени, и находится время для краткой нежности и искренней заботы. Которая еще ценнее оттого, что впереди темные времена. Мне очень дорого, что мы можем видеть и эту сторону жизни Эда и Эл. Прежде всего это показывает, что после страшных потерь, испытаний, преодоления обстоятельств и, главное, самих себя, они смогли построить свой брак и они могут быть счастливы даже в Берлине накануне Второй мировой. Трудно жить на острие ножа, но порой еще большего труда (просто другого, незаметного, но усердного) требует каждодневная размеренная жизнь, которая, о да, может оборваться в любой момент. Вспоминаются слова Эдварда, из едва ли не самой первой главы: мне хотелось бы, чтобы те, кто потом узнает о нас и о нашем времени, поняли, что несмотря на время и все сложности, мы по-прежнему были людьми, и мы хотели, как и всегда, и любви, и жизни. Природа человека в этом смысле неистребима. После тяжелых времен мы находим в себе силы на веру и надежду. Может, это наивно. Но для человека — жизнеспасительно. Иначе все бы мы вышли в окно в минуту отчаяния. Но взрослое сердце, несмотря на свою "взрослость", способно тоже надеется на лучшее. Поэтому счастье Эл и Эда, может, и удивляет тем, что оно есть. Но все же, в нем много закономерности и самой жизни: человек не может жить во тьме. Даже в Берлине, накануне войны. Думаю, громадное мужество нужно для того, чтобы, понимая неотвратимость таких событий, продолжать жить. И не сходить с ума. Слышать свой собственный, вполне естественный страх, но, опять же, продолжать жить. Просто потому, что таково время. И потому, что даже если само время мы не выбираем, мы способны выбрать то, какими нам быть в этом времени. На самом деле, меня невероятно потрясает то, какими взрослыми, какими сильными были люди того времени. Я не представляю, сколько отваги и душевных сил требовалось для того, чтобы продолжать жить в то время. И не просто жить, а жить деятельно. Идти против нацизма. Идти все равно, даже наблюдая за тем, как он становится едва не повсеместным катком для множества стран. В чем черпать эту силу? Я не знаю. Но люди того поколения — для меня пример, они, мне кажется, гораздо взрослее, цельнее нас. И, возвращаясь к вашим словам: жить обычную жизнь, понимая, что за время стоит у порога. Но все равно продолжать жить. Хранить в себе сердце и человека. И знать, что победа — будет ("Мы умираем, но не сдаемся!", как было написано на стенах Брестской крепости). Эл вроде бы перестали пресладовать с вопросом ее происхождения, но вот прицепились к ее бездетности. Крайне болезненный и острый вопрос, и боль, которую испытывает Эл, можно прочитать между строк в сцене, где Кайла сообщает ей о своей радости. Эл и хочет искренне ее поздравить, но там, в груди, явно все сжалось, и в этот миг она больше думает не о Кайле, а о своей потере... И эта линия приводит нас к такому трепетному и глубокому моменту в финале главы: когда Эд отвечает ей на вопрос, что будет любить ее, даже если у них не будет детей. Хотя, я бы переместила акценты так: когда Элис решается задать ему вслух этот вопрос. Получается, все эти годы жило в ней сомнение, точило, как червь, что вот, она "неполноценна", вдруг Эд ее разлюбит за этот изъян? Иррациональный страх, ведь сколько раз Эд подтверждал свою любовь, но он жил в Эл и точил ее, а значит, надо было высказать его, чтобы получить такое утешение. В ответе Эда я и не сомневалась, но им важно было это проговорить, чтобы стать еще ближе. При этом мы знаем, что Эд не равнодушен к детям. Что он считает годы, сколько было бы сейчас лет их ребенку, гадает про себя, кем же он был, мальчиком или девочкой (помню, что Эл уверена, что это был сын), и немилосердно пересекает всякую дальнейшую мысль: если бы... Впрочем, тут жесткость служит благому делу: недолго сойти с ума от боли и сожалений, если позволить бесплодным мечтам увлечь себя. Претензии к Эл со стороны нацистов очень характерны для них. И для них это, конечно, забавная игра. Мы помним, как они рассматривали женщину и ее роль в обществе. Впрочем, на мужчин они смотрели немногим лучше. Я абсолютно верю тому, что ответил Эдвард: он будет любить ее и в том случае, если они так и не станут родителями. Потому что за всеми своими личными, и уже пройденными испытаниями, Милн вынес одно: сама Эл дорога ему, как никто другой. Да, смерть ребенка — это утрата и боль. Но средоточие его любви, и, во многом, мира (трепетного, настоящего, живого, того, что без нацистских флагов) — в Элис, в любви к ней. Их личная история причудлива в этом смысле: они встречали друг друга раньше, кратко. Что-то знали друг о друге, что-то (как влюбленная в Эдварда юная Элис) додумывали, но теперь их путь стал единым. И в этом смысле даже их первая встреча в Лондоне очень красноречива: Милн, который много опытнее и старше, вдруг замирает перед Эл. Он в замешательстве перед ней, он досадует за это на самого себя. Но именно с той встречи незримо открывается то чистое, что всегда, особенно в окружающем их мраке, особенно будет греть Милна, на всех рубежах и на всех поворотах. Эту чистоту, этот свет, это преображение свое рядом с Элис он и ценит, я думаю, больше всего. И поэтому — любовь. Даже если не будет детей. Мне кажется, Эл подозревала именно о таком ответе, но, может, из страха не была уверена в нем до конца. Как из страха она могла и не спрашивать об этом раньше. За внешней, может быть, сухостью Милна — горячее сердце. Он, как вы и сказали, тоже переживает смерть их ребенка. Не так, конечно, как Эл. У него (что для Эдварда типично) все гораздо более скрыто, на большой глубине. К тому же, на нем обязательства. Он — ведущий, он — главный. А если он будет растерян и потерян? Сам расценит это как непозволительную слабость. Потому все переживания — на спрятанной от других глаз, глубине. От таких размышлений о прошлом (а кто был — мальчик или девочка? А сейчас ему\ей было бы...) в самом деле недолго сойти с ума. Что невозможно и нельзя в условиях разведки. 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
Часть 2.
