Зеркало в серебре (джен)

— На эти ужасные шрамы просто больно смотреть, — говорила мама, привычно расчесывая ее волосы. — Кимико, с этим надо что-то сделать.

— Я хочу, чтобы они остались.

Щетка замерла в руках мамы. Она обошла сидящую на табурете дочь и заглянула ей в лицо.

— Что?.. — еле слышным шелестящим шепотом спросила она.

— Я хочу, чтобы они остались, — ровным голосом повторила Кимико. — Они мне нравятся.

Мама ничего не сказала. Она вновь отошла за спину дочери и принялась за волосы гиннеко.

— Мне придется уехать на какое-то время, — после продолжительного молчания сказала мама. — В Химачи. Не хочешь поехать со мной?

— Нет, мам, не хочу, — она изогнула губы в виновато-лукавой улыбке. — Но я буду очень скучать. Ты скоро вернешься?

— Пока не знаю, — вздохнула мама, принимаясь за распределение серебряных прядей.

— Не надо, — попросила Кимико. — Просто заплети косу.

Мама снова замерла. Отложила щетку, положила руки на плечи дочери и, чуть наклонившись вперед, поймала взгляд той в зеркале.

— Кимико, что с тобой происходит?

— Ничего, — она чуть дернула плечом.

— Не обманывай меня, я же вижу, что с тобой неладно.

Кимико смотрела в отражение красивых глаз матери и видела в них искреннюю тревогу. Она не Неко. Она не поймет. Как можно объяснить ей Красную Боль и Темную Стену, что отгородила ее? А прохладу шелковых объятий и головокружительное чувство сопричастности? Словно ты был маленьким блестящим жучком, но внезапно вырос, и размах твоих крыльев теперь заслоняет всю мелочность и суетность. Как объяснить ей покой и уверенность: теперь все правильно, теперь все так, как и должно быть. Она не Неко, и потому не поймет.

— Мам, правда, все в порядке, — снова улыбнулась Кимико.

Ее улыбка, казалось, успокоила мать. Тревога исчезла из глаз, женщина вновь взялась за щетку и, гладко зачесав волосы, заплела их в косу.

— Надо подумать, что делать с этим твоим нелепым статусом михарай, — сказала мама.

— Подумай, — пожала плечами Кимико.

— А тебе что — все равно?

— Мам, я не хочу об этом говорить. Лучше скажи мне, кто такой Иошиюки?

— Отец Акиры. Он погиб почти сразу после ее рождения. — Мама нахмурилась: — А почему ты спрашиваешь?

— Просто услышала имя и заинтересовалась. А что ты про него знаешь?

— Ну… Он был лидером Равных. Не знаю, тебе это о чем-нибудь говорит?

Кимико покачала головой. Мама отошла к низкому столику возле окна, на котором стоял большой чайник со свежим чаем, изящные стаканы и плошки со сладостями и, опустившись на мягкую подушку, сделала приглашающий жест.

— Садись, я расскажу.

Девушка устроилась напротив матери. Та разлила чай и придвинула стакан дочери.

— Все Неко делятся на две неравные группы, — пригубив напиток, заговорила мама. — Просто Неко — их большинство, и цветные Неко: гиннеко, донеко, тетсунеко — их меньшинство. От простых цветные Неко отличаются не только цветом волос, но и силой, и способностями — врожденными способностями. Все это ты знаешь не хуже меня. Те, кто называют себя Равными считают, что раз все Неко вышли из Тени, то все они равны, а способности цветных — случайная ошибка, исправлять которую Тени недосуг, поэтому она доверила это людям. Исправить эту ошибку можно ограничив силы цветных, тем самым уравняв их с простыми. Тогда наступят справедливость и счастье — равные Неко будут жить в мире и согласии.

Мама сделала новый глоток и довольно прищурилась, наслаждаясь то ли вкусом напитка, то ли своим рассказом. Кимико слушала очень внимательно. Мама многого не понимала, но во внутренней политике клана разбиралась не хуже, а, может даже и лучше отца.

