Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Открыв глаза, Хромов почувствовал нестерпимую ломоту в теле, при этом голова раскалывалась так, словно по ней хорошенько приложились кувалдой; однако стиснув зубы, оперативник не произнес ни звука, стараясь даже не ворочаться. Необходимо было в первую очередь осмотреться, поскольку находился Змей в месте, для себя не знакомом, да и, судя по ощущениям, не в своей одежде. Комната, в которой он возлежал на кровати со старинными трубчатыми с кругляшками спинками времен батьки Махно, при этом скрипевшей от малейшего движения, но с пуховым одеялом и перьевой подушкой из гусиного пуха — именно гусиного, поскольку Хромов хорошо помнил такие бабушкины подушки из детства по тактильным ощущениям, — напоминала чулан, причем не просто чулан в деревенском доме, а в избе настолько древней, что проснись в такой обстановке с похмелья, можно было и тронуться умом, мол, попал в прошлое. Стены комнаты были обшиты старыми крашеными досками; так делали в старину, когда обои были дорогим удовольствием, просто закрывали внутреннюю сторону сруба досками, после чего красили.
Для себя Змей отметил, что, несмотря на аутентичность, чулан был вполне просторным, что позволяло хранить в нем, кроме кровати, габаритный застекленный шкаф, одна дверца которого была распахнута, а вторая отсутствовала. При этом в шкафу на полках находились стеклянные банки, бутылки, тарелки; некоторые емкости были чем-то наполнены, чем, Хромов пока определить не мог. Еще внимание оперативника привлекла проводка, идущая по потолку из основной части избы, от которой чулан был закрыт занавеской с рисунком в горошек или мелкий цветочек. Провод шел от потолка к стене и заканчивался выключателем, старинным, с двумя выпуклыми кнопками красного и черного цвета; от выключателя снова поднимался к потолку, где уже и оканчивался свисающей прямо на нем лампочкой, ввернутой в патрон, без каких либо декоративных элементов и защиты. Сам же провод был выполнен из двух заизолированных жил, скрученных в косичку, а способом крепления являлись керамические пробки с гвоздями, которые были вбиты прямо в потолок и стены; к пробкам же провод крепился импровизированными петлями, которые образовывались в результате скручивания проводов в косички. Такое Хромов видел в глубоком-глубоком детстве, в старой бане, и то только некоторое время, поскольку потом взрослые заменили проводку на более современную — на тот момент.
Еще внимание оперативника привлекли висящие на противоположной стене от шкафа вязанки лука и снопы каких-то трав, при этом рядом так же, в висячем положении, покоились цинковая ванна, эмалированный таз, причем неопределенного желто-сине-зеленого оттенка, и здоровенный самодельный ковш, сделанный из тракторного центробежного фильтра, с металлической основой под ручку; сама ручка была сделана из тонкого черенка, скорее всего, от граблей, только обрезанного. Вес такого ковша, по прикидке, был килограмма два — три, и это без учета воды. Такие ковши Хромов видел на автомобильной разборке; один умелец изготавливал такие произведения искусства, а готовились они весьма просто: бралась крышка от центробежного фильтра масляной очистки, срезался шток, а резьба закручивалась и прихватывалась сваркой, после чего к основанию ковша приваривалась либо металлическая ручка, либо основа под сменную деревянную рукоять. Таким ковшом убить было можно, не только воды напиться, а при должной сноровке такой элемент быта мог стать элементом самообороны.
При всем при этом Хромов явно чувствовал запах еды: свежего хлеба, пирогов, картошки, печеных яиц, до того весь этот букет ароматов прямиком из бабушкиного детства манил, заставлял забыться, что Змей едва не потерял самоконтроль; хотелось встать, выйти из чулана, достать из печки лакомства и, не ставя на стол, есть и есть; однако вопрос того, как оперативник тут оказался и что тому предшествовало, оставался открытым, поэтому он с той же осторожностью, не издавая каких либо звуков, продолжил наблюдать и прислушиваться к происходящему.
Заглянув под одеяло, Хромов обнаружил, что одет в подрубаху и кальсоны; такое белье носили солдаты времен Великой Отечественной Войны, а может, и еще раньше. Тем временем из-за занавески то и дело доносились топот, звяканье посудой, скрип половиц, по всему, было ощутимо чье-то присутствие, тем более, поскольку за окном уже начали сгущаться сумерки и в основной части избы горел свет, в щелках между занавесками, закрывавшими чулан, то и дело мелькали силуэты и тени. Поскольку окошко в чулане было небольшое, но расположенное над кроватью, оперативник решил выглянуть в него, дабы разглядеть, что творится снаружи избы. Приподняв голову, от чего кровать предательски скрипнула, Хромов уперся локтями в матрас, медленно поднимаясь, чувствуя, как скрипят пружины, однако по закону подлости в носу начало щекотать так, словно кто-то предательски начал возиться там гусиным перышком.