Показать полностью
История про Стива как бы помогает нам напрочь перестать жалеть о кровавой развязке, которая его настигла. Хотя, признаюсь, сам его образ как бы предполагал, что он был способен на подобную мерзость... Однако этот эпизод важен тем, что показывает общее моральное разложение "сливок" британского общества. надо же, итонцы... Ничто не ново. Все это было прежде, все то же может повториться снова. Единственное, наверное, что возможно, зная такие истории — помнить о них и не позволить себе превратиться в подобных людей. Благообразных с виду, и гнилых внутри. Как Эл и говорит Милну: "Спасибо, что ты — не такой!". Все это, выходя за рамки колледжа, одной семьи и круга состоятельных семей, хорошо характеризует страну: мы отдадим на откуп Чехословакию, но только не мы, только не нас! Хотя сами же, одни из первых, "воспитали" Гитлера. Только вот он в этом смысле обошел всех, сорвался поводка. Неплохой урок им. Только вот у Британии скверная память. И тут же — насмешливые слова Геринга, сказанные на процессе в Нюрнберге в сторону Франции: "Что, и эти нас победили?". Типа да. Зацепило появление Ханны. почему-то эта деталь, про то, как Стив посмотрел на ее ноги, садясь на мотоцикл, чтобы удостовериться, что они не превратятся в месиво. Женские ноги - и месиво, это как контраст предельно плотской красоты и жуткой жестокости. То, что характеризует нацистскую Германию, пожалуй, как та самая стильная форма для элитных палачей... И я задумываюсь о Ханне, которая строит из себя эдакую фам-фаталь... Ведь это маска, мы уже знаем. Мы знаем, что она может быть и глубоко потрясена, и напугана, и разбита, и быть заложницей обстоятельств и ощущать последствия своего неправильного, подлого выбора... Все она-то льнет к Эду, несмотря на то, сколько раз он ей говорил "нет". Быть может, надежда умирает последней, а быть может, она инстинктивно тянется к единственному достойному человеку в ее окружении. Она барахтается, когда ее участь - пойти на дно в обнимку с нацистской гидрой, можно ли упрекать ее за то, что она хочет выжить? Есть у меня надежда, что ее линия еще преподнесет нам какой-нибудь сюрприз. Не зря же все-таки она рассказала Эду про готовящуюся провокацию... Пытается купить его - или купить себе надежду?.. В начале работы над текстом, когда появилась Ханна, я думала, что ее роль будет уже и банальнее. Ну, трафаретно: бывшая любовница, нелюбимая женщина, месть и прочее. Но она оказалась больше этих моих представлений. И, несмотря на мою антипатию к ней, я этому рада. Мне очень не хотелось ее, как и любого другого героя, ломать в соответствии со своими представлениями. В этом смысле Ханна свободна: она тоже проявляет себя так, как хочт. И может. И не так уж много в ней этой fatale. Или, по крайней мере, не так много, как может показаться на первый взгляд. Постепенно, думаю, за ее физической жаждой по Харри, проглядывает то, о чем вы упомянули: она тянется к нему потому, что он — человек. И человечности своей не утратил. И старается не утратить. Она, вот, пошла на размен. Но жажда человеческого от этого стала только больше, яростнее. И пусть она, вроде бы, высмеивает благородство Кельнера, смеется над Агной, но это сознание его, ее и их общей человечности, их любви друг к другу, точит ее. Поэтому она знает, скорее всего, ответ на свой вопрос: что такого есть в Агне, чего нет во мне, и когда ты стал противником связей на стороне? Может, ответь ей Харри, и она сохранила бы, благодаря ему, свою человечность и душу, но он говорит "нет". Не знаю, будут ли для вас сюрпризы в том, что станет происходить с Ханной дальше. Посмотрим. Я рада уж тому, что она вышла из клише любовницы, и ее образ гораздо более емкий, и полный, и шаткий, чем эта роль. Горькая ирония, что Эл должна шить ей подвенечное платье.. Не сомневаюсь, это будет произведение искусства. И не сомневаюсь, что отравленной иглы в корсаже не найдется. Потому что Эл не запятнает себя такой низкой местью - тогда как по закону "око за око" имеет на нее право. Однако Эл живет по иным законам. Это и отличает ее от столь многих. Вновь благодарю за историческую справку (благодаря этим главам пошла читать про канцлера Австрии, было очень познавательно, такой трагический эпизод..), и за живую иллюстрацию - как Эд спас двух еврейских детей. Знаете, даже не задумывалась о таком развитии событий, — отравленная игла. Хотя это, в теории, вполне может быть. Но Эл, как вы и сказали, мыслит и живет другим. Да, Ханна много крови Элис потравила. Но все же. Эпизод с детьми, которых спас Эд, очень мне дорог. В нем мы снова находим эмоциональное, непродуманное наперед проявление его характера. А случай с канцлером, опять же, более, чем красноречиво говорит о том времени и "нравах" нацизма. Спасибо за отзыв! 1 |
|
|
|
|
[отзыв к главе 3.7]
Показать полностью
Здравствуйте! Глава как целая жизнь. Не только потому, что мы вновь погружаемся в мучительные воспоминания Эдварда о Рифской войне и гибели его родителей, но и потому что Эд и Эл снова оказываются на грани жизни и смерти, и каждое их действие, каждое слово, мысль, обретают особую значимость. Иначе быть не может, когда исторический материал для этого этапа сюжета - Хрустальная ночь. Погружение в кошмар и сущий ад произошло полностью, и меня даже больше проняло не когда на Эда и Эл напали, остановив машину, а когда они еще ехали по ночному городу, где кругом бушевало зверское насилие, и Эл поразилась тому, как человек может вмещать одновременно боль за ближних, ужас перед смертью и злом и то, что на улице холодно, поэтому надо запахнуть пальто... Такие детали всегда выстреливают в самое сердце. У меня создалось странное впечатление, что Эл в те страшные минуты оказалась как бы на месте нас, читателей. Она видела все происходящее из-за окна машины, все эти страшные картины проносились мимо нее и исчезали в ночи, что она даже не успевала увидеть, к какой страшной развязке пришло очередное столкновение на улицах; это пронимало ее до костей, но физически она была ограждена от этого... Очень странное и даже жуткое чувство, особенно если учесть, что случилось потом. Так легко остановили их машину, где они уже, казалось бы, были в безопасности, и такая грязная, стремительная драка, перестрелка, очередное чудовище, которое придушило Эл... Это произошло так быстро, что шокировало чуть ли не больше, чем взрыв в начале самой ночи. Я читала эту главу, когда ехала на работу в метро, и вот подумала, только что Эл почти что оказалась в моем положении, наблюдая за всем из-за стекла, и тут же оказалась в самом пекле - и это заставило меня оглянуться по сторонам, подумать, как легко привычное течение жизни может перевернуться вверх дном, и в то же