0,001 секунды (джен)

Кубок стоял за стеклом и под ключом — в кабинете отца.

Эдди разрешали туда заходить, но и только-то. Запрещалось сидеть за отцовским столом, трогать отцовские вещи, лазить по ящикам и уж тем более брать что-то из кабинета, даже на время.

Будучи хорошим сыном и правильно воспитанным мальчиком, в воскресенье вечером, за ужином, Эдди спросил, как бы между делом, может ли он взять на следующие выходные свой трофей, чтобы показать его в картинг-школе.

Отец, разумеется, отказал.

— Сломаете.

Он почему-то был уверен, что в школе мальчишки обязательно что-то с кубком сделают, хотя сам Эдди, тут же забыв, что хотел изображать достаточное равнодушие, принялся пылко убеждать Кросса-старшего в том, что ни на секунду не выпустит кубок из рук, и, конечно, сделал только хуже — отец стал лишь еще более непреклонным.

— Довольно! — отрезал он, раздражённо шмякнув об стол журналом, который по обыкновению листал вечером. — Кубок останется на полке, Эдвард.

И Эд притих, уставившись в свою тарелку.

Но и в понедельник, и во вторник, и в среду чертов заветный стеклянный шкаф не шел у него из головы. Поскольку ему никто не запрещал на кубок смотреть, он и смотрел, заодно представляя несбыточное: как он несет его парням, и они дружно просят у него прощение. О, он бы еще подумал, прощать ли после всего пережитого унижения Джима. А Гэри Бриггса вообще стоило бы хорошенько отлупить, чтобы больше не распускал тупых сплетен и впредь протирал глаза, прежде чем что-то заявлять.

В четверг за завтраком Эдди то и дело посматривал на отца: может, он все же оттаял? Может, у него сменилось настроение? Может, что-нибудь стало занимать его больше, чем этот дурацкий запрет? Но ничего особенного Эдди в поведении отца не приметил, кроме… газеты.

Газета. Эта мысль пронзила его как молния.

Итальянская газета из отеля, как та, которую он листал сам; он видел, что мистер Джон в аэропорту держал такую же, но, наверное, выпуск-то он взял свежий? Эдди был на тысячу процентов уверен, что в ней должны были — обязаны! — написать про чемпионат. Скорее всего, и с фотографиями, и может даже, целый разворот. Пусть никто из ребят не знал итальянского, но уж имя Эдди-то они в силах прочитать?

Отец, конечно, не брал итальянских газет, ведь он тоже не читал по-итальянски. Но мистер Джон… Мистер Джон вполне мог бы прихватить тот выпуск с собой. Кажется, он был увлечен и вовлечен в триумф Эдди достаточно для подобного жеста, не так ли? Газета не кубок, так может, мистер Джон одолжил бы ее на пару дней?

Звучало вполне реально, но было во всем этом только одно неприятное «но»: Кроссов больше не приглашали к Суинтонам.

Если бы все шло обычным чередом, ничего странного в том, что соседский мальчик зашел в гости к семейной паре с детьми по соседству, не нашлось бы, но ситуация была жестокой: после всей многолетней дружбы, после деловой поездки и такого личного участия Джона в делах Кроссов разрыв отношений между семьями означал разрыв для всех их членов, и появление Эдди Кросса на пороге белоснежного дома все в Норт-Уолшеме теперь посчитали бы верхом неприличия и непослушания. Этого, конечно, нельзя было допускать.

Так что пока у Эда не было стоящих идей по получению вожделенной газеты (вместо вожделенного кубка), и он бесцельно слонялся по улицам, пока не наткнулся на группу ребят. Пару лет назад он их уже знал и всячески избегал общения с этой, в основном, малышней — их глупые игры ему были неинтересны, а теперь они, наконец, подросли до тех же развлечений, которыми занимались одноклассники Эда и он сам.

Например, прямо сейчас они кого-то задирали, обступив его кольцом, и пока Эдди подходил поближе, уже началась драка. Эд заглянул через их головы и с восторгом узнал жертву: Гэри Бриггс!

Они учились в одном классе, хотя Гэри, из-за заикания оставшийся на год в позапрошлом году, был постарше. Джим Аллен приходился ему каким-то дальним кузеном, и семья Бриггсов нередко навещала Алленов во Фрогшейле — вот откуда Джимми мог что-то услышать об Эдди, если бы это было правдой. Но оно не было, а сам Гэри теперь задолжал Эду по-крупному.

