Пацаны-пацанчики (джен)

Пахнет холодом, ночной свежестью и весенней капелью, а огни Тверского бульвара причудливо переливаются. Первая весенняя ночь в этом году.

Софочка уселась на скамейку и неспешно закурила, качая ногой в кожаном берце и слушая музыку, улыбаясь проходящим прохожим.

Папа опять в командировке, мама ночует у подруги, а ей ужасно не хочется возвращаться домой. Дома темно, дома огромные потолки и пустота, от которой исходит постоянное эхо, поэтому все шорохи слышно еще в коридоре.

Но это не страшно: дома, у прабабушки в Ижевске, было всегда темно, потому что прабабушка слишком старенькая, чтобы ходить и сначала включать, а потом выключать весь свет в этой огромной (маленькой Софочке она действительно казалась огромной) квартире.

Дело было в другом.

Зеркала.

Огромное количество зеркал, большие и плоские в коридоре, выпуклые в ванной, в ванной все — зеркала, кран, вычищенная до блеска белая эмаль, отдраенная — холодная — железная трубка душа, в которой отражение всегда искаженное и испуганное, ложки-вилки-ножи на кухне...

И зеркало в прихожей.

Огромное, двухметровое до потолка, в котором твое отражение особенно ярко смотрится. Папа, как и Софочка, не любил зеркала — говорил, что и так не особо хочет видеть свое отражение. Но мама зеркала любила — и папа маму тоже любил.

Зеркала шепчутся с Софочкой, особенно то, большое, в прихожей, и Софочка бегает от них, ведь она слышит этот шепот. Заманчивый шепот, который, как усатый мужчина с фургончиком для мороженого, обещает все на свете.

Не убегай, Софочка, поиграй еще с нами, посмотри, не отводи взгляд, у тебя же нет друзей, зачем тебе друзья, если есть мы, твои зазеркальные знакомые? Не отворачивайся, посмотри, еще посмотри — и ты никогда уже больше не будешь такой, как прежде.

Софочка не поддается их уговорам, их елею, что льется в уши — если бы елей мог быть ледяным, как воды Арктики — и всегда отводит взгляд прежде, чем отражение начинает меняться.

Папа всегда чувствовал, что с Софочкой что-то не так, потому что они с папой очень похожи, хоть и не на лицо. И папа всегда, всегда оттаскивал ее от зеркала, когда замечал, что она проводит рядом с ним больше, чем требуется на мимолетный взгляд, брошенный на свое отражение.

Иногда Софочка слышала, как папа ругался с мамой, требуя убрать "эти чертовы зеркала", но мама качала головой и утверждала, что не может убрать зеркало из прихожей, потому что ее дедушка привез его откуда-то из Германии, "и к тому же, оно задает тон всей квартире, Ген!".

Только папа уехал, мама у подруги, а Софочка одна. От бульвара до их квартиры минут пятнадцать быстрым шагом, время близится к полночи, но она не торопится. В конце концов, необязательно же сидеть всю ночь на улице. Можно, пока метро не закрылось, приехать к дяде Жене — если он опять не в этом своем художественном запое — и переночевать в спальнике на полу, стараясь особо не вдыхать запах масла.

Софочка качает ногами в такт музыке, чешет растрепанный рыжий затылок и напряженно вкладывается в краснеющую в темноте литеру «М»: комендантский час уже начался, и вервольфы, волки-оборотни, уже хрустят пальцами, отращивают когти и надевают металлические шевроны.

Пора. Уже пора. Нельзя столько засиживаться.

Софочка выбросила сигарету, провожая глазами красный яркий огонек — тепло и уютно, будто маленькие неоновые вывески придорожных кафе — и пошла домой.

Ты справишься, Софочка, милая, улыбается папа и подбрасывает ее высоко вверх, до потолка. Софочке пять, и она смеется. Понимаешь ли, доченька, в жизни у каждого будет множество испытаний, и нельзя, нельзя от них бегать. Выйди, запрокинь голову вперед и прими свою судьбу — чтобы потом вздохнуть спокойно.

Только Софочке давно не пять, Софочке четырнадцать, у Софочки ссорятся родители — все от этого зеркала, она уверена, в нем все отражаются какие-то неправильные — и Софочка так и стоит на лестничной клетке, боясь войти в квартиру.

Она уже слышит зеркальные голоса, что зовут ее, обещая вечную жизнь и исполнение желаний.

