Пару лет спустя (гет)

На душе барона Антрагэ было мрачно, как в самую чёрную ночь, все последние несколько лет, что пришлось провести в изгнании. Из-за дуэли, вылившейся в натуральную резню, барон вынужден был бежать из Парижа и из самой Франции. Крови тогда было пролито — море. Но вот прошло время и страсти улеглись. Герцог Анжуйский выхлопотал Антрагэ прощение у брата-короля. Теперь барон мог возвратиться во Францию, но путь в Париж всё же был пока для него закрыт. Генрих не до конца забыл ещё гибели своих фаворитов. Но Антрагэ не был против. Что бы он там делал, в столице? Друзья полегли. Ни за что. А ещё при дворе блистала некая графиня, которую Антрагэ просто не мог видеть. Лучше смерть.

В анжуйское имение также не было сил ехать. Слишком много воспоминаний. Неприятных. Барон направился прямиком в Овернь. Отсиживался там несколько месяцев, собирался с духом. Наконец, его управляющий написал из Анжу, приглашая барона проверить текущие дела. И Антрагэ решился. В Анжере всё оказалось нетронутым. Сказочный замок, обустроенный Антрагэ к предполагаемой женитьбе, будто ожидал свою, даже не баронессу, а принцессу.

Первое, что сделал Антрагэ по приезде, велел выдрать с корнем мраморные наборные полы, которые заняло положить несколько лет, и которые он так придирчиво подбирал, чтобы угодить будущей баронессе, пёс её за ногу. Один из соседей, узнав о грядущем разорении, с удовольствием выкупил их у Антрагэ, так что часть затрат на обновление замка удалось вернуть. Расшитые шёлковые занавеси были сорваны.

Следующим на очереди был будуар несостоявшейся баронессы. Антрагэ собственноручно превратил в щепы мебель, содрал со стен не только гобелены, но и обивку. Добрался до резных роз на потолке, украшавших стропила. Разбил. Те, до которых сумел дотянулся — разбил, а те, до которых дотянуться не сумел, слугам велел дотянуться и разбить. Оглоблей от крестьянской телеги. Чистые, как слеза, и гладкие, как поверхность озера, венецианские зеркала бить не решился. Велел вынести их на чердак замка, с глаз долой. Серебряные канделябры на переплавку в кузницу отправил. И лично за процессом проследил.

В кузнице Антрагэ задержался. Теперь настало время помолвочного кольца для этой недостойной мерзавки. Антрагэ приказал выковорить фамильный изумруд, и хлопнуть, что есть силы, по пустой оправе самым тяжёлым молотом в кузне.

После барон вернулся к будуару и придирчиво оглядел представшее очам разорение. Остался доволен. Потом будуар был не то что, просто закрыт на ключ, а замурован. Проём накрепко запертой двери заложили кирпичами, замазали гипсом, стену выбелили. Сейчас на месте прохода красовался старый, побитый молью, гобелен, и то, что за стеной находилась комната, догадаться не представлялось возможным.

Дошло дело до портрета бывшей невесты. А вот на миниатюру на слоновой кости рука не поднялась. Женевьев там прямо была, как живая, и улыбалась. Если повернуть миниатюру под светом влево — то лукаво, вправо — благосклонно, а если держать портрет прямо, то скользящая на губах улыбка почти угасала, зато глаза зажигались, как свечки. Что за напасть! Антрагэ запер миниатюру в ящике своего бюро, а ключ выбросил.

Конюшню барон крушить не стал. Самому ещё пригодится. Не хватало ещё, чтобы из-за всяких, всяких…. Ну, да ладно.

Вечером того же дня, Антрагэ устроил колоссальное инферно на заднем дворе замка, и спалил все шёлковые портьеры и занавеси, и ломаную мебель из будуара. Огонь ревел, и чёрный дым столбом поднимался над замком. Вокруг, наподобие смерча, летали искры и пепел. Лишь раз, дым, сбитый порывом ветра, объял барона, и Антрагэ закашлялся. Ветер за ночь постарался, и к рассвету пепел сдуло подчистую. Только пятно копоти на камнях двора напоминало о вчерашнем кострище. Казалось, барону стало легче.