— Доходяга! Заучка! Заика! Кретин!

Бриггс был тощим и совсем неспортивным, его бледные ноги торчали из шорт как палки, а учебники, которые он зачем-то тащил по улице летом, уже валялись в пыли. Когда Эдди продрался сквозь кольцо, Гэри уже порядком попинали, но кровь еще пущена не была. Вот это удача!

Эд сел на поверженного Бриггса, схватил его за ворот рубашки и встряхнул:

— Знаешь, кто я? Узнаешь, а, Гэри?

Парнишка что-то промямлил в ответ, но Эдди не волновало, узнал его одноклассник в самом деле или нет, он бил его по лицу, пока, наконец, из носа у того не пошла кровь:

— Не смей! больше! говорить! про меня!

Гэри теперь молчал и не сопротивлялся, парни вокруг больше не орали, да и самого Эдди отпустило: по уличным правилам кровь означала конец стычки. Он встал, отряхнулся и отошел, глядя на то, как Бриггс собирает по дороге свои книги, как отступает, боясь повернуться к шайке спиной, и как быстрым шагом улепетывает в сторону своего дома.

— Третьего дня его ловили, — сунув руки в карманы и сплюнув на землю, поделился Пит Хорн, — дежурили у дверей дома. Ну, этот кретин и влез в окно собственной кухни — так и не поймали тогда.

Пита Эдди сам отлупил в прошлом году, когда застукал в саду за воровством слив. Выбил ему два зуба (правда, они и до этого шатались), наставил синяков и бровь расквасил — на том и сочлись. Больше в сад Кроссов Хорн не лазил, а Эда Питова ватага зауважала. Вот и теперь, когда он сам пустил их жертве кровь, они стояли и ждали, куда Кросс их поведет после этого: на пруд? На станцию? А может, в чей-то сад?

Но у Эдди появились совсем другие планы.

Гэри Бриггс не был кретином, он был засранцем, но оказался полезен не только как боксерская груша. Кухня в доме Суинтонов совершенно точно, как и в любом другом доме в Англии, и у любого здравомыслящего человека, располагалась на первом этаже и выходила окнами во двор. Окнами, которые летом никто не закрывает. Надо было только дождаться, когда прислуга закончит там работу и отправится к себе отдыхать, а это, как он знал, бывало как раз после обеда.

Нет, он не собирался воровать у бывшего друга семьи и уважаемого человека, но раз ему нельзя было попросить газету явно, он собрался одолжить ее скрытно — и всенепременно вернуть, как только она выполнит свою работу. Где искать — он тоже примерно представлял: газетница просто обязана была присутствовать возле любимого кресла сэра Суинтона.

К знакомому белоснежному дому Эд Кросс добрался как раз ко времени обеда. Он нашел себе хорошее место в кустах — напротив самого удобного углового кухонного окна, и стал наблюдать, как в проеме мелькает туда-сюда силуэт кухарки, пока, наконец, у него не затекли отсиженные ноги, а кухарка не перестала появляться уже минут как десять. Тогда Эдди, лавируя между лилиями и гортензиями, поспешно пересек двор, добрался до искомого окна и осторожно влез в него.

На кухне и правда никого не было.

Тогда еще тише и еще осторожнее, чем он только что перебегал двор, Эд прошмыгнул через кухню, выбрался в коридор, почти дошел до лестницы и, заслышав какие-то странные звуки, юркнул в ближайшую комнату с задернутыми шторами.

— Привет… — прошептало ему из темноты, и на Эдди уставились две пары глаз.

К удаче Эда, от страха он не закричал, а наоборот — лишился голоса, но это было лишь на долю секунды, а потом он уже их рассмотрел: тут же у стены, где к плинтусу прижался он сам, сидели близняшки Суинтон.

— Вы чего не спите? Я все вашей маме расскажу! — лучше всего Эд умел из защиты стремительно переходить в нападение и дезориентировать противника.

Сработало! Девочки тут же на него зашикали и стали хватать за руки, как будто он уже порывался бежать ябедничать, хотя он даже не двинулся с места.

— Нет, не надо, Эдди, пожалуйста! — (они даже забыли его спросить, что он вообще забыл в их доме). — Мамы нет, с нами мисс Колинвуд, но она так ужасно храпит, что мы все равно не можем уснуть.

