Не так страшен драккл, как его бабка (джен)

Хозяйка ловко перехватила Рона за локти, усадила на лавку и сама села рядом с ним.

— Слушай сюда, мальчик, — вкрадчиво заговорила она. Внучки затаили дыхание и вытаращили глаза, словно почтовые совы в ожидании нового поручения. — Как видишь, я женщина пожилая, слабая...

Превозмогая густеющий в голове туман, Рон согласно кивнул. А что, женщина ведь и правда, старая, а что на вид вполне здоровая, так внешность часто бывает обманчивой.

— Мне помощь по хозяйству требуется, — вела далее старуха. — А детки еще маленькие, много не наработают.

Рон снова кивнул. Он сам знал, как тяжело приходилось матери справляться с семью детьми. А у старухи их ведь чуть ли не вдвое больше.

— И в чем будет заключаться моя помощь? — спросил он, надеясь на то, что работа будет не слишком тяжелой. Все-таки, домашнее хозяйство — это не его конек.

— Да ничего особенного, — пожала плечами хозяйка. — Я вижу, что ты парень у нас здоровый, но к работе особо родителями не приучен. Поэтому, пока не привыкнешь, будешь время от времени отдыхать.

Она ободряюще потрепала Рона по плечу.

— Утром встанешь, дров нарубишь, печь растопишь, а потом сиди, отдыхай. Кашу сваришь, внучков моих накормишь — и сиди, отдыхай. Затем дом до блеска вымоешь, двор уберешь, и снова сядешь, посидишь.

Хозяйка монотонно перечисляла нехитрые обязанности, и Рон согласно кивал. До сих пор ничего сверхъестественного от него не требовали. Справлялась же старуха раньше с этой работой — значит, и он легко с ней справится.

— В поле поработаешь, — продолжила хозяйка, — в огороде пополешься, и опять же сядь и сиди.

Рон послушно кивнул, но что-то в последних пунктах его насторожило. Поле и огород ведь дело небыстрое, и рассиживаться там особенно не придется. Однако говорить об этом ему почему-то было лень.

— Обед сваришь, стол накроешь, я обедать буду, а ты внучков моих накормишь и снова сиди, отдыхай, — тем временем говорила хозяйка. — После обеда посуду вымоешь, кухню приберешь и — сиди-отдыхай!

Последующие пункты Рон не запомнил — остатками здравого рассудка он пытался понять, сколько часов в сутках у этой старухи и найдется ли в его распорядке дня хоть минуточка для того, чтобы действительно сесть и отдохнуть.

Окончательно к реальности его вернуло следующее, совершенно возмутительное высказывание:

— Вечером я спать пойду, а ты детей уложишь и начнешь котлы чистить, чтоб наутро блестели.

— Мне что их, всю ночь чистить? — переспросил Рон, которому слово «котлы» еще в школе въелось до самых печенок.

— Нет, не всю ночь, — качнула головой старуха. Но не успел Рон вздохнуть с облегчением, как она добавила: — До вторых петухов должен управиться, а под утро снова дров нарубишь, воды принесешь, согреешь, постираешь, что накопилось, может, поштопаешь что да погладишь, а там уже и завтрак пора готовить.

— А спать я когда буду? — возмутился Рон, которому и в страшном сне не могло присниться, что он будет стирать чьи-то чужие вещи, а потом еще штопать их и гладить. Да, к тому же, ночью, когда все вкушают заслуженный отдых.

— А зачем тебе спать? — удивилась хозяйка. — Ты и так весь день просидишь-проотдыхаешь, ночью все равно не уснешь, вертеться будешь, деточек беспокоить. Лучше поработаешь вволю — и на день работы меньше останется.

И не успел Рон возмутиться, как старуха, улыбнувшись во все белоснежные зубы, миролюбиво добавила:

— А я тебя, парень, уж не обижу. Что на поле найдешь — морковку там или огурец — так запрещать не буду, ешь на здоровье!

Рону как-то подозрительным показалось слово «найдешь» применительно к огороду, на котором эти самые морковь и огурцы должны водиться в изобилии, но уточнить он не успел — старуха вытащила из угла большую тяжелую корзину и впихнула Рону в руки.