Громкое «Апчхи-Б-Ё», наверное, было слышно с улицы. Внезапно в доме резко прекратились все звуки; оперативник представил на долю секунды, что те, кто хозяйничал сейчас на остальных просторах избы, явно перестали даже дышать; затем мелкие шажки стали стремительно приближаться к чулану, от чего Хромов не на шутку напрягся. Спустя меньше десяти секунд, отдернув занавеску, на оперативника смотрела молодая женщина лет тридцати пяти, красивая, светловолосая, голубоглазая, в сером льняном платье, поверх которого был фартук, а из-за широкого подола со спины робко выглядывали двое ребятишек лет семи, мальчик и девочка, такие же, как и мама — светленькие, с белесыми бровями.
— Мама, дядя простудился, — робко проговорила девочка, одетая в серый сарафан, босая, при этом потягивая женщину за подол платья, привлекая тем самым внимание.
— Дядя не простудился, просто чихнул, — с улыбкой глядя на ребенка ответила женщина.
— Мама, и мне кажется, что дядя хворый, — заговорил мальчик.
— Нет, дядя не хворый, жара же нет, я проверяла, — продолжила разговор женщина.
— Я очень тронут вашей заботой о моем здравии, — имитируя говор семьи, выдал Хромов. — Но я буду тронут еще больше, если вы поведаете мне о том, каким образом я тут оказался.
— Не передразнивай, — с явным укором выдала женщина, глядя на оперативника взглядом, словно он ее малолетний ребенок. — Как привык говорить, так и разговаривай.
— Хорошо, — согласился Змей, приподнявшись и устраиваясь спиной к спинке кровати. — Так, может, вы все-таки объясните, что я тут делаю?
— Дети, ступайте поиграйте, — с легкой ноткой строгости выдала женщина, и дети молниеносно покинули чулан, на что Хромов обратил внимание, мол, слушаются с первого слова, — А ты не выкай, не барская дочь я, — удостоверившись в том, что дети отправились по своим делам, женщина практически бесшумно подошла к оперативнику, пристально осмотрела его, даже попыталась стянуть одеяло, однако Хромов руками вовремя схватился за край, после чего продолжила: — Хорошо выглядишь, быстро отошел; нашли мы тебя еле живого у леса, спасибо должен сказать, вовремя успели, мальчишки деревенские тебя собирались камнями забить и Антипу сдать, да вмешалась я. Антип тебя сразу в работы отправил бы, а ты слабый был, а немощные там быстро конец находят, а так полежал у нас, силы восстановил, глядишь, и у Антипа протянешь подольше, и мне и деткам моим зачтется.
— Вот вообще ничего не объяснили сейчас, — многозначительно выдал Хромов, вспоминая последние события, которые он помнил, а помнил он сходку прислужников Агафьи и Бубнова-младшего, особенно хорошо он помнил перестрелку и как их закидали гранатами, — Сколько я в таком виде пролежал?
— Два дня, — ответила женщина. — Все стонал, куда-то рвался, потом утихомирился вроде.
— Так, хорошо, с этим разберемся, но почему я в портках каких-то? — снова задал очередной вопрос Хромов. — Где мои вещи, одежда, коннектор, сигареты?
— Портки как ты говоришь, это мужа моего покойного, — с ноткой обиды выдала женщина. — Одежда твоя и вещи в сундуке в сарае, не велено нам чужие вещи в избе держать, а твое так и подавно, грязные они, рваные, а машины так вообще не велено даже в руки брать.
— Так, ну это примерно я понял, — поднимаясь с предательски скрипучей кровати, выдал Хромов.
Поднявшись в полный рост, он внимательно осмотрел женщину, затем еще раз окинул взглядом чулан, после чего задал вопрос.
— Воды испить да папироску засмолить-то можно у вас?
— Не передразнивай, — снова проговорила женщина. — Воды не дам, молока дам, а сигареты свои потом получишь, когда за тобой Антип придет; из дома я тебя все равно пока не выпущу, а курить можешь прямо тут, все равно после тебя всю избу мыть; у мужа папирос много осталось, сейчас принесу, а ты садись, в ногах правды нет, — с этими словами женщина удалилась из чулана.
Тем временем Хромов, приняв ее совет, уселся на порядком уже успевшую надоесть скрипучую кровать, при этом стараясь уложить в голове происходящее, которое пока укладываться не особо и хотело.