время, до самого конца, наверное, будет неверие: как так, не может быть, кругом же люди, не звери... Наверное, и тогда, в Германии, все до последнего так думали, пока пропаганда и власть незаметно меняли и образ жизни, и, главное, образ мысли, что такое стало возможно, и тот полицейский, который строит серьезное лицо после допроса с пристрастием пострадавшей (хочется это слово курсивом написать и сто восклицательных знаков поставить) женщины, и вправду свято верит (тоже курсивом), что всему виной - конкретная прослойка общества. Полны жесточайшей иронии слова: "на одной скамье в парке с евреями сидеть запрещено, а убивать их и насиловать - можно"... Просто нет слов. Вот столько об этом написано, столько сказано и показано, а все равно, когда вглядываешься в эту бездну, остается вопрос: ну как до такого можно было дойти? К а к ? Вряд ли будет вразумительный ответ. Зло по своей сути вообще невозможно измерить и четко описать, прощупать, взвесить. Оно зиждется на обмане, на подмене понятий и принципов, на смене полюсов, оно как черный дым, который застилает взор и отбивает нюх. И вот снова Эл и Эд в этом мареве... Глубоко признательна вам за правдоподобность, с которой описаны последствия ранений. Что контузии от взрыва, что ран от мелких осколков стекла, которыми усыпан пол после взрыва, что, конечно же, пули в плече. О, как в фильмах и книгах любят делать ранение в плечо якобы самым легким и не требующим волнений. Оно вроде как считается "мужественным". На виду, но герой бегает себе по крышам и стреляет с другой руки без всяких вопросов, походит пару дней с перевязью (тоже "мужественно"), а через неделю уже как огурчик. Настолько въелся этот стереотип, что когда Эду стало плохо, я подумала сначала, что его еще кто-то ранил, но повествование напомнило мне о том, как может быть критична такая рана. А Эл, после пережитого ужаса и боли, ей снова, уже второй раз за ночь пришлось собрать все свои силы и мужество, чтобы вытаскивать Эда с того света. Впрочем, это и неудивительно, это - любовь, и она дает силы, и даже без одеяла она бы вытащила его из дома, думаю, но опять же, правдоподобность с одеялом - очень важная деталь. И я вспомнила разом в финале главы все те курсы оказания первой помощи, которые я прослушивала ввиду профессии, и вспомнила случаи, когда на моих глазах становилось плохо человеку, надо было сделать какие-то банальные вещи, хорошо известные, но сколько приходилось преодолевать ступора, шока, страха, который парализует просто от вида чего-то страшного и необычного... А Эл в таком состоянии смогла вспомнить, что делать, и сделать это правильно - она проявила огромное мужество, но да, разве могла бы она иначе?.. /Моя Росаура вот не смогла в новой главе, нда.... позорище/ И еще выдержала этот допрос... В таких вот мелочах и проявляется деспотичность системы, правда? Вроде как фрау Кельнер (я говорила, как мне нравится звучание фамилии?.. безумно. Кстати, а она как-то переводится?) потерпевшая, а ее допрашивают, как преступницу. Стоит что-то не то сказать, оговориться - и тебя же обвинят в твоей беде. Наконец, в самом финале тот самый врач, "седой лунь", стал для меня каким-то воплощением надежды. Есть еще добрые люди, люди, у которых не отмерла в сердце способность к состраданию. Которые сокрушаются о всем том зле, которое творится вокруг. Быть может, они не "борцы", и внешне вполне "законопослушные" последователи режима, но у них душа не может быть спокойна, когда происходят такие вещи, когда боль и страх подчиняют себе жизни людей. Неизвестно, как долго человек с таким добрым сердцем сможет продержаться в цитадели зла, но вот уже сколько лет прошло, а он все еще помогает людям. Тихо, молча, просто оставаясь на своем месте. Первая часть главы наполнена нежностью Эл (как мне откликаются все ее мысли, попытки проникнуть сквозь броню к израненному сердцу Эда, чтобы утешить, облегчить...), и в то же время - неспособностью Эда полностью ее подпустить. Мне кажется, его главная беда в том, что он вообще _не верит_, что исцеление возможно. Там, глубоко-глубоко его сердце надорвано из-за ужасов и потерь, которые он перенес, и в качестве самосохранения оно запечатало себя под спуд. Так он выживает. И у него получается. не знаю, выскажу, наверное, непопулярное мнение, но... быть может, иногда не стоит ломать неправильно сросшуюся кость в надежде, что она вырастет вновь правильно. Быть может, на данный момент в организме попросту не найдется ресурсов для заживления, и человек навсегда останется еще больше покалеченным, чем если бы его не трогали. Конечно, любящему сердцу очень хочется исцелить и наполнить любовью того, кого оно любит. но любящему сердцу, увы, свойственно несколько заблуждаться насчет своих возможностей. Эл искренна в своих намерениях, они чисты и наполнены состраданием и любовью, но ни она, ни Эд не знают точно последствий, которые нахлынут, если заставить его все вспомнить и все рассказать. Это очень деликатное, трепетное дело, сложнее, чем хирургия. Мне кажется, Эд на данном этапе (в состоянии постоянного напряжения, с чувством, что каждый день - последний) вполне рад и доволен той нежностью, которую дарит ему Эл в настоящем моменте. Он же растворяется в ее поцелуях и ласках. Но стоит ей попытаться копнуть глубже - он закрывается. Может быть, пока что, это правильно, это поможет им выжить... Ведь стоит Эду погрузиться в свои мысли, обрывки образов, как нахлынивает такая волна страха... боли... кошмара... Он просто по совести не способен вывалить это все на Эл. Он ее слишком любит и оберегает, чтобы воспользоваться ее готовностью "все в нем принять". Иногда человеку только кажется, что он готов, а когда узнает подробности, всю-всю правду, ломается. И хотя я думаю, что Эл, уже столько перенеся, выдержала бы, Эд просто не может так рисковать. И пока что носит это в себе. А мы можем только краем глаза заглянуть в эту бездну. И в этой главе был момент, когда у меня слезы выступили на глазах - на описании, как он подбежал к погибшей матери и не хотел ее отпускать. Спасибо вам! 