— Ну! Что вы хотите от меня, что вам нужно? — со всего размаху Софа влетает в прихожую, чудом не споткнувшись о бесконечные коврики, не закрывает дверь и смотрит в зеркало, руки в боки.

Отражение улыбается Софочке и махает рукой. Очень неправильное — и все они неправильные.

А зубы у отражения острые-острые. Как будто напильником затачивали.

Софочка сжимает кулаки.

— Что тебе нужно? Кто ты?

Отражение качает головой.

— Мое имя известно многим, дорогая Софочка. Разве ты не знаешь? Я могу дать тебе то, что хочешь, мы столько времени ждали тебя?

— Ну и откуда ты знаешь, чего я хочу? — больше скептицизма в голосе, чтобы не слышен был стук зубов.

Софочке холодно и страшно.

— Дай-ка подумать… красивые фенечки у тебя на запястьях, Софочка. Папа плел?

Отражение пропадает, и в зеркале Софочка видит концерт Led Zeppelin. Джимми Пейдж водит смычком по гитаре, фанатки иступленно визжат, и вдруг Софочка слышит свой голос. Она, взрослая, все еще феерически рыжая, с волосами до пят и в любимой черной футболке заводит «Dazed and confused» и иступленно кричит под удары смычка.

Разгоряченная, рыжая, пьяная.

— Хочешь? — Джимми Пейдж разговаривает зеркальным голосом. — Одно слово — и ты будешь танцевать и петь вместе с нами, у тебя же есть вокальные данные, слава совсем близко, только руку протяни…

Софочка качает головой.

— Мой папа — музыкант, Джимми. И я прекрасно знаю, как там все на самом деле.

Отражение мелькнуло, и вот перед Софочкой пыльная темная студия. Папа, дядя Женя, дядя Коля и еще один патлатый безостановочно курят и ругаются, потому что осталась одна песня для альбома, а показывать альбом сегодня вечером, все надежды были на дядю Женю, а он ни черта не написал и сейчас висит где-то в подпространстве. Крики, слезы и запах сигаретного дыма, от которого мутно в глазах.

— Какая-то ты странная, Софочка, — обиженно кусает губу отражение. Куда более бледное и куда более острое, не чета ей самой. — Может, поэтому у тебя и нет друзей? Кто вообще хочет с тобой общаться?

Снова блики и рябь, и Софочка видит свой класс. Только вот в центре стоит она, невозможно красивая и смешливая, разговаривает о чем-то невыносимо космическом и дальнем, а класс кивает ей.

— Климова, — Ярик, самый красивый парень в школе, махает ей рукой. — Я б с тобой замутил, а че нет-то? Ты ж огонь-девка. Поедем на фестиваль вместе, мне батя билеты достал, будем в палатке сидеть, песни петь…

Софочка сжимает зубы, чтобы они не стучали так сильно и страшно.

Ярик издевается над ней, он издевался над ней с того момента, как она вообще вошла в эти двери, да и остальные стараются делать вид, что ее не существует.

— Это будет неправда, ведь я точно знаю, так не бывает. Папа говорил…

Отражение хохочет ледяным смехом и вдруг значительно вырастает в размерах, бросается на нее и обиженно отскакивает от стекла.

— Софа, твоему папе плевать. Он вообще хотел сына, помнишь? Он хотел сына, а родилась ты, нескладная, кривая и с непомерными амбициями, зачем ты ему такая нужна? Просто дождется, пока ты выйдешь замуж — и облегченно выдохнет.

В зеркале отражается парк, тот самый парк, где они гуляли с папой, когда еще жили на юго-западе, и Софочка была маленькая, и дядя Женя был членом семьи. Только вот Софочка такая, какая сейчас, ни грамма разницы, и папа настоящий — высокий, грубо сложенный, веснушчатый и вихрастый. Они вместе курят, Софочка говорит папе про Ярика, папа обнимает ее и говорит, что набьет ему морду, потому что никто, никто не смеет обижать его доченьку.

Перед глазами все плывет, и Софочка стоит и плачет, одна в совершенно пустой и темной квартире. Папе плевать на нее, и чертово зеркало узнало ее самое сокровенное желание.

