Черное солнце (гет)

Элис подогнула бинт, и, спрятав его край за белую, широкую полосу, придирчивым взглядом осмотрела свежую перевязку на плече Эдварда.

— Что скажете, доктор? — шутливым шепотом, с легкой хрипотой, спросил Милн.

В сосредоточенной тишине комнаты послышался глубокий вдох.

— Все выглядит… лучше, — медленно ответила Эл, чувствуя, как тошнота, подкатившая к горлу при виде открытой раны, медленно отходит назад. — Прости, я бы не смогла быть врачом.

Она отрицательно покачала головой, и улыбнулась, снова отгоняя назойливую мысль, не дававшую ей покоя. «Ну, теперь-то точно не осталось никаких дел, ты все переделала! И Агне, и Харри пора собираться на свадьбу Ханны!». Голос, прозвучавший в мыслях, рассмеялся раскатистым хохотом, и Элис снова вздохнула. У нее никак не получалось отвязаться от предчувствия, что на свадьбе Ханны непременно что-то произойдет. Но когда разум начинал убеждать Эл в обратном, говоря, что это всего лишь ее страхи, она разбивала все его доводы одной фразой: «Это же Ханна!». А еще Элис ругала себя за то, что после той примерки свадебного платья в доме мод, у нее, кажется, совсем не осталось терпения в том, что касалось Ланг. И чем больше Эл чувствовала опасность того, что может сорваться в любой момент, тем больше она старалась контролировать себя. Но, несмотря на это, нервы все равно были натянуты, — подобно струне, звенящей от собственного напряжения.

— Многие не переносят вида крови, доктор, — все тем же шутливым тоном заключил Эдвард.

Не удержавшись, он улыбнулся, замечая главное, ради чего он и затеял все это дурачество: Элис улыбнулась в ответ, а ее слишком сосредоточенный взгляд стал мягче. 

— На сборы остается десять минут.

Эл хмыкнула:

— Да, мы очень спешим на свадьбу Ханны. 

* * *

В день свадьбы Ханны Ланг и генерала Томаса, Берлин, — может быть, вторя Агне и Харри, — был несобранным, шумным, путаным и несуразно-веселым. На пути к Фоссштрассе, — улице, где стоял дом, в котором должно было состояться торжество, неожиданно, из множества машин, сбилась шумная, крикливая пробка.

Водители, выскакивая из автомобилей, не стесняли себя ни в выражениях, ни в жестах. Где-то на краю этой автомобильно-людской толпы и правда вспыхнула ссора, очень скоро переросшая в драку. Полицейские, продиравшиеся сквозь толпу, напрасно дули в свистки: от этого только смешно раздувались их лоснящиеся щеки, а вот тем, кто дрался, до них не было никакого дела. Окруженные толпой в два ряда, слепые от адреналина, ярости и окружающих криков, они теперь были больше похожи на свирепых боксеров, загнанных в круг, и обязанных победить друг друга, чем на водителей автомобилей, попавших, хоть и в большую, но заурядную и обычную пробку, на разбор которой, правда, у полицейских ушло более часа. 

Сидя в недавно возвращенном из ремонта «Хорьхе», — Эд рассказал, как хозяин мастерской, возвращая ему автомобиль, очень пристально рассматривал Харри Кельнера, и то, как он обращается с машиной, не забывая при этом делать какие-то пометки в блокноте, — Эл не знала, плакать ей или смеяться от этой вынужденной остановки, которая, конечно, выбрала все возможности для разумного опоздания, что могло быть у Агны и Харри Кельнер. Но именно эта непредвиденная пауза помогла Эл. Дышать стало легче, и она уже не чувствовала той гнетущей тяжести, что сжимала ее горло на каждом вдохе.

К серому, несуразно-огромному, постороннему Шпеером в действительно «имперском» стиле дому, Кельнеры подъехали только через два часа и сорок минут. В высоких окнах первого этажа горел свет, и у них не было сомнений в том, что сейчас, — пройдя по большому внутреннему двору дома черными блестящими ботинками, безупречно сочетавшимися с таким же смокингом Кельнера, и черными, бархатными сапожками на небольшом, тонком каблуке, лаконично дополнявшими классическое пальто Агны и черное платье из плотного шифона, с высоким горлом, из потайной кулиски которого выглядывала темно-синяя, тоже бархатная лента, — ее Агна завязала в небольшой, немного строгий бант, — они окажутся на свадьбе Ханны Ланг. Но когда домработница в парадной форме и высоком белоснежном чепце с трудом открыла перед Кельнерами тяжелую дверь дома, знаменательного, прежде всего тем, что он находился в непосредственной близости от канцелярии самого фюрера, — к немалому и почти немому удивлению Агны и Харри выяснилось, что церемония бракосочетания по неизвестным причинам была спешно и неожиданно перенесена на открытый воздух, в соответствии с «истинно германскими мотивами». Агна нахмурилась, посмотрела на Харри, рассматривающего двор дома, и спрашивая его взглядом, что бы это, по его мнению, могло значить? Кельнер ответил едва уловимым, веселым взглядом, сдерживая в углах губ лукавую улыбку, и посмотрел на домработницу.

— Благодарю, фрау. Скажите, можем ли мы, с учетом этих неожиданных обстоятельств оставить свадебный подарок для генерала и его супруги?

— Конечно, герр…

— Кельнер. Харри и Агна Кельнер, — вежливо напомнил блондин, передавая служанке празднично упакованные коробки с вазой и бокалами ручной работы.

— Конечно, герр Кельнер. Я непременно передам!

— Спасибо. В таком случае, мы тоже присоединимся к этому празднику на открытом воздухе. Не подскажете, где именно он проходит?

— Груневальд? — переспросила Эл.

— Да, — подтвердил Эдвард, выезжая на дорогу. 

— Именно Груневальд? — не унималась Элис.

Милн усмехнулся тону ее голоса.

— Именно. И не вздумайте смеяться этому, фрау Кельнер. Или подвергать происходящее иронии: все очень серьезно! — неубедительно-строго заметил он и засмеялся.

— Да, конечно, — смиренно ответила Эл, прикрывая губы, на которых распустилась широкая улыбка, рукой в черной перчатке, и отмечая боковым зрением улыбку Эдварда.

На церемонии бракосочетания генерала Томаса и Ханны Ланг не оказалось большинства приглашенных гостей. Многие из них, уверенные, что церемония пройдет по адресу, указанному в полученных ими приглашениях, и не подумали ехать на лесной пленэр в Груневальде. Да и сама Ханна была уверена, что церемония пройдет по плану, — в доме на Фоссштрассе. Она уже воображала, как принимает поздравления и подарки, и все было бы именно так. Если бы не внезапно пришедшая новость: на эту свадьбу, помня заслуги генерала Томаса, должен прибыть сам Грубер.

Стоило этой новости разлететься по просторной гостиной, украшенной к торжеству множеством белых роз, как почти тут же непонятно кем было решено, что принимать гения, осветившего своим явлением великую Германию в стенах дома,  — как обычного человека, — невозможно и непозволительно. И когда кто-то из гостей начал говорить об истинно германском духе и истории, эти слова подхватили, растащили, и удивительно быстро решили поразить вкус и впечатления фюрера, и перенести церемонию на лоно природы.