— Ага, и поэтому сидите тут в темноте? — до Эдди стало доходить, что «странные звуки» — это, видимо, храп гувернантки.

— Мы хотели пойти в сад, но ключ от двери у мисс Колинвуд, — Молли сжала оборки на груди, показывая, что ключ у гувернантки на шее, а Нэнси, выглянув в коридор и тут же спрятавшись обратно за косяк, прошептала: — Она там, в следующей комнате.

Эдди не стал им рассказывать про открытое окно, он придумал кое-что получше…

— Я достану вам ключ, но вы тоже должны мне помочь. Мне нужны газеты из газетницы вашего папы. Знаете, где она? Сможете принести?

Близняшки зашуршали платьями и зашептались.

— Это наверху, мы туда не пойдем, потому что если мисс Колинвуд…

— Мисс Колинвуд я беру на себя, — важно заявил Эд, но девочки переглянулись, все еще сомневаясь, так что ему пришлось просто вытолкать их в коридор одну за другой и осторожно выйти самому.

Эдди постоял немного возле открытой двери в комнату с храпящей гувернанткой, пока близняшки медленно ползли вдоль стены к лестнице. Напрасно он боялся, что они испортят операцию и разбудят мисс Колинвуд: для своих пяти или шести лет (точно Эдди не знал, и ему было, честно говоря, все равно) сестры мастерски владели техникой прокрадывания по скрипучим половицам.

Когда последний из четырех отсвечивающих белизной чулок исчез в темноте лестничного пролета, Эд тоже двинулся. Пригибаясь к самому полу, он прокрался к креслу, ориентируясь по размеренному храпу, немного подождал у подлокотника, глядя на черный полупрозрачный рукав, недвижно свисающий перед самым его носом, и, наконец, решился встать.

«Мисс» оказалась старой дамой, лет, наверное, сорока или даже больше, одетой во все черное, словно в траур, и на черной кружевной груди ее платья и в самом деле тускло отсвечивал железный ключ, который Эд аккуратно и быстро срезал перочинным ножом, который он всегда носил с собой, как любой нормальный мальчик.

Сунув артефакт в карман, он еще немного постоял, уже нисколько не опасаясь, что дама проснется. Может, это была уже излишняя самоуверенность, но Эду так понравилось это чувство, что он не смог себе отказать в удовольствии покорчить спящей гувернантке рожицы и помахать руками у нее перед носом.

Ну что ж, было вообще не сложно!

Чрезвычайно гордый собой и уже не пригибаясь, Эдди тихонько вышел и даже прикрыл дверь — так, на всякий случай. С темного пролета второго этажа на него уже вовсю глядели близняшки, и он махнул им: дуйте сюда, под лестницу.

Вообще-то, когда Нэнси вручила ему пачку свернутых газет, он мог оставить их ни с чем и уйти — уж точно девчонки не стали бы шуметь, привлекая внимание няньки, но Эд Кросс был человеком слова и отдал им вожделенный ключ, хотя мысль об обмане все-таки мелькнула первой. Пожалуй, тут же оправдал сам себя Эдди, это случилось потому, что сестры ему совсем не нравились, и радовать их он вообще не собирался, но на войне годились все средства, а ключ ему был и даром не нужен. Ну и да, он же пообещал.

Газет было около дюжины, и Эдди не стал откладывать неизвестность до безопасного места — он раскидал ненужные выпуски прямо там, под лестницей, а когда, наконец, нашел нужную (кто бы сомневался, ведь идея была так хороша!), то чуть не присвистнул от радости, но вовремя осекся. Теперь оставалось совсем малое — выбраться на улицу и бежать, бежать домой, храня выпуск у самого сердца.

А с устроенным беспорядком пусть разбираются девчонки.

Субботнего утра Эдди снова еле дождался. И если неделю назад он нисколько не сомневался в будущем триумфе и был возбужден исключительно хорошими мыслями, то в этот раз часть позитивных мыслей заменилась мстительными, которые, если хорошенько подумать, тоже можно отнести к позитивным: отомстить за тот позор, что ему устроили в прошлую субботу, будет очень, очень приятно.

