Черное солнце (гет)

Зимнее солнце еще не проснулось, а в доме Кельнеров, за плотно закрытыми дверями и шторами, в гостиной первого этажа, где до сих пор гуляло маленькое эхо от небольшого количества вещей, собрались все, кто знал о сегодняшней встрече: Харри и Агна, Дану и Кайла. Кете Розенхайм пришла всего несколько минут назад, и, оглядев присутствующих взволнованным взглядом, предложила Агне помощь. Вместе они ушли на кухню.

— Не могу успокоиться! Не верится, что все это действительно происходит!

Агна, бледная и молчаливая от плохого самочувствия, слабо улыбнулась в знак согласия, и продолжила разливать чай по изящным фарфоровым чашечкам.

— Да… надеюсь, все получится, — негромко сказала она, делая шаг назад, и чувствуя, как новая волна жара накрывает ее.

— Я отнесу, — шепнула Кете, подхватывая поднос с чаем, и выходя в гостиную.

Агна кивнула, и оперлась руками о стол, удивляясь собственной слабости. «Надо выпить кофе, это всегда помогает», — подумала Эл, оглядывая кухню в поисках турки.

Она слышала негромкие разговоры, доносящиеся из гостиной, звук стульев, отодвинутых от большого, круглого стола. У нее в запасе еще было несколько минут, — как раз для того, чтобы приготовить кофе. От полноценного завтрака все присутствующие отказались: в четыре часа утра куда больше хотелось спать, чем есть. «Но другого времени у нас нет…» — сонно подумала Эл, помешивая напиток в турке. Пара минут, и кофе возмущенно запыхтел, требуя, чтобы на него обратили внимание.

Переливая горячий напиток в белую чашку, девушка улыбалась, слушая шаги Эдварда на площадке второго этажа. Вот чуть скрипнула верхняя ступень лестницы, а затем шаги стихли, и Эд, который умел ходить, кажется, совершенно бесшумно, уже был внизу.

— Доброе утро, — он негромко поздоровался с Кайлой, Кете и Дану.

Не замечая Агны, которая медленно возвращалась из кухни с чашкой в руках, Харри строгим, сосредоточенным взглядом осмотрел гостиную в поисках жены.

— Я здесь, — с улыбкой шепнула она, проходя мимо него.

Ее присутствие сотворило с Кельнером маленькое чудо. На краткий миг черты его лица смягчились. Он улыбнулся, провожая Агну взглядом, и, снова став серьезным, оглядел присутствующих.

— Прошу прощения за такой ранний подъем, — Кельнер посмотрел на Кайлу, — но нам нужно как можно скорее обсудить новые детали.

Немного церемонную речь Кельнера, которая всегда становилась такой, когда Эдвард волновался, прервал стук в дверь. И пока все смотрели друг на друга, пытаясь узнать, кто бы это мог быть, Агна подошла к двери и посмотрела в глазок. Закрыв его ладонью, она тихо выругалась.

— Черт!

— Что такое, renardeau? — шепнул Харри, подходя к ней.

— Фоули! Я не хочу, чтобы он был здесь!

— Он может нам помочь.

— Он может быть предателем! — взволнованно шепнула Агна, сжимая руку Харри. — Не открывай ему!

— Он, конечно, вел себя странно, но поручительство все-таки подписал, — напомнил Кельнер.

Дверной замок щелкнул, и дверь перед Фоули открылась ровно на четверть, выдавая только высокую фигуру Харри.

— Герр Фоули.

— Герр Кельнер.

Фрэнк помолчал и очень тихо продолжил:

— Я… я хотел бы быть полезным, хочу помочь вам.

Внимательно рассмотрев взволнованное лицо Фоули, Харри уточнил:

— Какая у вас причина?

— Никакой. Просто хочу помочь.

Кельнер усмехнулся и промолчал, смыкая тонкие губы. Взглянув еще раз на Фрэнка, он отошел в сторону, пропуская его в дом.

— О! А-а… фрау Кельнер! Здравствуйте! — смутившись, вскрикнул Фоули.

Агна молча кивнула мужчине, посмотрела на мужа и вернулась в гостиную. Следом за ней в комнату зашел Фрэнк.

— Фрэнк Фоули, сотрудник английского консульства в Берлине. Он помог нам с поручительством для Мариуса, — напомнил Кельнер, тем самым закрывая за чиновником своеобразную ловушку.

Официально обозначенный при всех как важный помощник в их общем мероприятии, Фрэнк, — если он и был, по опасениям Агны, ненадежным человеком, — после такого представления терял возможность отступить назад, и теперь, хотел он того или нет, принужден был играть роль помощника. Если же, — по мысли Харри, — Агна была права, то за Фрэнком тем более следовало наблюдать и держать его ближе на случай предательства. А вот закрыть дверь перед чиновником, — уже пришедшим в их дом, и наверняка бы заподозрившим что-то неладное, попытайся Кельнер от него отделаться, — было бы слишком явной ошибкой, неверным шагом. Поэтому Харри впустил его, решив про себя, что, как и прежде, будет приглядывать за ним, и, в случае каких-либо подозрений… После кратких приветствий Харри спросил, как Фрэнк узнал об этой встрече?

— Я… совершенно не подумал о времени. Честно говоря, я всю ночь не мог уснуть, и, дождавшись более подходящего времени, решил зайти к вам, — растерянно оглядывая присутствующих, объяснил Фрэнк. — Но я не думал, что все вы здесь…

Это была правда. Но высказана она была так невнятно, что Фоули никто не поверил. А фрау Кельнер, не сдержавшись, — главным образом потому, что «вся ночь», в которую Фоули, по его словам, не мог уснуть, наступила после того дня, когда он попробовал поцеловать ее, — язвительно уточнила:

— Четыре часа утра. «Подходящее время»?

Агна села за стол, на свое прежнее место, и обняла руками чашку с горячим кофе.

— Я… — совсем потерялся Фрэнк.

— Проходите, не бойтесь, — с лукавой улыбкой убеждал его Кельнер, внимательно наблюдая за происходящим.

Фоули сглотнул и сел за стол напротив Агны.

— Чай? На улице, должно быть, холодно? — спросила Кете.

Фрэнк, по-видимому, опасаясь говорить после всего сказанного и услышанного, только утвердительно кивнул. Кете подошла к Фоули и поставила перед ним чайную пару.

— Сливки, сахар, бисквит, печенье?

— Не хочу показаться грубой, — Агна почувствовала, как ее накрывает новая волна жара, — но давайте начнем?

Харри кивнул и повторил то, что всем присутствующим, — за исключением Дану, крепко державшим Кайлу за руку, — было уже известно:

1.Благодаря поручительству, заверенному Фрэнком Фоули, Мариус может выехать в Великобританию по программе «Киндертранспорт». Если при посадке на поезд, следующего до голландского города Хук-ван-Холланд, где происходит пересадка на корабль, идущий до Британии, или на каком-то ином этапе пути, Мариуса или его родителей, Кайлу и Дану Кац, спросят, почему поручительство заверено сотрудником британского консульства в Берлине, а не ими, его родителями, Кайле или Дану следует ответить, что такой формы заверения потребовали германские власти.«Не вдавайтесь подробности. Скажите только эту фразу. Но если вам не поверят, для убедительности назовете имя Фрэнка Фоули», — напомнил Харри. Верность этих слов Фоули подтвердил кивком головы.

2.Паспорт для Кайлы Кац без отметки «J» готов благодаря связям Кете. В нем возраст Кайлы увеличен на пять лет, — «… что было необходимо сделать для того, чтобы тринадцатилетний Мариус, «сын» Кайлы, не вызывал вопросов». Харри еще раз просмотрел изготовленный паспорт, долго останавливаясь на каждой странице. Насколько он мог судить, паспорт был выполнен очень качественно, вплоть до использования тех же чернил, какими пользовались немецкие чиновники. Высокое качество подтвердила и Кете Розенхайм. А ее «знакомый», который занимался изготовлением документа, заявил, что для него неубедительная подделка была бы подобна смерти.

Отодвинув новый паспорт Кайлы в сторону, Харри подумал, что с учетом всех денежных сумм, полученных этим «знакомым» за подделку, умирать при наличии таких денег было бы, как минимум, нерационально.

3.Непосредственно в день отъезда, — он наступит уже совсем скоро, через пять дней, в рождественский сочельник, — Харри сам отвезет Кайлу, Дану и Мариуса к поезду, и проследит, чтобы все прошло так, как нужно. К тому же, сотруднику, проверяющему билеты перед посадкой на поезд, нужно отдать вторую часть взятки, прибавив к ней еще «немного» — как гарантию того, что беременная Кайла Кац может выехать с мужем и старшим сыном из Берлина.

4.Из-за постановления нацистов, которое гласило, что эвакуация евреев из Берлина не должна блокировать порты Германии, Кайла, Дану и Мариус поедут по обозначенному для выезда пути: поездом из Берлина в голландский город Хук-ван-Холланд (недалеко от Роттердама), а оттуда — морем до английского порта Харвич.

«Из этого порта вы поездом поедете не в Лондон, как все остальные пассажиры, а в другой город. Адрес и подробные пояснения о том, как туда добраться, вам передаст Агна. И помните: ваш маршрут после прибытия в Харвич будет иным, чем у тех людей, которые поедут с вами из Германии. Поэтому ни с кем и ни под каким предлогом вы не должны обсуждать свой маршрут, предположения о том, что вас может ждать в Великобритании и прочее… Словом, вы должны молчать о себе и о своем маршруте. Никто, кроме нас и вас не будет знать о том, что ваш конечный пункт назначения — совсем не Лондон». Харри сделал глубокий вдох и посмотрел на Агну. Улыбнувшись ему, она перевела взгляд на Кайлу и Дану.

— Медицинские справки, необходимые для отъезда, уже готовы. Они понадобятся вам до прибытия в порт Харвич, — сказала Агна, и напомнила о том, что, среди всех забот, связанных с отъездом, могло показаться второстепенным, но было не менее важным, чем все остальные детали и нюансы отъезда. — Кайла, Дану, я подготовила для вас и Мариуса одежду. Вы должны переодеться по прибытии в Харвич, и до того, как покинете этот порт. Это очень важно, — девушка внимательно посмотрела на супругов. — Новая одежда поможет вам слиться с людьми в Великобритании, потеряться среди них. А именно это нам и нужно: ничто не должно выдавать в вас только что приехавших в страну людей.

На последних словах Агна покраснела, и поднесла руку к горлу, пытаясь унять тошноту. Замолчав, она медленно села на стул, делая глубокие вдохи и выдохи.

— Агна? — Харри подошел к ней, с тревогой вглядываясь в ее лицо.

— Небольшая слабость, — шепнула она, смущаясь еще больше от того, что все это происходит в присутствии других людей. К тому же, пристальный взгляд Фоули жег ее и раздражал.

— Уверена?

Бумажной салфеткой Кельнер убрал со лба Агны капли пота. Девушка молчала. Только посмотрев в глаза Харри, она улыбнулась, давая понять, что для беспокойства нет причин.

— Скоро закончим, — шепнул он.

Оглядев гостей, Кельнер остановил взгляд на Фрэнке Фоули, который, не замечая Харри, продолжал беспокойно смотреть на Агну. 

— У меня для вас задание, герр Фоули, — негромко сказал Харри. — Не стану скрывать: ваша прежняя манера поведения и неоднократные отказы в раскрытии деталей программы «Киндертранспорт», а затем неожиданная помощь с заверением поручительства для Мариуса, и известие о том, что вы видели, как какой-то мужчина следил за моей женой, — при этом вы умалчиваете о том, как вы сами оказались рядом с домом Кете в ту минуту, — все это не вызывает ни у меня, ни у Агны никакого доверия. Поэтому, — Кельнер улыбнулся, — именно вам я доверяю выполнить последний, очень важный пункт нашего мероприятия.

— Паспорт для Дану? — уточнил Фрэнк.

— Именно. За оставшиеся до отъезда пять дней, — с учетом сегодняшнего, — вы должны своими силами, не используя связи Кете, сделать для Дану паспорт на выезд. Напоминаю, что в нем, как и в новом паспорте Кайлы, не должно быть буквы «J». Возраст можете оставить прежним. И учтите: два дня назад Дану еще был в лагере. Значит, сегодня-завтра или, максимум, через несколько дней, его начнут искать. После разбирательства за ним, как за беглецом последует охота. Потому что он, — Харри поочередно выпрямлял пальцы правой руки, перечисляя пункты,  — мужчина, еврей, находится в том возрасте, который очень интересует нацистов, был в лагере и сбежал.

— Вы на самом деле сбежали? — изумленно спросил Фрэнк, обращаясь к Дану.

— Это неважно, герр Фоули. Ваша задача — сделать паспорт до дня отъезда, учитывая все перечисленные детали, и сохраняя при этом полную секретность. Справитесь?

Фрэнк посмотрел Кельнеру в глаза.

— Да. Я готов пройти эту вашу проверку, и доказать, что мне можно верить.

— В этом нам еще только предстоит убедиться, — выдерживая взгляд Фоули, ответил Кельнер.

— Вы можете это сделать уже сейчас. Мне многое известно. Например, то, что праздничный вечер, посвященный открытию дома мод фрау Гиббельс по новому адресу, на котором вы и фрау Агна должны обязательно присутствовать, перенесен, и состоится он именно тогда, когда вы планируете проводить на вокзал Кайлу, Мариуса и Дану, — в сочельник, накануне Рождества.

Харри помолчал, обдумывая новую информацию. Упустить отправление поезда по программе «Киндертранспорт» они не могли: в Берлине становилось все опаснее. К тому же, слишком много больших, мелких и очень хрупких договоренностей было сделано для того, чтобы этот отъезд состоялся именно через несколько дней. Но и отсутствие Агны и Харри на вечере, — как было понятно с самого начала, — вряд ли возможно.

— Спасибо за информацию, герр Фоули. Я обязательно ее проверю.

Кельнер поднялся из-за стола, чтобы проводить Кете и Фрэнка, который совсем не хотел уходить, и пытался, — выглянув из-за плеча Харри, —  еще раз взглянуть на Агну. Понаблюдав за попытками Фрэнка, Кельнер спокойно заметил:

— Герр Фоули, вам пора.

По взгляду чиновника было понятно, что он не согласен с ним, и придерживается совсем иного мнения.

— Я надеюсь, с А… фрау Кельнер все будет хорошо.

— Не сомневайтесь. Я позабочусь о моей жене.

Фрэнк, понимая, что сопротивление бесполезно, — к тому же, он и так уже выглядел достаточно глупо, — вздохнул, и вместе с Кете вышел из дома Кельнеров.

— До свидания, Фрэнк, — сухо сказала она, когда они были уже на улице.

Фоули кивнул и сделал несколько шагов, удаляясь от дома. Но одна мысль остановила его, и он, круто повернувшись, догнал женщину.

— Прости меня! Я знаю, что веду себя как дурак.

Кете с грустной улыбкой посмотрела на него.

— Ты поможешь нам?

— Конечно!

Она снова улыбнулась.

— Я всегда доверяла тебе. Просто не думала, что ты можешь…

— Так глупо вести себя на глазах у всех? Я сам до знакомства с Агной Кельнер этого за собой не знал.

Фрэнк помолчал.

— Я сделаю все, что в моих силах, Кете.

— Тебе нужна помощь с паспортом?

Он резко покачал головой.

— Нет. Это будет нечестно. Я все должен сделать сам.

Фройляйн Розенхайм сжала на прощание руку Фоули, и медленно пошла по заснеженной улице.

За то время, что у Кельнера ушло на прощание с ранними гостями, Кайла расспросила Агну о ее самочувствии.

— Все хорошо, это просто слабость, — продолжала настаивать девушка.

— Фрау Агна, разрешите я посмотрю.

— Нет! — Агна покачала головой, поднялась со стула и отошла назад, — Не нужно!

— Почему ты против, renardeau? — Кельнер подошел к жене и обнял ее за талию.

— Не нужно меня осматривать!

Горячий взгляд зеленых глаз скользнул по Харри, и Агна обняла его, спрятав лицо у него на груди.

* * *

Для того, чтобы выполнить поручение Кельнера, Фрэнку пришлось сделать гораздо больше того, что было в его силах. «Springe über deinen Kopf» — как сказали бы немцы.

Но Фрэнк Фоули был британцем, сотрудником английского консульства в Берлине, и именно его должность, — в чем он был убежден, — которая позволяла ему не разыгрывать из себя арийца, помогла ему и в этот раз. В Берлине был все тот же день, ранним утром которого Фрэнк, сам того не ожидая, оказался на импровизированном собрании в доме Кельнеров.

После этой встречи Фоули, несмотря на слишком ранний час, поспешил в свой кабинет на Фридрихштрассе, — ему нужно было сделать несколько звонков, для которых, к счастью, понятия времени не существовало. И потому Фрэнк Фоули — образцовый чиновник консульства, выдохнув воздух из легких и одернув пиджак, — и, честно сказать, очень нервничая, — снял телефонную трубку с аппарата особой, закрытой, связи, намереваясь связаться с кем-то по имени «Вильфред». Имя это, — как и человека, который скрывался за ним,  — Фрэнк узнал после трех предыдущих разговоров, проведенных под покровом огромной секретности. И в этом оппонентов Фоули, отвечавших ему на звонки, вполне можно было понять: не каждый день тебе звонит начальник паспортного контроля из английского консульства в Берлине, и просит помощи в теневых делах. И ладно бы он хотел раздобыть что-то на черном рынке: скажем, оружие, еду или лекарства. Но нет, Фрэнку Фоули нужен был паспорт! Паспорт для мужчины, еврея, без буквы «J» на первой странице! Еще один нюанс этой невероятной истории повергал собеседников Фоули в почти немой шок: по его словам, паспорт нужен очень срочно, потому что этот мужчина, который относился к очень интересующей нацистов возрастной группе тридцати-сорока лет, несколько дней назад сбежал из лагеря!