— В Груневальд! — крикнул все тот же голос смеясь, под шум взлетающей вверх пробки от бутылки шампанского. — Самые большие легкие Берлина, лучший лес!

И вот уже все решено без участия Ханны, вынужденной теперь лишь молчать, вежливо улыбаться и крепче поджимать ярко накрашенные губы. 

Она знала, что Харри нет среди присутствующих в доме гостей. Но знала она и то, что он придет, обязательно придет, — он не мог, не имел права игнорировать подобное приглашение. Гости уже шумно и весело выходили во двор дома, рассаживались по машинам, чтобы ехать в Груневальд, а Ханна, хоть и знала, что Харри еще не приехал, искала взглядом в пестрой толпе именно его лицо: худое, с четкими, высеченными чертами и яркими глазами, которые так часто, — по ее мнению, — блестели смехом тогда, когда они, Харри и Ханна, были вместе. «Харри и Ханна! Харри и Ханна! Харри и…» — бешено, среди оглушающего со всех сторон шума, билось  в мыслях Ланг. 

Его женитьба ничего для нее не изменила. Она по-прежнему хотела Кельнера, — и  с минуты, когда узнала, что он женат, это желание, кажется, стало только больше. А еще она не понимала, просто не могла понять, как он мог выбрать такую, как эта — рыжую, мелкую, совсем девчонку, едва достающую ему до середины плеча! Но больше всего обескураживало Ханну даже не это, а то, что Харри, который, — она сама это знала, — не был ни снобом, ни пуританином, — отказывал ей. Ей, Ханне Ланг! Статной, красивой блондинке, за которой с юности волочился хвост из поклонников и ухажеров. Ей, которой не отказывал никто. До и после Кельнера. И все почему?

Неужели причина — всего лишь эта мелкая, рыжая сучка с веснушками на носу?! Это просто немыслимо! «Однажды у меня все получилось, даже когда ты уже был женат,  — подумала Ханна, мысленно адресуясь к Кельнеру. — Но неужели ты ее любишь?! Ее?».

Невеста была так поглощена размышлениями о чужом муже, что не сразу поняла, что фраза, прозвучавшая где-то в отдалении, обращена к ней:

— Ханна, мы ждем вас! Скорее!

Объемно-расплывчатая дама, похожая на лягушку-голиаф, переодетую, по случаю, в платье последней моды, с нетерпением взглянула на Ланг. Карминово-красные губы Ханны растянулись в закрытой улыбке, она кивнула и поспешила за гостьей.

* * *

Если на пути к Фоссштрассе Кельнеры сумели пробиться сквозь автомобильную пробку относительно быстро, то теперь, возвращаясь в Груневальд, чтобы успеть поприсутствовать на свадьбе Ханны, они попали под такой плотный ливень, что ехать дальше стало совершенно невозможно. Переползая еще два перекрестка со скоростью улитки, Эдвард остановил «Хорьх» в каком-то глухом, неузнаваемом с первого взгляда, — от потоков хлеставшей с неба воды, — переулке, и заглушил мотор.

— Придется ждать, — повышая голос и наклоняясь к Эл, чтобы перекрыть шум ливня, — сказал Милн. 

— А если дождь будет долгим? Мы опоздаем, и…

— Что?

— Ничего, — Элис пожала плечом и убрала прядь волнистых волос за ухо.

— Что произошло в ателье, Эл? — спросил Милн прямо, так и не научившись в личном, — несмотря на всю филигранность, которую предполагала разведка, — неспешному выяснению того, что его волновало.

Эл покачала головой, и, помолчав, с трудом проговорила:

— Не хочу говорить об этом. Не хочу. Давай лучше обсудим, что делать дальше? Я, кажется, совсем запуталась.

Эл посмотрела на Эдварда, и, — он понял это по ее дрожащим губам, — хотела улыбнуться, но улыбка не вышла, и тогда Элис опустила взгляд вниз — от автомобильного окна в ливневых разводах — на свои руки: левая крепко сжимает теплую ладонь Эда, а правая — темное платье Агны Кельнер: так судорожно, что когда Элис разжимает пальцы, на ткани остаются неровные, мятые линии. Милн долго молчал, отбивая по ноге злой ритм, и думая о том, что решение пункта о Ханне Ланг из его мысленного плана, похоже, стало сложнее, чем он ожидал. «Ничего, будет, чем заняться», — раздраженно, но с долей азарта от нового препятствия, которое он пока не знал, как решить, подумал Эдвард. А вслух сказал:

— В чем ты запуталась, renardeau?

Элис помолчала, то сжимая ладонь Эда, то обводя тонкие линии на ней. Положив голову на плечо Милна, она уткнулась носом в его шею, и тяжело вздохнула. Улыбнувшись тому, как кончик ее носа холодит кожу, Эдвард тихо начал:

— Нам нужно узнать как можно больше подробностей о планах по Польше. Это то, что касается Центра. Все остальное касается людей. Не знаю, возможно ли еще найти Кайлу, Дану и Мариуса, но в ближайших планах Харри Кельнера — разобраться с Хайде и узнать, кто такой Зофт, — «страховой агент», — на самом деле.

— Шансов узнать о Польше теперь больше, — задумчиво проговорила Эл. — Пока Агна Кельнер временно работает не в ателье, а навещая клиентов на дому, я наверняка услышу и узнаю что-нибудь об этом.

— Может быть, — согласился Милн, обнимая Элис здоровой рукой.

— А пока Агна может ездить к клиентам на машине Зофта.

— Представь, что ты выходишь из дома клиентки, и видишь Зофта. Что ты сделаешь?

Эл помолчала и вытянула руку вперед, обрисовывая в воздухе силуэт одной из дрожащих дождевых капель, застывших на стекле «Хорьха».

— Я спокойно подойду к нему, приветливо улыбнусь и поздороваюсь. А затем спрошу, — наивно и просто, — как же так случилось, что мы встретились с ним в огромном Берлине?

Эл так искусно изобразила голосом предполагаемую наивность, что Эдвард рассмеялся.

— Потом разговор наверняка зайдет о машине, и я скажу, что Агна и Харри очень благодарны ему за помощь, но «Хорьх» отремонтирован, и мы, опять же, с огромной благодарностью, возвращаем ему «Фольксваген».

— А если он спросит, как Агна будет ездить к клиентам без машины? 

Эл выпрямилась и посмотрела на Эдварда.

— Я справлюсь, правда. Ты не можешь и не должен все делать один. Ты же сам столько раз говорил мне, что мы работаем вместе.

Эдвард нетерпеливо постучал по рулевому колесу, хмуро рассматривая дождевые разводы.

— Да, говорил.

— Посмотри на меня.

Эдвард продолжал буравить тяжелым взглядом исхлестанное ливнем стекло автомобиля.

— Все получится, — Элис поймала беспокойный взгляд Милна. — Не бойся за меня.

— Ты видела их? — не выдержал Милн, имея ввиду эсесовцев. — Они похожи на своры бешеных собак, Эл. Одурманенные желанием расправы, которое после погромов стало только больше. Я волнуюсь за тебя, я…

Эдвард отвернулся, резко ударяя ладонью по рулю «Хорьха». 

— Со мной все хорошо, Эд. Все хорошо. 

Эл крепко обняла Эдварда, и затихла, слушая как дробно и тяжело звучит его сердце, раздаваясь гулким эхо в груди.