Утро выдалось на редкость чудесным. На небе — ни облачка. Солнце играло в россыпях росы на свежих травах. Щебетали птицы. Барон, после праведных трудов накануне, решил немного проветриться. Оседлал лошадь и поехал на прогулку. Он ехал, ни о чём особенно не думая, бросив поводья. Лучше бы он этого не делал: лошадь вывезла барона к берегу озера на границе его владений и владений соседа, имя которого он желал бы забыть. И ничего здесь не изменилось, только прибрежные ивы стали выше.

Тут и произошла первая встреча с этой… недостойной… с ней, в общем. Уж куда как всё романтично было. Уж куда как. Такое разве позабудешь? Поневоле вспомнишь.

В тот ясный летний день, также выехал Антрагэ верхом на прогулку, как вдруг, откуда ни возьмись, скачет мимо, прямо к озеру, сосед его — старичок почтенный барон де Ла Рош. Во весь опор скачет, на приветствия Антрагэ — ноль внимания. Осадил сосед лошадь у самой кромки воды, спрыгнул на землю и бултых в озеро, прямо в одёже. Брызги взметнулись! До верхушек прибрежных ив. Антрагэ оторопел. А старичок барон-сосед уже из прибрежных вод поднимается, мокрый, как Нептун, бредёт на берег, и, между прочим, некую наяду за шкирку за собой волочит. Девчонку маленькую, лет семи — не больше. Тонула она, видать. Но тонула тихо. Антрагэ ничего и не заметил, а вот барон де Ла Рош углядел. Девчонка на бережку воду изо рта выплюнула, и заявляет так досадливо: «Ах! Дядюшка, ну вот зачем вы меня вытащили! Я уже почти совсем плавать научилась!» Барон де Ла Рош просто взвыл и принялся трясти девчонку, что есть силы. Голова у неё только туда-сюда и болталась. А потом подхватил её, перекинул через своего скакуна, как мешок с орехами, спереди от седла, сам — в седло, дал шпоры, и только Антрагэ сию парочку и видел. Да.

Вечерком заинтригованный Антрагэ навестил соседа де Ла Роша. Признавшись, что стал невольным свидетелем столь занимательной сцены, поинтересовался, как здоровьечко его соседа, да его очаровательной племянницы. При словах «очаровательной племянницы» из уст Антрагэ барон как-то странно на него посмотрел и глаза старичка прямо засверкали, не гневом, нет, а неким тайным восторгом и надеждой. Что касается здоровьечка, то барон схватил насморк и был сильно не в духе, а для Женевьев всё было как с гуся вода. Теперь она, наказанная, сидела под арестом. Но птичка в клетке распевала. Во всё горло. Кажется, слова поэмы про графа Роланда на свой собственный мотив. Голос у Женевьев был приятный и даже мелодичный, только вот на самых прочувствованных местах она старалась выводить песнь погромче, и эффект был, прямо скажем, … ошеломляющим.

Вечером того же дня в имении барона де Ла Роша был учинён очередной переполох. Страшнейший. Племянница почтенного барона пропала. Все в округе были подняты на ноги, да что там на ноги! На уши! Вдоволь напевшись взаперти, девчонка подозрительно притихла. Комнату отворили, чтобы удостовериться в чем дело, да и к ужину позвать, а там… и тишина, и в комнате никого нет, и окно таинственно открыто, а за окном плющ до самой земли. Удрала, небось, а ночь уже на подходе. Всё, седлайте лошадей, зажигайте факелы! Конные егеря и слуги шныряли по лесу, всем руководил непрерывно сморкающийся барон де Ла Рош. Антрагэ счёл своим долгом помочь соседу в поисках. Время близилось к полуночи. Девчонку разыскать уже отчаялись. Как тут вести из замка барона де Ла Роша. Нашлась беглянка, которая и не беглянка даже была вовсе. К счастью, один из егерей решил в замок заглянуть. На кухне обнаружилась Женевьев, с аппетитом поедавшая овсянку из огромной миски. Никуда она бегать и не думала. Разве она не знает, что по плющу из окон опасно спускаться? Знает. Вот.