— А теперь давай, быстренько все это почисти. Некогда нам тут с тобой разговоры разговаривать, вон видишь — дети голодные сидят!

«Дети» одобрительно загомонили и застучали по столу неизвестно откуда взявшимися ложками.

Рон грохнул корзину на табурет, снял крышку и тут же отпрянул, получив в лицо добрую горсть зеленовато-бурого порошка. Из глаз мигом брызнули слезы, в носу защипало, и Рон поспешно принялся тереть переносицу, чтобы не расчихаться.

— Это еще что за хрень? — выдавил он, кивая на корзину.

Старуха неодобрительно поджала губы.

— Э-эх, а еще дипломированный выпускник, самые обычные лесные грибы не признал. Дождевики это, или, как их там у вас называют — волчий табак, заячья картошка, лесные яйца. Впрочем, как ни назови — грибы это есть и грибами останутся. Самое лучшее лакомство для моих деточек. Да и лекарство в некоторых случаях незаменимое. Верно, крошки мои?

Прозвучало это с едва заметной угрозой, и "крошки" послушно закивали, но как-то вяло — видимо, и у них дождевики особого энтузиазма не вызывали.

— Да что вы мне тут сказки рассказываете! — возмутился Рон, который после позапрошлогоднего блуждания по лесам считал себя чуть ли не крупнейшим экспертом в области микологии. — Срезанные дождевики не пыхтят и не ворочаются. И не стреляют в глаза всякой дрянью, для этого им, по крайней мере, созреть надо и покоричневеть.

— Ну так чего ты тогда стоишь? — в свою очередь повысила голос старуха. — Ждешь, пока они целиком созреют и разнесут мне кухню? Их нельзя долго держать открытыми в тепле, так что давай, поворачивайся!

И, пока Рон протирал рукавом глаза, она сняла крышку и поворошила верхний слой содержимого корзины.

Грибы ответили ей дружным залпом зеленоватой пыли, которая тут же разлетелась по кухне, покрывая тонким слоем все доступные поверхности и снова вызывая у Рона приступ слезоточивости. Старуха даже не чихнула, а вот припорошенные внучки мигом потеряли человеческий облик, снова превратившись в маленьких мохнатых чудовищ. С громким визгом они высыпали из-за стола и, щелкая зубами, окружили Рона, а самые настойчивые запустили лапы в корзину и принялись там с упоением рыться. Старуха, не церемонясь, отогнала их поварешкой в угол и снова повернулась к Рону:

— Поторопись, говорю тебе, а не то они тебя самого съедят.

— Да что с ними делать-то? — завопил Рон, глядя на растущие и темнеющие на глазах дождевики. Когда Гермиона их чистила и жарила, они вели себя совершенно по-другому, как и положено нормальным грибам, то есть, никак. А эти, того и гляди, попрут из корзины, словно забытое дрожжевое тесто.

— Как что делать? — удивилась старуха, — Супчик сварить. Пальцы у тебя сильные, как я погляжу, а свежие дождевики легко крошатся. Просто разминаешь их в крошку и сыплешь в котел, ничего сложного.

Она взмахнула рукой. В печи сам по себе вспыхнул огонь, один из больших котлов, стоящих у стены, тяжело качнулся, наполняясь водой из влетевших в окно ведер и, тяжело переваливаясь, поплыл к печи.

При виде этого зрелища Рон хотел было снова возмутиться и заявить, что не видит необходимости в применении ручного труда и усиленной эксплуатации заплутавшего гостя, но почему-то передумал и послушно принялся за работу.

Легко старухе говорить — "ничего сложного"... Мало того, что эти дождевики взрываются прямо в руках, забивая глаза и нос едкой пылью, так еще и дюжина голодных взглядов следят за каждым твоим движением, вызывая позорное и малодушное желание спрятаться за котел и отгородиться перевернутым столом.

Но наконец грибы были почищены, кое-как измельчены и высыпаны в бурлящий котел, и уже через четверть часа старуха все тем же большим половником принялась разливать жуткое пенящееся варево по глубоким мискам.