— Значит, ты готова к встрече с Зофтом? — после долгой паузы уточнил Милн.

Элис кивнула.

— А ты?

— А я готов ко встрече со всеми.

Зная, что Эл, набрав в грудь воздуха, готовится задать новый вопрос, Эдвард опередил ее, добавляя со смехом:

— И даже к покупке мебели для нового дома Харри и Агны.

О том, что ситуация с Ханной тоже требует решения, Эдвард умолчал: ни к чему об этом говорить. Тем более, с Эл. Нужно просто понять, как действовать, и сделать все для того, чтобы Ханна Ланг действительно, раз и навсегда, осталась в прошлом.

* * *

Эдвард так и не понял, когда, — в какой именно момент, — Ханна, застывшая на лесной поляне, освещенной в близких сумерках факелами и свечами, взглянув на «Хорьх», решила, что автомобиль, на который она смотрит — тот самый. Но начало абсурду было положено именно в ту секунду, когда она, заметив подъезжающую черную машину, решила, что в ней везут самого Грубера. Не убедившись в этом, и ни у кого ничего не спросив, Ханна, готовая дать свадебный обет, и державшая в этот момент за руки своего жениха, вдруг резко потянула его вниз, — на мерзлую, голую землю. А генерал Томас, может быть, тоже взволнованный всем происходящим, — в конце концов, не каждый же день выпадает счастье сочетаться законным браком с великолепной блондинкой, стоя на коленях в лесу Груневальд, под портретом великого фюрера, — не разглядев в поднявшейся суете лиц прибывших в автомобиле гостей, повиновался движению своей прекрасной невесты, и чуть медленнее, чем она, — вполне возможно, что  существующая между ними разница в возрасте дала о себе знать как раз в это мгновение, — сжимая в своих руках ее ледяные пальцы с алыми ногтями, опустился, как и Ханна, на стылую, заснеженную землю, вставая сначала на правое, а затем и на левое колено. 

Присутствующие гости, заметив автомобиль, засуетились, заговорили, едва ли не запрыгали от восторга вокруг жениха и невесты: да, им было известно, что Грубер иногда оказывает некоторым молодоженам честь, и посещает их свадьбы, но все же, все же! Вообразимо ли, что вот сейчас, в эту самую минуту, он стремительно выйдет из любимого им черного «Мерседеса», пройдет несколько шагов по этой же самой земле, и окажется рядом с ними, — совсем простыми, совсем обычными, невзрачными людьми? Что тогда будет? Может быть, яркая молния осветит небо своим острым зигзагом, давая им понять, присутствие какого великого человека снизошло на них или произойдет какое-то другое знамение, не менее великое?

Кто знает, к каким увлекательным умозаключениям пришли бы гости Ханны Ланг и генерала Томаса, если бы с неба снова не хлынул дождь. Резкий, холодный, особенно леденящий своим холодом здесь, в позднем осеннем лесу, он шел на землю огромным потоком, мгновенно затопляя водой и гостей, и священника, переминавшегося в ожидании великого гостя с ноги на ногу, и огромный портрет этого же великого гостя, который двое мужчин, удерживая за края массивной золотой рамы, не могли спасти от дождя, и потому вода, залившись за зонт, призванный укрыть запечатленного в красках фюрера от непогоды, испортила его самым неподобающим и ужасным образом.

Харри и Агна, перепутавшие своим поздним появлением карты церемонии, и ставшие объектом пристальнейшего внимания всех без исключения присутствующих, уже выходили из автомобиля, когда увидели, как гости, не дожидаясь фюрера, разбегаются в стороны, чтобы укрыться от ливня.

Юркнув обратно, в уютный «Хорьх», Агна передернула плечами от холода, и перевела изумленный взгляд на Харри, внимательно наблюдавшего за происходящим вокруг них. Пытаясь укрыться от воды и грязи, гости сбились в кучу, и, не зная, куда им бежать от дождя, засуетились еще больше. Кто-то из мужчин, — его лицо было не разобрать за потоками воды, — кричал, повторяя снова и снова, во все стороны, как сломанный маяк: «Это не фюрер! Дамы и господа, это не фюрер!». Фраза звучала, повторяясь все громче, но вряд ли кто-то ее слушал: отбросив в сторону восхищение великим германским гением, люди, залитые холодным ливнем со всех сторон, спешили спрятаться от воды.

Единственной, кто оставался на месте, в своей прежней позе, была Ханна Ланг. Стоя на коленях в шикарном свадебном платье, за которое Агна Кельнер, — к величайшему облегчению последней, — уже не несла никакой ответственности, Ханна, продолжая сжимать руки генерала Томаса, смотрела на лобовое стекло «Хорьха» таким долгим и пристальным взглядом, что глаза зарезало от боли. Не обращая никакого внимания ни на то, что зонт, который до начала ливня держали над ними, теперь укрывает портрет фюрера, ни на слова своего мужа о том, что им нужно уйти, Ханна, застыв, продолжала стоять на коленях в белоснежном платье. Она разглядела за потоками дождя лицо Харри.

И — его жену.

С бешено бьющимся сердцем, звучащим, кажется, где-то в горле, Ланг смотрела на Кельнера, стараясь понять выражение его лица, отыскать в нем то, что ей так хотелось увидеть. Но лицо Харри было только таким, каким и бывает большинство лиц на официальных мероприятиях: отстраненным, вежливым и замкнутым. Когда же Кельнер, заметив не ее, Ханну, а генерала Томаса, махнувшего ему рукой, кивнул ему в ответ, ярость Ланг расцвела в полную силу. Блондинка резко поднялась с колен, и уже повернулась к «Хорьху», когда поняла, что происходит что-то странное: или она движется слишком медленно, или…

«Он уезжает!» — мелькнуло в ее мыслях прежде, чем Ханна сумела остановить себя. Все так и было: Кельнер, даже не выйдя из автомобиля, кивнул генералу Томасу, и плавно сдал назад, внимательно смотря то в зеркало заднего вида, то в боковое левое. Он уехал!

Не сумев сдержать себя, Ханна топнула ногой. Шпилька белоснежных туфель ушла вниз, а вынырнув из вязкой, размытой ливнем земли, оставила на подоле свадебного платья Ланг комья грязи. И если губы Ханны, плотно сжатые и тонкие от злости, не давали произнести ей ни слова, то черный «Хорьх», так непрезентабельно исполнивший свой долг по присутствию Кельнеров на свадьбе Ланг, сейчас был наполнен неудержимым хохотом Элисон Эшби.

— Эл, Эл! Тише… — неубедительно повторял Эдвард, смеясь вместе с Элис. — Перестань!

Но за раскатами смеха она не слышала его.

— Ты, ты… видел их? Портрет! Пор… — хохотала она, закинув голову вверх. — Зонт! И такие… лица! А она? На коленях в этом… этом платье! Ханна на коленях! В лесу! Я так… не мо… не могу больше! Больно… смеяться!

Обняв себя за талию, Эл наклонилась вперед, и вдруг резко замолчала. Колеса «Хорьха», еще немного прокрутившись по вечерней дороге, с плавным покачиванием остановили автомобиль.

— Так страшно! — прошептала Эл, с болью и горечью смотря на Эдварда.

Обняв Элис, он поцеловал ее в висок с бешено бьющейся под его губами веной, и посмотрел вверх, — туда, где за дверью «Хорьха», надо всем миром было огромное, необъятное, великое небо.