— Противники Равных — Цветные — думают иначе, — продолжила рассказ мама. — По их мнению, способности цветных — основа силы клана. Чем сильнее цветные, тем сильнее клан и тем безопасней и комфортней жизнь простых. Они же являются самыми ярыми сторонниками Совета Старейшин и нынешней системы управления кланом. В отличии от Равных, которые считают, что Неко вообще не нуждаются в управлении, и выступают за упразднение Совета.

— Странная у них позиция, — задумчиво протянула Кимико. — У Равных. И отец Акиры был их лидером?

— Да. До гибели Иошиюки — а он был той еще занозой — Равные говорили очень громко. Это сейчас они притихли.

— А Цветные?

— Их всегда было меньше и шум они не любят, предпочитают действовать. Так что как противники Цветные гораздо опаснее, Равные больше говорят.

— Иошиюки… он был простым?

Лицо мамы просто расплылось в улыбке, а глаза довольно сощурились.

— Нет, — сладким голосом ответила она. — Он был тетсунеко, как и его жена. А потом у них родилась дочь — истинный гиннеко. Я до сих пор пытаюсь представить себе лицо Иошиюки, когда он об этом узнал. Истинный гиннеко — самый кошмарный кошмар Равных.

Допив чай, мама ушла — ей нужно было готовиться к отъезду в Химачи. Кимико помассировала заживающую руку и сделала упражнения, которые ей показали в госпитале. Она хотела сразу же вернуться к тренировкам с Кэйташи, но он решительно сказал, что сначала нужно восстановить подвижность пальцев. Взяв ген-йоки, Кимико была вынуждена признать его правоту — рука слушалась плохо. Так что пришлось смириться и терпеливо разрабатывать пальцы.

Подойдя к окну, Кимико открыла его и выбралась наружу. Если выйти нормальным путем, к ней тут же прилипнет охрана, а ее присутствие стало раздражать девушку. Вообще, у нее было чувство, словно она заново открывает для себя мир. Любимые вещи потеряли привлекательность, привычные действия казались нелепыми, а мысли… Она будто бы училась думать заново. Это завораживало и немного пугало.

Она бродила без всякой цели, пока не оказалась в маленьком садике. Неожиданно пришла уверенность: вон то — окно комнаты, в которой жила Акира до поступления в Академию. Кимико отодвинула створку и залезла внутрь.

Кровать, комод, низкий стол, несколько полок на стене — на них немного книг и пара свитков. В одной из книг Кимико заметила закладку — криво торчащий кусочек бумаги. Девушка сняла ее с полки: это оказался учебник по теории музыки, а закладка — оторванный уголок с огрызком какой-то формулы. Кимико вернула книгу на место и выдвинула ящики комода. Они были пусты, лишь в самом нижнем нашелся зазубренный искривленный сюрикен.

Акиры здесь давно не было, остались лишь мелкие, малозначительные следы ее присутствия. Кимико вытащила сюрикен и, задвинув ящик комода, села на кровать. Повертела в руках звездочку. Зазубренная, кривая, но все еще острая.

— Что я пытаюсь здесь найти? — спросила девушка.

Шелковое покрывало внутри приятно холодило и дарило покой… Кимико могла развернуть крылья, но не могла взлететь. Девушка крепко сжала сюрикен, прижала к подушечке большого пальца здоровой руки и, надавив, коротко полоснула. Порез тут же наполнился кровью, и Кимико засунула палец в рот. Вкус был неприятным.

Разрывающая лицо боль… Лишающий дыхания удар… Удар о землю… Ломающий пальцы удар… Железные тиски на затылке…

Кимико встала с кровати, положила сюрикен на полку, прошла в крошечную ванную и взглянула в зеркало. Вдоль правой половины лица — от виска до подбородка — тянулись четыре тонких еще красноватых шрама. Подушечка пальца все еще кровоточила. Кимико провела ей по отражению шрамов в зеркале, размазывая кровь по гладкой холодной поверхности. Прошептала:

— Позволь мне понять тебя.

Прохладное шелковое покрывало скользило струящейся спиралью, ограждая и ограничивая. Рида не принимала свою михарай…

— Иошиюки, — одними губами произнесла имя Кимико.

Почему-то казалось очень важным узнать о нем как можно больше. Девушка не могла объяснить, откуда родилось это ощущение, но оно навязчиво толкало ее, словно давящая на спину ладонь.