Почему-то Хромову вспомнилось его детство, причем детство не родительское, а проводимое у бабушки и дедушки, поскольку у родителей, будучи в свободном плавании в плане телевизионных каналов, Змей смотрел исключительно «Комиссар Рекс» и «Четыре танкиста и собака», однако телевизор у бабушки с дедушкой был в строго ограниченном в плане каналов доступе, и Хромов приходилось довольствоваться исключительно сериалами формата «Тени исчезают в полдень», «Угрюм-река», «Вечный зов», и все бы ничего, но именно в данной ситуации Хромов чувствовал себя персонажем из сериалов бабушкиного детства: старинная изба, сарафаны, определенный говор. Конечно, на ум приходил одни из современных российских фильмов про богатого молодого человека, для перевоспитания которого построили целую старорусскую деревню, однако слишком уж все было явно и на кинематограф не похоже.
Тем временем женщина принесла небольшую обшарпанную табуретку, поставила перед Хромовым, удалилась и вернулась с небольшим ковшиком в одной руке, с пачкой папирос неизвестного происхождения, коробком спичек и жестяной баночкой в качестве пепельницы в другой. Поставив все это на табуретку, она пристально наблюдала за тем, как Хромов вытаскивает папиросу, нюхает, чиркает спичкой, закуривает, глубоко затягивается дымом, морщится от его крепости.
— Супруг мой много курил, но я его в этом не упрекала, солдатская доля тяжелая.
— Он служил? — задал вопрос Хромов, на что женщина молча кивнула в ответ, — А он не рассердится от того, что я здесь...
— Убили его... — коротко выдала женщина, перебив оперативника, от чего тот решил больше не острить.
— Соболезную, — только изрек Змей, затягиваясь папиросой, табак в которой был настолько горький, что глаза так и норовили прослезиться и выскочить. — А звать-то тебя как?
— Глафира, — коротко ответила женщина, не отрываясь наблюдая за Хромовым.
— Значит, Глаша, — с улыбкой выдал Хромов.
— Значит, Глаша, — в ответ проговорила женщина.
— Значит, Глаша, давай, поведай мне, что тут вообще происходит, кто такой этот Антип ваш и все такое, — докурив папиросу и пригубив молока из ковшика, задал вопрос Хромов.
— Антип старостой деревни назначен надзирателем за пришлыми, — начала объяснять Глафира, при этом все время она стояла перед Хромовым практически неподвижно. — Таких, как ты, он на работы разные определяет, конвоирами командует, за порядком следит.
— Начальник службы безопасности, — переводя на современный лад, прокомментировал Хромов.
— Ты бы не умничал, особенно перед ним, у Антипа разговор короткий для тех, кто гонор свой выказывает, — с ноткой упрека выдала женщина.
— Не напугаешь, — с издевкой проговорил оперативник.
— Не пугаю, а жизнь твою хочу сохранить, — снова с упреком продолжила Глафира. — Мы тебя от леса тащили, в бане отмыли, одежду дали; не хочется, чтобы Антип тебя, как только за ворота вывел, розгами начал сечь или того хуже.
— И много таких пришлых вы находите? — продолжая выяснение обстановки, задал очередной вопрос Змей, поскольку бояться какого-то Антипа он не собирался, тем более если учитывать возможности Хромова, он вполне мог сбежать прямо сейчас, однако нанести вред Глафире и ее детям он не мог из уважения, все-таки они спасли ему жизнь.
— Я первый раз нашла, другие часто находят, сама видела, но поступают негоже, пока Антип их не забирает, в сараях держат, издеваются, — ответила хозяйка дома.
— А ты, значит, благодетель? — снова задал вопрос с язвой Хромов.
— Муж мой, когда первый раз когда из плена вернулся, рассказал, как с ним обращались, и мне наказ дал, что с пришлыми по-людски надо, они с ним тоже по-людски обращались, хотя он сбежать умудрился, — пояснила Глафира.
— Так я тоже сбежать могу, — выгнув бровь, изрек оперативник. — Солдат я подготовленный...
— А шишка на голове от подготовки такая? — с интонацией Хромова выдала женщина. — Ты не смотри, что мы тут без всяких ваших изобретений живем, у нас и оружие есть, и сила духовная.
— Ладно-ладно, пошутил, — натянув на лицо улыбку, выдал Змей.
— Мама, дядя Антип и дядя Кондрат идут! — вбежавший в чулан мальчик завопил так, словно началась атомная война.