— Да.

* * *

За то время, что Харри не был здесь, лагерь Дахау стал гораздо больше. В наступающих сумерках короткого зимнего дня виднелись свежие срубы скорых бараков, которые, вероятнее всего, будут заселены новыми заключенными, оказавшимися здесь после погромов 10 ноября. Остановившись между старыми, темными бараками, Кельнер медленно втянул в легкие воздух, отдающий вонючей смесью болотной затхлости, и посмотрел вверх, на крышу небольшого белого домика, где располагался так называемый медицинский пункт.

С тех пор, как он и Агна впервые оказались здесь под видом эсесовца и «новой сотрудницы лагеря», прошло несколько лет. И если тогда нацисты не уставали повторять, что лагерь в Дахау, один из первых и «образцовых», выполняет сугубо «воспитательную функцию», после достижения которой  — правда, при выполнении некоторых условий, — всякий заключенный может выйти на свободу, то теперь, — Харри оглянулся по сторонам жуткого в своей постоянной немоте лагеря, — это было еще сомнительнее, чем раньше.

Но он знал, — они были. Те, кто действительно, пробыв здесь какое-то время, возвращался к прошлой жизни. Вот только ни прошлой, ни прежней после пребывания здесь она для них уже не становилась.

Сначала узниками были, в большинстве своем, политические оппоненты новой власти: коммунисты, члены профсоюзов, тоже неугодных Груберу, или просто те, кто много раньше других начал понимать, к чему все идет, и был не согласен ни с нацистами, ни с факельными или спортивными шествиями, которые они предлагали, ни с благообразной Олимпиадой 1936 года, обманувшей своей пышностью множество и множество людей со всего мира, ни с союзами, где обязаны были, по заветам национал-социалистов, воспитываться мальчики и девочки.

В первые годы правления нацистов из Дахау и других лагерей некоторых заключенных отпускали. Но еще больше людей оставалось. И чем дольше Грубер, уже не встречая никакого сопротивления, — которое, впрочем, и в первые годы его правления не было организованным, — находился у власти, тем больше заключенных подвергались не просто допросам, но допросам с особой, изощренной жестокостью, а потом и мучительной смерти, шаг до которой, при таких условиях, оказывался совсем небольшим.

Харри знал, что сейчас в Дахау, и в других, близко расположенных к Берлину, — чтобы схваченных можно было быстрее в них «разместить», — лагерях творится некоторая, если уместно так выразиться, «неразбериха»: в погромах, прошедших с 10 по 14 ноября нацисты, переодетые и не переодетые в штатское, сработали так усердно, что арестованных мужчин оказалось слишком много. Гораздо больше, чем ожидали сами правители третьего рейха и больше, чем могли проглотить лагеря, отстроенные ими для борьбы с инакомыслием.

Дахау в этом смысле не был исключением: отсюда и переполнение в уже ранее переполненных бараках, которые, казалось, невозможно заселить еще плотнее, и расчищенные территории для постройки новых. Кельнер громко сглотнул, но плотный ком тошноты, всегда сопровождавший его в «инспекциях» по Дахау, никуда не исчез, и на новом вдохе, который сделал Харри, он вернулся на прежнее место, — в самый центр горла, пульсируя и разрастаясь внутри все больше.

Кельнер закурил, но это лишь усилило тошноту, и, выбросив только что зажженную сигарету и спичку в  небольшую металлическую урну, — в лагере поддерживали образцовый порядок, — он быстрым шагом пошел к медпункту, надеясь, что скорость хотя бы немного собьет плохое самочувствие, от которого, к тому же, сильно кружилась голова, а заживаюшая рана на руке снова начинала нудно и ощутимо ныть.

«Будет, что ответить, если у них появятся вопросы», — подумал Кельнер, сворачивая направо, к белому, одноэтажному домику совсем не для того, чтобы просить о медицинской помощи. — «Хотя зачем мне что-то придумывать, если Харри здесь с очередным рабочим визитом? Внимательнее, Эдвард, будь внимательнее!» — пронеслось в его мыслях, когда он уже стучал в дверь.

В ответ прозвучало приглушенное «войдите!», и пока Кельнер все еще раздумывал, действительно ли это голос Ханны, она, увидев его, поднялась из-за письменного стола, смерив Харри радостным и удивленным взглядом.

— Здравствуй, — Харри кивнул, останавливая себя, для большей надежности, у стены.

— Не ожидала тебя увидеть, — Ханна улыбнулась, как всегда внимательно рассматривая Кельнера. — Не помню, чтобы общая проверка была назначена на сегодня.

— Я проявил личную инициативу, — Кельнер криво усмехнулся.

— Чтобы встретиться со мной? — голос фрау Томас стал выше и радостнее, а на щеках показался румянец.

— Можно сказать и так.

Харри внимательно посмотрел на Ханну, едва заметно покачиваясь на месте, что не осталось незамеченным ею.

— Ты очень плохо выглядишь. Я могу помочь?

— Можешь, — Кельнер утвердительно кивнул и поморщился от накатившей боли.

Ханна взволнованно улыбнулась, ожидая продолжения.

— Оставь меня и мою семью в покое. Я говорил тебе об этом много раз, но ты меня не слышишь. Это предупреждение — последнее.

— Это… это не семья! У вас нет детей! Это не семья! — мгновенно заводясь и переходя от растерянного тона в крик, ответила Ханна.

— А вот это вас не касается, фрау Томас!

Кельнер отстал от стены и подошел к бывшей фройляйн Ланг вплотную.

— Я не знаю, что ты наговорила моей жене, но мне до черта надоела ты, и все, что с тобой связано! Займись своим мужем, своей семьей и своими детьми!

— Вот как ты заговорил! А я-то думала, к тебе вернулся разум, раз ты сам пришел ко мне! Так слушай меня, Харри Кельнер!

Ханна вцепилась в лацканы пальто Кельнера, скручивая их в руках.

— Я расскажу все, что знаю о твоей жене и ее прогулках с нищими еврейскими выродками под самым носом у фрау Гиббельс, и если ты… если ты…

Голос фрау Томас дрогнул от слез, и ее хватка ослабла.

— Если я «что»? — издевательски, с вызовом подхватил Кельнер. — Ну, заканчивай!

Харри отбросил от себя руки Ханны, и отошел в сторону.

— Поверить не могу, что ты ее любишь! Поверить не могу, что ты выбрал ее, а не меня! — горячо зашептала Ханна после долгого молчания, распаляясь все больше и больше. — Ты обещал никогда не жениться!

— Черт возьми, о чем ты говоришь?! Я обещал? Кому?! — Кельнер посмотрел на Ханну, и сказал прежде, чем она успела ответить. — Не хочу ничего об этом знать, не хочу и не могу долго с тобой говорить. Но я предупреждаю тебя: если ты продолжишь каким-либо образом вмешиваться в мою жизнь или досаждать моей жене, я разберусь с тобой иным способом.

— Каким это? — развязно, с пошлой улыбкой, не исключающей радости от ответа на этот вопрос, уточнила Ханна.

— Тем, который уже не предусматривает слов, а включает только физическое воздействие.

Ханна усмехнулась и раскрыла рот, делая вид, что поправляет контур алой помады в углу полных губ.

