Пару лет спустя (гет)

До замка Плесси-Бурре добрались, как и предполагали, к рассвету. Как раз с первыми лучами утреннего солнца — день обещал быть на диво ясным, экипаж достиг резиденции герцога и сделал победный полукруг по мощёному двору, затормозив у дверей замка. Барон спешился. Нет, нужно будет хоть на пару часиков забыться сном, просто падаешь с ног от усталости, графине-то хорошо дремать в экипаже, а ему, похитителю, почти всю ночь в седле пришлось трястись. А графиня, определённо, и в ус дуть себе не изволит. Надо её, наконец, поприветствовать.

— Мадам, — сказал Антрагэ, галантно открывая дверцу экипажа, — не пугайтесь, здесь все свои…

На Антрагэ смотрели бездонно-синие перепуганные глаза. Выражение глаз, и ужас, затаившийся в них, оказался таков, что Антрагэ мог только мечтать. Но это были не те глаза, что украшали физиономию мадам де Келюс, а синие, как полевые колокольчики, слегка выцветшие глаза почтенного барона де Ла Роша. Ну, что тут скажешь, — убит Антрагэ наповал, без пальбы и аркебузы.

Барон проклинал себя за глупость, почему он вдруг решил, что Женевьев поедет в карете? К досаде, впрочем, примешивалась изрядная доля восхищения. Недооценил он её. Да. И как нарочито громко она сказала там, в ночной тиши: «Еду в Париж», будто намеренно предназначала это для ушей Антрагэ. Специально, чтобы он на это купился, и в лужу… того, в общем. Попал впросак ты, барон Антрагэ, признай это. Теперь предстоят долгие объяснения с её дядюшкой. Провалился бы сквозь земную твердь, если было бы возможно. Вот дамы. Кого хочешь вокруг пальца обведут.

Одним из самых тягостных воспоминаний в своей жизни стали для Антрагэ те два часа, в течение которых почтенный барон де Ла Рош непрерывно озвучивал ему своё негодование.

Мало того, что почтенный старичок перепугался насмерть, думая, что его снова арестовали люди короля и везут в темницу, так ещё и Антрагэ пал отныне столь низко в его глазах, докатившись до похищения племянницы: которая какой бы там ни была прохвосткой и негодяйкой, но всё-таки являлась дамой замужней. Теперь Антрагэ во всей красе пришлось на своей шкуре испытать буйный нрав барона-соседа.

Из лавины гневных тирад Антрагэ сумел восстановить себе картину происшедшего. Напуганный арестом, и гневающийся на племянницу, почтенный барон решил немедленно ехать в Париж. У него был свой экипаж, который оставался в гостинице в Анжере, но за три дня заточения барона, какой-то умник снял оси у бесхозной кареты. Волей-неволей, барону де Ла Рошу пришлось воспользоваться гостеприимством племянницы и её экипажем. Женевьев была готова отправить дядюшку в дорогу, но уговорила его подождать до ночи, мол, лошадей для дальнего пути подковать надобно. Почтенный же барон требовал поторопить кузнеца, и заявлял ей, что и одного дня с ней под одной крышей не останется. Всё, его миссия выполнена. Довольно с него! Пускай муж теперь о ней заботится. И вот, среди ночной тьмы, Женевьев посадила дядюшку в карету, обложила бывшего опекуна подушками и шерстяными одеялами и с комфортом отослала в столицу, а на самом деле, как оказалось — прямиком в руки барона Антрагэ.

Антрагэ попытался увести поток красноречия почтенного старичка в нужное русло и выяснить всё же, какими судьбами барон де Ла Рош оказался в Анжере? Но в ответ на это старичок барон закатил глаза и схватился за сердце. С ним сделался нервный припадок. Он слабо махал рукой, но хоть браниться перестал. Антрагэ воспользовался паузой и отправил жертву ночного похищения под эскортом бывших похитителей в шато Ла Рош к племяннице, которой, Антрагэ готов был в том побиться об заклад, уже в имении не было. Но слуги в шато вышколенные, они о почтенном бароне сумеют позаботиться. Хорошо хоть, что барон де Ла Рош не догадывался, что именно Антрагэ являлся невольной причиной его трёхдневного пребывания в стенах анжерского узилища. А то старой дружбе пришёл бы неминуемый конец.

Сам же Антрагэ, сцепивши зубы, воротился в свой замок. Тыл барона был немилосердно натёрт седлом, и настроение было ужаснее самой невыносимой досады помноженной на хорошую порцию гнева. Он просто хотел добраться до своей спальни, упасть на кровать, можно даже не раздеваясь, и со злости заснуть: крепко-накрепко.