— Ты с ума сошел! — зашипела трубка в очередной раз, когда Фрэнк торопливо и скупо, в отвлеченных выражениях, понятных только ему и собеседнику, изложил свои пожелания. — С этим тебе поможет только Вильфред, другого такого идиота, жадного до денег, я не знаю!

Вот так Фрэнк и узнал об этом Вильфреде. Теперь приходилось ждать вечера, — Фоули планировал выехать в Росток, на встречу с ним, около десяти вечера.

«Раньше полуночи тебе там делать нечего! Я предупрежу Вильфреда, он будет тебя ждать», — немного успокоившись, сообщила телефонная трубка уже другим голосом.

И Фрэнк принялся ждать. В этом нудном, мучительном ожидании его радовало только одно: он помогает Агне Кельнер. Мысль грела его, вызывая воспоминания о том, как чудесно, — даже несмотря на бледность, которая, по молчаливому мнению Фоули, делала ее глаза еще ярче и притягательнее, — она выглядела сегодня утром. На ее лице были еще заметны следы недавнего сна, волосы, едва доходившие до плеч, — впервые за все время, что Фрэнк знал Агну, — были распущены, а темно-зеленое домашнее платье с закрытым воротом делало весь ее облик еще более строгим и… Фоули улыбнулся, вспомнив ее язвительный ответ о времени их встречи, но улыбка тут же сползла с лица, когда он припомнил, что потом Агне стало плохо. «Я так и не знаю, что с ней… Но если бы случилось что-то серьезное, Кельнер сообщил бы нам, так? Например, через Кете…». Тревога быстро разошлась по телу, снова поглощая Фрэнка целиком. После долгого молчания Фоули заставил себя вернуться в реальность и проверить, все ли было сделано для поздней встречи с Вильфредом в морском порту Варнемюнде, рядом с Ростоком?

«Поеду в десять, из дома. Дорога займет около двух часов… Карта с обозначением порта готова, деньги тоже… Но если денег, что я сегодня снял в банке, не хватит?». Холодный пот пробил Фоули, стоило ему предположить, что из-за его глупости рухнет все, что было сделано Кельнером, Агной и Кете.

Черный и блестящий в свете подслеповатых фонарей, «Фольксваген» Фрэнка медленно, покачиваясь на неровной дороге, въехал на застывшую в ночном безмолвии площадь дока. Территория была громадная, безмолвная и по-ночному жуткая. Может быть, именно поэтому Фоули, чувствуя себя неуверенно от того, что в последний момент место встречи в Ростоке было изменено, передернул плечами и со страхом огляделся вокруг. Он не заметил ни одного признака того, что здесь его кто-то ждет. Но когда Фрэнк, завернувшись в пальто и надвинув поглубже шляпу, вытянулся из автомобиля на промозглую от ветра и недавнего дождя улицу, то услышал:

— Вы опоздали.

Выждав несколько секунд, Фоули повернулся к темному силуэту, и произнес чуть дрогнувшим голосом:

— Извините, Росток мне не знаком.

— Эта дыра мало кому хорошо знакома, герр Фоули. Даже несмотря на морской порт.

Голос звучал резко и весело, поднимаясь вверх, во тьму, режущим слух эхо.

— Вы принесли деньги?

— Вы принесли паспорт?

Голос засмеялся, оценив ответ.

— Быстро схватываете, герр Фоули.

Мужчина подошел ближе, но лицо его, криво освещенное темно-желтым лучом фонаря, все равно осталось в темноте, и теперь распознать черты того, кто назвался Вильфредом, стало труднее, чем прежде.

— Деньги, — шепнул он, нависая над Фоули.

— Мне нужно видеть паспорт, оценить его качество.

Вильфред засмеялся и сплюнул под ноги.

— За это можете не бояться. Мне претит плохо сделанная работа.

Расправив плечи, мужчина скрестил руки на груди и застыл на месте.

— Если вы так настаиваете… — шепнул Фоули, доставая из внутреннего кармана пальто плотный бумажный конверт, который, судя по виду, был неплохо набит деньгами.

— Двадцать тысяч марок, как договорились.

Вильфред покачал головой.

— Цены выросли, герр Фоули.

— Когда? — осевшим голосом спросил Фрэнк.

Его худшие опасения сбывались, и он боялся одного: паспорт ему не получить.

— Пока вы плутали по дороге в поисках порта, — с улыбкой и какой-то заботливостью в интонации пояснил голос. — Вот ирония, да? В Германии есть такие крупные порты, а нацисты запретили евреям выезжать из священного рейха по морю.

— Это не самое страшное, что они делают или что еще могут придумать, — удивляясь себе, вдруг произнес Фрэнк.

— Согласен, герр Фоули. За вашу тревогу и обеспокоенность судьбами людей я сделаю вам скидку, и возьму сверх денег только это, — Вильфред кивнул на золотые наручные часы Фоули. Проследив за взглядом мужчины, Фрэнк резко втянул воздух через нос и задержал его в легких, молча снимая с запястья часы.

— И это!

Вильф указал на обручальное кольцо.

— Но… послушайте, кольцо… это память о моей жене!

Нож, блеснувший рядом с Фрэнком дал понять, что с этой памятью ему придется проститься. Отдав часы и кольцо, Фоули, осмелев на адреналине, уже бурлившим в его крови, вытянул руку вперед, требуя паспорт на имя Дану Кац. Книжечка упала в его ладонь с легким шлепком.

— Проверяйте!

Вскинув голову вверх, Фрэнк подошел ближе к фонарю, и принялся самым долгим и внимательным образом рассматривать поддельный паспорт. Печать, отсутствие буквы «J», возраст, фото, бумага, чернила, заполнение и даже прошивка страниц — все действительно было на высоте.

— Все в порядке, — бросил Фоули, убирая паспорт в карман.

— Рад услужить, — с прежним смехом отозвался голос Вильфреда.

Лезвие ножа спряталось сначала в темноту, а потом в руку, и мужчина исчез.

Так подошел к концу первый из пяти дней, оставшихся до отъезда Кайлы, Дану и Мариуса в Великобританию.

* * *

Время четырех дней, что оставались до сочельника, бежало вперед слишком быстро, в каком-то диком, невероятном прыжке. По крайней мере, так казалось Эл. Ее прежнее беспокойство стало только сильнее, и большая часть душевных сил уходила только на то, чтобы вести себя так, будто все в жизни Агны Кельнер было ясно, легко и просто.

Словно в противовес страхам Элис, Эдвард в эти дни был особенно собран и невозмутим. Его энергии, уверенности и внимания хватало на все: на все заботы об отъезде, на все новые нюансы, которые, казалось, возникали каждую секунду в бесчисленном количестве, — девушка была уверена, что если бы она занималась помощью Кайле, то у нее ничего бы не получилось, — на заботу об Эл и даже на память о том, когда она ела и как именно себя чувствовала.

Метаморфозы Милна изумляли и завораживали Элис: чем дальше по календарю летели призрачные дни конца декабря, тем увереннее он становился. Иногда в ее мыслях даже проскальзывало невероятное предположение о том, что у Эдварда выросли крылья, и что теперь его ничто не остановит — таким решительным, полным сил и энергии он был. Одно Эл знала точно: если бы не он, она бы ни с чем не справилась. Слабость, плохое самочувствие и тошнота совершенно ее изматывали, и она, как ей казалось, не могла думать ни о чем «важном».

Уже потом Эл, вспоминая эти дни, поймет, что Эдвард был из тех, кого большая опасность мобилизует, а не сбивает с пути. И чем выше страх, тревога, волнение и отсутствие четкого пути, тем более собранным и кристально чистым все становится для таких людей, как Милн. Неизменно внимательный к Эл, Эдвард пытался успокоить ее тревогу и дурные предчувствия, но внутренний страх Элис был сильнее даже его заботы. К тому же, все эти дни были такими быстрыми, беспокойными, наполненными событиями с самого утра до позднего вечера, что времени для того, чтобы побыть вдвоем, наедине, укрывшись от всего и от всех, у Эдварда и Элис почти не было. Оставшееся до сочельника время бежало не просто быстро, — оно проносилось вихрем на огромной скорости, выжимая из Агны, Харри и тех, кто помогал им, все возможные силы.

— Пора, — шепнул Эдвард, с нежностью смотря на Эл.

Она ничего не ответила, только продолжала медленно рассматривать его лицо таким же нежным и беспокойным взглядом.

— Ты всегда можешь мне рассказать о том, что тебя беспокоит.

Милн отвел с лица Элис темно-рыжую прядь, любуясь тем, как солнечный свет играет цветом ее волос и глаз, раскрывая их глубину так, что от этого захватывало дух.

— Это все мои глупости, — хриплым от недавнего сна голосом сказала Эл, не меняя положения, и продолжая скользить медленным взглядом по лицу Милна.

Ей стыдно было признаваться в том, что она боится нового дня, который уже просыпался за окном, и очень не хочет прерывать это неторопливое, уютное мгновение раннего утра.

— Как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, — скупо ответила Эл, очерчивая указательным пальцем контуры лица Эдварда.

Он улыбнулся совсем немного, — той печальной улыбкой, в которой переплетались напряжение, усталость и громадная нежность. Время, быстрое для всех остальных, для них потекло медленно и невесомо. Но вот и оно кончилось, вынуждая Элис и Эдварда начать новый день.

Агна оглянулась. Медленно и отвлеченно, словно ее в самом деле очень интересовала витрина магазина на Кудамм, оформленная только вчера. В пространстве между огромными стеклами, заново вставленными нацистами после погромов, «устроенных евреями», было выставлено несколько женских манекенов, одетых в новые модели немецкого дома мод под руководством фрау Гиббельс. В одном из платьев девушка узнала свою работу, но если бы кому-нибудь было интересно ее истинное мнение, Агна сказала бы, что ни одно из этих платьев ей не нравится.

Она усмехнулась, осторожно разглядывая в отражении витрины неуклюжую, приземистую фигуру Хайде, который сегодня следовал за ней по пятам, с самого утра. Вернувшись мысленно к платьям, выставленным на продажу, Агна подумала о том, что германская мода, — впрочем, об этом было заявлено в статье модного журнала Style еще в далеком 1933 году, так что никакого сюрприза в этом не заключалось, — так отчаянно и остервенело хотела уничтожить утонченную французскую соперницу, затмив собой единственно весь модный небосклон, что в этой гонке между новыми тенденциями и «истинно германским стилем», она проиграла.

Почти сразу же, в том же тридцать третьем, и — навсегда. И как бы старательно немецкие модельеры ни копировали французскую моду, которую они ненавидели, и которой дико завидовали, их наряды, — хоть прежних, хоть новых сезонов, — всегда оставались лишь жалкой репликой, картонной поделкой неумелых рук.

По мнению Агны, для ведения хорошего наружного наблюдения Хайде не хватало неприметности и легкости. Достаточно было посмотреть на его лицо с крупными чертами, и то напряженное выражение, с которым он старался незаметно смотреть на фрау Кельнер, чтобы понять, что «вести» Хайде умеет очень плохо.

Агна взглянула на наручные часы с маленьким, овальным циферблатом. Золотые стрелки сошлись на цифре двенадцать.

В Берлине пробил полдень, и только сейчас, посреди оживленной улицы со спешащими в разных направлениях людьми, она почувствовала, как сильно проголодалась. Организм Агны, обрадовавшись, что в пробежках по домам клиенток на него наконец-то обратили внимание, услужливо напомнил ей, что завтракала она сегодня очень рано и было это очень давно. Да и можно ли считать полноценным завтраком тост с маслом и чашку кофе?

Фрау Кельнер сделала круг на месте, — якобы думая над тем, где находится ближайшее кафе, и тем самым давая себе возможность полного наблюдения за действиями Хайде. В эту минуту он застыл у дома напротив, с газетой в руках. Большие страницы могли бы надежно укрыть его от взгляда Агны, но он так яростно перелистывал новый номер «Штурмовика», выдавая себя с головой, что девушка, не утерпев, коротко рассмеялась и поспешила уйти от его пусть неумелого, но все-таки наблюдения.

Отойдя от модного магазина, Агна Кельнер прошла по прямой, помахала рукой в белой перчатке кому-то из знакомых девушек, шумной компанией идущих ей навстречу, улыбнулась, и ускорила шаг, чтобы успеть встретиться с подругами. Хайде шел по противоположной стороне улицы, точно за женой Кельнера, внимательно отслеживая  ее перемещения, и наблюдая за ней так пристально, что глаза резало от напряжения. Но все это он считал временным неудобством, необходимой жертвой в угоду счастливой удаче. Ведь сегодня утром, прикрывшись «срочными служебными обязанностями контрразведки», он, не появившись на рабочем месте, намеревался следить за Кельнером. А пока Эрих думал, где тот мог находиться: в офисе или на очередном рабочем выезде, мимо него, как настоящий подарок, неторопливо прошла жена Харри.

Вот так неожиданно объект наблюдения в планах Эриха был изменен, и теперь он следовал пусть не за самим Кельнером, которому, как и прежде, намеревался отомстить, — теперь, правда, еще более жестоко, учитывая недавний случай с Сектом, — но за его женой. «Может, так даже лучше», — с удовольствием подумал Хайде, пошло ухмыляясь при виде Агны Кельнер. Она была не в его вкусе, но разве это имеет значение? Особенно тогда, когда представляется такой хороший шанс для мести давнему противнику, и тогда, когда тебе противостоит лишь мелкая баба, чей рост только при помощи каблуков достигает ста семидесяти сантиметров. «Попробуем что-то новое…», — плотоядная мысль, не уточняя подробностей, над которыми Эрих еще не успел хорошо поразмыслить, одиноко пронеслась в мозгах Хайде. Он видел, как Агна, коротко переговорив о чем-то с девушками, пошла дальше, к площади, где рядом с парком было открыто большое уличное кафе.

Выбрав свободный от окружения столик в крайнем ряду, жена Кельнера грациозно села на стул. Глядя на Агну, ее медленную, обворожительную улыбку, и плавные, неторопливые движения, Хайде мысленно согласился с выбором Кельнера, отдавая должное его вкусу: картинка была очень красивой. Но Хайде очень хотелось действия, — быстрого, результативного. Схватить жену Кельнера, запереть ее где-нибудь и вызвать его на очную ставку? Он, конечно, придет. Даже прибежит. Но делать этого не стоит, — слишком велика вероятность того, что что-то снова пойдет не так, и Хайде останется с очередным провалом. Поэтому, — Эрих глубоко вздохнул, пытаясь набраться терпения, которым он никогда особенно не обладал, — приходилось ждать. И продолжать наблюдение за бабой Кельнера.

Сам Эрих, устроившись за столиком в другом ряду, очень гордился выбранной позицией: окружающие посетители кафе, среди которых было даже несколько эсесовцев, скрывали его от взгляда Агны. По расчетам Хайде, он очень удачно смешивался с толпой, что нельзя было сказать об объекте его наблюдения — выбрав отдаленный столик, рядом с которым не было других посетителей, фрау Агна Кельнер не только не отводила постороннее внимание от своей персоны, но, наоборот, даже слишком привлекала его. Впрочем, вряд ли она задумывалась о чем-нибудь подобном, усмехнувшись, мысленно поправил себя Хайде: весь ее внешний вид,  — начиная от легкой улыбки, адресованной официанту, когда тот принимал заказ, — до долгого рассматривания меню, говорил о том, что она не только ни о чем не подозревает, но даже более того, — действительно планирует отведать блюда из своего заказа: овощной салат, брецели и черный кофе.

Официанты, обслуживающие Хайде и жену Кельнера, подошли к своим клиентам одновременно. Перед Агной неторопливо, с пожеланием приятного аппетита, выставили ее заказ, и Хайде, наблюдая за тем, как она принимается за поздний завтрак (или ранний обед?), наконец-то смог по-настоящему расслабиться и выпить пива.

Около двадцати минут ничего не происходило. Агна Кельнер аккуратно ела, умиротворенная приятной обстановкой, Хайде допивал третью кружку пива, и это была такая идиллия, что Эрих уже готов был изменить объект наблюдения в своих будущих вылазках, остановив свой выбор на Агне, — тем более, что воздействовать на Кельнера через его бабу можно гораздо больше, чем если действовать напрямую, выслеживая самого Харри, — когда с той стороны, где сидел Хайде, раздался истерический женский крик. Взгляды посетителей кафе обратились к небольшой группе эсесовцев, — именно к ней, расталкивая пустые стулья в разные стороны, спешила плачущая женщина. Она была средних лет, — в каком-то черном платье «или тряпье», — как брезгливо подумал Хайде, отвлекаясь от Агны Кельнер.

Женщина с трудом добралась до столика, за которым сидели черные собаки Гиббельса, и остановилась, вцепившись в столещницу белого, витого изящным узором, столика уличного кафе.