— Жду не дождусь, Кельнер.

Харри внимательно проследил за каждым ее движением, и поморщился.

— Зря ты не хочешь услышать меня, Ханна. Я не шучу. Пока не поздно, займись своей новой жизнью. Разве не для этого ты вышла замуж?

— Не смей говорить об этом! Не смей! — снова переходя на крик, заявила Ханна. — Ты ничего не знаешь! Повторяю: я расскажу кому следует все, что я знаю о твоей жене, если ты не выполнишь мое условие.

— Условие заключается в том, чтобы я спал с тобой? — прямо уточнил Кельнер, скрещивая руки на груди, и приоткрывая входную дверь, чтобы запустить в душное помещение пусть затхлый, но все же, какой-никакой, воздух.

— Я всегда знала, что ты умный.

— Спасибо за комплимент.

— Твой ответ?

— Нет.

— Подумай хорошо, Харри. Иначе гестапо снова вами заинтересуется. И гораздо сильнее, чем в первый раз, когда по досадному стечению обстоятельств твоей милой жене не успели сжечь лицо и сломать сапогами позвоночник.

Ханна, плавно вышагивая, приблизилась к Кельнеру, и прошептала:

— Выполнишь мое условие, и с ней ничего не случится. А если будешь хорошо себя вести, я дам тебе много ценной информации. О чем хочешь. О том, что на самом деле происходит здесь или о ближайших планах…

Эдвард сглотнул, чувствуя, как от волнения кровь снова бьется током по всему телу.

Последние слова Ханны звучали для него как далекое эхо, — в его голове пульсировала только одна адская фраза: «…твоей милой жене не успели сжечь лицо и сломать сапогами позвоночник….».

Сделав глубокий вдох, Кельнер повторил:

— Нет, Ханна.

— Не делай вид, что тебе не нужна информация, Харри. Она нужна всем. Все пытаются найти себе место получше. Ключ к этому — информация.

— А ты не делай вид, что знаешь что-то важное, фрау Томас. Ну? Что там у тебя? Польша? Близкая война? Да об этом знает каждая бездомная собака, если у нее есть глаза и она не утратила способность наблюдать за происходящим. И не смей, повторяю, угрожать мне или моей жене.

Кельнер сладко улыбнулся, крепко взяв Ханну за подбородок: так, что она не могла отвернуться от него и была вынуждена смотреть в его лицо.

— Оставь меня и Агну в покое. Иначе я обращусь к своим добрым знакомым.

— К кому, например?! — выдохнула Ханна со злостью, пытаясь прикрыть ею собственный страх и завороженность Кельнером.

Харри усмехнулся, перевел азартно-злой взгляд вверх, словно ответ был начертан на побеленном потолке медпункта, и очень медленно, едва ли не по буквам, отслеживая каждую мельчайшую перемену в испуганном лице Ханны, произнес:

— Зофт.

* * *

Это была маленькая, неизвестная никому, кроме Кельнера, уловка и победа: имя Зофта подействовало на Ханну именно так, как он надеялся. Харри улыбнулся, спрятав подбородок за ворот пальто. Эта крохотная победа, это знание были тем больше и важнее, что он не был уверен в том, что все выйдет именно так.

Он пошел ва-банк. И все получилось. Но чем именно было это «все», и кем именно был сам Зофт, Харри предстояло только выяснить. Где и как? На эти вопросы у Кельнера тоже были свои варианты ответа. Неточные, как игра с именем Зофта на опережение: их стоило проверить, прежде чем предпринмать что-то против «страхового агента».

Именно этим Харри и планировал заняться. Рабочий день подходит к концу, а значит тот, к кому он сегодня придет в гости, уже наверняка собирается домой. «Чего так испугалась Ханна, услышав имя Зофта? Ханна, которая хорошо умела скрывать свои эмоции, и никогда бы не позволила себе так явно их показать, если бы это… не было сильнее ее», — размышлял Харри, подъезжая к Берлину. С улыбкой взглянув на надпись «Berlin» на придорожном указателе, Кельнер прибавил скорость.

— Агна? Фрау Кельнер!

Девушка вздрогнула от неожиданного, громкого голоса, отскочившего упругим эхо от домов центрального района Митте, и, давая себе время собраться, выдержала уже привычную для нее паузу, — эту маленькую хитрость, обязательную в разведке. Она оглянулась несколько секунд спустя, придерживая правой рукой в темно-красной, вельветовой перчатке край небольшой шляпки чуть более светлого оттенка, что в сочетании с багряными лучами вечернего солнца, ее темно-рыжими волосами и зелеными глазами создавало удивительный эффект, который не забыл отметить мужчина, назвавший Агну по имени.

— Поразительное сочетание, — прозвучало прежде, чем девушка сумела различить в солнечных лучах, бьющих ей прямо в глаза, высокую фигуру. 

Но вот человек шагнул в сторону, заслоняя собой солнце, и Агна убрала руку, которую выставила как козырек над глазами. Она узнала того, кто был перед ней, и снова, осторожно, улыбнулась.

— Герр Зофт?

— Именно так.

— Представь, что ты выходишь из дома клиентки, и видишь Зофта. Что ты сделаешь?

— Я спокойно подойду к нему, приветливо улыбнусь и поздороваюсь. А затем спрошу, — наивно и просто, — как же так случилось, что мы встретились с ним в огромном Берлине? Потом разговор наверняка зайдет о машине, и я скажу, что Агна и Харри очень благодарны ему за помощь, но «Хорьх» отремонтирован, и мы, опять же, с огромной благодарностью, возвращаем ему «Фольксваген».

Воспоминание промелькнуло мгновенно, и так же мгновенно, похожее не шипящий огонек зажженной спички, погасло в памяти Агны.

Она продолжала улыбаться. Только теперь еще шире, и, как она надеялась, еще непринужденнее. 

— …Автомобиль?

— Извините? — спросила Агна, уходя в тень, чтобы видеть лицо страхового агента.

— Ваш автомобиль в полном порядке, герр Зофт. Если желаете, можете забрать его прямо сейчас.

Агна нажала на золотой кружочек замка, и маленькая, черная сумочка в ее руках распахнулась.

— Вот, возьмите.

Девушка протянула внимательно разглядывавшему ее мужчине ключи от «Фольксвагена».

— Я совсем не об этом спрашивал, Агна. Ваш «Хорьх» все еще в ремонте?

Зофт прищурил чуть раскосые, стальные глаза, и замолчал в ожидании ответа.

— Нет, что вы. Мой супруг благополучно забрал его из ремонта несколько дней назад. 

— Значит, я могу получить «Фольксваген» обратно?

«Страховой агент» вытянулся перед Агной, разглядывая ее лицо очень внимательно.

— Конечно. Нужно было сообщить вам об этом раньше, герр Зофт.

— Вы очень рассеяны, фрау Кельнер. 

— Прошу извинить меня.

Агна растянула губы в вежливой, в меру сожалеющей о ее досадной забывчивости, улыбке.

— Должно быть, вы заняты обустройством нового дома, и поэтому забыли сообщить мне о машине?

Девушка кивнула, но когда Зофт подошел к ней совсем близко, она автоматически сделала шаг назад.

— Вы боитесь меня, фрау Кельнер?

— Вовсе нет, герр Зофт.

— В таком случае, вы мне любезно расскажете некоторые детали вашей жизни.