В этот раз его уже никто не приветствовал — даже Чарли, который так хотел с ним дружить, лишь опасливо посмотрел на Эдди, когда они встретились в раздевалке. Эд, как обычно, пришел в числе первых и изо всех сил старался хранить невозмутимость и спокойствие, постоянно возвращаясь мыслями к газете, спрятанной до поры в шкафчике.

Ну, Чарли, трусливый предатель!

Джимми и Уорвик вошли вместе, смеясь и обсуждая что-то, словно старинные приятели. Конечно, они наверняка встретились у станции и просто разговорились, но их внезапная дружба почему-то моментально взбесила Эда, так что, когда его тронули за рукав, и это оказался Бобби Ллойд с его «Эдди, слушай…», он резко оттолкнул мальчишку.

— Отвали!

Как бы плохо и обидно ни было Эдди, до дружбы с аутсайдерами он никогда бы не скатился.

Первую тренировку выиграл Деррен, и по этому поводу Эдди не очень расстроился, потому что думал он совсем о другом — момент приближался! После дежурного разбора гонки победитель сразу же скрылся в мастерской вместе с тренером, а Эд, наконец, заполучил внимание группы.

Снова, как и неделю назад, он стоял над ними, пока они развалились кто как на траве.

— Ну что, засранцы, вы не поверили мне в прошлый раз? А теперь смотрите и рыдайте! — с торжествующим видом Эдди достал свою газету и развернул ее на газоне: — Вот тут, видите?

Мальчишки моментально собрались вокруг газетного полотнища, зашептались, и сразу же их головы скрыли от Эдди его сокровище — и он испугался, что они разорвут ее на части, и почти даже представил, что бы они могли сделать с кубком (выходит, отец был прав?) Конечно, никто из парней не знал итальянского, но заголовки газеты пестрели бесконечными упоминаниями Италии и всеми этими «la» и «della», так что сомнений уже ни у кого не возникло, и про кубок тоже никто больше не спрашивал, ну а фотография подиума «campionato», пусть там и не разобрать толком лиц, была подписана именами, которые на всех языках читались бы одинаково: Эдди Кросс (Гран Бретанья) и какие-то там итальянцы.

Группа гудела — теперь уже одобрительно.

— Прости, Эдди, просто Гэри так уверенно говорил, — нашел в себе смелость сказать Джимми, — но теперь ясно, что он наврал. Ну и отольется ему это!..

Джим, который явно пытался перенять у Эда первенство в группе на прошлой неделе, снова уступал ему лидерство, признавая, что он, Эд Кросс, и в самом деле уникальный среди них человек. Теперь-то, после прилюдного извинения Джимми, уже никто бы не посмел высказать сомнения или даже криво посмотреть, и Эдди упивался всеобщим благоговением. Ну, ровно столько, сколько у них было времени до новой тренировки, конечно же.

Вернулся Деррен, а за ним шел и тренер Миллс. Бобби, подскочивший к тренеру на полпути, уже что-то торопливо говорил, кивая на Эдди, и виновник ажиотажа группы довольно улыбался, думая, как же все хорошо выходит: хвастаться тренерам сам он не хотел, но ждал, что кто-то из них спросит, а тут кретин-Ллойд все сделал даже лучше. Кретин, для которого подобное достижение, должно быть, выглядело сродни божественному вмешательству.

Однако восхищение и похвалы тренера Миллса вылились для Эда в совсем не приятные последствия — остаток субботы и весь тренировочный день воскресенья ему пришлось торчать в гараже и рассказывать и показывать все, что он запомнил из своих итальянских каникул. И, разумеется, все это время рядом терся Бобби Ллойд, задававший какие-то неуместные вопросы про настройки итальянских картов — будто Эдди было до этого дело! Он рассказал все, что мог, о трассе, о регламенте, об общем устройстве чемпионата, о тренере, даже о погоде и собственных ощущениях, но при чем тут, черт возьми, подшипники и что-то там у какого-то Аккермана?

Усталый, совершенно измотанный, но удовлетворённый еще прочнее закрепившимся уважением в картинг-школе, Эдди вернулся домой в воскресенье. Газету, свое сокровище, он сунул на книжную полку — где-то между Кроликом Питером и Томом Сойером — и в следующие несколько месяцев регулярно доставал ее и снова и снова перечитывал, гадая, сможет ли он еще раз вернуться в Италию.

Вот уж тогда-то он точно показал бы всем этим макаронникам!