Один из эсесовцев, — самый высокий, и, должно быть, старший по званию, — поднявшись, навис над женщиной, которая от сбившегося дыхания долго не могла заговорить, и с гневным криком, от которого у ближайших к нему людей вполне могло заложить уши, отбросил ее руку, которой она держалась за столик, в сторону. За окриками эсесовца, Хайде, поглощенный этой сценой, не смог разобрать слов, сказанных женщиной. Но уже через несколько минут он с радостной улыбкой наблюдал за тем, как черные собаки, скрутив и окружив ее, не церемонясь, потащили женщину к выходу из кафе. В начале этой занимательной сцены какой-то мужчина в штатском, — высокий блондин, сидевший между черными собаками и Хайде, — так резко поднялся из-за столика, разглядывая что-то прямо перед собой, что опрокинул стул, на котором сидел. Уже потом Хайде, вспоминая этот случай, понял, что блондин смотрел на жену Кельнера. «Очевидно, — пришел к запоздалому заключению Эрих, — он вскочил со стула для того, чтобы идти за ней». Но идти за Агной никому из них не случилось: ни у этого блондина в штатском, к которому вдруг почему-то адресовались черные собаки, — из-за чего он вынужден был, чертыхаясь, уйти с ними и с той сумасшедшей, что подбежала к ним, — ни у Хайде. Когда радость от задержания еврейки (а это была именно она, еще и заявившая эсесовцам ломаным, сорвавшимся голосом, «я — еврейка!»), расплывшаяся довольными улыбками по лицам Хайде и других посетителей кафе немного стихла, Эрих повернулся, чтобы проследить за Агной Кельнер, и вдруг обнаружил, что она ушла, и что за тем столиком, где сидела девушка, нет не только ее самой, но даже столовых приборов и блюд, принесенных для нее официантом.

* * *

— Ты уверена, что это были Хайде и Зофт? — уточнил Эдвард, медленно шагая рядом с Элис по аллее Груневальда, и слушая неторопливый, густой хрип снега под их ногами.

— Да. Зофт был в штатском, как и Хайде, и он очень разозлился, когда эсесовцы в форме, которые уже надели на ту женщину наручники, вдруг повернулись к нему, и обратились как к старшему, спрашивая у него дальнейших указаний по поводу задержанной.

Голос Эл прозвучал задумчиво и так тихо, что для того, чтобы расслышать сказанное, Эдвард наклонился к ней.

— Как ты себя чувствуешь?

Эл пожала плечами, не зная, что ответить. Память снова вернула ее к происшествию в кафе. Она специально выбрала столик в последнем ряду, свободный от окружения, — уйти с этого места, при необходимости, будет очень легко: за спиной — парковая аллея, с множеством гуляющих в полдень людей, перед ней, через два ряда однообразных столов уличного кафе — Хайде, который старается смотреть на нее из-за высоких газетных листов одиозного «Штурмовика» как можно незаметнее. Но именно потому, что он очень старается быть неприметным, Эрих совершает слишком много лишних, суетливых движений. Благодаря им его «слежка» мгновенно  выдает себя, задолго до того, как начинают происходить хоть какие-то события. Отпивая кофе из чашки, которая очень кстати скрывает нижнюю часть ее лица, Элис улыбнулась, веселясь от суеты Эриха. Его она почти не боялась. При мысли о Хайде в ее душе поднималась только волна холодной ярости, — от воспоминания о том, что он сделал с Эдвардом. В Хайде Эл беспокоила только его внезапная вспыльчивость, но даже ей девушка не придавала большого значения, зная по своей внутренней уверенности, которую она четко ощущала в присутствии Эриха, что от него она сможет уйти.

А вот с Герхардом Зофтом, оказавшимся за другим столиком, дело обстояло совсем иначе. Агна заметила его не сразу. И Зофт, перед которым она всегда ощущала какой-то глухой, неясный страх, не в пример Хайде, следил за ней куда более умело и ловко. Она тяжело вздохнула, отламывая кусочек соленого брецеля: одно дело коротко поводить за нос Хайде и уйти от него, и совсем другое — выйти на возможное прямое столкновение с Зофтом, сотрудником гестапо и эсесовцем. При этой мысли страх Эл перед Зофтом ожил с новой силой, и, с удовольствием скручивая ее изнутри, вернул ей прежнее плохое самочувствие: слабость и тошноту. И пока Эл придумывала, как лучше всего ей оторваться от Зофта, к столику, где сидели эсесовцы, подбежала женщина.

Она была не в себе: отбросив за спину длинные, растрепанные волосы, женщина неловко остановилась перед собаками Гиббельса, и заявила им, что они должны арестовать ее, потому что она еврейка. Эл, несмотря на поднявшийся шум и окрики эсесовцев, ясно расслышала эти слова, и почувствовала, как волна ужаса, поднимаясь, накрывает ее с головой. Чувствуя, как дрожат руки, Элис схватила брецель, и изломала его в мелкую крошку. Затем, не спуская взгляда с эсесовцев и женщины, допила кофе, заставляя себя делать все необходимые движения неторопливо и спокойно. Самообладание изменило ей, когда женщину, скрутив, заковали в наручники и толчками повели к выходу из парка: в эту минуту Эл, чувствуя, как на глаза выступают слезы, вскрикнула и зажала рот ладонью.

А Зофт, не упускавший Агну Кельнер из виду, только и ждал чего-то подобного, но сейчас он сам, сотрудник тайной полиции, был занят.

Ибо глупые собаки Гиббельса не придумали ничего умнее, чем обратиться к нему за помощью и испросить совета в своих дальнейших действиях. Агна, пользуясь тем, что Зофт занят, ушла из кафе так быстро, как это только могла позволить спокойная, легкая походка, которой она прошла по аллее парка. Где-то в мыслях Эл еще прыгал, требуя внимания, вопрос о том, каким образом эсесовцы узнали в Герхарде Зофте, одетом в штатское, сотрудника гестапо? Но ответ на этот вопрос Элис в ту минуту интересовал меньше всего.

Перейдя улицу, и пройдя несколько домов, Эл остановилась, чтобы прийти в себя: унять волнение и дрожь. Прислонившись к стене дома, она закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, вспоминая, что так уже было… тогда, когда она узнала, сколько убитых в ночь погромов значилось в неофициальных, самых первых, сводках гестапо. Тогда Агна Кельнер едва успела выйти из дома клиентки, как ее вырвало. Элис зажала рот рукой, надеясь, что в этот раз тошнота отступит. Но судорога скрутила изнутри так сильно, что ее снова вырвало. «Так не было раньше… надо собраться, собраться…» — отрывисто думала Элис, с трудом втягивая в легкие холодный, разряженный воздух. Голова ужасно кружилась, а тело стало таким тяжелым, что Эл боялась: ей не будет лучше, и она не сможет закончить свою работу, — сделать ещё два визита к клиенткам: одна примерка и один новый заказ. «Сначала нужно вернуться к машине, забрать вещи…». Силы постепенно возвращались к Элис. Выждав, для верности, еще несколько минут, Агна Кельнер другим путем вернулась к своей новой машине.

— Все хорошо, — напряженно ответила Эл на вопрос Эдварда, выплывая из воспоминаний. Прочертив носком ботинка полосу по свежему снегу, она замолчала, размышляя о чем-то. А Милн, наблюдая за ней, никак не мог унять свою тревогу. Ему было ясно, что Эл о чем-то умалчивает, и от этого беспокойство Милна становилось только сильнее. Но он не спрашивал ее, только молчал. Потому что очень давно, после их долгого, мучительного раздала, когда, как он выразился, они измучили и едва не убили друг друга, он пообещал себе, что больше не станет давить на Эл, выпытывая у нее то, что она по каким-то причинам не хотела или не могла сказать. Выдерживать это обещание Милну было трудно, особенно в такие моменты, как этот: когда кожей чувствуешь опасность, обступившую со всех сторон, и снова, теряя нужные слова, немеешь, не зная, что сказать. Эдвард вздохнул и обнял Элис, крепко сжимая в своей теплой ладони ее дрожащую руку. Он был уверен, что ему самому не нужна никакая помощь, но, к удивлению Милна, ему стало легче, когда он почувствовал близость Эл, и ее руки, плотным кольцом обвившие его по кругу. Они долго молчали. Наконец, стряхнув крупные снежинки с волос Элис, — они скатились от его прикосновения вниз легко и невесомо, — Эдвард прошептал:

— Смотри, что у меня есть.

Взяв книжечку в руки, Элис не сразу поняла, что это — новый паспорт для Дану. Обернутый темно-красной, кожаной обложкой, он выглядел солидно и ничем не выдавал того, что на самом деле это — фальшивка, сделанная на заказ.

— Узнаю педантизм Эдварда Милна и Харри Кельнера, — с улыбкой, чуть хрипло, проговорила Элис, имея ввиду то, что Эд помнил даже про обложку.

Милн улыбнулся.

— Фоули передал сегодня.

— Думаешь, теперь ему можно верить? — с сомнением спросила Элис.

Эдвард не ответил. Он и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос.

Так закончился второй из оставшихся пяти дней.

* * *

— Теперь все необходимое для вашего отъезда готово.

Харри посмотрел по очереди на Кайлу, Дану, Кете Розенхайм и сидевшего рядом с ней Фоули.

— Фрэнк, спасибо за паспорт. Отличная работа.

Фоули кивнул и покраснел, чувствуя на себе мимолетный взгляд Агны Кельнер.

— Что нам теперь делать? — негромко спросила Кете.

— Самое сложное, — Харри слегка улыбнулся, — ждать. Все, что было необходимо, мы сделали: документы готовы, договоренности подтверждены взятками…

— Багаж собран, — продолжил Дану. — Мы сделали все, как вы сказали: только самые необходимые вещи и одежда, что приготовила для нас фрау Агна.

Кельнер кивнул.

— Кете, как Мариус?

— Все хорошо. Но он с трудом дожидается дня отъезда, — помолчав, со взволнованной улыбкой, сказала Кете. — Мне самой до конца не верится, что все это правда, и что скоро…

— Все кончится… — прошептала Агна, внимательно рассматривая узор на скатерти.

Ее голос оборвался, и она сдернула руку со стола, спрятав ее на коленях.

— Простите.

В гостиной дома Кельнеров повисла тяжелая, вязкая тишина.

— Я тоже не могу в это поверить! Но все будет хорошо!

Кете подошла к Агне, и обняла ее за плечи.

— Да. Спасибо.

Девушка благодарно улыбнулась Кете.

Посмотрев на жену, Харри опустил руку и сжал ее холодные пальцы.

— Думаю, на этом сегодня закончим. Осталось три дня. Прошу всех успокоиться и отдохнуть, — насколько это возможно. Живите, как обычно, — как в любые другие дни, так, словно ничего не происходит. Кете, Фрэнк, пароль на случай непредвиденной, срочной встречи вы знаете.

Кайла, Дану и Кете закивали.

— Я хочу кое-что добавить, — прочистив горло, Фрэнк поднялся из-за стола, и обвел всех присутствующих взглядом. Ответом была абсолютная тишина.

— Как я уже говорил, дата праздника по случаю открытия дома мод Гиббельс по новому адресу была изменена. Теперь это 24 декабря, — день отъезда.

— Черт возьми! Это точно, ошибки быть не может?

— Ошибка исключена, Харри. Более того,  к моему удивлению, я тоже приглашен на этот вечер. Думаю, они планируют очень большой прием, а с учетом напряженной международной обстановки…

— Приглашают послов и значимых чиновников «союзных» стран, чтобы продемонстрировать дружбу и следование общим интересам? — закончил Кельнер.

Фоули развел руками:

— Может, они свяжут этот праздник и со скорым Рождеством.

— Что скажешь, renardeau? — с теплотой в голосе спросил Харри, поглаживая Агну по спине.

— Мне об этом ничего не известно. Но сегодня Гиббельс ждет на общее собрание работниц модного дома. Может быть, там она объявит что-то из того, о чем сказал герр Фоули. На том очередное раннее собрание в доме Агны и Харри закончилось. Все приготовления к отъезду были завершены, и все, что оставалось делать Кайле, Дану и Мариусу — это сидеть на чемоданах. Очень тихо.

* * *

Разобрав документы много раньше, чем планировал, Харри с удивлением оглядел свой рабочий кабинет, и откинулся на спинку кресла. Два свободных часа, оставшиеся до поездки в Дахау, сбили его с толку. Закурив сигарету, он нажал на кнопку связи с приемной, и предупредил Софи, чтобы она никого к нему не пускала.

Два свободных часа! «Когда такое было в последний раз, герр Кельнер?» — мысленно спросил Эдвард, и усмехнулся, стряхивая пепел с сигареты. Харри удивленно молчал, ничего не отвечая. Потому что такого внезапного приступа отдыха он не помнил за все свое время работы в «Байер»: его рабочее время всегда было расписано по минутам, и никакой временной промежуток в громадном концерне «Фарбениндустри» не мог, не имел права быть потерян. Ошалев от внезапного свободного времени, Милн-Кельнер выкурил две сигареты подряд, но внутреннее напряжение не спадало. Мысли Эда крутились вокруг Эл и ее перманентного, тревожного состояния. Он гнал от себя эти мысли, но гнал безуспешно. Приходилось признать пугающий его факт, с которым он пока не знал, что делать: он боялся, что Эл не выдержит. После всего пройденного и пережитого, после всех перипетий их общего пути, она… не выдержит? Вот почему сегодня ночью Милн сторожил ее сон: он был напуган молчанием и замкнутостью Элис так сильно, что не мог уснуть.

Она тоже спала плохо: часто просыпалась от страшных снов, вздрагивала, говорила во сне. Резко поднимаясь в постели, Эл отбрасывала одеяло в сторону, собираясь куда-то идти, и, повернув голову, замечала Эдварда. Он держал Элис за руку, рассматривая ее лицо и фигуру задумчивым, блестящим в темноте взглядом. Его присутствие успокаивало Эл. Улыбнувшись ему, она возвращалась в постель, надеясь, что скоро уснет. И уже скоро, снова проваливаясь в сон, она шептала один и тот же вопрос:

— Почему ты не спишь?

— Спи, спи…

И она засыпала, убаюканная его присутствием и еще очень темной ночью за окном. А Милн продолжал сторожить ее сон и ночь, думая над тем, как помочь Эл.

«Нет, она не может сдаться! В ней много добра и много света!» — упрямо твердил себе Эдвард, чувствуя, что теперь это было правдой только наполовину: у его Элис еще был свет, и была доброта, но иногда, — особенно часто в последнее время, — он ловил себя на осознании того, что этого может быть недостаточно для противостояния тому, с чем они имели дело. Милн поддерживал Эл как только мог. И все равно боялся, что этого мало. «Что еще мне сделать?» — спрашивал он себя. Но ответа не было.

Вот и сейчас, сидя в кабинете Харри Кельнера, он, без особой надежды на удачу, спросил себя о том же. И едва не бросил хрустальную пепельницу в стену от радостного осознания: Хайде! «Начнем решать задачу со старины Эриха!». Ответ был так изумительно прост, так очевиден после вчерашней слежки Хайде за Агной, что Харри очень обрадовался тому, что его свободное время снова занято.

План Кельнера был прост: найти Хайде и выяснить, какого черта он следит за Агной. Он принялся за дело со всем возможным энтузиазмом и горящими недобрым блеском глазами, — как раз таким, какой подтверждал опасения сослуживцев и коллег Кельнера и  Себастьяна Трюдо в том, что этот блондин, — как его ни назови, — был, остался, и, скорее всего будет и дальше Психом.

Позвонив по номеру внутренней связи в отдел контрразведки, Харри узнал, что Эриха фон дер Хайде нет на рабочем месте второй день.

— Он отбыл по своим служебным обязанностям, — равнодушным голосом сообщила Харри телефонная трубка и отключилась, вероятно, решив, что разговор завершен.

У Кельнера не было оснований не верить секретарше из ведомства контрразведки, но он все равно поехал в невзрачный офис, где располагался кабинет Хайде. Если старина Эрих исчез, Харри Кельнер хочет лично в этом убедиться, а еще лучше — узнать, когда и куда  именно исчез Хайде.

Кабинет Эриха, маленький и полупустой, куда Кельнер попал исключительно благодаря своему обаянию и силе убеждения, обрушенным на секретаршу Хайде, не рассказал ему ничего особенного. По разбросанным на столе вещам было ясно, что Эрих собирался в большой спешке. Но куда? Ответа среди мятых бумаг, раскрытых папок для хранения документов, карманных фонарей со сменными батареями и мелким сором, состоявшим из сожженных спичек и золы, не было. Милн предположил, что Хайде взял из кабинета какие-то вещи и «отбыл по служебным обязанностям». Секретарша сказала, что это было после разговора с начальством. «Возможно, этот разговор состоялся после встречи с Сектом, на которой я тоже был. Если я прав, то сейчас Эрих, где бы он ни находился, наверняка очень зол». Жена Эриха, Мирта Хайде, посмотрела на Кельнера со страхом, когда он спросил ее о местонахождении мужа.

— Не волнуйтесь, прошу вас. Я коллега вашего мужа, мы работаем вместе, и я хотел бы кое-что у него уточнить.

— Три дня назад он уехал в командировку, больше я ничего не знаю.

Изобразив крайне рассеянного и потому забывчивого коллегу, Кельнер попрощался с фрау фон дер Хайде, и пошел обратно к «Хорьху», теперь совершенно не представляя, где ему искать Эриха.

* * *

— И еще одна новость, дамы. Самая важная.

Фрау Гиббельс, окруженная со всех сторон работницами своего модного дома, улыбнулась как можно радостнее.