Однако выспаться Антрагэ так и не удалось. В имении его уже ждал бальи со сногсшибательной новостью, что пленник-арестант, предполагаемый бунтовщик, ночью вырвался на свободу, чуть не сломив темницу.

— Я вам говорю, дорогой Антрагэ, — восклицал бальи, воздевая руки к небу. — У нас орудует банда! Вы должны отправиться со мной в Анжер и воочию убедиться, с какой бесстыдной дерзостью был устроен побег! Даже лестницу с кладбища не поленились принести, так организованно подошли к делу! Бьюсь об заклад, там не менее двадцати человек было задействовано. И стражи не слыхали ни звука! Пора вводить осадное положение.

Отвертеться от обозрения опустевшей темницы и кладбищенской лестницы было совершенно невозможно. Пришлось ехать ими любоваться.

Бальи разослал по округе пикеты стражников, для поимки дерзкого беглеца, но Антрагэ уверил расстроенного королевского чиновника, что пленник, небось, уже в Нанте, и, если заговор действительно существует, отлавливать сбежавшего арестанта возле Анжера просто бесполезно. В одном только барон был совершенно уверен — в том, что один из участников мифической банды, якобы устроившей побег, вовсю погоняет коня в сторону столицы и не позже, чем неделю спустя, достигнет города Парижа. И в этом барон не ошибся.

Оставим же барона Антрагэ наедине с его досадой и проследуем за особой, к которой барон не единожды возвращался в своих мыслях, со всё возрастающим раздражением. Ровно через семь дней после неудавшегося похищения, перенесёмся на уединённую парижскую улочку, к старому двухэтажному дому, с небольшим балконом-портиком, выступающим над улицей, в двери которого, в сгущающихся вечерних сумерках, постучался одинокий странник. Стучать пришлось долго. Наконец, балконная дверь отворилась, и высокая тёмная фигура, закутанная в халат, выплыла наружу и перевесилась через перила.

— Кто там? — громко поинтересовались с балкона.

— Пустите! Свои! — отозвался звонкий голос из провала тёмной улицы.

Фигура на балконе проворно скользнула в комнату. Через несколько минут входная дверь распахнулась, принимая позднего визитёра, и вновь плотно затворилась за ним. Из-за двери было слыхать, как две пары ног поднимались по скрипучей лестнице.

— Какое безрассудство! В Париж — в одиночку! — воскликнул звучный мужской голос.

— Не в одиночку! — отозвался звонкий голос, принадлежащий позднему гостю. — С двумя лакеями. Они оставлены мной в гостинице возле Бурдельских ворот. Там же и лошади. Уф! Дайте вздохнуть!

— Вижу, дело из ряда вон!

— Угадали!

— Что случилось?

— Чума!

А далее последуем на балкончик таинственного дома, коль скоро уж двери крепко заперли на задвижку. Подкрадёмся потихоньку к широкому окну, заботливо прикрытому плотной занавесью, прильнём ухом к щели между рамами, и, под завесой тайны послушаем, что происходило в комнате, ибо разговор там разворачивался занятный. Можно только немного посетовать на то, что начало беседы развернулось ещё в недрах дома и поневоле ускользнуло от нашего внимания. Вначале послышался негромкий, но безудержный смех от души. Смеялся обладатель звучного голоса. В комнате зажгли лампу. Почти сразу же слабая тень от фигуры в дорожной одежде нарисовалась на занавесях. Она воинственно подбоченилась.

— Вот уж право, где мне было догадаться, что я вас так развеселю! — вскричал обладатель голоса звонкого, как серебряные колокольчики. В пылком восклицании проглядывала нотка искреннего возмущения.

— Кто говорит, что скучно жить в провинции — глубоко ошибается, — отозвался негромко звучный голос. — Это здесь, в Париже, мы умираем от скуки.

— Вам смешно! Вам смешно, как всегда, а нам было не до смеха! Ну помогите! — умоляюще возопил звонкий голос позднего посетителя.

— И как ты себе это всё представляешь? — поинтересовался хозяин дома. — Как я заявлюсь в Лувр?

— Ну придумайте что-нибудь! Ну я вас очень прошу! Жак в беде!

— Не в обиду твоему Жаку будет сказано… Но вечно он ввяжется в какую-нибудь историю! В прошлый раз мешок корпии на него извели.

— Я вашим речам прямо изумляюсь! — на занавеси было хорошо заметно, как беспокойная тень всплеснула руками. — А в том есть его вина? Жака?! Всё из-за этого… Буйного… Умалишённого. Поганок ему за обедом! Вот же привязался, аки пиявка аптекарская. Дышать одним воздухом в Анжу с ним просто невозможно!

— Ну, Жак хоть с тобой человеком стал.

— Что значит — со мной? А то он им не был?!