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Часть 3. Наконец, в самом финале тот самый врач, "седой лунь", стал для меня каким-то воплощением надежды. Есть еще добрые люди, люди, у которых не отмерла в сердце способность к состраданию. Которые сокрушаются о всем том зле, которое творится вокруг. Быть может, они не "борцы", и внешне вполне "законопослушные" последователи режима, но у них душа не может быть спокойна, когда происходят такие вещи, когда боль и страх подчиняют себе жизни людей. Неизвестно, как долго человек с таким добрым сердцем сможет продержаться в цитадели зла, но вот уже сколько лет прошло, а он все еще помогает людям. Тихо, молча, просто оставаясь на своем месте. Тоже с теплотой отношусь к этому герою. Мы еще встретим его в дальнейшем, и в несколько ироничных словах, и в серьезной ситуации. Но если бы не такие, как он, и если бы не конкретно он, ребятам пришлось бы много хуже. И, может быть, он сделал самый верный выбор: служить, как и прежде. И делать то добро, которое он умеет. Оно не такое и малое. В значении его помощи Эл и Эду вообще сомневаться не приходится. Первая часть главы наполнена нежностью Эл (как мне откликаются все ее мысли, попытки проникнуть сквозь броню к израненному сердцу Эда, чтобы утешить, облегчить...), и в то же время - неспособностью Эда полностью ее подпустить. Мне кажется, его главная беда в том, что он вообще _не верит_, что исцеление возможно. Там, глубоко-глубоко его сердце надорвано из-за ужасов и потерь, которые он перенес, и в качестве самосохранения оно запечатало себя под спуд. Так он выживает. И у него получается. не знаю, выскажу, наверное, непопулярное мнение, но... быть может, иногда не стоит ломать неправильно сросшуюся кость в надежде, что она вырастет вновь правильно. Ко всему сказанному вами об Элис и Эдварде, о попытках Эл разделить боль Милна, добавлю, что ее стремление помочь ему, конечно, понятно. Она любит, любит сильно и хочет помочь. Но и другое, "непопулярное мнение" не ошибочно. Потому что Эдвард за все это время уже приучился обращаться со своей болью. Научился с ней жить, молчать, говорить. Это настолько глубоко личное и болезненное, что я в принципе не уверена, что подобное можно доверить другому человеку. И дело не в том, что он "не любит" Эл или "не доверяет" ей. Наоборот. И любит, и доверяет, и любуется ее светом. И потому, со своей стороны, выдержав, как сумел, всю ту боль, он настойчиво не желает и боится навредить Элис своей болью. Потому что... как знать? А если она этого не выдержит? Что, если ее душевных сил, даже если она заявляет обратное, не хватит? Как она тогда будет жить? И Эдвард? С его-то заостренной совестью и с осознанием новой вины: он затушил или сделал тише свет Элис? Такого он себе не позволит, чтобы Эл ни говорила. Если обращаться к этому моменту в жизни Милна, то да, — сейчас он не верит в "исцеление", и даже не желает о том говорить. Но он, вы правы, научился быть счастливым. Научился ценить то, что есть у них с Элис. И это для него важнее прошлого, и боли. Я не думаю, что он особенно "копается" в нем. Он о нем помнит, но, как сказано в конце главы, внимательно охраняет границу между прошлым и настоящим. Получится ли у Элис преодолеть его молчание, мы узнаем позже. Пока же радуюсь тому, что ее настойчивость — деликатна. Она очень хочет знать и помочь, но не смеет настаивать. Потому что, в самом деле, нельзя. Нет у нее на то права. И она это уже понимает и не требует. Этой деликатности и уважению в личных отношениях можно только порадоваться. Именно потому, что часто ее просто не бывает между влюбленными или друзьями. Важно и ценно то, что Эдвард любит Эл. Впускает в свое сердце и любовь, и позволяет себе не скрываться, любить в ответ. Это, скорее всего, и действует исцеляюще. Во многом. Потому что раньше доверия к любви, да даже и желания любить у него не было, он не мыслил для себя такого. В одном этом доверии к любви уже и есть великая заслуга и Элис, и самого их чувства. И важность этого тоже, я думаю, для Эдварда, переоценить невозможно. И в этой главе был момент, когда у меня слезы выступили на глазах - на описании, как он подбежал к погибшей матери и не хотел ее отпускать. Даже с учетом того, что это очень болезненные воспоминания, я сама люблю то описание (если можно так выразиться). Хотелось передать тот день, оставшийся в воспоминаниях Эдварда, остро, как помнит именно мальчишка, подросток: отрывками, деталями, какими-то принятыми в обществе нелепостями, "обыденностью" всего случившегося, втиснутого в обычный пейзаж гор, что есть в этом мире. Спасибо за отзыв! 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Часть 2. Наверное, и тогда, в Германии, все до последнего так думали, пока пропаганда и власть незаметно меняли и образ жизни, и, главное, образ мысли, что такое стало возможно, и тот полицейский, который строит серьезное лицо после допроса с пристрастием пострадавшей (хочется это слово курсивом написать и сто восклицательных знаков поставить) женщины, и вправду свято верит (тоже курсивом), что всему виной - конкретная прослойка общества. Полны жесточайшей иронии слова: "на одной скамье в парке с евреями сидеть запрещено, а убивать их и насиловать - можно"... Просто нет слов. Вот столько об этом написано, столько сказано и показано, а все равно, когда вглядываешься в эту бездну, остается вопрос: ну как до такого можно было дойти? К а к ? Вряд ли будет вразумительный ответ. Зло по своей сути вообще невозможно измерить и четко описать, прощупать, взвесить. Оно зиждется на обмане, на подмене понятий и принципов, на смене полюсов, оно как черный дым, который застилает взор и отбивает нюх. И вот снова Эл и Эд в этом мареве... Все поразительно незаметно. Кому — повязки, кому — вскинутые вверх руки, кому — запрет на человеческую жизнь. А теперь все это снова повторяется. И выпадающих из окон, горящих людей — добивают. Мирных жителей расстреливают. Снова — на нашей земле. Вот поэтому сейчас мне все больше представляется это не делением на "зло" и "добро", а просто выбором стороны и самой жизни. Нацисты были уверены, просто до абсолюта уверены в том, что им все можно. Можно резать, можно бить, никому не говорить... Правда, "просвещение" свое, такое, для "недолюдей" они, все же, скрывали. И это уже не про то, как немцы любили говорить "мы ошиблись", "нас обманули". Нет. Это СОЗНАТЕЛЬНЫЙ выбор стороны. Они решили, что им можно. Гитлер и Геринг, видимо, так натурально вопили им об их избранности и "убивайте их, всю ответственность я возьму на себя", что эти слушатели выбрали свою сторону жизни. Потому и работа концлагерей была идеально организована. Пленных там за людей не считал никто. "Материал", "испытуемые" — и только. И если бы нацисты победили, то такой порядок был бы везде. Ни о какой германской культуре речи бы уже ни шло, потому что они сами изгаии всю прежнюю, может быть, и великую, историю своей страны. Но подмена понятий, морали, ориентиров — колоссальная. Потому и допрос Эл ведется определенным образом. Ее и слушать не хотят, виновные определены. А не будь она и Эд "немцами"? Могли и не пережить ту ночь. Лично мне, чем дальше, тем больше, противостояние нацизма и человеческого уже не кажется временным. Нацизм отравил мир и людей, с помощью самих людей. И теперь это противостояние, может быть, будет всегда. И