— Праздничный вечер по случаю открытия нового дома мод на центральной Унтер-ден-Линден пройдет уже завтра! Сочельник станет радостным вдвойне!

Хлопнув в ладоши, Магда оглядела ледяными глазами присутствующих. Фрау и фройляйн, обрадованные новостями, смотрели на нее с удивлением, причина которого крылась в необычайном приступе дружелюбия главной блондинки рейха. Среди женщин поднялась волна ропота, которую Гиббельс остановила одним надменным изломом тонкой брови.

— Фрау Гиббельс, — робко начала одна из девушек, — мы не ожидали, что официальное открытие будет уже завтра. Как же мы успеем подготовиться к открытию?

— Успеете, — холодно ответила Гиббельс, переходя взглядом от одной женщины к другой. — Завтра я объявляю для вас выходной день. Никаких выездов по заказам и встреч с клиентками. Обязательное условие только одно: все вы, до единой, вечером должны быть на празднике в самом лучшем виде. Это будет грандиозный вечер, с множеством гостей, и ваша обязанность — быть на вечере и выглядеть великолепно. Грустные, усталые, печальные лица, — супруга министра пропаганды бросила на Агну Кельнер злой взгляд, — мне не нужны. Только радость, счастье, красота для мужчин и веселье!

Гиббельс снова хлопнула в ладоши, давая женщинам знак, что они могут идти, и неспешно удалилась, прикурив от сигареты, вставленной в золотой мундштук.

Агна вышла на улицу, поправила меховой воротник теплого пальто, и, осмотревшись по сторонам, медленно пошла по мостовой Кудамм. Сегодня она была без машины, потому что еще вечером решила, что после работы зайдет к Кете и Мариусу. Времени до их отъезда, — с учетом последних новостей от Гиббельс, — оставалось меньше, чем они планировали: четыре дня вместо пяти. Слова Фоули подтвердились. Элис сжала руки в кулаки и глубоко вздохнула, чувствуя, как глухо и пусто бьется в груди сердце. Уже завтра! Завтра! Кете, Дану и Мариус уедут, будут спасены!.. «Проведи с Мариусом больше хорошего времени», — вспомнила Эл слова Эдварда. Как он оказался прав!

Но сколько бы времени с Мариусом Агна не проводила, ей все казалось, что она не сказала, не сделала самое важное и нужное. Но что это? Ответа она не находила. Все было пустым, и таким останется… «не смей так думать! Вы с Эдом будете здесь, и, кто знает, может быть, сможете помочь и другим людям? И шифровки, передачу нужной информации никто не отменял!». С такими мыслями Агна Кельнер шла по улицам Берлина. Она подходила к светофору, когда позади нее раздался звук автомобильного клаксона.

Стекло со стороны места для пассажира опустилось, и мужчина на безупречном французском негромко спросил, может ли он подвезти такую красавицу по любому нужному ей адресу?

Зеленые глаза Агны зажглись смехом, и, спрятав улыбку за изящным жестом, она утвердительно кивнула.

— Можете, герр Кельнер. Вы — можете.

Эл и Эд рассмеялись, глядя друг на друга. За смехом последовал поцелуй и улыбки, а затем Элис попросила Эдварда съездить к Мариусу.

— Хочу попрощаться, — быстро прошептала она, но голос все равно сдавленно дрогнул.

Завтра, 24 декабря, Элис уже не увидит Мариуса: день будет занят подготовкой к открытию модного дома, а вечер… об этом обязательстве не хотелось даже думать. Эл долго не соглашалась с Милном, убеждая его, что она успеет проводить Мариуса, Кайлу и Дану, и вернуться на праздничный вечер, но Эдвард не дал себя уговорить. И расклад остался прежним: Харри Кельнер приедет на вечер позже, сказавшись очень занятым чиновником, а Агна Кельнер будет там вовремя, вместе с Фрэнком Фоули.

— Нет, только не с ним! — протестовала Эл.

— Именно с ним, фрау Кельнер. Так я буду знать, что, пока я провожаю Кайлу, Дану и Мариуса, ты — в безопасности. Фоули отлично подходит для этой роли, — он не вызовет подозрений, потому что тоже приглашен. Если вас спросят о том, как вы познакомились, то он ответит, что однажды заказывал для своей сестры платье, сшитое в доме мод Гиббельс. Я говорил с ним, он согласен.

Элис усмехнулась.

— Согласен! Да что может случиться?..

Элис хватило одного  взгляда на Милна, чтобы понять, что именно он ответит на этот вопрос.

— Из всех подобных случаев напомню тебе только один, renardeau, после которого ты пришла ко мне ночью в слезах и с вопросом…

— Убьют ли они нас… да, помню. Это было в самом начале, слишком давно.

Элис замолчала, вспоминая тот и другие, подобные ему случаи, и вздрогнула от отвращения.

— Хорошо, — Фоули, так Фоули.

Девушка кивнула и посмотрела в окно «Хорьха»: они подъезжали к дому Кете Розенхайм. Мариус, не ожидавший, что Агна, — которую про себя он продолжал называть «феей», — приедет в гости ради него, специально, чтобы попрощаться с ним перед отъездом, волновался так сильно, что почти ничего не мог сказать, — «связного или умного!» — как потом ругал он себя. Он только смотрел на Агну своими огромными, сияющими глазами, с восторгом и любовью. И Агна смущалась не меньше, чем Мариус, — правда, по иной причине, — она  пыталась поговорить с ним, и никак не могла подобрать нужных слов. Все они казались  пустыми перед фактом того, что она видит Мариуса в последний раз. Одна мысль согревала ее: мальчик останется в живых. Он будет жить, он будет свободен!

Агна улыбнулась, глядя на мальчишку. Черты его лица менялись, постепенно обретая мужественность, но в них она все еще могла отыскать того маленького мальчика, который, по счастливой случайности, спас ее одним поздним вечером.

— Спасибо! Я всегда буду у вас в долгу.

Агна улыбнулась сквозь слезы.

— Помни, о чем мы с тобой говорили. Будь сильным и храбрым.

Мариус кивнул, и смущенно опустил глаза. Так говорить было немного легче.

— Спасибо вам и вашему мужу… я нехорошо себя вел, я… всегда буду помнить вас. И вашу доброту. Тогда, когда все другие, кроме мамы, считали меня… — Мариус посмотрел на Агну глазами, полными слез. — …Я буду сильным и смелым, как вы говорили мне!

Агна долго молчала и плакала. Когда боль стала меньше, она прошептала:

— Будет очень сложно, Мариус. Мне хотелось бы сказать тебе другое, но…

— Я все понимаю! Вы не думайте, — я не маленький! Я буду стараться, я буду сильным! И я всегда буду помнить то, что вы сделали для меня и моей мамы!

— А я всегда буду помнить тебя, Мариус. Если бы тогда ты не выскочил из-за угла на своем велосипеде…

— Если бы я мог, я убил бы его голыми руками!

Агна крепко обняла его и поцеловала в щеку.

— Не нужно. Просто живи. Я очень надеюсь, что ты будешь счастлив!

Раздался короткий стук в дверь, и на пороге импровизированной комнаты Мариуса показался Харри. При виде Кельнера мальчик резко выпрямился, подошел к нему, и отчеканил:

— Спасибо вам, герр Кельнер! Я всегда буду помнить то, что вы сделали для меня!

Мариус произнес слова так четко, что через секунду наверняка стал бы салютовать. Харри улыбнулся, и вытянул руку для рукопожатия.

— Я рад, что у нас получилось помочь тебе. Удачи, Мариус! И счастья. Но с тобой мы еще встретимся завтра, когда я буду вас провожать.

Харри подмигнул мальчишке и хитро улыбнулся.

— У меня к вам одна просьба, герр Кельнер, — по-прежнему серьезно сообщил мальчик.

— Слушаю.

Харри замолчал, ожидая его слов. Кельнер не наклонялся к Мариусу и не пытался чему-то его учить, — как взрослый поучает ребенка, — он просто ждал. И это отношение равенства и достоинства поразило мальчика до глубины души. Испугавшись, что сейчас снова расплачется, да еще перед Харри, Мариус быстро, горячо прошептал:

— Пожалуйста, герр Кельнер, берегите фрау Агну!

Харри с удивлением посмотрел на него. В его глазах Мариус заметил какое-то острое, печальное выражение, а потом Кельнер, похлопав его по плечу, сказал:

— Обещаю.

Так третий из пяти дней, которые сократились до четырех, подошел к концу.

* * *

Элис сидела на кровати, и наблюдала за тем, как Эдвард завязывает белый галстук-бабочку и надевает смокинг. Он выглядел так строго и был таким красивым, что сердце Эл дрогнуло от любви и боли. Отвернувшись, чтобы он не заметил ее слез, она посмотрела на платье, которое выбрала для сегодняшнего вечера: темно-синее, бархатное, с высоким вырезом на груди, по длине оно доходило Агне Кельнер чуть ниже колена, и на правом рукаве было украшено петелькой для среднего пальца, сделанной из тонкой золотой цепочки. По талии шла такая же цепочка, чуть более плотного плетения.

Эл погладила платье, и закрыла глаза, успокаивая волнение в груди. В эти дни она стала такой нервной и плаксивой, что сама себя не узнавала.

Элис списывала это на беспокойство, связанное с отъездом Кайлы, Дану и Мариуса, но вот Кайла, — если судить по тем задумчивым и беспокойным взглядам, которые она останавливала на Агне, — была иного мнения. Вслух они ни о чем не говорили, и Агна, думая об этом, поняла, что боится слов Кайлы.

— За ужином ты почти ничего не ела, — Эдвард посмотрел на Эл в зеркало.

— Не хочу, нет аппетита… — глухо ответила она. — Прости, не знаю, что со мной.

Она подошла к Милну, и крепко обняла его.

— Я очень счастлива с тобой, и я очень тебя люблю. Прости, что редко говорю об этом.

Эдвард удивленно молчал. Погладив Эл по волосам, он прошептал:

— Не редко, renardeau. Ты говорила об этом сегодня ночью.

Милн улыбнулся, но как-то невесело, чувствуя тревогу Эл. Подняв голову вверх, она посмотрела ему в глаза.

— Хочу, чтобы ты всегда это знал и помнил. Я бесконечно тебя люблю.

Милн поцеловал ее в кончик носа, и вгляделся в беспокойные глаза.

— Что с тобой?

Элис сильно вздрогнула, словно ей вдруг стало холодно.

— Я боюсь за тебя. Будь, пожалуйста, осторожен. И приезжай на вечер сразу же, как сможешь. Я буду очень тебя ждать.

Милн кивнул, крепче обнимая Эл.

— Я провожу Кайлу, Дану и Мариуса, и очень скоро приеду к тебе. Мы будем танцевать и пить шампанское. А потом сбежим с вечера и отправим в Центр разгромную шифровку.

Эл улыбнулась, погруженная в свои мысли, и поправила галстук Милна.

— Я буду ждать.

Вернувшись к кровати, она подхватила платье и ушла переодеваться, думая, что весь сегодняшний вечер похож на одно сплошное deja vu.

Фрэнк Фоули пришел, когда Харри Кельнер был уже в дверях. Переложив букет цветов из правой руки в левую, он пожал руку Харри.

— Добрый вечер, Фрэнк. Проходите, Агна сейчас спуститься.

Кельнер надел белый шарф, а за ним — черное пальто. На лестнице раздалась дробь шагов, и Агна быстро сбежала по лестнице вниз. Остановившись перед Харри, она приподнялась на носки, поцеловала его и снова остановила на лице Кельнера долгий взгляд.

— До скорой встречи, renardeau. Все будет так, как мы договорились.

Агна кивнула и погладила отвороты пальто Кельнера.

— Фрэнк, — шепнул Харри, наклоняясь к ней.

— Да, я помню.

Подойдя к Фоули, так и застывшему у входной двери с букетом цветов в руках, Агна протянула ему плотный конверт.

— Добрый вечер. Это вам.

Фрэнк посмотрел на сверток в руках Агны, и перевел взгляд на нее, а затем — на Харри. Взяв конверт, он протянул Агне букет цветов.

— Добрый вечер. А это — вам. Продавщица посоветовала завернуть цветы в бумагу, чтобы они не замерзли. Вы… замечательно выглядите.

— Благодарю.

Агна развернула плотную оберточную бумагу, и увидела, что под ней — небольшой букет темно-синих и фиолетовых фиалок.

— Спасибо, это неожиданно.

Девушка поднесла букет к лицу, вдохнула аромат цветов, и, уронив его на пол, убежала, зажав рот ладонью. Кельнер, ничего не понимая, пошел за ней. И наткнулся на закрытую дверь ванной комнаты.

— Агна! — он постучал в дверь. — Агна, открой! Что случилось?!

Дверь открылась через несколько минут. Агна, бледная, смущенно взглянула на него.

— Запах цветов… слишком резкий.

Кельнер с тревогой посмотрел на нее.

— Может, лучше…

— Нет, я не могу остаться дома. Надо идти. — Агна постаралась улыбнуться. — Не

беспокойся, все уже в порядке.

— Точно?

— Да, иди. Вам пора ехать. Кайла и Дану ждут тебя.

Харри постоял на месте, не желая уходить, и широким, быстрым шагом пошел в коридор. Агна медленно шла за ним.

— Я не могу это принять, — начал Фоули при виде Кельнера, возвращая ему конверт.

— Фрэнк, это всего лишь деньги. Те, которые вы потратили на паспорт для Дану. Берите.

— Нет, не возьму! — твердо заявил Фрэнк, с волнением глядя на вернувшуюся Агну. — Я это сделал не ради денег!

— Как хотите, Фоули. У меня нет времени вас уговаривать.

Фрэнк вернул конверт Агне.

— Вот… простите, я не знал, что цветы…

Агна посмотрела на сверток в руке Фоули и повернулась вправо, услышав шаги Кайлы и Дану.

— Мы готовы, — сказал Дану, поочередно глядя на Харри, Фрэнка и Агну. 

Ее большие, зеленые глаза в сравнении с бледным лицом казались огромными. Девушка отошла в сторону, чтобы Кайле, — она была на втором триместре, — было удобнее собираться. Взглянув на Агну, державшуюся рукой за стену, Кайла испуганно шепнула:

— Вам плохо? Фрау Агна!

Агна, не имея ни желания, ни сил на фальшивую улыбку, посмотрела на Кайлу темными глазами. Они отошли в сторону.

— Вы беременны.

Уверенная в своей правоте, Кайла улыбнулась. Но Агна отрицательно покачала головой.

— Это обычная слабость. Нервы.

Кайла посмотрела на Агну как на ребенка, который сам не понимает, о чем говорит.

— Фрау Агна, вы беременны! Я наблюдала за вами, все признаки указывают на это!

От слов Кайлы Агну бросило в жар, и она раздраженно сказала:

— Я не могу. У меня не может быть детей, Кайла. Так сказал врач!

— Я тоже врач, пусть и не акушер-гинеколог, и я говорю вам: вы ждете ребенка!

Агна потрясенно посмотрела на Кайлу и замолчала. Она чувствовала, как заботливо ее обняли и зашептали какие-то радостные, теплые слова. «Должно быть, поздравления…» — отвлеченно, словно глядя на себя со стороны, подумала Эл. «Я беременна? У нас будет ребенок?». Эта мысль была такой громадной, потрясающей все, что казалось устоявшимися в ее жизни, во всем этом мире, что Элис застыла на месте без движения.

«Не может быть… не может этого быть! Тот врач повторил мне несколько раз… боже…».

— Фрау Агна, как я рада за вас! — Кайла поцеловала ее в щеку и улыбнулась сияющей, счастливой улыбкой. — Уверена, вы и герр Кельнер будете…

— Ничего ему не говори, Кайла. Прошу тебя. Никому не говори. Я сама. Когда буду уверена.

— Как я могу? Это только ваше дело, фрау Агна. — Кайла смахнула слезы с лица. — Но я уверена.

Девушка кивнула и внимательно посмотрела на Кайлу Кац.

— Я буду очень по тебе скучать! Спасибо тебе за все. Я никогда не забуду, как ты и Дану спасли нас.

— Вы сделали для нас гораздо больше!

Чувствуя приближающиеся слезы, Агна быстро прошептала:

— Пожалуйста, позаботьтесь о Мариусе. Он, конечно, не ваш сын, но…

— Мы не бросим его, фрау Агна.

— Да… — растерянно прошептала девушка, и вскрикнула, вспомнив то, что давно хотела сказать. — Обязательно поезжайте по тому адресу, который я вам назвала! Там не ждут гостей, но я знаю, что когда вы расскажете то, о чем мы говорили, вам помогут.

— Спасибо!

Кайла хотела улыбнуться, но от волнения у нее это не получилось.

— Мы когда-нибудь увидимся?

Элис почувствовала, как сердце обжигает жаром.

— Не знаю, Кайла. Берегите себя и будьте счастливы. Вы и ваш малыш…

Агна указала взглядом на живот Кайлы, а она, улыбаясь, хитро сказала:

— Вы тоже, фрау Агна. Вот увидите, я права.

Женщины вернулись в тот момент, когда Харри заканчивал инструктировать Фоули. Иначе это назвать было нельзя, — таким строгим и жестким было выражение лица Кельнера.

— Фрэнк, вы все запомнили? Оставьте ваш автомобиль здесь, в гараже, и поезжайте с Агной на «Опеле». Он легче, быстрее и лучше вашего «Фольксвагена». И прошу вас, будьте внимательны и аккуратны, не оставляйте Агну одну.