Старухины внучки, визжа и толкаясь, бросились к столу и снова расселись по лавкам, напомнив Рону первокурсников за обедом в Большом зале. Почему они не остались обедать в человеческом облике, Рон не понимал, и слабо представлял себе, как существо размером с кошку сможет что-нибудь съесть, не доставая до стола даже носом. Но тут же, у него на глазах, ножки у стола укоротились чуть ли не на два фута, и мохнатые существа снова застучали по столу ложками, требуя поскорее подавать обед.

Рон тысячу раз успел раскаяться, что прежде увиливал от домашней работы. Может, будь у него больший опыт накрывания на стол, не дрожали бы в руках переполненные миски, и не выплескивалось бы, обжигая пальцы, их густое и вязкое, словно черничный кисель, содержимое.

Маленькие существа с жадностью набросились на исходящую паром похлебку. Та исчезала прямо на глазах, и Рону пришлось, уворачиваясь от подгоняющей его скалки, забыв о боли в обожженных руках, безумным зайцем носиться от стола к печи и обратно, снова и снова наполняя глубокие миски.

Когда же половник заскреб по дну котла, а последний лохматый «внучок» сыто отвалился от стола, выставив на всеобщее обозрение раздувшееся пузико, Рон со страхом взглянул на свои руки — ему казалась, что сейчас он увидит лишь голые кости с ошметками вареного мяса. Но, к его величайшему удивлению, пальцы оказались на месте, а при тщательном осмотре на них не обнаружилось ни единого пузырька. На насыщенный багровый цвет, равномерно покрывающий любимые конечности, Рон на радостях решил не обращать внимания.

— Сделал дело? Вот и молодец, — улыбнулась хозяйка. — А теперь можешь посидеть немного, — милостиво разрешила она.

Рон с облегчением рухнул на ближайшую лавку, предвкушая заслуженный отдых. Но не тут-то было — наевшиеся зверьки тут же бросились к нему и, расталкивая друг друга, облепили ноги ниже колен, цепляясь за штаны когтями и зубами. Рон вскочил, схватил со стола ложку и от души пересчитал мохнатые наглые макушки.

Внучки обиженно заверещали и бросились к бабке за утешением.

— Э-э, так не пойдет, — неодобрительно заметила хозяйка, поглаживая внучкам ушибленные места. — Ты зачем малышей-то обижаешь? Они у меня и так слегка приболевшие, им сейчас особый уход нужен.

— Приболевшие? — недоверчиво переспросил Рон.— Что-то не похожи они у вас на приболевших, слишком уж шустрые.

Один из "приболевших" внучков, выглянув из-за бабкиной юбки, показал Рону розовый язык и скорчил рожицу. Выглядел он при этом здоровее самого здорового здоровяка, поэтому Рон снова уселся на лавку и нагло заявил:

— У меня, между прочим, сейчас заслуженный перерыв!

Он хотел было сказать «обеденный», но промолчал — мало ли чем старуха его накормить попытается. Лучше уж он, и правда, морковку какую-нибудь на огороде отыщет.

Старуха скривила тонкие губы.

— А тебя никто и не заставляет валуны ворочать, — проворчала она. — Малыши просто покататься хотели. Это, между прочим, твоя прямая обязанность — укачать детей, чтобы они лучше спали и быстрее поправлялись.

— Вы же сами сказали — сядь и сиди, — возмутился Рон. — Какие могут быть обязанности во время отдыха?

— А я разве говорила — сядь и отдыхай? — уточнила старуха. — Я сказала: сядь, посиди немного, пока дети спать не захотят. И не на лавку сядь, а во-он туда, — она кивнула на высокий табурет, похожий на барный стул в заведении мадам Розмерты.

— Почему именно туда? — спросил Рон. Стул был явно древний, шаткий, да к тому же, кем-то изрядно погрызенный — не иначе, как неугомонными внучками, и доверия Рону абсолютно не внушал.

— Так надо! — Старуха явно не собиралась ему ничего объяснять. — Иди, говорю, садись! — она схватила Рона за плечо и толкнула к стулу. Рон хотел было снова возмутиться, но пока голова думала, что сказать, ноги уже покорно принесли его к табурету.