поэтому сколько ни говори, ни пиши, а все, кажется, будет мало и недостаточно. Особенно, если обратиться к реальным событиям тех или нынешних дней. А многих и это "не убеждает". Или выглядит для них нормой. Глубоко признательна вам за правдоподобность, с которой описаны последствия ранений. Что контузии от взрыва, что ран от мелких осколков стекла, которыми усыпан пол после взрыва, что, конечно же, пули в плече. О, как в фильмах и книгах любят делать ранение в плечо якобы самым легким и не требующим волнений. Оно вроде как считается "мужественным". На виду, но герой бегает себе по крышам и стреляет с другой руки без всяких вопросов, походит пару дней с перевязью (тоже "мужественно"), а через неделю уже как огурчик. Настолько въелся этот стереотип, что когда Эду стало плохо, я подумала сначала, что его еще кто-то ранил, но повествование напомнило мне о том, как может быть критична такая рана. А Эл, после пережитого ужаса и боли, ей снова, уже второй раз за ночь пришлось собрать все свои силы и мужество, чтобы вытаскивать Эда с того света. Впрочем, это и неудивительно, это - любовь, и она дает силы, и даже без одеяла она бы вытащила его из дома, думаю, но опять же, правдоподобность с одеялом - очень важная деталь. И я вспомнила разом в финале главы все те курсы оказания первой помощи, которые я прослушивала ввиду профессии, и вспомнила случаи, когда на моих глазах становилось плохо человеку, надо было сделать какие-то банальные вещи, хорошо известные, но сколько приходилось преодолевать ступора, шока, страха, который парализует просто от вида чего-то страшного и необычного... А Эл в таком состоянии смогла вспомнить, что делать, и сделать это правильно - она проявила огромное мужество, но да, разве могла бы она иначе?.. /Моя Росаура вот не смогла в новой главе, нда.... позорище/ И еще выдержала этот допрос... В таких вот мелочах и проявляется деспотичность системы, правда? Вроде как фрау Кельнер (я говорила, как мне нравится звучание фамилии?.. безумно. Кстати, а она как-то переводится?) потерпевшая, а ее допрашивают, как преступницу. Стоит что-то не то сказать, оговориться - и тебя же обвинят в твоей беде. Спасибо, что отметили описание ран и последствий. Да, Эд — сильный, здоровый. Но пуля — это пуля, а драка одного (по сути) против четырех — так себе расклад. Это только Шварцнеггер и иже с ним способны на такую неуязвимость, когда, схватив и пулю в плечо, и пару-десяток иных, можно и по крышам бегать, и женщину любить, и шутить, и всех противников красиво перебить. А потом вещать русским о том, как они не правы, поддерживая СВО: вот, мол, его отец был среди тех, кто держал Ленинград в блокаде, и с ужасом потом, вернувшись, вспоминал то время... тупость или что это? Слов не находится. И эти твари к нам еще обращаются, напоминают нам про наш многострадальный Ленинград. Ну и в реальность ранение в плечо очень скоро может стать фатальным. Хотя внешне выглядит, может, и правда безобидно. Плюс ко всему, ко всему разгрому дома, осколкам, контузии и головокружению нервы могли просто и банально не выдержать. А нужно прорываться вперед. И нет времени ни на обморок, ни на боль. Нужно зубами рвать само время, чтобы вырвать его себе еще. Хотя бы попытаться. Эл, я думаю, не сильно отдавала себе отчет во всем окружающем. Это похоже на действия оглушенного: некогда, опять же, придаваться эмоциям. Нужно помочь. И, конечно, безумно страшно. Но на страх тоже нет ни минуты. Он ее накрыл потом, уже в больничной палате. А в моменте только так у нее: сцепить зубы и сделать все, чтобы помочь Эдварду. Если бы речь шла об Эл, он, безусловно (и мы это уже видели) сделал бы то же самое. Но понятно, что в таких ситуациях люди могут проявить себя иначе. И для кого-то страх перекроет все остальное. О том, что вам так нравится фамилия Агны и Харри вы еще не говорили. Если брать написание из фамилии как "Kelner", то она останется без перевода, а если взять "Kellner", то получим перевод — "официант", "кельнер". Была в том моменте, когда Харри и Ханна приезжают в кафе "Эспланада", после того, как Ланг заявилась в кабинет Харри с новостями об Агне, небольшая игра с фамилией: когда Харри и Ханна сидят за столиком уличного кафее, ожидают заказ, и кельнер приносит им кофе. Про фамилию только вы сказали, чаще мне пишут о том, что имя "Агна" — очень нравится. Мне оно тоже очень нравится, но больше я люблю реальные имена ребят именно в таком варианте: "Эд и Эл". Может быть, оговорись Агна при допросе, ей что-то бы "сошло с рук" — так увлечен и уверен был служитель СС в том, что всем навсегда виноваты евреи. Но, к счастью, проверить нам это не пришлось. 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
Часть 1.
Показать полностью
Здравствуйте! Глава как целая жизнь. Не только потому, что мы вновь погружаемся в мучительные воспоминания Эдварда о Рифской войне и гибели его родителей, но и потому что Эд и Эл снова оказываются на грани жизни и смерти, и каждое их действие, каждое слово, мысль, обретают особую значимость. Иначе быть не может, когда исторический материал для этого этапа сюжета - Хрустальная ночь. Да, глава по событиям получилась очень объемной. Но пройти мимо них, конечно, было нельзя. Потому что до этой ночи, как пишут и говорят многие, еще была (в контексте произошедшего это звучит, наверное, с особой издевкой) надежда на то, о чем вы говорите: не может быть, чтобы такое случилось и произошло. Но что же они, разве не люди? То есть и сами многие евреи не верили или верить не хотели, что может быть устроен такой разбой, причем самой официальной властью. Но, как мы видим, и такое для нацистов допустимо. Как и пересчет срезанных женских волос, как убийство детей, как сожжение церквей и синагог. Если посмотреть на день сегодняшний, то мало что в этом все изменилось. Только, пожалуй, дата на календаре. Может быть, в этой главе все чересчур мрачно. За счет воспоминаний Эдварда. Но это то, что постепенно становится больше него. И делать с этим что-то нужно. А что? Пока неясно. Впрочем, пока довольно того, на чем остановились: Эл и Эд живы, они спаслись, и, значит, все хорошо. Погружение в кошмар и сущий ад произошло полностью, и меня даже больше проняло не когда на Эда и Эл напали, остановив машину, а когда они еще ехали по ночному городу, где кругом бушевало зверское насилие, и Эл поразилась тому, как человек может вмещать одновременно боль за ближних, ужас перед смертью и злом и то, что на улице холодно, поэтому надо запахнуть пальто... Такие детали всегда выстреливают в самое сердце. У меня создалось странное впечатление, что Эл в те страшные минуты оказалась как бы на месте нас, читателей. Она видела все происходящее из-за окна машины, все