— Харри…

Пропустив возражение жены мимо ушей, Кельнер требовательно смотрел на Фоули в ожидании ответа.

— Я все сделаю, Харри, будьте уверены.

Кельнер всмотрелся в глаза Фоули, и кивнул.

— Спасибо!

— Зачем ты его пугаешь? На нем лица нет! — сказала Агна, когда Кельнер подошел к ней.

— Я должен проводить Кайлу, Дану и Мариуса, а Фоули я доверяю самое дорогое, что у меня есть. Так что пусть лучше боится, чем ведет себя беспечно, думая, что едет на обычный праздник.

Агна остановила взгляд на суровом лице Харри, и медленно улыбнулась.

— До скорой встречи, герр Кельнер.

* * *

На том они и расстались: Фоули, под пристальным взглядом Кельнера, сел за руль черного Opel Kadett, и вместе с Агной поехал на праздничный вечер, гремевший в тот день на главной Унтер-ден-Линден, а Харри, удостоверившись, что с Агной все в порядке, поехал вместе с Кайлой и Дану к дому Кете: они поедут на центральный вокзал Берлина сразу же, как заберут Мариуса. Эдвард был абсолютно спокоен в том, что касалось отъезда Кайлы, Мариуса и Дану, и все его волнение относилось только к Элис, и к тому, как пройдет этот вечер, который был не нужен никому, кроме супруги хромого министра.

Мариус вышел из дома сразу же, как только они подъехали. Он сел на заднее сидение, рядом с Кайлой, и тихо поздоровался со всеми. Харри сдал назад и выехал на главную дорогу. Теперь их путь почти на всем протяжении вел только по прямой.

Может быть, сосредоточенность Харри так подействовала на его пассажиров, а может быть каждый из них был слишком поглощен своими мыслями, но в машине на протяжении всего пути царила полная тишина. Она прервалась только тогда, когда перед глазами Харри, Дану, Кайлы и Мариуса предстал переполненный перрон берлинского железнодорожного вокзала. Людей было так много, что свободной земли под их ногами как будто не существовало.

Крики, мольбы, слезы, ругань и звонкие детские голоса, заглушенные взрослыми, — это человеческое море, которое через двадцать минут направят в сторону Голландии, а затем Великобритании, ничем не отличалось от других людских потоков. Кто-то не успевал к своему вагону, и бежал так быстро, что терял на ходу те немногие личные вещи, которые им было позволено взять с собой. Кто-то, крутя головой из стороны в сторону, искал своих, выкрикивая их имена  в холодный воздух как можно громче.

Харри шел широким, четким шагом, — как таран, знающий только свою цель. В правой руке он крепко держал руку Мариуса, одновременно контролируя боковым зрением местонахождение Дану и Кайлы. Они почти бежали за ним, и Кельнер, помня, что Кайла беременна, вынужден был снижать скорость, а иногда и вовсе останавливаться.

К нужному вагону поезда они подошли за пятнадцать минут до времени отправления. Проводник в синей форме и форменном пальто шагнул им навстречу, салютуя нацистским приветствием, от которого трое из этих четырёх людей сбегали в Великобританию. Удерживая Мариуса за плечи, Кельнер остановился за его спиной, укрывая от толчков плотной толпы, и боковым зрением наблюдая за Кайлой и Дану, которые стояли слева от них. Харри передал документы на всех трех пассажиров, и стал ждать окончания кропотливой, во многом же просто унизительной проверки.

Мариуса осмотрели самым подробным образом, и, в конце концов, разворошив в небольшом чемодане те немногие вещи, которые отъезжающим можно было с собой взять, выдали ему две таблички, которые тут же прицепили на одежду: на груди был написан порядковый номер, — согласно списку пассажиров, а на спине — имя, «Мариус Кац».

Проверка документов Кайлы и Дану обошлась быстрее по времени и дороже по деньгам. По взгляду проводника Харри видел: он знает негласный статус этих двух пассажиров; знает, что за их выезд из Берлина уже заплачены немалые суммы. Знает, и… указательный и средний пальцы мужчины сложились вместе в подобие горсти. И Кельнер, беззвучно усмехнувшись, достал деньги, приготовленные заранее именно для этой цели.

Досмотрщик кивнул, и Харри едва не рассмеялся вслух его умелой пантомиме: лицо мужчины было таким спокойным и равнодушным, что каждый первый сказал бы вам, что деньги, — этот презренный металл, — его совершенно не интересуют. Наконец, раздался первый свисток, как сигнал к скорому отправлению поезда. Проводник, даже не взглянув на багаж Кайлы и Дану, быстро, — подгоняемый давлением толпы на свою спину, — выдал им таблички с именами и порядковыми номерами, и обратил свой пустой взор к тем, кто стоял в очереди за Харри.

— Ну… — выдохнул Кельнер в черное небо холодного, зимнего вечера.

Дану, сжав его руку, потряс ее в своих руках, и крепко обнял Харри. В его карих глазах, за границей нижних век, Кельнер заметил блестящую строчку слез. Кайла была более красноречива в проявлении своих чувств. Обнимая высокого Кельнера, она горько и тихо плакала, не смея поднять головы, и только часто вытирала слезы отрывистым, резким движением ладони. Кельнер обнял ее и замер без движения на несколько секунд.

В его памяти быстрой молнией сверкнуло воспоминание о том, как Кайла наклонилась к нему, упрашивая его отдать ей раненую Агну, которая тогда была без сознания. Харри тряхнул головой, отгоняя от себя тяжелые воспоминания. За одну эту помощь со стороны Кайлы и Дану он считал себя в неоплатном долгу перед ними. А сколько такой помощи было после… Эл тогда была сильно ранена и могла умереть. Прямо так, — у него на руках, на улице, среди громадного Берлина, забитого черными крючьями свастики и уже истекающего первой кровью… перед мысленным взором Эда показалось лицо его мамы: залитое кровью, с красными-красными волосами.

Руки Харри Кельнера, обнимающие Кайлу, задрожали, и он быстро вытянул их вниз, вдоль тела. Мариус попрощался с ним быстрее всех: пожав руку Харри, он всмотрелся в его яркие, голубые, глаза, переполненные затаенной горечью, и замолчал. Молчание длилось до последнего свистка, призывающего пассажиров пройти в вагон.

— Спасибо вам за все.

Мариус еще недолго посмотрел на Харри, и отвел глаза. Кельнер заметил, как дрожат его губы.

— Прощай. И будь счастлив.

Улыбка Харри Кельнера была последним воспоминанием, что Мариус забрал с собой из Берлина. В следующую минуту он уже сидел в поезде, рядом с Кайлой и Дану, и, покачиваясь на деревянной скамье с высокой спинкой, медленно уезжал из Столицы мира.

* * *

Молчание слишком затянулось для того, чтобы остаться просто паузой. Элис смотрела в окно, но ничего не видела, — она вспоминала прощание с Кайлой, Дану и… Эдвардом. Сердце похолодело при этой мысли, и она тяжело вздохнула.

Никогда прежде она так себя не чувствовала и не вела, — словно цеплялась за него, удерживая изо всех сил.

Элис поморщилась. Она терпеть это не могла, и никогда так не поступала, но в эти дни… необъяснимое ощущение чего-то неотвратимого только нарастало, постепенно, с каждым днем, затмевая собой все доводы рассудка. Внешние события говорили Эл о том, что вся ее долгая, мучительная тревога — напрасная выдумка, а сердце… было беспокойно и днем, и ночью. Самым гадким во всем этом было то, что все это были лишь ее ощущения, интуиция: и никаких реальных поводов, — уже существующие были не в счет, — для этой громадной, непонятной тревоги не существовало. Эл вспомнила слова Кайлы. «Вот увидите, я права». Мысль о том, что она беременна пугала ее. Раньше Элис, остро и затаенно переживая смерть малыша, отчаянно желала забеременеть снова, но потом, с течением времени, желание сменилось отчаянием, неверием и… четким убеждением в том, что она никогда не сможет иметь детей. Это осознание всегда причиняло ей боль, но Эл убедила себя, что отныне она будет с ней всегда, и значит, лучшим выходом из всей этой боли будет просто жить дальше. Хранить эту боль про себя и жить дальше, больше не питая себя пустыми надеждами. Но теперь, после слов Кайлы… она говорила так твердо, так убежденно, что… Элис почувствовала, как горло сводит судорогой, — ей так хотелось верить Кайле, так отчаянно хотелось верить! Но разум говорил Эл, чтобы она не смела поддаваться новой надежде, — собраться заново после нее будет очень сложно. И Эл смирила себя. Еще недолго полюбовавшись фразой «вы беременны!» со стороны, словно она была сказана не ей, а другой женщине, Элис перешла к другим мыслям.

Как все прошло? Получилось ли у Эдварда проводить Кайлу, Дану и Мариуса? Как они уехали? Смогут ли они в порту Харвич уйти незамеченными и поехать в Ливерпуль тем маршрутом, о котором Элис им рассказала? Хватит ли у них денег, которые они дали им в дорогу?… Вопросы, один за одним, кружились в мыслях Элис, и она ехала на вечер, сидя рядом с Фоули в новом «Опеле», совершенно не следя за дорогой.

— Приехали.

Фрэнк остановил автомобиль у черного входа в здание, в котором теперь расположился модный дом Гиббельс.

Агна, очнувшись от своих своих размышлений, удивленно посмотрела вокруг, и взглянула на Фрэнка.

— Герр Фоули, давайте договоримся сразу, — девушка сделала глубокий вдох, мысленно пообещав себе подбирать слова как можно аккуратнее. — Скажу честно: у меня нет желания быть на этом вечере в вашем сопровождении. Причину, думаю, вам объяснять не нужно. Но я обязана быть здесь именно в вашей компании. Поэтому прошу вас держать себя в руках, и… — Агна закрыла глаза и вздохнула, — …просто быть рядом. Если вы позволите себе что-то подобное тому поцелую, я отвечу вам самым резким образом. Я замужем, и я люблю своего мужа.

— Я все понимаю, фрау Кельнер. И снова прошу вас извинить меня за тот поцелуй, и за цветы, я не хотел…

— Вы извиняетесь искренне, или это только слова?

Агна повернулась к Фрэнку, внимательно рассматривая его лицо. Не выдержав ее взгляда, Фоули опустил глаза вниз и после долгого молчания вынужденно прошептал:

— За цветы мои извинения искренни.

— Но не за поцелуй, — жестко уточнила жена Кельнера.

— Но не за поцелуй, — согласился Фрэнк, и горячо добавил, — вы не можете запретить мне любить вас. Я знаю, вы никогда не будете моей, и я никогда не позволю себе причинить вам зло, но к поцелую мои извинения не относятся. Я хотел этого, я мечтал об этом.

Агна, не ожидавшая такой откровенности, изумленно посмотрела на Фоули, и приготовилась к новым объяснениям, но, увидев, с какой мучительной нежностью он смотрит на нее, окончательно смутилась и промолчала.

Накинув на плечо тонкую золотую цепочку вечерней сумочки, Агна Кельнер вышла из автомобиля, громко хлопнув дверью. Фрэнк подошел к девушке, и вытянул согнутую в локте правую руку в сторону. Не ответив на это приглашение, Агна пошла к центральным дверям, недоумевая над тем, зачем Фоули понадобилось оставлять «Опель» у черного хода. Спрашивать об этом вслух, ровно как и говорить с ним сверх самых необходимых фраз, Агна не собиралась. От морозного воздуха она почувствовала  себя лучше, и надеялась, что вечер пройдет спокойно и благополучно. Фрэнк догнал ее, и теперь шел рядом, больше не предлагая ей… сопровождение. А Агне Кельнер отчаянно не хватало своего мужа.

* * *

— Фрау Кельнер, наконец-то вы пришли!

Магда Гиббельс пошла на Агну сразу же, стоило ей войти в большую залу, переполненную гостями, угощениями, официантами с шампанским и огромным множеством зажженных свечей. Зачем Гиббельс понадобились свечи, некстати соперничающие с электрическим светом в освещении душного зала, Агна не знала. Но первое впечатление было напрочь проиграно: желтые языки свечей, неудачно сочетаясь с огромными, яркими люстрами и светильниками, отдавали старостью, пылью и нафталином. Но не только свечи выглядели здесь, на «большом вечере», неуместно: оказалось, что и платье Агны — «слишком закрытое, чопорное и совсем некрасивое». Именно так выразилась Магда Гиббельс. И посмотрела на Агну зло и неприязненно, спрашивая ее взглядом холодных глаз, неужели во всем Берлине она не смогла найти платья получше? Фрау Кельнер улыбнулась как можно вежливее, и напомнила, что никаких указаний по внешнему виду выдано не было.

Это замечание только больше разозлило первую блондинку рейха, и, сверкнув глазами, она ушла к группе гостей, в которой дамы, судя по вырезам их платьев на груди и спине, были куда  умнее Агны Кельнер.

Осторожно, под прикрытием бокала шампанского, осмотрев зал по кругу, Агна заметила в толпе Хайде. Его суетливая фигура металась от одного гостя к другому, и девушка, глядя на его хаотичные движения, поняла, что он не в себе. Но так, похоже, казалось только ей, потому что никто из присутствующих не обращал на Эриха, который выглядел как настоящий сумасшедший, никакого внимания. Хайде замер недалеко от Агны, а она, заметив его безумный, бегающий взгляд, почувствовала настоящий страх.

Не рассуждая, девушка повернулась к Фоули, занятому рассматриванием гостей у противоположной стены зала, и торопливо сказала:

— Потанцуем?

Вышколенный строгой отповедью Агны, произнесенной ею в салоне «Опеля», Фоули замер на месте, не смея двигаться. Вздохнув, Агна подошла к нему еще ближе, и сказала:

— Видите того мужчину? — она аккуратно  указала взглядом на Хайде.

— Да.

— Надо потанцевать.

Фрэнк кивнул, и, предложив Агне руку, повел ее в центр зала. Над ними звучала незримая, классическая мелодия, которую исполнял живой оркестр.

Рука Фрэнка, не смея двинуться ниже, застыла на спине Агны. Девушка опустила ладонь на его плечо, и танец начался: официальный, церемонный и сбивчивый.

От слишком большого волнения, не в силах перестать смотреть на нее, Фрэнк вел Агну неуверенно и шатко. А она осматривала зал в поисках Хайде.

Он мелькнул снова всего один раз, — пробежал там, где до танца стояли Агна и Фрэнк, и снова скрылся среди гостей, занятый своим безумием.

«Он ищет Харри? Что он хочет? Или мне кажется?». Агна проследила за Эрихом до его исчезновения в толпе, и втянула душный воздух в легкие, тут же задохнувшись от обилия запахов, смешанных с сильной волной пота.

— Простите… — сжав рукой шею, сдавленно прошептала Агна.

— Что случилось? Вам плохо?

Не ответив, Агна выбежала из зала. К счастью, дамская комната нашлась довольно быстро, — за третьей дверью справа по длинному, гулкому от звенящего эхо, коридору.

Агна едва успела закрыть за собою дверь, как ее снова вырвало. Приступ длился дольше предыдущих, и спазмы в этот раз были гораздо сильнее. Выдержав несколько минут, и убедившись, что дурнота отступила, Агна подошла к раковине, вымыла руки, прополоскала рот, плеснула в лицо холодной водой, и застыла на месте, со страхом глядя на отражение Хайде в большом настенном зеркале. Развернувшись так быстро, как могла, она бросилась к двери, но Хайде, крепко зацепив девушку за плечо, вернул Агну назад и швырнул ее на пол.

— Сиди тихо, иначе не дождешься своего мужа!

Эрих размахнулся, но не ударил ее, — только оттащил, вцепившись в ворот платья, — который от этого начал душить Агну, — к высокой батарее. Больно ударившись, девушка застонала.

— Неприятно, правда? А представь как неприятно мне!

— Что вы хотите?

— Я мечтаю убить твоего мужа!

Хайде засмеялся, разглядывая девушку блестящими, безумными глазами.

— Мы дождемся Харри Кельнера вместе, я убью его, а потом подумаю что сделать с тобой!

— Нет! — громко крикнула Агна. — Помогите!

Сразу же после этих слов запертая дверь отлетела в сторону, и пуля, без сопровождения каких-либо слов, пробила грудь Хайде.

Эрих упал навзничь и захрипел, с ужасом глядя вверх, на подходившего к нему мужчину. Голова его, немного подрожав, не смогла повернуться в нужную сторону, и Хайде умер, так и не узнав, что его убил Герхард Зофт.

Агна, немая от ужаса, сидела на полу, прижавшись спиной к батарее, и молча смотрела на мертвого Хайде.

— Ну вот, дело сделано! Каждый выполнил свою роль.

Зофт подошел к Агне и поднял ее на ноги, с любопытством рассматривая глубину ее громадных глаз, наполненную каким-то невероятным сиянием.

— Я думала, это не вы… — прошептала девушка и потеряла сознание.

Зофт легко подхватил ее на руки, весело присвистнул, и вышел из дамской комнаты. 

* * *

— Кто вы?

Агна всмотрелась в лицо мужчины, но не узнала его, и закрыла глаза, чтобы унять головокружение.

— Тот же вопрос я задаю себе относительно вас, фрау Кельнер.

Зофт сел на софу, обитую шелком, и замолчал, явно наслаждаясь и происходящим, и его неспешностью. Откинувшись на высокую спинку, он погладил светлый шелк бледного, едва желтого оттенка, и довольно улыбнулся. Затем взгляд его темно-серых глаз поднялся выше и остановился на Агне Кельнер.