— Чего кричишь, беги к сестре, открою я, — выдала ему Глафира, после чего, развернувшись, засеменила на выход, по пути бросив Хромову: — Сиди тут и гонор не выказывай, авось уговорю Антипа тебя еще ночь продержать...
* * *
Пока Хромов слушал громкий стук в окно и торопливые шаги Глафиры, скрип и грохот дверей, захотелось еще покурить. Закуривая папиросу, Змей тем временем уже просчитывал план побега, однако оставалось слишком много вопросов: неизвестно, как и куда он попал, и даже если удастся сбежать, куда потом идти, оставалось большой загадкой. То, что он находился в одном из пространственных пузырей, сомнений не было, но в первую очередь нужно было вернуть свои вещи, особенно коннектор и сигареты, поскольку коннектор мог хоть немного прояснить ситуацию, а папиросы, несмотря на то, что Змей скурил всего две, уже порядком надоели.
— А ну сорванцы, брысь на печку! — громогласно прозвучал мужской голос, затем тяжелые мужские шаги протопали до чулана, занавеска рывком отдернулась в сторону, и взору Хромова предстал здоровенный бородатый мужик, в одной руке держащий плетку, в другой пистолет неизвестного происхождения, судя по дульному отверстию, калибра не меньше десяти миллиметров. Одет мужчина был в коричневый пиджак с «карманами», под которым была подпоясанная рубаха; плюс военные галифе образца сорок третьего года и кирзовые сапоги размером, наверное, не меньше пятидесятого. Кудрявую голову украшала кепка формата «русский народный», еще не хватало гармони и четверти с самогоном, однако углубляться в юмор Хромову не давали пистолет и серьезное выражение лица мужика.
— Этот, значит? — задал вопрос мужик, пристально всматриваясь в Хромова, который так же пристально всматривался в мужика.
— Антип, он слабый еще, утром забирай, чего на ночь глядя-то? — раздался из-за спины мужика голос Глафиры.
— На стол собери! — командным голосом бросил Антип ей через плечо, затем, сделав несколько шагов, приблизился к Хромову и, уперев в подбородок рукоятку плетки, добавил: — А ну-ка, хлопчик, встань, покажись.
— Ты плетку убери, а там посмотрим, — язвительно выдал Хромов, на что мужик хотел было ткнуть рукояткой оперативника в грудь, но реакция проследовала молниеносно, и Змей, отбив атаку, резко вскочил. Однако Антип успел вскинуть пистолет и упереть ствол прямо между глаз, при этом в чулан забежал второй мужик, моложе и телосложением помельче; винтовка так же неизвестного происхождения, но громоздкая, не внушала Хромову уверенности в своем желании навалять обоим и сбежать.
— Антип, садись с дороги выпей, закуси! — раздался почти жалостный голос Глафиры. — Не убежит пленник-то.
— И то верно, — согласился Антип, пытаясь испепелить Хромова взглядом. — Кондратий, пошли за стол, только на чулан поглядывай, — с этими словами он убрал пистолет от головы Хромова и огромными громкими шагами покинул чулан, мужичок поменьше, опустил винтовку и, взглядом показывая, что Хромов под наблюдением, проследовал за Антипом, задернув занавеску в чулан обратно.
Хромов поднялся с кровати; кстати, это получилось с меньшим скрипом, чем до этого, мягко прошел до занавески и осторожно принялся наблюдать за происходящим, при этом оценивая обстановку. Изба была приличных размеров, с просторными окнами, сруб внутри был обшит окрашенными досками, потолок с двумя матицами, посередине потолка висела скромная старинная люстра, под люстрой располагался стол; печь приличных размеров, беленая, делила пространство избы на несколько комнат, закрытых шторами; со стороны шестка и загнетки находилась кухня, с тыльной стороны, где располагалась лежанка, была спальная. Кроме того, в избе у стен находились пара комодов, большой застекленный сервант и небольшой видавший виды диван.
Гости, если таковыми можно было назвать Антипа и Кондрата, сидели на стульях лицами к чулану; в то время, пока Глафира собирала на стол тарелки и чугунки, те уже успели распечатать бутылку с мутным горячительным и опрокинуть в себя по стакану. Запах еды стоял неимоверный, аж желудок сводило; настолько Хромов был голоден, однако рисковать своим здоровьем, а самое главное — здоровьем хозяйки дома и ее детей, он не стал а именно отказался от мысли выйти из чулана и попросить еды; во всяком случае, оперативник рассчитывал разжиться чем-нибудь со стола чуть позже. Оставалось лишь допить молоко из ковшика и покурить.
За столом мужики сидели минут десять, не больше, при этом живо что-то обсуждая и то и дело гоняя по мелким поручениям Глафиру. Хромова бесило отношение к женщине со стороны Антипа, поскольку обращался он с ней практически в приказном тоне.