— Был, наверное, но под шелками да пудрой разглядеть не представлялось возможным. А покамест о прежнем великолепии, только серьги в ушах напоминают.

— Дались вам эти серьги! Это я попросила! Мне нравится. Ему идёт!! Что вы к нему всё время придираетесь?! А этот барон, его нужно либо убить, либо уехать от него в Америки. Жизни не даст.

Опять послышался долгий искренний смех второго собеседника.

— Ставил ли я тельца против яйца, дочь моя, что пылкие чувства барона к тебе не угаснут?

— Но ведь столько времени прошло, целых два года!

— Всего лишь два года. А пожар ещё полыхает.

— И вы... смеете ещё веселиться! Лучше бы он вас обожал! На своей шкуре испытали бы! И… Помогите!

— Ну расстроился человек.

— Да вы что?!

— Бедный барон…

— Бедный, простите, кто?!!

— Задела ты его за живое.

— Да как вы смеете! Вот скажите ещё хоть одно слово про барона… Только попробуйте! — тень на занавесях в возмущении даже слегка подпрыгнула.

— Борьба продолжается.

— А вам бы всё шутки шутить! Этот, этот…. Недостойный мерзавец сел на хвост. И опостылел хуже горькой редиски.

— Какие уж тут шутки…

Тень собеседника, обладающего звонким голосом, шустро и непоседливо принялась скользить по занавесям: взад-вперёд, видать, едва поспевая за хозяином.

— Ух, зла не хватает! Вот повезло, так повезло мне с первым женихом. Все могут прямо лютой завистью завидовать. А ведь сначала тихонький такой был, — тень на занавесях, не останавливаясь, опять всплеснула руками, — слова лишнего не говорил, только своими чёрными мышиными глазками всё посвёркивал: это он потом, как помешанный, начал проклятия изрыгать, да шпагой в воздухе вертеть, что твоя мельница. Если бы знала, что он вытворит, вот если б знала! — тень на занавесях погрозила кулаком в пространство. — Убила бы его ещё в поместье, потихоньку прикончила бы прямо там, честное слово! Я просто, чуяла — чуяла, что доверять ему нельзя! А если бы меня доломали тогда до замужества? Хорошенькая у меня была бы жизнь! С таким вот экземпляром! Если бы только удалось арестовать его и отправить в Бастилию той самой памятной ночью, после приёма в Лувре, когда заговор герцога был раскрыт! Может и друзья Жака остались бы живы. Молодые дворяне: казалось, всё будущее у них впереди, и встретили такой ужасный конец! — тень на занавесях остановилась и вскинула руки, в жесте то ли гнева, то ли отчаяния, — Если бы его Орфей тогда хотя бы хорошенько покусал! Если бы его ударили алебардой! Никаких тогда несчастий и всех последующих ужасов не было бы!

— Эка ты кровожадна!

— Но как он втёрся в доверие дядюшке, как? И что наплёл, что столь сладкоголосо напел ему в уши, что дядя о других женихах, кроме него и слышать-то не желал? — обладатель беспокойной тени, видать, потрогал занавеску, ибо последняя легонько колыхнулась, и опять заходил по комнате: на этот раз то удаляясь, то приближаясь, — И да! Я кровожадна! — воскликнул звонкий голос. — Король подписал приказ об аресте, но чума призналась, что имела к этому прямое отношение. Всё, что нам нужно, это приказ о помиловании. А меня король точно не примет! Видеть не захочет! Помогите.

— А я решительно отказываюсь. Боюсь, в моём положении это невозможно.

— А я тогда прекращаю выплачивать вам месячное содержание! Сколько вы собираетесь валять дурака и соблюдать инкогнито, из-за вашей ссоры с герцогом Майеннским… Неужели до конца своих дней?! — обладатель звонкого голоса явно начинал терять терпение. — И я вам скажу то, что может быть крайне интересно для ушей его величества. А именно, что герцог Анжуйский отправил дядюшку Ла Роша посланником в Марсель, чтобы он там встретился с представителем одного из генуэзских банков. Его высочество наверняка хочет подзанять деньжат у тамошних купцов, а для чего — можно сделать выводы.

— Откуда тебе это известно?

— А мой дядюшка проболтался, когда меня бранил, вот и всё, — собеседник, которому принадлежал звонкий голос, усмехнулся. — Я, конечно, сделала вид, что пропустила это мимо ушей, и притворилась непонятливой. И дядюшка, к тому же, на момент своего ареста, — тут послышался вновь короткий смешок, — успел побывать в Нанте — лакеи его доложили. Встречался, небось, там с купцами испанскими. Какой ответ ему дали ему те уважаемые господа — покрыто тайной. Но ведь и испанское золотишко — лишним не будет. Ну так могу я рассчитывать на ваше содействие?