Агна удивленно взглянула на мужчину, и крепче сжала в руках сумочку.

— Не волнуйтесь, это формальные вопросы для оформления страховки за ваш первый дом. Итак… 

Зофт помедлил, достал из внутреннего кармана пиджака золотой портсигар, и задержал его в руке.

— В каком году вы приехали в Берлин?

— В феврале 1933 года.

— Где вы были до этого?

— В Мюнхене, училась в академии искусств.

— Учились успешно?

— Да.

— Это вы так думаете или это подтверждается какими-либо объективными данными?

— Приглашение на работу в дом мод фрау Гиббельс может служить такими «объективными данными»? — уточнила Агна, чувствуя, как от пристального взгляда Зофта, словно влезающего под кожу, ее пульс начинает разгоняться. 

Страховой агент хотел кивнуть, — будто отметить галочкой нужный пункт в своем невидимом перечне вопросов, — но когда Агна закончила фразу, он посмотрел на нее не без удивления.

— Слишком дерзкий ответ, фрау Кельнер. Времени остается мало, отвечайте быстро. Родной город вашего мужа?

— Оснабрюк.

— Где ваша домработница-еврейка сейчас?

— Я ничего о ней не знаю.

— Правда?

— Она пропала после погромов.

— А Биттрих?

— Биттрих?

Агна подняла на Зофта огромные, изумленные глаза.

— Биттрих, Биттрих! Быстрее!

— Он… он… погиб. Насколько я знаю. До этого, несколько лет назад, но какое это имеет…

— «Насколько вы знаете»? 

— Я знаю, что его убили.

— Вам его жаль?

— Да.

— Какие чувства вы к нему испытывали?

— «Чувства»? Никаких. То есть, было очевидно, что я ему не безразлична, но…

— Что вы знаете о том, кто его убил?

— Ничего. Я не знаю этого человека.

— Вы думаете, убийца был один? — с нажимом спросил Зофт, ускоряя темп и без того быстрых вопросов.

— Я… не знаю, герр Зофт.

Агна, почувствовав, что на лбу выступили капли пота, хотела достать из сумочки носовой платок, но Зофт больно сжал ее руку, не позволяя этого сделать.

— А если их было двое? Как в случае с убийством Стивена Эшби?

Кровь бросилась в голову Эл, поглощая последнюю выдержку фрау Кельнер.

— Сти… Эшби? Стивена Эшби, вы сказали? — с огромным трудом выдерживая прежний тон голоса, спросила Агна, и почувствовала, как рука Зофта сжала ее руки еще сильнее, больно вжимая их в металлическую планку сумочки.

— Стивена Эшби. Да. Что скажете?

Зофт перешел на шепот, впитывая своим пристальным взглядом каждую перемену в лице Агны. Если она испугается или даст неверный ответ, он все поймет. Громко сглотнув, девушка хотела, по привычке, поправить волосы, но поняла, что не может этого сделать — хватка Зофта не позволяет подобной вольности.

И тогда, откинув голову назад, фрау Кельнер сделала глубокий вдох, и, слушая свой собственный голос словно из-за ватной стены, произнесла как возможно безразличнее:

— Стивен Эшби? Кто это? Разве он ариец?

— А если нет?

Разомкнув полные, чувственные губы, Агна красиво рассмеялась.

— Тогда не вижу смысла говорить о нем. Я его не знаю, герр Зофт. Не знаю ни его, ни того, что с ним произошло. И, — Агна поморщилась и пошевелила пальцами, сжатыми страховым агентом, — мне очень больно. 

Не отпуская рук Агны, и не ослабляя захват, Зофт долго смотрел на нее сверху вниз.

— Я провожу вас до дома, Агна. Вы ведь сейчас направляетесь от вашей клиентки, фрау Заубер, домой?

— Да.

Руки Зофта отпустили ее, и Агна, с облегчением вздохнув, раскрыла сумочку и достала платок. Промокнув кожу на висках и высоких скулах, она остановила на лице Зофта долгий, прямолинейный взгляд. Заметив его, он снова, не без удивления, пояснил:

— Женщина не может так смотреть на мужчину, фрау Кельнер. Вам об этом говорили?

— Нет, — медленно, не отводя взгляд от Зофта, ответила Агна. — Неужели вы думаете, что я могла бы кого-то убить? Вы на это намекаете? И кто этот Элби?! И как это все связано со страховкой за дом? Я ничего не понимаю!

Агна закрыла лицо руками, внимательно прислушиваясь к любому звуку со стороны Зофта, и наблюдая за ним сквозь неплотно сомкнутые на лице пальцы. После неубедительного покашливания раздался его, как показалось Агне, несколько смущенный голос. Будто сам страховой агент говорил вовсе не то, что хотел или должен был сказать.

— Простите, фрау Кельнер. Давайте я отвезу вас домой.

Агна покачала головой.

— Нет, герр Зофт.

— Вы отказываете мне? — ошеломленно, словно такого и вовсе не могло быть, уточнил страховой агент.

— Нет, — все тем же тоном ответила Агна. — Но мне еще нужно заехать в ателье, и я не желаю злоупотреблять вашим временем.

— Я отвезу вас в ателье, а затем к вашему дому, фрау Кельнер. Садитесь.

Зофт резким жестом указал на «Фольксваген». 

Пожав плечом, Агна посмотрела на него, и пошла к автомобилю с таким безразличным и отвлеченным видом, что впервые за долгое время страховой агент растерялся.

— Остановите, пожалуйста, здесь, — сказала Агна, внимательно рассматривая входные двери модного дома, и не глядя на Зофта. — Мне необходимо проверить, сколько осталось ткани, нужной для одного из полученных за эти дни заказов. 

— Для чего вы так подробно говорите мне обо всем, фрау Кельнер? Я ни о чем не спрашиваю вас.

— Мне казалось, вы хотите знать обо всем.

Сказав это, девушка вышла из машины, аккуратно закрыв за собою дверь. Перебежав дорогу, она оказалась у высоких дверей модного дома, расписанных искусным рисунком, покрытым позолотой. Неуместный среди бедных домов, соседствовавших  с ним раньше, сейчас модный дом выглядел еще более нелепо: беспорядки, конечно, не затронули его, и тем разительнее сейчас выглядело и это прошлое соседство откровенной нищеты и показной роскоши, и то, что в угаре прошедших беспорядков модный дом уцелел, ничуть не пострадав.

Оглянувшись по сторонам, Агна достала ключ от двери, и быстро открыла замок. Зеленая створка, блестя золотом рисунка, легко поддалась ее движению, пропуская Агну в святилище немецкой моды, с которым, правда, сейчас не знали что делать: после Хрустальной ночи неожиданно выяснилось, что мода рейха, несмотря на высоту и ширину поставленных перед нею задач, может не так много без большого ассортимента тканей, представленного ранее в еврейских магазинах. 

Это противоречие обнаружилось только после недавних уличных беспорядков, и потому модный дом, — от растерянности, — был временно закрыт: даже фрау Гиббельс, несмотря на все свое влияние в самых высоких кругах великого рейха, пока не знала, что ей делать с подобным неприглядным обстоятельством, и потому взяла паузу, на время переведя своих сотрудниц на надомный тип работы, при котором они, не занятые весь день в ателье, были обязаны посещать на дому своих прежних клиентов, — преимущественно, конечно, клиенток, — и, как прежде, готовить для них новую, модную одежду, возводя своим ежедневным трудом германскую моду на невиданный ею до этого великий пьедестал.