Ее правое запястье, уже стертое тесным кольцом наручников, было надежно пристегнуто к спинке двуспальной кровати. Левая рука была свободна, и Герх считал, что это чертовски мило с его стороны, — оставить подобную свободу такой даме, как Агна Кельнер. Он не приводил ее в сознание насильно, — спешить ему было некуда, и вместо того, чтобы начать выбивать из девушки нужные ему ответы как можно скорее, Герхард заказал в эту комнату на последнем, третьем этаже «особняка на Кудамм», сохранившей и бывший до ремонта вид респектабельного гостиничного номера, и куполообразную, стеклянную крышу, роскошный ужин на двоих и несколько бутылок шампанского Dom Pérignon. Внизу, на первом этаже, гремел праздник по случаю открытия модного дома Гиббельс, и весь этот шум с пьяным хохотом и криками, смешанными с музыкой оркестра, как нельзя лучше подходил к мероприятию, организованному Зофтом здесь, в красивом номере некогда шикарной гостиницы Берлина.

Агна зашевелилась, снова приходя в себя, и с трудом посмотрела сначала направо, потом налево. Зофт знал, что она не притворяется, — ей и в самом деле было довольно паршиво. Но вот почему? Этот вопрос пока оставался открытым. Пользуясь моментом, он подошел к кровати и сел рядом с Агной, медленно изучая ее лицо и фигуру. То, на что он смотрел, нравилось ему, хотя он не мог сказать, что миниатюрные женщины привлекают его. Но в этой было такое любопытное сочетание дерзкой красоты и характера, что в какой-то момент Зофт понял, что он хочет поймать ее и долго-долго рассматривать.

Эти мысли вызвали на его лице улыбку, и Агна Кельнер громко сглотнула, глядя на него огромными, испуганными глазами. «Опять эта мертвая улыбка…» — подумала она, чувствуя, как все внутри сжимается от этой мысли.

Она попыталась сесть, но нога соскользнула по шелковому покрывалу, расшитому вручную роскошными цветами. Зофт потянул губы в новое подобие улыбки.

— Зачем вы убили Хайде? — спросила девушка, снова пробуя приподняться. О том, что она прикована к кровати, Эл думать себе запретила. 

— Откуда вы его знаете?

Голос Зофта звучал вполне дружелюбно, словно он вел светскую беседу.

— Он участвовал в боксерском поединке с моим мужем. Потом допрашивал его.

Зофт изобразил на лице ужас и сожаление, хлопнул себя по коленям, и, подойдя к накрытому столику, откинул в сторону белую полотняную салфетку. Забросив в рот крупную ягоду темного винограда, он повернулся к Агне.

— Хотите?

При виде еды желудок Эл пошел громкими спазмами. Посмотрев на руку Зофта с зажатой в ней большой гроздью винограда, она отвернулась к высокому окну, за которым уже легла плотная, ночная тьма.

— Нет. Что вам нужно?

Герх ждал именно этого. Отрицания и несогласия. Что поделать, у его сегодняшней избранницы был скверный характер, и она почему-то считала, что может вот так грубо и резко говорить с мужчинами. Вернувшись к Агне, он снова сел на кровать, и поднес к ее губам виноград.

— Ешьте.

— Нет.

— Ешьте! Я хочу посмотреть!

Агна плотно сжала губы и отвернулась, но Зофт, схватив девушку, силой заставил ее открыть рот.

— Ешьте, Агна. Или мне называть вас «Элис»? «Элисон Эшби, сестра почившего от вашей же руки Стивена Эшби, соратника самого Освальда Мосли»?

— Я — Агна Кельнер, герр Зофт. Никакой Элисон Эшби я не знаю.

— Ну, это мы еще посмотрим, фрау Кельнер. В нашей сегодняшней встрече обязательно настанет момент, когда вы откровенно расскажете обо всем, что знаете. Но пока вы ешьте, не стесняйтесь. Хотите штрудель? Или куриную грудку под соусом болоньезе? Вы знаете, Грубер ужасный вегетарианец, а мне это совершенно не нравится. Я люблю вкусную еду.

Агна доела ягоду винограда, и смахнула слезу, бежавшую вниз по щеке.

— Что вы хотите?

— Для начала я хочу, чтобы вы поели. Впереди долгая ночь, а я не допускаю мысли, что банальный голод прервет наше веселье в самый неподходящий момент. К тому же, на вечере вы ничего не ели, и даже не выпили шампанского, — только покрутили бокал в руках.

Зофт еще говорил, любуясь своим собственным напускным изяществом, а Эл, смотря на него, уже решила, что Агна Кельнер не станет ему перечить. Ей нужно выиграть время, и постараться узнать, где она и как отсюда можно выбраться. Ищет ли ее Фоули? А Эдвард? Он уже приехал? Что с ним?

— Вы правы, герр Зофт, я очень хочу есть. Но мне нужно привести себя в порядок и помыть руки перед едой.

Последнее замечание, такое детское и невинное, развеселило Герха.

— Я позволю вам это, но только потому, что я очень давно не слышал, чтобы кто-нибудь здесь беспокоился о чистоте своих рук.

Зофт расстегнул кольцо наручника на запястье Агны.

— Идите. Через гостиную по коридору, первая дверь справа. Если задумаете звать на помощь, знайте: мы с вами находимся на самом верхнем этаже громадного здания, в котором гремит праздник фрау Гиббельс. Вас никто не услышит.

Выслушав эсесовца, который в этот вечер был одет в черный смокинг с черным галстуком-бабочкой, Агна, зашипев от боли, растерла правое запястье и поднялась с кровати. Чувствуя на себе пристальный взгляд Зофта, она молча прошла мимо него, но на выходе из спальни, повернувшись, спросила:

— Вы планируете спать со мной?

Зофт уставился на Агну Кельнер самым потрясенным взглядом, какой только могли позволить себе его мертвые глаза.

— Вы удивляете меня все больше и больше, фрау Кельнер. Я впервые наблюдаю, чтобы женщина была столь прямолинейна. Отвечаю на ваш вопрос «да». Я бы очень этого хотел.

Сохраняя спокойный тон, Агна пояснила:

— В таком случае мне понадобиться больше времени, чтобы привести себя в порядок.

— Не смею вам мешать.

Девушка кивнула, и медленно направилась в ванную комнату. 

Дверь негромко скрипнула за ее спиной, и Эл, схватившись за край ванной, зажала рот рукой, удерживая рыдания. Слезы быстро сбегали вниз по щекам. Так прошло около двух минут. Зофт наверняка скоро придет проверить ее, нужно спешить.

Подняв голову вверх, она рассмотрела небольшое витражное окно. Круглое, с позолоченным замком слева, выполненное из матового стекла, в обычных обстоятельствах оно вызвало бы у Эл восхищение. Но сейчас девушка, больше не теряя ни секунды, стянула чулки, чтобы не поскользнуться на бортике ванной, над которой располагалось окно, и, встав на край, попыталась открыть окно. Защелка не поддалась, и ночное небо с редкой россыпью далеких звезд, бывшее за границей окна, безмолвно наблюдало за тщетными попытками Элис. А кроме него рядом с ней никого и ничего не было, да и быть не могло. Скользнув пальцами по кафелю, которым была выложена ванная комната, Элис спустилась вниз, осмотрелась, и, схватив непонятно как оказавшиеся здесь щипцы для колки льда, вернулась в окну. Витражное стекло было толстым, чуть выгнутым наружу, и Элис, крепко сжав щипцы в руке, развернула их вершиной к окну и начала бить в центральную точку стекла. Первые минуты, как она и думала, ничего, кроме приглушенного шума и впустую скользящих по стеклу щипцов, не получалось.

Стоя на бортике ванной, Эл оглянулась в поисках другого оружия, и с высоты увидела то, что не заметила раньше: кочерга для камина!

«Включи воду, ты забыла!» — закричал внутренний голос, поторапливая ее. Раскрутив кран на раковине, Эл снова полезла наверх, с облегчением слушая, как вода бежит в раковину шумным потоком. Немного отклонившись в сторону, чтобы не пораниться, она дважды неловко ударила кочергой по той же точке в центре стекла, и заметила на своих руках кровь. Быстро осмотрев пальцы и ладони, Элис провела рукой по кочерге, и глухо вскрикнула: кровь была на сгибе, в том месте, где плавный угол переходил в острое окончание. Помедлив секунду, Эл снова начала бить в стекло, уже с удвоенной силой. За шумом воды она расслышала скрип половиц, и остановилась, тяжело дыша. Бархатное платье вдруг оказалось душным и ужасно тяжелым.

Чтобы сбить жар и румянец, выступивший на щеках, Элис расстегнула высокий ворот платья и сделала глубокий вдох: дышать стало немного легче. Помедлив несколько секунд, она снова начала бить в стекло. Небольшие цветные осколки, отскакивая в разные стороны, рикошетом разлетались по комнате. Эл чувствовала, что устала, но продолжала бить, бить и бить, не взирая на дрожь в теле, головокружение, духоту и влажность от воды, и… понимание того, что эта попытка вряд ли окажется успешной. Собственно, именно эта мысль, помноженная на страх, заставляла ее продолжать.

Вот крупный осколок, гораздо больше всех предыдущих, отскочил в сторону, и, ударившись о борт ванной, упал вниз с гулким звоном. Эл остановилась, посмотрела на небольшую выбоину в стекле, и начала бить в ее центр, надеясь, что так шансов будет больше. За шумом воды, поглощенная своим занятием, Элис не услышала Зофта. Навалившись на дверь, он без особых усилий открыл ее, и Эл заметила эсесовца только тогда, когда дверная ручка с хрустальным набалдашником, громко ударившись о стену, разбилась вдребезги.

— Может быть, вам нужна помощь? 

Зофт зашел в ванную комнату, прислонился к краю раковины, и, переведя насмешливый взгляд с девушки на воду, стекающую в раковину, закрыл кран. Элис посмотрела на него через плечо, удерживая кочергу двумя руками.

— Вы думаете, это поможет? Бросьте, Агна, я же сказал: звать на помощь бесполезно. Как и пытаться выбраться отсюда. Вы, конечно, миниатюрная, но даже вам вряд ли удалось бы пролезть в это окно. А до него еще нужно дотянуться, забраться наверх… а за ним что? Пустота и высота. Это бесполезно! Пойдемте лучше со мной. Мы поужинаем, поговорим…

Зофт протянул девушке руку.

— Не подходите!

Агна крепче сжала в руках свое оружие, чем вызвала у Зофта смех.

— Поистине, этот вечер не будет скучным! Я, признаюсь, такого не ожидал… тут так давно не было занятных женщин, фрау Кельнер. А те, что приходили, очень скоро готовы сделать все, что я хочу. Ну же, пойдемте. Вы устали, здесь душно…

Агна отрицательно покачала головой, и Зофт, двигаясь все так же медленно, как и прежде, приблизился к ней вплотную.

Его бедро коснулось ступни Агны, выставленной на бортик ванной.  Он улыбнулся, и рука эсесовца, коснувшись пальцев на ноге девушки, неторопливо стала подниматься вверх, скользя по гладкой, обнаженной коже. Подняв подол ее платья, Зофт замер, и, чуть дрогнувшей рукой прикоснулся к внутренней стороне бедра Агны. И получил удар по голове. Застонав, он зажал рану, но тут же посмотрел на руку, залитую кровью, и заорал:

— Тварь!

Вывернув из онемевших рук Агны кочергу, он отшвырнул ее в угол, и навел на девушку пистолет со взведенным курком.

— Я хотел по-хорошему, но ты сама все испортила.

Агна Кельнер, смотря на дуло пистолета огромными глазами, сухо сглотнула. И перевела взгляд вниз. Зофт так и не узнал, о чем она тогда подумала, но в следующую секунду, рискуя быть застреленной, девушка схватила руку Зофта, в которой был пистолет, и, сжав ее изо всех сил, подняла выше, вынуждая эсесовца сделать выстрел. Пуля пролетела мимо Агны и попала в окно. Звон разбитого стекла и холодный ночной ветер вызвали у Агны страшную улыбку, и Зофт, размахнувшись, ударил ее по лицу. Агна упала в ванную.

— Я рад, что ты уже начала раздеваться, — с таким скверным поведением медлить дольше действительно не имеет смысла.

Агна  посмотрела на Зофта со дна пустой ванны, и захохотала, показывая в смехе рот и зубы, измазанные кровью. И плюнула ему в лицо. Это стало последней каплей. Схватив девушку, эсесовец сорвал с нее расстегнутое платье, вытащил из ванной и потащил за собой. 

* * *

— Как она «пропала»?

Кельнер остановился перед Фоули и снова нервно зашагал из стороны в сторону, проходя мимо автомобилей, припаркованных в ряд у черного хода. Фрэнк, вздохнув, повторил то же, о чем рассказал Харри уже дважды. Но Кельнер, по убеждению Фоули, был в таком бешенстве, что не слышал его.

— Я уже сказал, что Агна… фрау Кельнер заметила среди гостей какого-то мужчину, и сказала мне «надо потанцевать». Потом…

Харри остановился, и глядя прямо перед собой, в ночную темноту, тихо сказал:

— Если с ней что-то случится, я убью тебя.

Кельнер перевел взгляд на Фоули, и тот вздрогнул.

— Я… не думал, что существует реальная угроза… — говоря все тише к концу фразы, прошептал Фрэнк. — Простите, Харри, я… не принял ваше предупреждение всерьез.

Кельнер остановился, посмотрел по сторонам и подошел к Фрэнку.

— Я осматриваю первый этаж, вы — второй. Встречаемся у входа на третий, возле лестничного марша. 

Фоули кивнул и испуганно посмотрел на Харри, заметив в его руке вальтер.

— Зачем?..

Не ответив, Харри поднял голову вверх, втянул воздух в легкие, и как следопыт, поймавший попутный ветер, быстро пошел вперед.

Посмотрев ему вслед, Фрэнк несколько секунд помялся на месте, и решил пройти на второй этаж с черного хода. Осмотр первого этажа мало что дал. Праздник разошелся в полную силу, и это было на руку Харри: необходимость замедлять скорость или, того хуже, вести светские беседы, чтобы не привлекать ненужное внимание  пьяных и шумных людей, отпала. Все двери на первом этаже, кроме тех, что вели в женскую и мужскую уборные, были надежно заперты.

Но Кельнер все равно их осмотрел, и убедился, что эти двери никто, по крайней мере так, чтобы это осталось явным, не трогал.

Конечно, можно было усложнить свою  задачу, и предположить, что за одной из этих дверей — Эл и тот, кто ее забрал. Но внимательный осмотр женской уборной убедил Харри в первых предположениях: все произошло здесь. Гильза и несколько капель крови, найденные Кельнером на полу, питая самые худшие страхи Харри, погнали его дальше, на третий этаж. Фоули уже был там. При виде блондина он покачал головой, давая понять, что на втором этаже ничего и никого нет. Выглянув из дверей, ведущих ко входу на этаж, Харри внимательно осмотрелся. Никаких голосов, музыки или смеха… ничего. Жестом указав Фоули идти налево, сам Кельнер посмотрел направо.

— Встречаемся на галерее.

Харри указал дулом пистолета в потолок, и, беззвучно шагая, пошел осматривать этаж по выбранной стороне. За одной из дверей он услышал какую-то возню, и схватился за ручку. 

Заперто. 

Отойдя назад, Кельнер навалился на дверь, одновременно с силой прокручивая  ручку вправо. Дверь открылась и скрипнула, заверяя Харри, что у нее для него ничего нет. Проверив комнаты, оформленные как гостиничный номер старого образца, Харри шел к выходу, когда снова услышал приглушенные голоса. Остановившись, он прислушался. Сомнений не осталось: далекие, заглушенные расстоянием и перекрытиями, это были именно голоса. Мужской, — частый, и, насколько мог судить Кельнер, громкий, — и женский, совсем редкий, после которого мужской звучал еще громче. Подняв голову вверх, Харри продолжал слушать. Тишина была очень долгой. И когда после нее Кельнер расслышал удары, а за ними — глухие стоны, он сорвался с места.

Витражное стекло осыпалось к его ногам  неожиданно, когда он, снова разделившись с Фоули, подходил к главному входу на галерею. Фрэнк, если не струсит, должен подойти к галерее со стороны небольшого зимнего сада. Смахнув стеклянную крошку с волос и шеи, Харри остановился и снова стал слушать. Ничего кроме холодного ветра и ночной темноты. Ветер рванул сквозь разбитое стекло, играя на новой, ранее скрытой от него территории. Просыпав еще немного битого стекла на плитку, которой был выложен пол галереи, он стих и перестал мучить холодом человека с белыми волосами, плавно шагающего к входной двери.

— Стесняться поздно, Элисон Эшби! Следовало бы сначала допросить тебя, но, я думаю, не ошибусь, если поменяю пункты своего плана местами. Что-то подсказывает мне, что так ты станешь гораздо сговорчивее, и все расскажешь сама!

Несколько минут назад Эл снова попыталась выбраться из номера, и даже успела добежать до двери. Но та оказалась надежно заперта, и теперь Зофт медленно шел на девушку, толкая ее к кровати, и с вожделением наблюдая за тем, как ненастоящая Агна Кельнер, на которой из одежды осталось только нижнее белье, послушно отходит назад, — шаг за шагом, — тем самым в точности выполняя его план.

— Кровь и ссадины, конечно, мало тебе идут. Но ты же сама меня вынудила, правда?