эти страшные картины проносились мимо нее и исчезали в ночи, что она даже не успевала увидеть, к какой страшной развязке пришло очередное столкновение на улицах; это пронимало ее до костей, но физически она была ограждена от этого... Очень странное и даже жуткое чувство, особенно если учесть, что случилось потом. Так легко остановили их машину, где они уже, казалось бы, были в безопасности, и такая грязная, стремительная драка, перестрелка, очередное чудовище, которое придушило Эл... Это произошло так быстро, что шокировало чуть ли не больше, чем взрыв в начале самой ночи. Я читала эту главу, когда ехала на работу в метро, и вот подумала, только что Эл почти что оказалась в моем положении, наблюдая за всем из-за стекла, и тут же оказалась в самом пекле - и это заставило меня оглянуться по сторонам, подумать, как легко привычное течение жизни может перевернуться вверх дном, и в то же время, до самого конца, наверное, будет неверие: как так, не может быть, кругом же люди, не звери... Да, все у нас очень хрупко, на самом деле. В этом и причудливость жизни: мы можем прожить долго, а можем сорваться в один момент. Мы можем планировать завтрашний день, а он может не наступить. И все эти грани человеческого существования и существа есть: и ужас от увиденного, и необходимость оправить пальто и решить, что первое: вынести рацию или вывести Эдварда, помочь ему? За все эти детали спасибо героям, мне лишь пришлось погрузиться в те обстоятельства, и постараться описать их как возможно полно. Вы упомянули о метро, а я, после многих терактов в подземке, как-то время от времени стала думать: вот нас здесь так много, много людей. А что если сейчас все взорвется? Что-то произойдет? Удивительно тонкая грань между "все в порядке" и хаосом. Соглашусь с вами в том, что до нападения, все время, что ребята едут в "Хорьхе", мы видим тот разгул нечести наравне с Элис. А она наравне с нами. Она буквально ограждена от того ада стеклом, дверцей машины. Прочность защиты — так себе, очень сомнительна, но все же. Есть скорость автомобиля. Пока его не останавливают ночные "бравые" молодцы. 1 |
|
|
|
|
Хотелось передать тот день, оставшийся в воспоминаниях Эдварда, остро, как помнит именно мальчишка, подросток: отрывками, деталями, какими-то принятыми в обществе нелепостями, "обыденностью" всего случившегося, втиснутого в обычный пейзаж гор, что есть в этом мире. Меня ещё зацепил почему-то одинаковый жест дяди и Эда, когда они от яркого солнца закрывают глаза "козырьком". Яркая деталь, которая помогает увидеть страшную обыденность ситуации... И неспособность перешагнуть в то, что на самом деле случилось. ...про представителей западных медиа я вообще молчу. Столько разочарования и омерзения, как легко они судят и высказываются о том, что творится у нас, считая себя правыми... Им уже удалось в сознании масс нивелировать роль СССР в 2МВ, нам преподаватель истории, который тесно занимается США, говорила, что в журналах даже научных уже давно появляются статьи, _положительно_ оценивающие действия нацистов... Тут только остаётся вспомнить пророческие слова Мюллера из 17 мгновений о том, что нацизм неистоебим, как бацилла вируса, пока есть хоть один человек, который его принимает... 1 |
|
|
|
|
[отзыв к главе 3.9]
Показать полностью
Здравствуйте! О Боже, только не Кайла... Мирная, кроткая, очень добрая и терпеливая, немногословная, но невероятно смелая женщина, которая наконец-то ощутила счастье материнства, но... можно ли сказать "не в то время, не в том месте"? Но это в выглядит как жалкое оправдание, мол, "жизнь такая". В том-то и дело, что не должно быть такой вот "жизни", и все это - страшное злодеяние, от которого немеет рот. Гадать ли, что с ней - отправили ли ее в концлагерь или растерзали на месте, когда мы вместе с Эл все-таки посмотрели, хоть Эд и запретил, и увидели руку мертвой женщины и растоптанную погремушку?.. Кайлу можно назвать собирательным образом жертв нацистских зверств. Самое страшное, наверное, что надежды не было практически никакой с самого начала. Если Агну Кельнер, жену "чистокровного арийца" и богача, который может позволить себе автомобиль, как у фюрера, уже сколько раз едва живой оставляли после унижений, допросов и преследований, то что говорить о простой еврейской женщине, у которой нет ни денег, ни связей, ни положения, чтобы хоть как-то себя защитить? Да и мы видим прекрасно, что все перечисленное не может быть гарантией при режиме, который попирает все принципы, все нормы, права, последнюю правду о том, что такое "человек". Здесь могла быть вера только в чудо, но как для многих оно так и не свершилось? И все же, если бы не вера, вряд ли у людей вообще были бы хоть какие-то силы жить. Еще раз благодарю вас за такой тяжелый труд изобразить кошмар Хрустальной ночи, страшно представить, как это тяжело психологически узнавать все в мельчайших подробностях, а потом облекать это в художественную форму. Огромный труд писателя, который должен все выплавить в своем сердце. Чувство оглушительно тяжелое, гнетущее и страшное, вкупе с огромным негодованием и гневом рождают эти главы. Линия ушлого Зофта - прекрасный оммаж на историю с чемоданчиком радистки Кэт. К счастью, Эл и Эд вместе, и в самый критический момент смогли избежать прямого обвинения. Но навязываемая им агрессивно помощь = попытка взять под колпак, заставляет оставаться настороже неусыпно. И меня больше всего,пожалуй, поражает, какие же эти гестаповцы пиявки. Вот сколько раз они уже мотали Эда и Эл, сколько раз проверяли, даже Гиббельс их лично допрашивал, но нет, надо трясти и трясти по кругу, и это при том, что супруги Кельнер занимают довольно видное место в обществе, имеют официальную работу в местах, угодных режиму, и вообще живут крайне "законопослушно" (ну а авто как у фюрера - и правда, для присказки "он любит риск"). И в этих пиявках ведь вся суть. Змея, пожирающая свой хвост. Паранойя, недоверие, страх и ненависть тотальные. Никто не может быть уверен в завтрашнем дне, и крысы начинают бежать, доносить друг на друга, пакостничать, пытаясь выгрызть себе гарантию хотя бы на сегодня. Но завтра мышеловка и их хвост придавит. Было интересно узнать историю отношений Ханны и Харри. Ее любовь, начавшаяся как каприз-приключение, стала самой настоящей одержимостью, отчаянной и тоскливой. И мне ее жаль, правда. И самим Кельнерам, кажется, тоже жаль. Их краткий диалог, когда Эд извиняется за вторжение Ханны, а Эл отвечает: "ты не виноват в том, что на такая", показывает, что они относятся к ней уже не как к угрозе или разлучнице, а как к истеричному ребенку, которому непонятно, как помочь. Вот она кричала "я отменю свадьбу", но что потом? Ведь это крик