Зайдя в модный дом, Агна задержалась только у выключателя, включила свет, быстро прошла через холодный, молчаливый холл, и спустилась на цокольный этаж, где в одном из помещений хранились ткани для заказов. За узкой дверью небольшой комнаты, сплошь набитой свертками с разноцветными тканями, воздух оказался пыльным и душным, и девушка закашлялась на первом вдохе. 

Сглотнув, Агна выпрямилась, вытянулась на носках сапожек с небольшим каблуком, и принялась рассматривать верхние полки с рулонами темных, — зеленых и синих, — тканей.

Отыскав взглядом нужный рулон тяжелой парчи малахитового оттенка, она поднялась на стремянку, чтобы проверить количество оставшейся ткани.

— Хватит, — шепотом заключила Агна, неуютно чувствуя себя в пустом здании, и торопясь вернуться к автомобилю.

За всеми эмоциями последних часов, за вынужденностью аккуратно разыгрывать перед Зофтом определенную роль, — и надеясь на то, что ее игра обманет его, — Агна остро различала одно: свое огромное желание поскорее вернуться домой, где нет прослушки, и ненадолго, — шепотом двух близких голосов, — стать Элис и обнять Эдварда. 

Фрау Кельнер нашла все, что ей было нужно для нового заказа, но, готовясь выйти из модного дома, еще раз напомнила себе, что сейчас, после того, как она закроет дверь на ключ, Агна пойдет к ожидавшему ее «Фольксвагену» медленно и неторопливо. Никакой спешки, никакого следа настоящего, жгучего желания, — сбежать отсюда скорее, и скорее увидеть Эдварда.

…Она заметила Кайлу в последнюю возможную секунду, которая еще позволила Агне Кельнер сделать вид, что она, вернувшись к зданию модного дома, поправляет неожиданно расстегнувшийся  ремешок на бархатных, изящных сапожках. Коснувшись руки Кайлы, но глядя вниз, под ноги, Агна быстро и четко прошептала: 

— Завтра, в пять утра. У нашего первого дома.

Кайла, узнавшая Агну только в эту секунду, хотела вскрикнуть, — ее рот раскрылся, но не издал никакого ясного звука, — но из горла вышел только прерывистый хрип, и огромные, черные глаза, не верящие тому, что видят перед собой фрау Кельнер, взглянули на Агну.

Если бы девушка могла сделать это незаметно для наблюдавшего за ней Зофта, она бы улыбнулась, чтобы хоть как-то подбодрить бледную, измученную Кайлу.

Но она не могла. И потому только мимолетно сжала пальцы женщины, стараясь взглядом придать больше уверенности. И себе, и Кайле.

По взгляду, который Кайла успела бросить на Агну, фрау Кельнер поняла: они договорились.

Завтра.

Пять утра.

Херберштрассе, 10.

* * *

Рабочий день старины Хайде закончился точно по расписанию. Проводив взглядом его круглую, широкую спину, и выдержав для верности еще полчаса, Эдвард, прикрытый плотной темнотой уходящего ноябрьского дня, зашел в неприметное, одноэтажное здание, где, несмотря на серость обстановки, располагалась одна самых важных страждущих служб рейха, — контрразведка. Правда, здесь, в этих одинаковых кабинетах, закрытых одинаковыми дверями, располагалась контрразведка не всего рейха, а только концерна «Фарбен». Тихо пройдя по темному коридору, Милн огляделся: всего семь дверей. И семь сотрудников? Впрочем, их и не может быть много.

Кабинет Эриха фон дер Хайде располагался в конце коридора. Если не знать наверняка, что за этой серой дверью находится кабинет старины Эриха, старшего сотрудника отдела контрразведки, то можно легко пройти мимо.

Аккуратно вскрывая замок отмычкой, Эдвард усмехнулся при мелькнувшей в его голове мысли: разведчики и контрразведчики очень похожи друг на друга. А если бы не эта «контр»-часть, то, может быть, Харри Кельнер и Эрих фон дер Хайде могли бы быть друзьями? Пили бы пиво на выходных или после тяжелого рабочего дня жаловались бы друг другу на тяжесть службы, и с нетерпением ждали нового, свято веря Груберу и всему, что он делает. От этой нелепой, невозможной при любом раскладе мысли, Милн беззвучно засмеялся, и сам себя одернул, почувствовав, как дверь, поддавшись его манипуляциям, плавно отходит в сторону.

Кабинет Хайде был открыт перед ним: стандартный, обычный, самый банальный. Глядя на все, что окружало старину Эриха на рабочем месте, даже подумать было неловко, что здесь может быть что-то кроме официальной и такой важной деятельности старшего сотрудника отдела контрразведки крупнейшего промышленного концерна Германии.

Это первое впечатление оказалось верным: поиски чего-либо подозрительного или неучтенного ничего не дали. Кабинет был безмолвным, бесцветным и скучным. 

Эдвард перервал поиски, складывая бумаги на письменном столе в первоначальную, не слишком аккуратную стопку, и остановился. Расправив плечи и высоко подняв светлую голову, он замер, похожий на следопыта, читающего воздух по малейшему движению и мельчайшей детали. Ощущение того, что Харри Кельнер теряет время, тогда как того, что он ищет, здесь нет, не покидало его.

Наоборот, — с каждой минутой, проведенной в этом немом для него кабинете, это чувство становилось все сильнее, цепляя его натянутые нервы. Милн снова огляделся по сторонам острым взглядом, думая о том, что еще нужно осмотреть? Из явного в кабинете не осталось ничего, что он бы не заметил, а тайного — ниш, или скрытых ящиков, — здесь не было.

«Слишком хорошо, слишком стерильно», — подумал Эдвард, проверяя заднюю стенку деревянного шкафа для документов, и не отпуская эту мысль и чувство недосказанности.

Не может быть, чтобы у старшего сотрудника отдела контрразведки не было тайников. Не может быть. Иначе он — плохой сотрудник. В конце концов, именно на владении скрытой от большинства глаз информации, — чаще всего скабрезной, стыдной и неудобной, — построено очень многое в полу-царстве Грубера. Сам он не брезгует никакими методами и средствами, так отчего же это делать тем, кто гораздо меньше его? Ханна Томас права: здесь информация, как оружие, нужна всем. У тебя может не быть огнестрела, но если у тебя нет нужной информации, ты, — Милн отстучал рукой в черной перчатке ритм по столешнице письменного стола Хайде, — покойник. 

Эдвард перевел задумчивый взгляд во тьму, густеющую за окном, и зацепился взглядом за низкую, железную дверь, ломаной, едва заметной аркой торчавшей в кабинете старины Эриха.

К удивлению Милна, эта дверь оказалась не заперта. Странная в этом кабинете, она легко открылась перед Эдвардом, с готовностью выбалтывая ему все, что стоит и не стоит выбалтывать девчонке, застывшей в изумлении перед красивым парнем: и абсолютную темноту, и тепло-влажный запах подвала, и несколько крутых ступеней, ведущих вниз, и скол на одной из них, не зная о котором можно было легко слететь по ступеням вниз, и, пересчитав их головой поштучно, вполне возможно, отлететь в мир иной. Ну, или, по крайней мере, в больничную палату.

