Пацаны-пацанчики (джен)

Однажды Генка влюбился. Вообще, он влюблялся и раньше, в детском саду, когда дёргал девчонок за косы — такие длинные и соблазнительно лежащие на ткани джинсового сарафана с вышитой божьей коровкой. Иногда, если девочка ему нравилась особенно, он просил Ваню, своего старшего брательника, одолжить ему на день велосипед.

Велосипедом этим, к слову, Генка очень гордился и с нетерпением ждал, когда же Ванька уже накопит на старенькую «Волгу» и передаст его ему. Двухколесный, взрослый железный «Даймонд», неистово дребезжащий и звенящий цепью на поворотах. Велосипед был огромен настолько, что Генка, сам от природы не особо маленький — в его четвёртом классе он выше всех, метр шестьдесят, это надо же, и на физкультуре он стабильно стоит в начале линейки — мог кататься на нём разве что стоя, но в этом и была вся прелесть.

Генка совершенно не умел выражать свои чувства, а потому, по-джентльменски засунув руки в карманы штанишек, он подходил к очередной своей пассии, и, коротко свистнув, предлагал покататься. Помогал девчонке забраться на высокое сиденье, а потом запрыгивал и давил на педали. Велосипед опасно кренился то влево, то вправо, девчонка визжала и вцеплялась в его рубашку, а Генку охватывало дикое, звериное веселье.

Правда, после того, как он познакомился с Женькой, своим лучшим другом, на девчонок времени не оставалось вообще. Да и какие девчонки, если сегодня они с Женькой строят подводную лодку, чтобы совершить заплыв в пруд, завтра едут на заброшку на другом конце города, а послезавтра на разведывательную экспедицию в лес?

Словом, Генка справедливо считал, что девчонки и даром не нужны. До недавнего времени.

Рыжая была совсем другой, не как девчонки из класса и тем более не как девчонки со двора. Рыжая часто мерзла, а потому и зимой, и летом щеголяла в стареньком черном пальто, перешитом из баб Тамариной куртки. В карманах у нее всегда была стопка собственноручно Рыжей написанных стихов — вполне неплохих, на Генкин вкус, не Маяковский, конечно, но для Ижевска сойдёт — и неизменный ингалятор.

Рыжую не хотелось катать на велосипеде и, тем более, дергать за косички, даром, и кос у нее никогда не было: лишь коротко остриженная рыжая макушка. Рыжей хотелось подарить цветы, как папа маме после работы, а потом пойти с ней, например, в парк.

— И далась тебе эта Рыжая, — хмыкнул Женька, склонившись над гитарой: с боем он упросил бабушку отдать ему мамин старый инструмент и теперь брынчал днями и ночами, хватая его с собой даже в лес или на заброшку. — Девчонка она ничего, но стихи у нее… слишком уж какие-то… тёмные. Она читала мне свое, и все у нее умирают или, чего хуже, страдают от не-раз-де-лен-ной любви, — недавно у Женьки выпало два молочных зуба сразу, а потому он слегка шепелявил и не мог, как раньше, с налёту проговаривать сложные слова.

— А что такое эта твоя неразделенная? — Генка не шибко разбирался в этой поэтической хрени.

Чувствуя себя полностью взрослым человеком, он достал из кармана украденную из Ваниной пачки сигарету и задымил.

Женька поморщился, разгоняя клубы дыма руками.

— Тебе не рано ещё? Даже твой брательник в двенадцать начал.

— Не будь занудой, Жень. Тебе просто бабка не разрешает, вот ты и бесишься.

— Во-первых, не бабка, а бабушка. Во-вторых, это вредно для здоровья. Бабушка говорит, будешь курить — не вырастешь.

Такой подлый выпад, да еще и от семилетки, Генка не смог парировать и закашлялся.

— Вот видишь, — роскошно срезав Генку, Женька победно улыбнулся и по-учительски воздел палец к небу. Точнее, к кирпичам заброшки, в которой потолок сделать почему-то забыли. — А не-раз-де-лен-на-я любовь — это когда ты девчонку любишь, а она тебя нет. И начинаются страдания. Стихи люди про это пишут, плачут, некоторые даже вешаются. От тоски.

— Чего это — вешаются, — буркнул Генка. По спине пробежал легкий холодок: а вдруг с Рыжей у них тоже… того… неразделенная. — Буду я еще вешаться из-за какой-то рыжей дуры.

— Ну, Рыжую я бы дурой не назвал, — Женька рассмеялся. — Я думаю, тебе просто нужно найти к ней… подход. Сделать что-то, что ей понравится.

Ну и задачку же задал Женька! Генка почесал лохматый затылок, еще больше растрепав каштановые пряди. Генка общался с Рыжей вот уже три года и понятия не имел, что ей вообще нравится.

Вот про Женьку он все знал: какие пирожки он любит, какие книги любит читать, куда направляется, если ему грустно, даже знал, в каком киоске Бекетов обычно покупает мороженое, втихаря, чтобы бабушка не узнала. С Женькой все было просто и понятно — логично, он же его лучший друг. Эх, и почему Женька не девчонка?

— Не знаю я, — буркнул Генка после продолжительных раздумий. — Черт ее знает, эту Рыжую. Вечно сидит, читает своего Маяковского и в ус не дует. Может, стихи Маяковского ей подарить?

— Я думаю, Маяковский у нее уже есть. Слушай, — Женька придвинулся поближе к другу, и зелёные его глаза хитро заблестели. — А давай ты ей напишешь любовное стихотворение!