— Если я на подобное и отважусь, только если снова услышу историю про то, как вы с соседом-бароном лестницу с анжерского кладбища несли.

— Будете вспоминать мне это до преклонных лет при каждом удобном случае!

— Ты уж не обессудь, буду!

— А что было делать?! К тому же эта чума пыталась меня похитить!

— Но не удалось ведь.

— Как видите!

— Одари меня и этими подробностями, дочь моя, занятные новости к нам в столицу доходят так редко.

— Опять тогда изволите смеяться?

— При всём своём желании не смогу заплакать!

— Вы невозможны! Всё, ухожу я!

— Да поддразниваю я тебя, дочь моя, приятно мне тебя видеть. Продолжай.

— Я к вам с бедой, а вы… Оставьте ваши подколы для другого раза, дело-то серьёзное! — взорвался возмущением собеседник у окна.

— Куда уж серьёзнее…

— Вы просто — несносный болтун!

— Да ладно, ладно! Подробности!

— Когда Жак спустился из окна тюрьмы… И не смейте смеяться! Я громко сказала во тьме, что немедленно еду в Париж. А я ведь знала, что этот… подслушивает. И ожидала подлянки… И я в нём не ошиблась, представляете?.. Ну да перестаньте же вы хохотать! А с дядюшкой Ла Рошем вышло так: Я узнала, в какой анжерской гостинице он, дядюшка, останавливался и велела тайком снять оси с его экипажа. На всякий случай…

— Потому, что случаи бывают разные.

— Дядя! Ну что вы в самом деле?! Смешно вам, видите-ли… Да ну вас! Дайте хлебнуть чего-нибудь. В глотке пересохло.

— Хлебай, будь гостем дорогим!

— Ну, так вот, в Париж дядюшку Ла Роша я отправила в своём экипаже. С моими гербами! Сама же ехала верхом с двумя слугами на несколько миль позади. И он похитил! Антрагэ! Дядюшку Ла Роша! Представляете?! — на этот раз уже обладатель звонкого голоса взорвался безудержным смехом. Отсмеявшись, молодая особа, ибо такой мелодичный смех мог принадлежать только молодой особе, продолжила:

— Лакеи и кучер, сопровождавшие экипаж, и которых мы встретили на дороге, мне всё рассказали. Пришлось им, конечно, пешком в замок добираться. Вот просто поражаюсь, не дает мне покоя одна мысль: Жак дядюшке оказался не хорош, зато этот наглый барон хорош оказался! Ну, пускай теперь падают в объятия друг друга.

— Это было весьма недальновидно, дочь моя. Антрагэ узнает от твоего дядюшки о его миссии, и сам может отправиться тогда в Марсель, или сподвигнет твоего бывшего опекуна продолжить своё путешествие.

— Ага, посерьёзнели! В ваших устах это звучит так, что было бы лучше, чтобы меня вместо дядюшки поймали?! Так что-ли? Вы мне, вообще, родственник, дядя или кто?! Я вас не узнаю прямо! И потом, я на это и рассчитывала! Что он возможно уедет! Антрагэ. Подальше от Жака.

— Антрагэ или барон де Ла Рош могут уже быть по дороге в Марсель.

— Вот и подсуетитесь, сделайте что-нибудь, сообщите об этом королю! И мне до фиолетового факела в ночи, как вы это проделывать будете. Только для Жака приказ о помиловании не забудьте!

— Не могу, дочь моя! Не могу, не могу, не могу…

— Вот она ваша благодарность!!! Всё, я ухожу! И громко хлопаю дверью! Так и знайте!

— Не могу не помочь.

— Шуточки ваши!

— Ох, узнаю я в тебе, напоминаешь ты мне …

— Кого?

— Да матушку твою, Шарлотту. Голос в голос, волос в волос.

— Разве это плохо?

— Да нет, где уж плохо — родная кровь.

— Дядя, вы делом займитесь, а я, если не возражаете, у вас тут на сундучке высплюсь. Прямо с ног валюсь.

Тень возле окна отступила в глубину комнаты, и её силуэт с занавесей исчез.

— Уступаю, бродяга, тебе своё ложе, всё равно ночью спать не придётся.

— Да нет, я так. Меня когда запирали, за провинности... я на сундучке всегда спала. Прямо в детство (зевок) … погружаешься. Да вы не медлите. Х-х-х-х-х……

Лампа в домике погасла. Через несколько минут скрипнула входная дверь и тёмная, закутанная в плащ, фигура ступила за порог. Скрипнул ключ в замке, послышался звук лёгких шагов, и таинственного прохожего почти мгновенно поглотила темнота ночных улиц.