Слегка подтянувшись, Рон взгромоздился на высокий неустойчивый стул без привычной подножки и почувствовал, как его ноги повисли над полом.

— Кататься! — многоголосый вопль изо всех углов сменился глухим топотом и на ногах Рона снова повисли несколько мохнатых тушек.

— Катай! Катай! — потребовали «внучки», дергая его за штанины.

Под тяжелым взглядом старухи Рон неохотно качнул одной ногой. Облепившие ее зверьки восторженно заверещали. Остальные их сородичи, лишенные дармового развлечения, тоже подняли крик и с предельным возмущением заколотили по колену Рона маленькими кулачками. Опасаясь, что они снова полезут вверх по штанине, Рон поспешно дернул ногой. Возмущение тут же сменилось радостным повизгиванием.

— Вот и молодец, — удовлетворенно улыбнулась старуха. — Так и продолжай. Обедать со мной будешь?

Рон с ужасом взглянул на закопченный котел и, проглотив подкативший к горлу комок, отрицательно покачал головой — доедать остатки пиршества он не собирался даже под угрозой авады.

— Как хочешь, — пожала плечами старуха и распахнула дверцу шкафа, стоящего у окна. По кухне поплыли манящие ароматы. Рон удивленно принюхался. Старуха взмахнула рукой, и на противоположной стене открылось окошко, ведущее, по всей видимости, в столовую или гостиную. Рон со своего насеста разглядел угол накрытого белоснежной скатертью стола и темные массивные спинки старинных стульев. Из кухонного шкафа появилось большое серебряное блюдо с пирогами. Плавно покачиваясь, оно тяжело проплыло у самого носа Рона и исчезло в окошке. Рон моргнул. В этой ситуации допускалось лишь два варианта: то ли у него от голода видения начались, то ли он очень крупно облажался.

Из шкафа один за другим начали вылетать самые разнообразные блюда, соусники, кувшины и прочие сосуды, наполненные доверху невообразимо притягательным содержимым. Чинной вереницей они пересекали кухню и исчезали в окошке, с глухим стуком занимая места на обеденном столе. После того, как жареная утка, кокетливо покачиваясь, зацепила беднягу Рона по щеке белоснежной папильоткой, тот понял, насколько поторопился с ответом. Рон сглотнул слюну и покосился на старуху: правила хорошего тона, насколько он помнил, предписывали хозяйке дома во время обеда до трех раз предлагать гостю отведать то или иное блюдо, и только после третьего отказа оставить его в покое. Но старуха, похоже, с этими правилами знакома не была. Закончив накрывать на стол, она плотно прикрыла дверцу шкафа и вышла из кухни, напоследок велев Рону не сачковать и хорошенько укачать малышей, потому как хороший сон после сытного обеда очень полезен для детского организма.

— Моему организму здоровый сон тоже не помешал бы, — пробурчал Рон ей вслед, — равно как и сытный обед.

Но старуха его уже не услышала. Или просто сделала вид, что не услышала.

Через несколько минут за неплотно прикрытой заслонкой на окошке звякнула вилка, послышался звук льющейся жидкости. Рон вспомнил пролетевший мимо него запотевший кувшин с апельсиновым соком и сглотнул. В кухне было адски жарко, и он бы сейчас не отказался от стаканчика самой обыкновенной воды, что уж там говорить о холодном свежевыжатом соке.

Рон остервенело замотал ногами в надежде на то, что разморенные после обеда существа поскорее уснут и он сможет вдоволь напиться и заглянуть за волшебную дверцу — может, какой-нибудь пирожок с блюда укатился или пропитавшаяся жиром котлетка соскользнула.

Прошло, казалось, несколько часов, прежде чем последняя отяжелевшая тушка, разжав лапки, сползла по штанине на пол, к мирно посапывающим собратьям. К удивлению Рона, их оказалось не два десятка, как ему с перепугу показалось, и даже не дюжина. Когда последний, десятый внучок свернулся клубочком на плотном домотканом половике, Рон осторожно слез со своего насеста, переступил через похрапывающую на разные лады кучу-малу, подошел к волшебному шкафу и приоткрыл дверцу.