безысходности. Как будто она не понимает, что в ее положении свадьбу не отменяют. Слишком высоко забралась, слишком хорошо ее видно. И в связи с трагическим звучанием свадебной темы не могла не вспомнить финал "Гибели богов". Не ждет ли что-то подобное Ханну? или сама она подведет черту под своим полубезумным существованием? Вполне в духе такой, как она. Но мне стало жаль ее, когда она пыталась добиться от Харри, в которого так невзначай по уши влюбилась, до нехватки кислорода, хоть каких-нибудь слов любви. О, этот крик знаком, думаю, каждой женщине, которая начинает роман как игру, а потом обнаруживает, что против ее разумения в ее сердце вызрело чувство. Тяжелое, оно сковывает волю, подобно кандалам, и толкает на безумства. Такое чувство напрочь лишает достоинства и понятий о чести и правилах, об уважении. Это сплав похоти, отчаянной жажды и осознания, что всего себя растратил - и получил в ответ холодную усмешку. Как ни пытаются романтизировать "свободные отношения", а мы убеждаемся, сколько боли и разрушения они приносят. Кстати, а Ханна встретила в больнице нашего Луня? Если да, то очень характерно различие ее отношения к нему и Агны. Для Ханны он какая-то сошка, препятствие на пути к Харри, а для Агны - спаситель и надежда. Когда мы смотрим на него глазами Агны, мы видим в нем человека с глубоким характером и своей историей. А глазами Ханны он не более чем автомат. И, наконец, шокирующий взгляд на случившуюся потасовку с точки зрения главного насильника. Настолько детально переданы его мысли, чувства и желания, что пробирает дрожь омерзения. И ведь он считает себя правым, сильным и главным. Он уверен, что весь мир у его ног. Какие-то мысли шевелятся в этой голове, но все - о том, что ему все дозволено, и он гордится своей силой и властью. И верно Эд сокрушается, что неизвестна его судьба. Если выжил, то уже завтра пойдет ломать под себя новых более слабых людей и вручит им самое страшное оружие - уверенность в собственной безнаказанности. И так раз за разом будет скалачиваться новая шайка и идти на разбой ломать другим людям шеи, потому что их главарь переломал им пальцы с огромным наслаждением... Но Эдвард сделал все, что мог. Все зло одолеть невозможно, но главное - не прервать борьбы, чем он и занят. Спасибо большое! 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Меня ещё зацепил почему-то одинаковый жест дяди и Эда, когда они от яркого солнца закрывают глаза "козырьком". Яркая деталь, которая помогает увидеть страшную обыденность ситуации... И неспособность перешагнуть в то, что на самом деле случилось. Но, как потом станет ясно, дядя Эдварда (хотя мы знаем о нем только эту деталь, и этого мало для суждения о человеке) не рад возможной перспективе воспитывать осиротевшего племянника, от состояния которого ему ни гроша не обломиться. И вся заботливость, если она и была, исчезает, Эд остается совершенно один. ...про представителей западных медиа я вообще молчу. Столько разочарования и омерзения, как легко они судят и высказываются о том, что творится у нас, считая себя правыми... Им уже удалось в сознании масс нивелировать роль СССР в 2МВ, нам преподаватель истории, который тесно занимается США, говорила, что в журналах даже научных уже давно появляются статьи, _положительно_ оценивающие действия нацистов... Тут только остаётся вспомнить пророческие слова Мюллера из 17 мгновений о том, что нацизм неистоебим, как бацилла вируса, пока есть хоть один человек, который его принимает... Да. У меня нет разочарования. У меня злость, насмешка и омерзение (тоже). НИЧЕГО не изменилось со времен ВОВ. Просто ни-че-го. И они, сдавшие тогда свои собственные страны Гитлеру тоже, ни за грош (привет Франции или Бельгии или Польше), сами рукоплескавшие нацизму и его допустившие, снова участвуют в этом же дерьме сегодня. То, что сознательно переписывают историю, ничего, кроме гнева и ужасной горечи не вызывает. Но я верю в то, что правда, как и добро, всегда победит. Знающих правду больше. Ну а при виде свастики просто поднимается такая ярость, что нет слов. 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Часть 1. Здравствуйте! О Боже, только не Кайла... Мирная, кроткая, очень добрая и терпеливая, немногословная, но невероятно смелая женщина, которая наконец-то ощутила счастье материнства, но... можно ли сказать "не в то время, не в том месте"? Но это в выглядит как жалкое оправдание, мол, "жизнь такая". В том-то и дело, что не должно быть такой вот "жизни", и все это - страшное злодеяние, от которого немеет рот. Гадать ли, что с ней - отправили ли ее в концлагерь или растерзали на месте, когда мы вместе с Эл все-таки посмотрели, хоть Эд и запретил, и увидели руку мертвой женщины и растоптанную погремушку?.. Кайлу можно назвать собирательным образом жертв нацистских зверств. Самое страшное, наверное, что надежды не было практически никакой с самого начала. Кайла, в самом деле, кроткая. В хорошем смысле, изначально и по своему характеру. Трудолюбивая, добрая, отзывчивая. А время... время всегда, наверное, будет в той или иной степени, не тем и не таким. Потому что всегда вспыхивает в мире, где-то, в какой-то точке, какой-то очередной конфликт. Но жизнь, даже с учетом этого, идет своим ходом. Жизнь — она сейчас. И как бы страшно ни было носить под сердцем крошку, наверное, все же, это великое счастье, пусть и горькое, смешанное со страхом, — осознание того, что станешь мамой. Пусть и в такое время. Конечно, до всех этих переживаний нет никакого дела поджигателям войны. Планы их "великие", метят на передел мира и ресурсов. Какие уж тут семьи, дети и женщины... Да и мы видим прекрасно, что все перечисленное не может быть гарантией при режиме, который попирает все принципы, все нормы, права, последнюю правду о том, что такое "человек". Здесь могла быть вера только в чудо, но как для многих оно так и не свершилось? И все же, если бы не вера, вряд ли у людей вообще были бы хоть какие-то силы жить. Еще раз благодарю вас за такой тяжелый труд изобразить кошмар Хрустальной ночи, страшно представить, как это тяжело психологически узнавать все в мельчайших подробностях, а потом облекать это в художественную форму. Огромный труд писателя, который должен все выплавить в своем сердце. Чувство оглушительно тяжелое, гнетущее и страшное, вкупе с огромным негодованием и гневом рождают эти главы. Согласна. Гарантий нет никаких. С усмешкой думаю о том, что гарантий не было и у засевших к маю 1945-го в бункере. Хотя у них, конечно, были прямо противоположные чаяния. Аргентина, корабли, свобода... Как будто ничего и не было, как будто ничего они и не делали. Если вдуматься в это, то разбирает такая горечь... бесконечно. И да, для очень