Не отвечая, Агна продолжала отходить к кровати. Она смотрела вниз, и чуть в сторону, наблюдая за своими босыми ногами и за шагами Зофта, глухо стучащими по ковру каблуками высоких, черных сапог. Эсесовцы ходили именно в таких, Агна Кельнер давно это знала, — с первого допроса в гестапо. «Делай, что хочешь, но молчи об Элисон и Эдварде!» — напомнила она сама себе. Слезы в ее глазах застыли у границы нижних век, и остановились за ненужностью, — сегодня было слишком больно, много больше того, что может выйти в слезах. Все тело Эл болело и ныло, а от новой, недавней пощечины, ее захлестнуло такой волной боли, что Элис была уверена, — она больше не выдержит. После всех тщетных попыток побега Элис впала в глубокую, непроницаемую задумчивость. Голова работала слишком медленно, и Эл больше не могла придумать ничего, что помогло бы ей сбежать от Зофта. Все прежние попытки оказались напрасными, а за каждой из них следовала боль и удары, удары и боль… И теперь, отходя к кровати, Эл мысленно говорила себе, — а на самом деле прощалась с собой, — зная, что даже если каким-то образом она останется в живых, прежней она уже не будет.

«Ничего не говори ему о себе и об Эдварде. Будет очень больно, Эл, но постарайся выдержать… я знаю, тебе очень  страшно, и теперь ты уже боишься новых ударов Зофта, но… что же делать, renardeau?.. Приходит время уходить и прощаться, Эл… приходиться прощаться. Я знаю, ты хотела быть с Эдвардом долго-долго, «пока смерть не разлучит вас», но что делать… я знаю, ты очень хотела родить от него ребенка, и на самом деле, в самой глубине сердца, верила, что слова Кайлы — правда, и ты беременна, беременна, беременна!… Ничего не говори Зофту. Ты — Агна Кельнер, на этом — все.

Когда станет слишком больно — плачь. Я все равно буду знать, что ты не сдалась и не предала. Может быть, renardeau, это и есть самое главное во всей жизни? Ты любила и была любима. Это великое счастье, и я очень рада, что ты его испытала. А ваш малыш… у меня нет слов, что утешат тебя. Как знать, может не всем нам суждено узнать желанное нами счастье, но всем суждено что-то свое?… Все почти закончилось, Эл. Сейчас он изнасилует тебя. Ты будешь сопротивляться, я знаю, — потому что для тебя это одно из самых страшных… но когда станет слишком больно и страшно, когда станет невыносимо… прошу тебя, renardeau, найди способ закончить свою жизнь сама. Не умирай от его руки, умоляю тебя… когда станет невыносимо, сделай, пожалуйста, все сама…». 

Агна коснулась изножья кровати, повернула голову, посмотрела через плечо, и выпрямилась, застывая перед Зофтом. Этот последний толчок, после которого девушка упала на кровать, доставил ему  особое, жгучее удовольствие. Шелковая ткань кремовой сорочки, которая пока была на ней, поднялась от движения, обнажая ноги Агны полностью, по всей длине. Постояв над ней, Зофт заулыбался, и сделал так, как много раз видел в своих мечтах: раздвинув ноги Агны, он поставил колено между ними, и, ведя рукой снизу вверх — от тонкой правой щиколотки до бедра, тягуче медленно опускался вниз, на Агну, поглощая ее собой. Он все делал очень медленно. Не только потому, что торопиться было некуда, но и потому, что помимо тела Агны Кельнер он хотел ее душу. А душа эта, отраженная в ее удивительных, темных-темных глазах, его не желала. Чтобы понять это, не нужно было обладать громадным умом, — достаточно было посмотреть на выражение лица Агны, и на то, с какой гримасой отвращения и ненависти она отвернулась от него.

— Смотри на меня, когда я буду тебя брать… я хочу видеть в твоих глазах отражение каждого своего движения, каждого…

Девушка посмотрела на Зофта, и он замолчал, в ожидании глядя на нее. Кровь и ссадины, конечно, подпортили ее внешний вид, но он все еще хотел ее. Хотел впиться в эти полные, разбитые губы долгим поцелуем, и пить, пить, пить ее кровь… Агна Кельнер остановила на лице Зофта долгий, немигающий взгляд, медленно коснулась его щеки, а когда он закрыл глаза, она, подняв пальцы выше, к виску, вонзила длинные ногти в его кожу, и резко повела руку вниз, оставляя на лице Герха три глубоких борозды, которые наполнялись и исходили кровью сразу же, следуя за движением ее пальцев. Он ударил ее наотмашь, так сильно, что голова Агны, как тряпичная, замоталась из стороны в сторону. А  потом девушка, раскрыв разбитые губы, снова плюнула ему в лицо, и ожгла таким яростным взглядом, что в гневе Герх выхватил пистолет из-за спины, и направил его на грудь Агны Кельнер. Он хотел дать ей последний шанс, — она еще могла попросить у него прощение, и он не стал бы нажимать на курок… По меньшей мере потому, что в эту секунду он уже сам был на мушке: чей-то пистолет холодной сталью дышал в его затылок.

Тот, кто держал пистолет, молчал.

Герх хотел заговорить, зная, что это лучше всего отвлекает противника, и повернул голову, но на том конце, где рукоять вальтера четко лежала в руке, были иного мнения. И Зофт, придушенный воротом собственной рубашки, отлетел к стене. Немного, — правда, совсем непонятно, почему, — отпружинив от нее, он остановился, удерживаемый рукой того же человека.

— Харри Кельнер!

Зофт поплыл в лице своей мертвой, страшной улыбкой и задохнулся от череды прицельных ударов. Кельнер не тратил времени и сил на слова. Озверевший до степени абсолютного молчания, он молча избивал Зофта, не давая ему времени ни на отдых, ни на удар, ни на возможность выставить защиту или сказать хотя бы слово. Харри был в такой ярости, что наверняка забил бы Зофта до смерти, если бы не Фоули. Фрэнк попытался остановить Кельнера, но он отбросил его назад и продолжил избивать эсесовца, который уже почти потерял сознание.

— Харри, остановитесь! Нужно идти! Агне нужна помощь!

Второе имя Эл, которое он, как и настоящее, все это время шептал про себя, когда звал ее и спрашивал, где она может быть, постепенно отрезвило Кельнера. Сделав еще один удар в тело, лежащее перед ним на полу, Харри подошел к Агне, застывшей на кровати в том же положении, — с раскинутыми в стороны руками, — и задохнулся от того, что увидел.

От природы кожа Эл была светлой, и следы многочисленных ударов Зофта  выделялись на ней особенно, невыносимо четко. Эдвард смотрел на изуродованную кожу Элис так долго и пристально, что глаза зарезало от боли. Его тяжелый взгляд, отметивший каждую рану Эл и каждую деталь, со стороны выглядел еще более жутко: немигающий, и яростный, он словно хотел забрать все, что видел перед собой, — каждую рану Элис, каждую пролитую каплю ее крови, каждое ее страдание и слезу. Эдвард задрожал и на несколько секунд закрыл глаза. По его лицу побежали слезы, но он снова стал смотреть на ссадины и кровоподтеки. Все запоминая, его звериный взгляд медленно поднимался по телу Элисон вверх, подробно, до последней детали фиксируя каждый след, оставленный Зофтом на ее теле, следуя от кончиков пальцев — до волос, вьющихся на концах мягкими, сияющими кольцами. 

Рассудок Милна помутился, кровь бешеным потоком забилась в голове, в горле, во всем теле. Он чувствовал, как его повело в сторону, когда он заглянул в лицо Эл. Разбитые губы, кровь, распухшее от ударов лицо… страшнее всего были ее глаза. Темно-зеленые, в полумраке комнаты, окруженной давно наступившей в Берлине ночью, они показались Эдварду совершенно черными. В них не было слез. А высохшие следы тех, что были, оставили на щеках Эл тонкие, длинные дорожки. Смешанные с кровью на щеках и висках, они страшно выделялись на ее лице. Взгляд Эл был устремлен вверх, но глаза ее смотрели в недосягаемую никому другому даль, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Губы, сухие и чуть раскрытые, шептали что-то неслышное. Вернувшись в реальность, Кельнер подошел к жене. Обняв ее, он наклонился к самому лицу девушки, и зашептал:

— Агна! Агна! Это я, Харри!

Эл не реагировала, продолжая смотреть вверх.

— Агна, это Харри! Все хорошо, теперь все хорошо!

— Она не слышит вас, Харри… нужно уходить, — повторил Фрэнк громче, и отвел в сторону взгляд, полный боли и сочувствия.

Что-то остановило Фрэнка на полпути, и он, вернувшись взглядом к Кельнеру, потрясенно замолчал.

— В-в-вы…— начал он, и замолчал: горло свело внезапной судорогой. — Ваша рука!

Кельнер, не понимая, посмотрел на него, перевел взгляд ниже, и увидел, что его левая рука, неестественно выгнутая, повисла плетью вдоль тела. «Доломал… адреналин, один из гормонов стресса» — подумал Эдвард, и усмехнулся. Боли он не чувствовал, и если бы не слова Фоули, заметил бы перелом еще позже. 

— Так бывает… — медленно проговорил Харри и замолчал. 

Фоули попятился и, отвернувшись от Кельнера, направил пистолет на Зофта. Но Герх, чуть-чуть не забитый до смерти, давно не двигался и вряд ли нуждался сейчас в таком наблюдении.

Поправив волосы Агны, Харри кивнул, и, продолжая смотреть на нее, тихо сказал:

— Вы поможете мне, Фоули? Подождите меня с Агной в машине. Я закончу здесь, и скоро приду.

Харри поднялся с кровати, осмотрелся по сторонам, и, не найдя платье, в котором была Агна, бережно завернул ее в покрывало, взял на руки и пошел к выходу через галерею. О том, как он все это делал с обвисшей, сломанной рукой, Фоули не хотел даже думать. С сожалением отведя от Зофта пистолет, Фрэнк последовал за Кельнером. Они спустились вниз молча, по широким ступеням изящно витой, мраморной лестницы, которая располагалась недалеко от того места возле черного хода, где были припаркованы обе машины Кельнеров: «Хорьх», на котором приехал Харри и Opel Kadett, который привез сюда Фоули и Агну.

Дождавшись Фрэнка, Харри передал ему Агну, и, подогнав «Хорьх» к подъездной дороге, вернулся к ним. Агна снова была с ним, у него на руках. Бережно поцеловав ее, он и Фрэнк вернулись к автомобилю. Следуя молчаливой просьбе Харри, Фоули сел на заднее сидение.

— Сидите тихо и ждите меня. Я скоро.

С этими словами он положил девушку рядом с Фрэнком, снял пальто, укрыл им Агну, и, тихо закрыв дверь «Хорьха», побежал к лестнице.

Оставшись с Агной, первые минуты Фрэнк сидел молча, почти не двигаясь. Судя по звукам, доносившимся из особняка, несколько лет назад построенного Шпеером, веселье было в самом разгаре. Сглотнув, Фоули не сразу решился посмотреть на девушку. Но все-таки сделал это. И от прямого взгляда, устремленного на нее, его желудок скрутило спазмами. Она молчала, по-прежнему пребывая в своем невидимом мире, и Фоули, который впервые за все это время осмелился посмотреть в ее глаза, заплакал.

* * *

Убийство Герхарда Зофта не заняло у Кельнера много времени. Вернувшись, Харри обошел гостиничный номер, внимательно осмотрел каждую из трех комнат, забрал платье Агны, брошенное на пол в коридоре, задержался взглядом на крови, которая была в ванной комнате повсюду, и пробитом пулей стекле витражного окна, и подошел к эсесовцу. Теперь понять, что это был сотрудник элитного подразделения, некогда основанного Гиллером, было очень сложно или почти невозможно. Ничто из того, что раньше было лицом Герха, больше его не напоминало. Каким-то образом из кровавого месива засветились глаза Зофта. Они долго изучали Кельнера и откровенно смеялись над ним, над его искаженным болью и ненавистью лицом.

— Вам не ск… скрыться, Кельнер. Ваш дом уже обыскали, у меня есть все доказательства того, что вы ш-ш-ш-ш… — зашелестел Зофт, то сплевывая на ковер, то сглатывая собственную кровь, перемешанную со слюной.

Приподняв голову эсесовца за волосы, Харри уточнил:

— Где доказательства?

Глаза Герха,  почти полностью заплывшие, опять засмеялись. Уронив голову на ковер, он попробовал пошевелиться.

— Эрих Хайде был п-п-прав… я ему долго не верил… д-д-дурак… думал, он следит за мной, а он следил за вами… только у него ничего, кроме п-п-п…подозрений, а я все нашел! Но он п-п-п… привел меня к твоей жене, и я убил его, когда он выполнил свою роль.

Голова Зофта дернулась вверх. Не сумев удержать взгляд, он посмотрел прямо, на картину Дюрера.

— «Венецианская девушка»… как тебе, Кельнер? Вывезена прямо из Вены, из одного д-д-дома... — Эсесовец замолчал, собираясь с силами. — Но ты смотри, смотри… твою я…

Оставив Зофта, Харри подошел к знаменитой картине Альбрехта Дюрера. На первый, очень беглый взгляд, перед ним был оригинал. Прикрепленный  к стене правой гранью рамы, он открылся перед Кельнером как перевернутая книга, слева направо. За бархатно-черным основанием рамы оказался сейф с кодовым замком. Не теряя времени на тщетные попытки подобрать комбинацию, Харри вернулся к Зофту.

— Код? — присев перед ним, уточнил Кельнер.

Зофт улыбнулся кровавой усмешкой, которая, правда, теперь уже не доставляла ему удовольствия потому, что это была не усмешка Агны Кельнер, а его собственная.

— Ты будешь долго гадать… ты можешь бить меня, и я скажу тебе, но где гарантия, что это будет верно? А стимула говорить правду у меня нет, ведь т-т-ы не выпустишь меня… по глазам вижу… не выпустишь…— шептал эсесовец. — А пока так… твоя сука сдохнет и вас найдут.

Кельнер выпрямился и посмотрел на Зофта сверху вниз. В одном эсесовец был прав: если Харри будет спрашивать его, то наверняка провозится слишком долго, а времени у него нет. Задумавшись, Кельнер оглянулся на сейф. Его мозг, взбудораженный всем происходящим, работал как безумный, и какое-то предчувствие, которое пока он не мог распознать, снова и снова напоминало о себе… «здесь все может быть либо очень сложно, либо очень легко, до абсурда… до абсурда!», — подумал Харри, отчего-то вспоминая историю о том, как Гиллер, бредивший тем, чтобы его «элитные» войска СС состояли только лишь из атлетически сложенных блондинов с голубыми глазами, увидев как-то на улице подобного мужчину, который был абсолютным воплощением грезы близорукого и мелкого Генриха, потребовал остановить машину и привести объект своих мечтаний к нему. Мужчину привели, опросили, отметили. Затем, воплощая мечту Гиллера, сделали эсесовцем без каких-либо проверок и экзаменов, а затем… — тут Харри всегда смеялся, вспоминая об этом, — оказалось, причем очень скоро, что новый образцовый воин великой Германии, — никто иной, как сутенер и преступник, ранее судимый за изнасилования.

Посмотрев на сейф, Харри перевел взгляд на Зофта, и, улыбнувшись ему, шепнул:

— Смотри.

Сейф открылся с первого раза, с готовностью показывая Кельнеру все, что в нем было: папки с личными делами Агны и Харри Кельнер, которые велись с 15 февраля 1933 года, — дня их свадьбы и первого дня в Берлине, фотографии, свидетельствовавшие о том, что за Агной долго и подробно следили, отчеты о местонахождении и действиях фрау Кельнер… Быстро просмотрев дела, Харри захлопнул папки, забрав все, что было в сейфе. Повернув картину Дюрера к стене, Кельнер снова подошел к Зофту.

— Ну, что скажешь, Герхард Пауль Зофт, неудавшийся страховой агент и сотрудник гестапо?

— Не думал, что догадаешься…

—  Это было несложно, Зофт. В своем поклонении уродству вы и сами стали изрядными уродами. Но сделать день рождения Грубера кодом для сейфа…

Зофт облизал губы.

— Мои псы все равно вас найдут, найдут везде, куда бы вы не сбежали…

Харри, улыбаясь, согласился.

— Я давно знаю, что вы охотитесь за своими врагами далеко за пределами Германии. Буду иметь ввиду.

Став серьезным, Кельнер сказал:

— За каждое страдание моей жены.

Пуля, выскочив из пистолета, разворотила висок Зофта и, прошив его голову насквозь, вышла с другой стороны черепа Герхарда Пауля. Сотрудник тайной полиции, бравый эсесовец, умер мгновенно, уставившись своими оловянными, раскрытыми глазами в высокий белый потолок гостиничного номера. Тщательно протерев «Вальтер», Харри вложил его в раскрытую руку Зофта, еще раз убедился, что Герх мертв, и, взяв документы, вышел прежней тропой, — через галерею.

* * *

— К-к-куда вы теперь? — испуганный новостью о том, что тело мертвого Зофта осталось в номере, а за Агной и Харри ведется охота, спросил Фоули.

Кельнер пожал плечами и поднес к губам Агны фляжку с водой. Сделав пару глотков, она посмотрела на мужа и закрыла глаза. Погладив девушку по волосам, Харри наклонился и поцеловал ее.

— Спасибо за помощь, Фрэнк. Вы мне очень помогли, — тихо сказал Харри, задумчиво осматривая пустую загородную трассу, на обочине которой был припаркован «Хорьх», а за ним — «Опель».