Такого разочарования он не испытывал никогда в жизни. Нет, старуха, конечно же не собиралась уморить его голодом, но кусок черствого хлеба и стакан воды — это не тот обед, что требовался сейчас его молодому крепкому организму.

Рон сунул нос в стакан и подозрительно принюхался. Похоже, что чистая.

Звяканье за стеной стихло, послышался звук отодвигаемого стула. Рон поспешно выхлебал воду и рванулся на место, но тут же остановился, выругав себя за поспешность. Будущий аврор, а ведет себя, словно воришка, застигнутый на месте преступления. Вот он сейчас подкрепится немного, соберется с мыслями и выскажет этой странной старухе все, что он думает о сложившейся ситуации, благо, никто его теперь за штаны не дергает и на святое не покушается.

Взгромоздившись на стул, Рон мрачно вгрызся в сухарь и непроизвольно качнул ногой. То ли этот стул был заколдованный, то ли его конструкция провоцировала к таким телодвижениям. А, может, просто вспомнилось кое-что из уходящего все дальше в прошлое детства?

...Маленький Рон Уизли сидел на дереве, жевал утянутый из кухни пирожок с яблочным джемом и беззаботно болтал ногами. Жизнь была невыразимо прекрасна.

Три точно таких же пирога мирно покоились у Рона за пазухой, дожидаясь своей очереди. Через час его позовут на праздничный обед по случаю дня рождения Перси, и еды на столе будет вдоволь. Но ведь намного интереснее, пробравшись на кухню через окно, утащить несколько пирогов, а затем взобраться на самое высокое дерево и, сидя на толстой ветке, уписывать их за обе щеки, заедая висящими над головой огромными сочными яблоками.

С удобного насеста Рону открывался прекрасный вид на отцовский сарай и на кухонное окно, в котором то и дело мелькала хлопочущая у плиты мать. Хорошо было, вылизывая из пирожка сладкую начинку, наблюдать за садовыми гномами, протискивающимися сквозь прутья садовой ограды, за бегущими вдаль облаками и представлять себя вольной птицей. Всего лишь и нужно, что поджать под себя ноги, расправить крылья и, поднявшись в бескрайнее синее небо, полететь далеко-далеко... Мимо вон той громадной сосны на вершине холма, мимо покосившейся башенки Лавгудов к далекому лесу, синеющему на горизонте, а то и еще дальше...

Только-только Рон почувствовал, что еще миг, и его ноги оторвутся от ветки, теряя растоптанные тапочки, а пальцы на ногах подожмутся, словно птичьи когти, как яблоню сотряс сильный удар, и яблоки гулко посыпались на землю.

Мощные птичьи крылья, не успев как следует развернуться, снова превратились в обычные человеческие руки, и чуть не сверзившийся с дерева Рон, в последний момент уцепившийся за толстую ветку, посмотрел вниз. Под деревом стояла разгневанная тетка Мюриэль. Еще раз врезав своей неизменной клюкой по яблоневому стволу, тетка завопила:

— Немедленно слезай с дерева, глупый мальчишка! И больше никогда не смей болтать ногами — эта дракклова забава еще никого до хорошей жизни не довела.

— Дракклова забава... — задумчиво повторил Рон, осененный неожиданной мыслью. — Дракклова забава...

— Ну, наконец-то! Не прошло и полгода... — раздался над ухом резкий смешок. Рон подпрыгнул от неожиданности и оглянулся. Рядом стояла старуха, уперев в бока костлявые кулаки и довольно улыбаясь. — А я уж думала, ты никогда не догадаешься.

— Вы что, хотите сказать, что эти существа и есть те самые дракклы? — удивленно произнес Рон, сам не веря в свое предположение. — А вы, выходит, та самая дракклова бабка, ой, простите, бабушка?

Старуха удовлетворенно кивнула.

— Но ведь дракклы вовсе не такие, — возразил Рон, вспомнив уроки ухода за магическими существами. — У вас это не дракклы, а... — Рон вспомнил острые зубы и любопытные мордочки, — хорьки какие-то. Вернее, хори или даже хорищи! — исправился он, вспомнив тяжелые тушки на своих ногах.— Да, они хищные. Да, они зубастые. Но они умеют оборачиваться, не плюются огнем и не брызгают ядом. У них нет ни жал, ни клешней, я же вижу. Усы, лапы, хвост — и все. Ничего особенного, типичные оборотни, только какой-то редкой разновидности.