Но в иной мир Милну было слишком рано. А в больнице он отметился совсем недавно. Во всяком случае, дверь слетела бы с петель от горя, узнай она, что по ее вине с ним что-то случилось. Поэтому она, показав блондину все, что нужно, замерла на месте без единого, — вообще-то, очень обычного для нее, невероятно бесившего Хайде, скрипа, — и принялась, в любопытстве, ждать того, что же будет дальше. А дальше Милн, все еще удивляясь своей находке и легкой удаче, открыл дверь чуть шире, наклонился вперед, пытаясь понять, что может ждать его там,  внизу.

Теплый и затхлый воздух, обступив со всех сторон, звал его взглянуть на подвал. 

Встряхнув фонарик в правой руке, Эдвард переключил его, быстро осветил дверь и верхние ступени небольшой лестницы слепящим лучом, ставшим еще светлее в обступающей, жаждущей Милна, темноте, и начал спускаться вниз. Перешагнув через сколотую ступень, он скоро оказался внизу: в большом, гулком пространстве, отдающим эхо от любого движения.

И остановился.

Среди железного, черного стола, в котором не было ни одного ящика, — но зато по краю столешницы, как застывшее кружево, бежал удививший Эдварда ажурный, не лишенный изящества, узор, — и выкованного тоже из железа, трона. Подойдя ближе к нему, Эдвард почувствовал, как за грудной клеткой собирается отрезвляющий, ледяной мрак.

«Трон» оказался обыкновенным, множество раз запущенным по назначению, электрическим стулом, все составляющие которого были на месте: и железные обручи для рук и ног, в которые заковывали человека, и провода, бегущие вниз от вершины, — стороной от обруча для удержания головы. Теряясь в темноте, они уходили вниз, и, как успел заметить Милн, были подключены к настенному электрическому щитку.

Пол вокруг был бурым и скорузлым, похожим на взбухшую, кровавую корку гигантского нарыва. О запахе, — вернее, обо всех окруживших его запахах, — Эдвард предпочитал не думать.

Отсюда точно следовало убраться поскорее, и Милн с помощью луча от фонарика спешно оглядел подвал. Никаких ящиков, шкафов или стеллажей, — ничего, где можно было бы что-то хранить или прятать. Эдвард остановился за спинкой стула, придвинутого к письменному столу, и сдвинул его. Раздался отвратительный скрежет, но кроме этого — ничего. В нарастающем раздражении Милн сел за стол. Так, как, должно быть, сидел Хайде или кто-нибудь другой, работающий здесь вечерами и ночами. Расставив руки по краям стола, и уперевшись в столешницу, Эдвард принялся снова и снова, по кругу, разглядывать все, что окружало его. В этот момент что-то пробежало по его ноге, и он интуитивно дернул ею в сторону, ударяя о железную створку стола.

Раздался приглушенный звук.

И Милн замер.

Соскочив со стула, он сдвинул его в сторону, и встал на колени, просвечивая фонарем нижние створки стола. Правая отозвалась на стук тем же глухим звуком, который и привлек его внимание. У края створки, едва заметная, была расположена ниша. Спрятать в ней можно было, пожалуй, лишь документы, и то, в небольшом количестве, но…

Когда Эдвард, вытянув из железной створки какие-то бумаги, раскрыл тоненькую папку, рука его задрожала. Пробегая взглядом от одного отпечатанного на машинке листа к другому, он понял, что нашел именно то, что искал. Разглядывать находку подробно не было времени, и Милн, разложив папку прямо на полу, достал из кармана черных брюк ручку. Ничем не отличаясь от обычной внешне, она  была, на самом деле, миниатюрным фотоаппаратом. Сфотографировав все найденные документы, Эдвард сложил их в прежнем порядке, и вернул папку на место, в нишу письменного стола. Затем поднялся на ноги, осмотрел подвал, и убедившись, что не оставил после себя никаких следов, поспешил наверх.

* * *

Агна и Зофт подходили к дому Кельнеров, когда наперерез, не замечая их, стремительно шел, почти бежал, Харри.

— Герр Кельнер? Как вы вовремя! — повысив голос, чтобы его было слышно, прокричал страховой агент.

Харри резко остановился, немного закачавшись от внезапной остановки, и удивленно посмотрел на Герхарда Зофта и Агну. Лицо его, с резкими чертами, переменилось не сразу, и в самое первое мгновение, — до того, как оно стало выглядеть сообразно новым обстоятельствам, — можно было еще успеть и заметить в нем следы глубоких, сосредоточенных, и, как показалось Агне, страстных размышлений. Словно разогревшийся в полную силу огонь внезапно притушили, вынуждая смиряться с границами, и гореть в пределах лампы.

— Не ожидали? — с улыбкой, внимательно глядя на Кельнера, уточнил Зофт, словно продолжая недавно прерванный разговор, который был настолько хорошо известен ему и Кельнеру, что не было никакой необходимости напоминать о нем.

Сменив траекторию, Харри повернул в направлении Агны и Зофта. Подходя к ним так, чтобы поравняться с Эл быстрее, чем со страховым агентом, Эдвард успел посмотреть на Элис, но по ее встревоженному лицу мало что сумел разобрать.

«По ситуации», — сказал себе Эд, готовясь вскинуть руку для приветствия, но Зофт, продолжая рассматривать его с прежней улыбкой, неожиданно вытянул руку вперед для обычного рукопожатия. 

— Что-то случилось, герр Зофт? Нам отказано в страховке?

Кельнер крепко пожал руку страхового агента, и вытянул угол тонких губ в подобие улыбки.

— Документы по вашему случаю рассматриваются, герр Кельнер. Все идет не так быстро, как мне хотелось бы, но для беспокойства нет причин. Думаю, в скором времени я принесу вам благую весть.

— Рад слышать, герр Зофт. И благодарю вас за «Фольксваген».

— Не стоит, — страховой агент оглянулся на молчаливую Агну. — Ваша супруга тоже меня благодарила, но это пустяк. Хотя я выследил фрау Агну как раз для того, чтобы сообщить, что, к сожалению, вынужден забрать автомобиль.

Слух Кельнера зацепился за фразу «я выследил», и Харри, беспечно улыбнувшись, слегка нахмурился, уводя брови вверх.

— Выследили? — с улыбкой спросил Харри, не сводя с Зофта пристального взгляда.

— Да. Впрочем, я пошутил, герр Кельнер!

Зофт рассмеялся, но смех, против его ожиданий, вышел ненатуральным, и страховой агент, резко убрав с лица всякое подобие улыбки, ответил Харри таким же пристальным, внимательным взглядом. Возникла пауза. Красноречивая и долгая, она становилась все больше, когда Агна сказала:

— Спасибо, что проводили, герр Зофт. Может быть, хотите чаю?

В первую секунду после прозвучавшего вопроса агент прошелся по Агне жестким взглядом, но тут же изменил выражение своего лица на любезное.

— Благодарю, фрау Кельнер, но мне нужно идти.

Вытянув из кармана руку, Зофт разжал кулак, и долгим взглядом уставился на свою ладонь, в которой поблескивал ключ от «Фольксвагена».

— Что ж… до свидания, — задумчиво протянул он, не глядя на Харри и Агну.

Сжав ключ в руке, он торопливо пошел прочь.