— Соф, ты, солнышко, хочешь поучаствовать в записи моего альбома? У тебя такие стихи…

Софочка-из-зеркала кивает, а настоящая Софочка заливается слезами. Она знает, что это неправильно и нерационально, и сама она прекрасно осознает, что зеркала не могут разговаривать, но ей так хочется, так хочется…

Заветное слово уже готово вырваться из ее губ, как вдруг она видит папины грустные глаза. Пустые и полные боли.

Как отрезвляющая пощечина.

— Папа тоже стоял перед тобой, правда? — цедит Софочка с ненавистью. — Что же ты ему показывала?

— Твой папа сопротивлялся до последнего, — шепчет зеленое и клыкастое отражение. — Но он романтик. Он слишком романтик.

В отражении Софочка видит папу, уже постаревшего, такого, какой он на самом деле… и дядю Женю. Дядя Женя смеется, хлопает его по плечу, показывает что-то из черной коленкоровой тетрадки, их освещает солнцем, и папа берет в руки гитару. И дядя Женя непривычно счастливый и не пугающий.

Друг детства. Ну конечно. Чего же еще мог желать такой романтик, как папа?

— Что же ты наделал, пап, — Софочка кричит, пытаясь до него достучаться, но зеркальный отец не слышит, беря очередной аккорд, вылизанно-счастливый, как в советских книжках про построение коммунизма. Навечно застрявший в грезах.

— Твою маму мы всегда звали, с того момента, как она начала жить с нами — но не такой она человек. Она не слышит голосов и не верит в сверхъестественное, ну и что с того? Пусть живет в своем скучном реальном мире с нежеланным ребенком и мужем-рогоносцем, ты же не такая, правда? Ты…

Софочка с ненавистью снимает ботинок с железным набалдашником и бьет прямо по стеклу. Отражение рябит, но не пропадает.

— Климова, прекрати сейчас же, — потусторонний рев превращается то в тенор Ярика, то в папин крик, смешиваясь с выкриками Роберта Планта, и от какофонии хочется повалиться на пол и лежать, лежать калачиком, заткнув уши, а еще лучше оглохнуть.

Но Софочка не дура, и она знает, что папа там, в зеркале, и провел там кучу времени — с какого момента он так состарился и осунулся, а? Сколько он уже пропадает по командировкам?

Если она не вытащит папу сейчас, не вытащит уже никогда.

Трещин становится все больше и больше, и зеркало осыпается стеклянными опилками, завывая и проклиная ее. За стеклом — дубовая рама, вымазанная дегтем, а на раме — красные мазанные алхимические знаки.

У Софочки кружится голова, и она падает на пол.

— Софья? Софья, что случилось? — папа бьет ее по щекам. — Дверь открыта, зеркало разбито, с тобой все в порядке?

Уставший, осунувшийся и с блестящими глазами. Софочка непонимающе смотрит на него и на солнечный свет, бьющий из окна.

— Ты уже вернулся из командировки?

Они смотрят друг на друга — а потом на зеркало — и смеются.

— Давай вынесем это дрянное зеркало на помойку и забудем, как страшный сон, — папа подает ей руку и помогает подняться. — Где твоя мама вообще его откопала?

— Ты тоже…

— Давай не будем об этом. Пожалуйста. А маме скажем, что школьники камнем разбили.

Вместе они курят на балконе, и папа рассказывает о том, как его мучили кошмары, о главном предательстве в его жизни, о том, как в его голове вечно — вечно — проигрывались счастливые пять минут. А Софочка рассказывает про концерт Пейджа, про одноклассников — и вдруг оказывается, что концерт они видели один и тот же.

А потом они пьют кофе, вытаскивают зеркало на помойку, начисто пылесосят всю квартиру и до последнего проверяют, не осталось ли хотя бы осколка от этой дряни.

— Пап, — Софочка берет его за руку. — Сходи к дяде Жене, а? Я все видела.

Отец бледнеет.

— Он не пустит меня на порог.

— Пустит, — Софочка держит эту огромную ладонь крепко-крепко, как в детстве. — Если какая-то зеркальная дрянь заставила тебя поверить в то, что вы не ссорились, разве ты — на секундочку — не можешь поверить в это сам?

Софочка боится за отца, ведь если он попался на эту зеркальную дрянь, он попадется на все, что угодно.

Папа думает, закуривает еще сигарету и светлеет.

— Пошли к нему вместе.

— Хорошо, — Софочка улыбается. — Только не говори маме, что я курю, ладно?..