— Берите «Опель». Он абсолютно новый, мы только недавно купили его для Агны.

Кельнер снова замолчал, и тихо сказал после долгой паузы, глядя на жену.

— Я знаю, вы ее любите.

— Я…

— Поэтому я и просил вас быть с ней на вечере. Спасибо, что берегли Агну.

— Плохо, плохо берег! — закричал Фрэнк, ударяя рукой по рулю.

Успокоившись, он спросил:

— Могу я еще вам помочь?

Харри отрицательно покачал головой.

— Возвращайтесь в Берлин и живите как обычно. Но будьте аккуратны: ваше общение с нами могут раскрыть, если уже не раскрыли, и… прошу вас, помогите Кете.

Фоули кивнул.

— Я знаю, как отвязаться от них, Харри. Я — разведчик. — Фрэнк посмотрел на Кельнера в зеркало заднего вида. — Ми-6.

Горькая, кривая усмешка показалась на усталом лице Кельнера. Коротко взглянув на Фоули, он снова обратился взглядом к лицу Агны, продолжая гладить ее мягкие, мягкие волосы.

— Прощайте, Фрэнк.

Фоули вздрогнул. Резко повернувшись к Кельнеру и Агне, он посмотрел на девушку.

— Я никогда, ни за что не причинил бы ей вред! Если бы я знал, если бы я только знал!

В машине снова повисла долгая пауза.

— Я знаю, что не имею этого права… но вы могли бы сообщить мне о состоянии Агны?

— Да.

— Благодарю.

Помедлив, Фрэнк резко открыл дверь «Хорьха» и почти выбежал из автомобиля. Он долго стоял возле «Опеля» даже после того, как Харри Кельнер, со всеми возможными удобствами устроив на заднем сидении Агну, пересел на место водителя, развернул машину и повел ее к выезду из Берлина.

* * *

— Вашей супруге нужен хороший уход, мсье Бенуа. Я рекомендую оставить ее в нашей больнице на неделю.

Главный врач парижской клиники «Отель-Дье» посмотрел на высокого блондина, молчаливо застывшего у окна, и задал тот вопрос, который терзал его уже несколько дней. — Почему вы так сильно затянули с визитом к врачу? Я не имею ввиду, что вы должны были привезти ее именно к нам, хотя наша клиника является старейшей во всей Франции, но… полученные ушибы и гематомы, трещины в ребрах… — доктор Фабр надул щеки, — в конце концов, беременность, — это вам не шутки!

— Уверяю вас, доктор, я приехал сюда так быстро, как только…

Последняя фраза Фабра, пробившись сквозь мрачную задумчивость мсье Бенуа, наконец-то дошла до него.

— Какая беременность? Что вы сказали?

Старый седой доктор, который выглядел так, будто работал в этой больнице с первого дня ее основания в тысяча шестьсот пятьдесят первом году, сочувственно хмыкнул.

Он не знал об этом Бенуа ничего, — кроме тех скупых сведений, что тот сам решил о себе сообщить, — но почему-то, по совершенно необъяснимой причине, каждый раз, смотря на него, доктор Франсуа Фабр очень сочувствовал ему. Блондин оглянулся на врача, врезая в его морщинистое лицо требовательный взгляд голубых, острых глаз, и отошел от окна, немного задев на повороте стекло левой рукой. Это не было неуклюжестью, но лишь подтверждало давние наблюдения Фабра: в первые дни после получения серьезных травм или, — как в случае Бенуа, — наложения гипса на сломанную руку, пациенты, несмотря на испытываемые ими боль и неудобства, часто забывают о травме и продолжают двигаться так же, как раньше. Отсюда — разбитая посуда, ушибы и прочие, не слишком приятные, ситуации.

— Ваша жена, мсье Бенуа, — Фабр развел руками, — беременна. Самый ранний срок. Опасность для ребенка была, но, к счастью, миновала...

Блондин выбежал из кабинета главного врача и сбежал по лестнице вниз. Едва не сбив по пути двух медсестер, и дополнительно прибив о косяк руку в гипсе, которую, как подтвердили здесь, в «Отель-Дьё», он все-таки доломал до конца тогда, когда избивал Зофта, Бенуа, покачиваясь и задыхаясь, остановился на пороге палаты, в которой лежала Эл. От звука распахнутой двери, ударившейся о стену, она проснулась, и, медленно поворачивая голову, посмотрела по сторонам. Заметив Эдварда, Элис улыбнулась и тут же поморщилась от боли.

— Доброе… — начала она и остановилась, — не знаю, сколько сейчас времени? Утро или день?

Эд зашел в палату, плотно закрыл за собою дверь, и подошел к Элис.

— Почти полдень, renardeau, — шепнул он, рассматривая ее лицо.

От ласкового слова, которым Эдвард называл ее, на глаза Элис выступили слезы. Она отвернулась к окну.

— Что такое? Где болит?

— Я… думала, что больше не услышу это, — с трудом проговорила она, — я думала…

Милн обошел кровать, и сел в кресло, в котором проводил все ночи, пока Элис была в больнице.

Наклонившись к ней близко-близко, он прошептал дрогнувшим голосом:

— Услышишь, Эл. Еще много-много раз.

Из глаз Элис снова побежали слезы. Милн бережно стер их кончиками пальцев и улыбнулся.

— У меня для тебя новость, Элисон Эшби.

— Какая?

— У нас будет ребенок. — Милн замолчал, пробуя слова, словно сам не верил в то, что сейчас говорил. — Ты беременна, Эл. Доктор только что сказал мне.

— Но… — начала Элисон, и тут в ее памяти возникли слова Кайлы: «вот увидите, я права!», — …это правда?

Милн кивнул.

— Разве ты не знала?

Элис усмехнулась.

— Прости… так глупо! Кайла сказала мне о том, что я беременна в тот вечер, когда… когда… ты провожал их, а я поехала с Фоули на тот вечер.

Эл закрыла глаза и сделала глубокий вдох, отгоняя страшные, на мгновение мелькнувшие в памяти, воспоминания о Зофте.

— Но я не поверила ей, я… запретила себе думать о том, что… боже…

Закрыв лицо ладонями, Элис заплакала.

— Тише, тише, моя любовь. Все хорошо. У нас будет ребенок, мальчик или девочка… все хорошо.

Эл обняла Милна и долго молчала.

— Я сама хотела сказать тебе… когда бы я убедилась, я сказала бы тебе сама.

— Скажи, Эл, — почти беззвучно, севшим голосом шепнул Милн. — Скажи сама.

Набрав в грудь воздуха, Элис произнесла:

— Эдвард, я беременна. У нас будет ребенок.

От этих слов она задрожала, и Милн обнял Эл еще крепче. Плавно раскачивая, он стал утешать боль Элис, их общую, большую боль.

Очень долго они молчали, привыкая к громадной перемене в их общей жизни.

— Ты рад?

Эл посмотрела в глаза Эдварда.

— Как никто, — хрипло сказал он, нежно целуя ее щеки, глаза, разбитые губы, углы губ, курносый кончик носа и след на левом виске, когда-то оставленный пулей Стивена Эшби.

* * *

— «Мсье Бенуа»? — спросила Эл, осторожно улыбаясь. Она взяла Эдварда под руку, и, положив на его плечо левую руку, прижалась к нему и сделала небольшой, еще не слишком уверенный шаг.

Сегодня, после пяти дней в одиночной, замкнутой палате, ей наконец-то разрешили ненадолго выйти на воздух. Эдвард, выполняя требование врача, настаивал на том, чтобы провезти Эл по галерее и саду больницы в инвалидном кресле, но она, молча посмотрев на его загипсованную руку, лишь приподняла бровь, молча спрашивая, как он планирует осуществить этот причудливый вояж? В конце концов, на них махнули руками и отпустили гулять так, — медленными фигурами по парковым аллеям и переходам.

— Это девичья фамилия моей мамы, — тихо сказал Милн, разглядывая яркое, синее небо в белых облаках. — Она не связана с разведкой и моими прошлыми заданиями… может быть, даже сам Баве ее не знает… 

— Твоя мама… — зачарованно произнесла Эл. — Ты никогда не говорил о ней. Как ее зовут?

Эдвард остановился и замолчал, глядя себе под ноги. Все эти дни он держался как мог, но, не переставая вспоминать рассказанное Эл о том вечере, приходил в такое бешенство, что сдерживаться становилось все сложнее. Вот и сейчас от простого вопроса Элис его память пронзил яркий, солнечный день. Дядя, сообщивший о гибели родителей… загородная дорога — вся в крови, как светлые волосы его мамы… Произнести ее имя вслух не получалось. Из раскрытого рта Эдварда вылетала только немота. И земля под ногами перестала быть твердой. На миг ему показалось, что он — все тот же, — нескладный мальчишка со слишком длинными руками и ногами, застывший в тишине пустой дороги. Он все знает, но боится думать об этом. «Травмы, несовместимые с жизнью» — так говорят врачи о его погибших родителях. Так он сам говорил о каком-нибудь очередном случае, когда учился в Гайдельберге на медицинском, — целую жизнь и вечность назад. Но он смог. Смог совместить свои травмы с жизнью… тогда почему сейчас так больно? Так невыносимо, ужасно больно?... И Эл, испытавшая всего несколько дней назад весь этот ужас, вздрагивающая по ночам от любого шороха, и бормочущая во сне одну и ту же фразу, — «Харри, я была против, я была против…», — смотрит на него сейчас своими небесными глазами, гладит по волосам и называет по имени.

— Мадлен, — еле шепчет он и замолкает: Эдвард Милн и так сказал уже слишком много.

Так нельзя, не нужно. Это никому не интересно, и ты должен быть сильным… ты должен молчать! Но вот с ним, сильным, сейчас что-то случилось, и, обнимая Элис до боли, он плачет.

* * *

В больнице «Отель-Дье» они пробыли еще два дня. И все это время Элис и Эдвард говорили. С краткими, раздражающими Эл перерывами на лечение, сон и еду.

А еще больше они молчали. Эдвард  рассказал Элис о родителях, — Мадлен и Элтоне Милн. Рассказал скупо, потому что был уверен, что все это ей тоже не нужно, как не было нужно никому и никогда до нее.

Но Эдвард ошибся.

Элис был нужен он. Весь он, со всей его громадной, кровоточащей болью. Эл не испугалась и не убежала от нее: только внимательно слушала, много плакала, и задавала редкие вопросы, слова для которых подбирала очень долго, — чтобы не ранить Эдварда еще больше. Эд был ошеломлен и долго не верил в происходящее с ним. Все это внимание и тепло, вся эта невыразимая нежность, от которой становится только больнее, все эти слезы о его боли — для него? Он нужен? Он важен? Эдвард даже спросил об этом Эл, уже не боясь показаться самым глупым на свете. Элис улыбнулась, обняла его и сказала очень просто:

— Я люблю тебя.

* * *

— Я не могу, не могу отпустить вас из разведки! Это немыслимо! — бушевал Рид Баве в своем лондонском  кабинете в Форрин-офис.

Пройдясь по кабинету еще пару раз, он повернулся к Милну и сказал, что тот сошел с ума.

— Будет война! Вы понимаете, как вы нам нужны?!

Эдвард проводил взглядом взбесившегося начальника, который отказался подписывать их заявления об увольнении, и повторил:

— Вы можете не подписывать заявления и не принять наши отставки, но это ничего не меняет. Я и Элисон уходим из разведки.

— Нет! Подумайте еще раз, снова! — орал Баве, не смущая себя в громкости.

— Уже.

Милн поднялся со стула и пошел к двери.

— Неужели вам наплевать на судьбу своей страны?! — обратился Баве к нерушимому аргументу.

— Нет. Вернуться в Германию мы не можем, вы это знаете. И своей стране, как вы выразились, мы поможем здесь, в Лондоне, если возникнет такая необходимость. А сейчас, — Милн всерьез намеревался уйти, даже взялся за дверную ручку, — я нужен своей жене. Она и так отдала слишком много для проверки вашей гипотезы о том, как хорошо сработает Агна Кельнер в роли приманки.

— Но это сработало! И она вам не жена! — возразил Баве.

— И правда.

Милн улыбнулся, и это взбесило генерала еще больше. Не в силах больше вести с ним пустые перепалки, Баве махнул рукой, приказывая ему покинуть свой кабинет.

* * *

Выйдя от Баве, Милн свернул к магазину. Пробыл он там недолго, всего около семи минут, и только потому, что перед ним было несколько покупателей. Дальше его путь лежал на Клот-Фейр-стрит, — в двухэтажную квартиру, которой владела Элисон Эшби. Эти апартаменты казались ему не слишком подходящими для мелкого Милна, который, конечно, еще не родился, но которого он с нетерпением ждал. Эл была в этом отношении более сдержанна, и не раз, после очередного приступа токсикоза, говорила ему, что если бы все эти прелести происходили с ним, он бы вряд ли радовался как мальчишка встрече с… мальчишкой. Правда, после этих слов на лице Элис расцветала улыбка, так что вся ее грозность тут же терялась.

— Что сказал Баве? — Эл не без оснований думала, что генерал не примет их отставку.

— Сказал, что нужно кое-что исправить. Но я это знал и без него, просто ждал подходящего момента, — ответил Эд с улыбкой.

— Что исправить? Снова Берлин? Это невозможно!

Элис со страхом посмотрела на Милна.

— Нет, не Берлин, — с лукавой улыбкой ответил Эдвард, вытаскивая из кармана свою покупку и задерживая ее в руке.  — Лондон. В новом качестве.

— Ничего не понимаю, Эд! Говори точнее!

Милн выпрямил и без того прямую спину, расправил плечи и посмотрел на Элис сверху вниз. Глаза его светились шуткой и теплом. Не сумев выдержать до конца мистическую паузу, он протянул Эл в едва дрожащих пальцах раскрытый черный футляр.

— Элисон Эшби, ты выйдешь за меня?

От удивления ее зеленые глаза стали еще больше. Взглянув на кольцо, выполненное в ее любимом стиле ар-деко, Элис посмотрела на Милна.

— Эдвард Милн, я замужем за тобой с тысяча девятьсот тридцать третьего года!

Эл улыбнулась, поднялась на носки, и поцеловала Эдварда в щеку.

— Да. Конечно, да.

Этой же ночью, когда Эл уже спала, из передатчика, который Эдвард «забыл» отдать в Форрин-офис, в Берлин, по закрытому каналу связи, улетела краткая шифровка, которая гласила, что с Элисон Эшби все хорошо. Фоули, который толком не спал уже бог знает какую ночь, принял сообщение, и уставился на лист с расшифровкой удивленными, измученными бессонницей, глазами. До его мозга, пропитанного кофе и сигаретами, смысл послания доходил довольно долго. Но в этом его вряд ли можно было строго судить. В конце концов, он не знал никакой «Элисон Эшби».

— Фрэнк, ты дурак, — спокойно констатировал Фоули через несколько минут, когда ему наконец-то стал понятен смысл фразы. — Но все хорошо.

И все действительно было хорошо. Несмотря на то, что Берлин пока продолжал оставаться нацистским. Фоули работал в английском консульстве до окончания войны, и помог, — помня о Мариусе, Кайле и Дану, — многим евреям избежать смерти и концлагерей. В этом немалую роль сыграла Кете Розенхайм. Несколько раз она, сопровождая детей по программе «Киндертранспорт», — которая первого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года еще действовала, — могла спастись и остаться в Великобритании. Но Кете снова и снова возвращалась в Берлин, и вместе с мамой бежала из него только тогда, когда ей самой грозила явная смертельная опасность.

Ханна Томас, чья семейная жизнь не удалась, развелась с мужем, и снова стала фройляйн Ланг. Работу в больнице лагеря Дахау она оставила в тот же день, в который Харри Кельнер забрал Дану Кац. Что стало с Ханной дальше — неизвестно. Следы ее то терялись, то снова появлялись то в Германии, то в Австрии. Ходили слухи, что после развода, чрезвычайно отчего-то печальная, она выглядела особенно прекрасной, и снискала еще больший, нежели прежде, успех у настоящих арийцев.

Мариус, Кайла и Дану Кац благополучно добрались до Ливерпуля. Дверь двухэтажного уютного дома им открыла Кэтлин Финн.

И если из загадочной фразы, которую Агна Кельнер попросила Кайлу передать ей на словах, сами путешественники ничего не поняли, то  ее тетя услышала в этих словах просьбу позаботиться о гостях.  Так Кэтлин, которая уже очень давно не получала от своей племянницы никаких новостей, узнала, что она жива и с ней все в порядке. Расплакавшись, она пригласила гостей в дом. И в скором времени он снова стал живым и настоящим: в нем теперь жила большая семья с двумя детьми, — четырнадцатилетним Мариусом  и маленькой Майей, которая родилась в феврале тридцать девятого года.

Что касается разоблачения Харри и Агны Кельнер, устроенного Герхардом Зофтом, то без Герха, чье тело обнаружили в гостиничном номере только на вторые сутки после большого праздника, оно рассыпалось, и, столкнувшись с разграбленным домом Агны и Харри, — уже вторым по счету, — перешло в слухи о гибели супругов Кельнер.

И пусть тела их не были найдены, но дом-то был разграблен и разрушен точно, а значит, уверяли друг друга клиентки модного дома фрау Гиббельс, супругов Кельнер постигла та же участь. Тем более, что в мастерстве гестапо прятать трупы неугодных людей никто не сомневался.