— Стихотворение? — Генка бросил окурок на загаженный пол и затушил подошвой старенького кеда. — Так я не умею. Там, это самое, рифмовать надо уметь, говорить красиво, все такое.

— Даже розу с мимозой не срифмуешь?

— А при чем тут роза? — обиделся Генка. На всякий случай.

— Да-с, — пробормотал Женя. — Задачка не из легких. Но тебе повезло, друг мой, ведь уж со словами-то я обращаться умею. Я напишу стихотворение для Рыжей, а ты подаришь. Как будто от тебя. И на гитаре ей сыграешь. Я думаю, Рыжей понравится.

— Чего-о? Я на гитаре даже не умею!

— Я тебя научу, — Женька ободряюще пихнул друга в плечо. — Мы с тобой такую песню напишем, что Рыжая в слезах побежит к тебе под венец!

— Я не хочу под венец, — Генка замотал головой. — Я так, погулять просто… Какой венец?

— Так, ладно, поехали ко мне, — Женька выглядел дико вдохновленным, взгляд его хитро перемещался то на Генку, то на велосипед, то на выщербленные стены заброшки с хреново нарисованным маркерным граффити. — Рыжая из музыкалки сегодня возвращается в шесть, так что у нас времени — вагон.

— А, может, не сегодня… — поздно. Когда Женька чем-то захвачен, его не остановишь. Он, как поезд, ни за что уже с рельс не сойдет.

* * *

Женька все-таки слегка переоценил свои возможности: научить Генку хотя бы одному аккорду на гитаре оказалось сложнейшей задачей. Генка мазал мимо нот, сбивался с ритма и так и норовил просто бряцать по звенящим струнам.

— Мда-с, — пробормотал Женька, когда Генка, в очередной раз сбившись, плюнул и бросил гитару на кровать, побежав на кухню за крепким чаем. — Задачка. Но аккомпанемент тебе нужен, какие стихи без аккомпанемента?

— Нормальные, — обиделся Генка, набросившись на пирожки, что испекла Женькина бабка. — Мы в школе безо всякой гитары нормально стихи рассказываем.

— Так то школа, а то ты собрался в любви признаваться, дурак. Ладно. Я сыграю на гитаре, а ты споешь. Что не сделаешь ради друга. Идёт?

— Идёт, — такой вариант Генку устраивал вполне.

* * *

Рыжая шла по улице, неся на плечах черный футляр от скрипки. Она что-то напевала себе под нос, подпрыгивая на ходу, а в лучах закатного солнца ее волосы казались особенно яркими. Генка глупо улыбнулся, любуясь ее веснушчатым лицом.

В груди что-то ломило, и Генке вдруг захотелось заплакать, а потом засмеяться и сделать целое сальто-мортале, а потом нарвать цветов с клумбы и подарить Рыжей целый букет, чтобы увидеть ее улыбку.

Никогда с Генкой прежде такого не бывало.

— Ну, все, давай, — зашипел Женька и выскочил с гитарой из-за угла, преградив Рыжей путь. — Эй, Рыжая! Тут один остолоп хочет тебе кое-что сказать!

— Ты, что ли, Бекетов, шут гороховый? — Рыжая подняла брови. — Ростом не вышел. Дорасти хотя бы мне до плеча, а потом поговорим.

— Да не я, — отмахнулся Женька. — Ген, давай!

Внутри Генки все буквально оборвалось, когда он увидел Рыжую. Может, не надо? Может, просто дёрнуть ее за волосы и пойти домой? Может…

Но Женька уже взял аккорд на гитаре, и пути назад уже не было. Сжав кулаки, Генка забурчал, стараясь бубнить как можно мелодичнее:

— Рыжая, солнце моих грёз, я сгораю в пламени твоих волос. Когда я вижу твою походку, сердце так и просится выйти за водкой, ведь ты прекрасна, как солнца свет. Такой красоты не видал мир сто лет. Твои глаза, как бушующее море, и любой моряк в них потонет. Обрубаю все якоря и говорю: Рыжая, выходи за меня!

Гитара смолкла, а Генка, покраснев, смотрел прямо на эту рыжую дуру, сжав кулаки настолько сильно, что они побелели.

Кажется, Генка понял, что такое эта неразделенная любовь. Сейчас Рыжая рассмеется и уйдет, а потом всем в школе расскажет, что Генка стоял, как дурак, и читал эту любовную ерунду.

Но Рыжая не рассмеялась, лишь посмотрела на него удивленно.

— Ты написал, Климов? Только правду говори.

— Женька, — Генка вздохнул. — Я его попросил. Сам-то не умею.

— И на гитаре Женька играл, и песню написал, а признаешься — ты. Странно.

— И ничего странного, — в горле странно запершило, и на глаза Генке вдруг навернулись слезы обиды. Честное слово, он убьет Бекетова. Он его уничтожит.

Но Рыжая вдруг тихо подошла к Генке — от нее пахло летом и полевыми цветами — и поцеловала его в щеку.

— Я завтра свободна, может, в парк сходим, Ген?

— С-с-с..

— Сходит, — закончил за него Женька. — Никуда он не денется.

— Ну, тогда подходи завтра в десять к моему подъезду, — Рыжая улыбнулась и пошла дальше.

Что-то тараторил Женька, многословно и цветасто, как умеет только он, светило июньское солнце, а Генка стоял и глупо улыбался, не смея двинуться с места.

Он ощущал себя самым великим, самым счастливым человеком на свете, а на щеке все ещё горел поцелуй.