Старуха нахмурилась, но Рон, не обращая внимания на ее реакцию, продолжал развивать свою мысль:

— А дракклы — это совсем другое. Это помесь мантикоры и огненного краба. Они на скорпионов больше похожи. Хагрид, говорил, что в древности их называли дракклами, но поскольку они давно вымерли, а он сумел вывести их заново, то и название дал свое. Теперь они называются соплохвостами.

— Что-о? — возмутилась старуха. — Это, по-вашему, выходит, что у них мать — мантикора, а отец — огненный краб? Ты это хочешь сказать? Может, у тебя хватит наглости еще и меня мантикорой обозвать?

«А почему бы и нет? — хотел было съязвить Рон. Дракклова бабка очень напоминала ему тетку Мюриэль. И тот факт, что дядюшка Мэтилок, укушавшись огневиски, иначе как «моя мантикора» любимую супругу не называл, только подтверждал предполагаемое сходство.

Но вслух Рон не успел произнести ни слова. Словно разделяя негодование хозяйки, стены кухни задрожали, на полках зазвенела всякая утварь, а самый большой половник, не выдержав, сорвался с крючка и громко бамкнул о крышку стоящего на полу котла.

Рон отшатнулся назад и отчаянно замотал головой:

— Это не я придумал! Нам такое в школе сказали!

Лучше бы он этого не говорил. Старуха разбушевалась еще больше:

— Так этому еще и детей в школе учат?

До этого тихо лежащая на шкафу скалка взмыла вверх и, описав по кухне пируэт, арбалетной стрелой направилась прямо к Рону, целясь аккурат тому в переносицу. Или в глаз — Рон выяснять не собирался, и поспешил уклониться, благо выработавшиеся в академии рефлексы позволяли.

— Да что же это происходит? — свирепствовала старуха. Она перехватила скалку и теперь размахивала ею, как индеец новеньким мачете. — У вас там что, совсем страх и память потеряли? Людишки недоразвитые! Скоты неблагодарные! Добропорядочный народ всякими непотребными словами обзывают!

Рон хотел было заметить, что дело обстоит совсем наоборот, но возражать разгневанной даме, да еще с таким грозным оружием в руках не осмелился.

Разбуженные громкими воплями внучки зашевелились и заворчали. Старуха, увидев это, неохотно замолкла, угомонила дребезжащую кухню и вернула скалку на место.

— Невежды... — она презрительно плюнула на пол, и Рон едва успел отдернуть ногу. — Ну, ничего, вы у меня еще попляшете. Вам еще брань, мор и глад райским яблочком покажутся.

Рон втянул голову в плечи и проклял свой бестолковый язык. Вот уж чем-чем, а причиной всемирного бедствия он никогда стать не стремился.

— А ты... — старуха метнула на Рона острый взгляд, — ты смотри здесь в оба и мотай на ус. И чтоб и детям, и внукам, и правнукам рассказал, кто такие настоящие дракклы!

Прозвучало это довольно угрожающе, но Рону деваться было некуда, и он согласно кивнул. Тем более, что слова о детях и внуках внушили ему слабую надежду на скорое возвращение домой. Не будет же старуха его здесь сто лет удерживать, как феи одного персонажа из маггловской сказки. Как же там Гермиона его называла... Забыл. Вот как жаль, что Гермиона не попала сюда вместе с ним — уж ее-то история этого загадочного народца должна была заинтересовать. Ее же хлебом не корми, только дай что-нибудь поизучать.

Рон посмотрел на остатки сухаря в руке и грустно улыбнулся получившемуся каламбуру. Похоже, что хлебом не кормить сегодня как раз будут именно его.

— А я рыба, я рыба, я рыба! — вдруг истошно заголосили под окном. Рон вздрогнул и чуть не поперхнулся некстати попавшейся крошкой. Старуха, напротив, мигом подобрела и принялась расталкивать внучков.