многих чуда не произошло, и один только лагерь "Буна-Верке", где работали пленные Освенцима, лагерь, что был организован "Фарбениндустри", где работал Харри, был "похож на город". Спасибо, что по-прежнему обращаете внимание на мои попытки описать реальные события. Самая важная часть в этом, пожалуй, именно "переплавить" в своей душе факты. Чтобы они потом перешли в текст. Иногда, с такой историей, как история Эл и Эда, это было очень тяжело. А если (обратная сторона медали) писать, не вникая в подробности, то тогда лучше не писать. Потому что выйдет говно. И никто, и сам автор, в текст не поверит. Но ценность еще и в том, что, создавая историю, ты словно переходишь границы времени. И вот, — стоишь на том пустыре, рядом с разрушенными домами, вместе со своими героями. И тоже, как и они, не знаешь, что делать? И у тебя тоже, несмотря на знание о том, что та война окончилась Победой, в моменте нет ни уверенности, ни твердости. И ты, как и герои, только и цепляешься, что за надежду. Линия ушлого Зофта - прекрасный оммаж на историю с чемоданчиком радистки Кэт. К счастью, Эл и Эд вместе, и в самый критический момент смогли избежать прямого обвинения. Но навязываемая им агрессивно помощь = попытка взять под колпак, заставляет оставаться настороже неусыпно. И меня больше всего,пожалуй, поражает, какие же эти гестаповцы пиявки. Вот сколько раз они уже мотали Эда и Эл, сколько раз проверяли, даже Гиббельс их лично допрашивал, но нет, надо трясти и трясти по кругу, и это при том, что супруги Кельнер занимают довольно видное место в обществе, имеют официальную работу в местах, угодных режиму, и вообще живут крайне "законопослушно" (ну а авто как у фюрера - и правда, для присказки "он любит риск"). И в этих пиявках ведь вся суть. Зофт очень настойчиво рвался в текст. Ну что ж, кто я такая, чтобы мешать ему? Рвался-рвался, и... ну, как и Ханна: ни в чем им не мешаю. Но всегда остаюсь на стороне ребят и вместе с ними. Гестапо — это то еще дерьмо (простите за ругательства, у меня, видимо, где-то лопнуло терпение). Сколько уже сказано, что, не будь осведомителей тайной полиции, не было бы и ее самой. Потому что при всей мании величия, гестапо не всесильна. Она просто напитана испуганными "людьми". Вот и получается: брат — на сестру (щелчок мертвому Стиву), друг — на друга. Ну а что до методов... нацисты, как известно, ничем не гнушались. Мораль низложена, законы — в разложении. Человечности в "великом германском народе" как не бывало... Конечно, они трясут. Зофт, как очень ясно даже из его первого появления, не успокоится. 1 |
|
|
Anna Schneiderавтор
|
|
h_charrington
Показать полностью
Часть 2. Было интересно узнать историю отношений Ханны и Харри. Ее любовь, начавшаяся как каприз-приключение, стала самой настоящей одержимостью, отчаянной и тоскливой. И мне ее жаль, правда. И самим Кельнерам, кажется, тоже жаль. Их краткий диалог, когда Эд извиняется за вторжение Ханны, а Эл отвечает: "ты не виноват в том, что на такая", показывает, что они относятся к ней уже не как к угрозе или разлучнице, а как к истеричному ребенку, которому непонятно, как помочь. Вот она кричала "я отменю свадьбу", но что потом? Ведь это крик безысходности. Как будто она не понимает, что в ее положении свадьбу не отменяют. При моей нелюбви к Ханне, я почему-то люблю тот отрывок о ней и Харри. За тональность, за иронию и отстраненность, с какими Харри относится к ней. То есть все это — действительно черты его характера. И этот вопрос, перед поцелуем: "Уверена?". И как Ханна бесится от "не той" реакции Кельнера на нее. Любопытно до сих пор для меня и то, как Харри смотрит на Ханну, когда она отчитывает его во время обработки и зашивания шрама: что, не мог пройти мимо? И он смотрит на нее, и видит, — да, — красивое лицо... но в нем, как будто что-то потеряно? Или нет, не хватает? Она и заботится о нем, а о той женщине, которую он защитил, говорит "ну что бы они ей сделали?". Или увлечена планами на его счет, но абсолютно наплевательски относится к своим пациентам, о которых забыла. В Ханне меня, до ироничной улыбки, умиляет все ее старание пробиться к Харри, к нему, к его сердцу. Но категория и вес — не те. "Было хорошо", били неплохие и даже уютные ужины, но... что-то все не то. Для того, чтобы стать настоящим. Я думаю, у Эда больше сожаления и стыда за Ханну. Эл тоже обескуражена. Все же, такая откровенность, — неприкрытая, страстная, горькая, громкая и жестокая (надежда Ханны на то, что с Агной что-то случилось) — это как предельное обнажение. То, что показывать не принято. Но не думаю, что в этом есть что-то из отношения к истеричному (да) ребенку (нет). Конечно, Ханна сама не в том положении, чтобы что-отменять. Ее жизнь ей не принадлежит, у нее есть кукловод(-ы), а сердце по-настоящему, пусть и так жестоко, рвется к Кельнеру. Чем-то он ее зацепил настолько, что даже она, привыкшая к обожанию мужчин, не смогла, все же, выбросить его из головы. О том, что ждет Ханну, мы узнаем в последних строчках последней главы. А как будет потом, за ними, — ее воля. Но по характеру, да, ей "близок" финал "Гибели богов". И еще, думаю, Ханна так острвенело тянется к Кельнеру потому, что он, — даже с учетом всех своих ран, — цельный. Тот, у кого нет сомнений. Он просто делает, потому что знает, что делать. А Ханна производит впечатление потерянной и растерянной. Утопающей. И еще, наверняка, в Харри она чувствует сердце. То, что у нее было, а сейчас почти или во многом заглушилось под весом обстоятельств. А у него, под теми же обстоятельствами, оно стучит. И он остается человеком. А Ханна себя теряет. И потому так рвется к нему. Да, в больнице Ланг встретила Луня. Но, как говорится, "красота — в глазах смотрящего". Эл видит его по-своему, Ханна — иначе. И это, прежде всего, очень много говорит о них. Как о людях, как о женщинах. И, наконец, шокирующий взгляд на случившуюся потасовку с точки зрения главного насильника. Он вполне — порождение нацизма, с ног до головы. На своей "территории", которую, как он уверен, ему позволено определить самостоятельно. Но такая уверенность, конечно, существует ровно до встречи с тем, у кого больше силы и власти, чем у него. И на месте того, кому переломали пальцы за ослушание, завтра может оказаться он сам. Но Эдвард сделал все, что мог. Все зло одолеть невозможно, но главное - не прервать борьбы, чем он и занят. Все, и даже больше. Он ведь и сейчас, только придя в себя, не дает себе ни воли, ни времени на выздоровление, отдых. "Надо, надо, надо"... от этого с ума можно сойти. Но иначе, в тех обстоятельствах, что у них есть, он не может действовать. Спасибо! 1 |
|
Включить тёмную тему
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