Когда пение ей наскучило, Женевьев решила поиграть, забралась в огромный сундук, что стоял под окном, и представила, что это корабль, и она в самые Америки на нём плывёт. А потом устала от вахты, и устроилась в сундуке подремать, и сладко так себе уснула, а крышку на всякий случай захлопнула, чтобы воображаемая морская вода в корабль не заливалась, пока капитан спит. Ну, отоспалась она в сундуке, крышку откинула, видит, уже сумерки, дверь в комнату нараспашку, а в замке никого-никогошеньки-то и нет. Женевьев к тому времени основательно проголодалась. Спустилась она в кухню, и разыскала кашу в одном из горшков в очаге. Так и застал её егерь за трапезой, Женевьев уплетала ложку за ложкой, запивая всё чаркой доброго вина, которое набрала в погребе. Хорошо хоть у бочонка с крепчайшим бренди из солнечной Гаскони, кран не смогла открутить. Рядом с Женевьев лежал факел, который она обстоятельно прихватила в подвале замка. Маленькая баронесса после трапезы собиралась его запалить и «отправиться дядюшку и всех разыскивать, ибо они потерялись». Но перед походом всё же решила немножко подкрепиться.

После похождений племянницы барон слёг с нервным расстройством на неделю. Антрагэ же тогда, при всём сочувствии почтенному соседу, был не в силах удержаться, и несколько дней просто умирал со смеху, да уж, прямо на всю оставшуюся жизнь отсмеялся.

А после Антрагэ из своего анжуйского имения уезжал на время. Служба требовала. Собрался он в дорогу, и мимо владений барона де Ла Роша проезжал. Глядь, а на лужайке перед замком соседа знакомая малявка суетится. Из лука стреляет. Ну, как стреляет. Надо отдать ей должное, ничего у неё не получается. Тетиву с трудом натягивает, прямо пыхтит, а потом — шурк! Кое-как стрелу пускает. Но стрелы с мишенью даже близко не ложатся. Всё шурк! И мимо! Шурк! И мимо! Антрагэ усмехнулся, да поехал своей дрогой.

Так получилось, что целых пять лет кряду барон в в своём анжуйском имении не был. А потом вернулся… И застаёт на той же зелёной лужайке племянницу барона де Ла Роша за тем же самым занятием. Стрельбой из лука. Будто бы она все эти годы так с места и не сходила. Правда подросла изрядно. Теперь девица молниеносно стрелу из колчана достанет, тетиву с красивой небрежностью натянет, подведёт её к щеке, глаз прищурит, бровь изогнёт, и — фиу! Стрела в цель летит, прямо в центр мишени. Фиу! И в яблочко! Фиу! И в яблочко! Охотница Диана, прямо. Вот и получилось: «Фиу! И в яблочко!» Для самого Антрагэ. Хоть смейся, хоть плачь, хоть на луну вой. Подстрелила ведь. Сплошная напасть и безобразие! Антрагэ заскрежетал зубами.

Политес я куртуазный не разводил со своей будущей супругой, значит… Ну-ну! Зато этот, паршивый, королевский… мерзавец, в общем, подсуетился за спиной. Жаль, прикончить его не удалось. И ведь ухаживала за ним после дуэли, говорят. Мне, значит, нож, а ему перевязки и плюшки. И замуж за него, вон, вышла, как только этот подлец окреп настолько, что «да» разборчиво мог просипеть. Графиня она теперь, понимаешь, де… нет, ну не могу это имя даже произносить. Тошно. Что бы друзья сказали на это? Нет больше друзей. Ливаро бы сказал, в утешение, что вкус у неё дурной. А Рибейрак? Он бы просто посоветовал — да плюнь на неё и всё. А Бюсси, ну, тот, осушив чарку, заметил бы, что если от кого уходит невеста, то неизвестно, кому ещё улыбнулась фортуна. Философ он был. Бюсси.

Последую-ка я предполагаемому совету Рибейрака. И Антрагэ плюнул в светлые воды озера.