— Рыба приехала, — снизошла она до объяснений. — Очередные велогонки, наверное, устраивает: скучает, знаешь ли, в нашем климате. Сейчас на выгоне всех фиалок распугает. А если к ней еще и сахарные пони подключатся — конец тогда нашим фиалкам, как пить дать.

Рон обалдело промолчал. Что такое сахарные перья — он знал, и даже однажды пробовал маггловскую сахарную вату. Но представить себе сахарных пони, которые вместе с какой-нибудь селедкой и уже известными ему хорьками преследуют на велосипедах кустики разбегающихся фиалок, он не мог при всем своем желании.

— Рыба спит в воде речной, лап у рыбы — ни одной! — прокричал за окном тот же голос.(1)

Рон бросился к окну. Ему безумно хотелось посмотреть на загадочную рыбу, катающуюся на велосипеде по фиалковым полям. Но за окном сплошной стеной стояли заросли бешеной вишни, и, как Рон ни присматривался, разглядеть ничего не смог.

— Рыба поднялась со дна, лап у ней теперь одна! — скандировала где-то за кустами загадочная рыба. — Дрыном дал по голове — лап у рыбы стало две!

.

.

Тем временем бабкины внучки проснулись, отпихнули Рона, и под веселую рыбью считалку полезли в окно.

Невидимая рыба за это время досчитала свои лапы до семи, и, когда последний зверек перемахнул через подоконник, быстро закруглилась с подсчетами:

— И зовут теперь, сынок, нашу рыбу Осьминог!

— Это еще почему? — не выдержал Рон, поворачиваясь к старухе. — Осьминог — не рыба. Он, как это... — Рон на миг замялся, вспоминая нужное слово, и уверенно произнес: — Млекопитающее!

За окном разноголосо захохотали.

— Конечно же, осьминог — это не рыба, — мягко сказала старуха и душевно улыбнулась Рону, словно целитель Сметвик профессору Локонсу. — Но вот рыба — это обязательно осьминог. Иначе, как бы она могла держаться за руль и нажимать на педали?

Рона пробрала дрожь. До этого момента старуха казалась ему единственным нормальным существом в этом доме. Пусть сварливым и не особо уравновешенным, но зато привычным и понятным, в отличие от говорящего кота и стаи близнецов-оборотней. Но теперь от старухи вдруг повеяло такой жутью, что Рону малодушно захотелось позвать незаметно исчезнувшего из кухни кота или вернуть кого-нибудь из зверьков, только бы не оставаться наедине со сбрендившей на всю голову ведьмой.

— Эй, мальки, а кто знает такую песню? — снова завопили под окном и Рон дернулся от неожиданности. — Эй, дыр-дыр-дэя, ай, на-нэ-на-нэ-на-на...

— И-и-и! — восторженно ответили зверьки, и дружно подхватили: — Ай, на-нэ-на-нэ-на-на...

Когда голоса затихли вдали, Рон повернулся к старухе, стараясь на всякий случай держаться спиной к окну, окинул взглядом кухню и прикинул, успеет ли он схватить скалку, если старуха все-таки вздумает на него наброситься.

— И что тебе снова непонятно? — ворчливо ответила та на его пристальный взгляд. — Да, наша рыба не только разговаривает, но еще и поет. И ты пой, кто ж тебе не дает? Вот сейчас пойдешь в огород работать, и пой себе на здоровье, сколько влезет...

________________________________________________________

1. Немного измененная цитата из стихотворения Бурундука «Считалка про рыбу».

Рыба спит в воде речной.

Лап у рыбы — ни одной.

Рыба поднялась со дна,

Лап у ней теперь одна.

Поплыла на голове —

Лап у рыбы стало две.

Ты получше посмотри:

Лап у нашей рыбы три,

Хоть известно в целом мире,

Что у рыбов лап четыре.

Если сосчитать опять,

То окажется их пять.

Отрастила рыба шерсть.

Лап у рыбы стало шесть.

Мы запутались совсем:

Сколько лап у рыбы? Семь?

У неё давайте спросим,

И она ответит: "Восемь".

И зовут теперь, сынок,

Нашу рыбу Осьминог.