— Кондрат, мать твою, — слегка захмелевшим голосом обратился к товарищу Антип, — выведи пришлого на улицу, постойте там, покурите, а я с хозяйкой парой слов с глазу на глаз обмолвлюсь, да смотри у меня, от пленного не на шаг!
— Иду, Антип Игнатьевич, — проговорил Кондрат и выйдя из-за стола, засеменил с винтовкой наперевес к чулану.
— Ну-ну, — буркнув себе под нос, выдал Хромов, затем, сделав вид, что грустит от неизбежной участи, уселся на кровать, опустив голову. Кондрат вошел в чулан, отодвигая занавеску стволом винтовки, грозно глянув на оперативника и в приказном тоне выдал:
— Вставай и на выход.
— На улицу? — как можно мягче проговорил Хромов, поднявшись с кровати, при этом специально сутулясь. — А как же я без обуви-то?
— На воле не зима, не захвораешь, — ответил мужик, махнув винтовкой. Хромов взял папиросы и спички, заложив руки за спину, неторопливо прошел мимо конвоира к двери из избы в сени. Открыв массивную деревянную с чугунной ручкой дверь, он вышел в темные, но просторные сени, в которых пахло хмелем и пшеницей, чувствуя на себе холод ствола винтовки, который Кондрат упирал в спину. Дверь из сеней на улицу оказалась открытой; спустившись с небольшого крыльца, Хромов вышел на улицу и осмотрелся — они находились во внутреннем дворе дома, скрытым от посторонних глаз высоким деревянным забором с калиткой и воротами. Сразу за домом начинался сарай, чуть в стороне стояла баня, между сараем и баней находился металлический котел, видимо, для готовки скотине. Земля под ногами была холодная и влажная, переминаясь с ноги на ногу, Хромов закурил, обернувшись к Кондрату лицом; тот, держа винтовку на локтевых сгибах рук, закурил следом, после чего задал вопрос.
— И чего уставился?
— Ни чего, просто думаю, — отмахнулся Хромов, ссутулившись.
— А чего тут думать, сейчас Антип Игнатьевич разговор закончит и поведем мы тебя под белы рученьки Кузьме, а оттуда на каменоломню или в рудники — камень духовный добывать. Народ и там, и там не дуром гибнет, так что — что там, что там участь твоя не сладкая будет, пришлый, — последнее слово Кондрат проговорил с явным презрением.
— За что так пришлых не любите? — задал логичный вопрос Хромов, на что мужик принялся рассуждать:
— Война у нас с вашим отродьем была, наших мужиков много в солдаты пошло, много померло, а те, что вернулись, калеки, а старосте камень духовный добывать нужно. Он его отцу Панкрату переправляет, а Панкрат, дай дух святой ему здравия, при помощи каменьев этих нашу веру укрепляет.
— Получается, я буду на благо веры служить? — снова задал вопрос Хромов, закуривая очередную папиросу, однако при этом специально выронив спички, при этом раздавив их ногой со словами: — Эх, вот растяпа-то... — после чего, взглянув на Кондрата, добавил: — Мил человек, прикури?
— Так перед смертью не накуришься, — с язвительной улыбкой выдал Кондрат. — Ладно, иди ближе, только руки за спиной чтобы.
Хромов подошел к Кондрату практически впритирку; пока тот чиркал спичками, оперативник, не отрывая взгляда от мужика, проговорил:
— Два раза вы оплошность допустили, паны конвоиры.
— Не паны мы, не князья, а братья отца Панкрата на служении крепости духа, — выдал Кондрат, затем его лицо приобрело выражение недоумения и он добавил: — Что за оплошности?
— Вы разделились и близко подпустили пленного, — на одном дыхании выдал Хромов, резко взмахивая руками. Кондрат не успел опомниться, как получил удар ладонями в уши, от чего заложило перепонки; следующим действием Хромов двинул мужику промеж ног, отчего тот подкосился, дальше уже на рефлексе оперативник выхватил винтовку и прикладом что было силы приложился Кондрату в лицо, от удара тело конвоира развернуло, и на землю тот упал лицом вниз. Внимательно осмотрев винтовку, Хромов понял, что она тяжелее, чем, к примеру, "Мосинка", при этом более громоздкая, однако затворная система была типовая, скользящий затвор с поворотным запиранием.
— Вот так, — выдохнул Хромов, открывая затвор, затем, сплюнув в сторону лежащего Кондрата выдал: — На арапа брал, конвоир хренов.
Ни в патроннике, ни в магазине патронов не оказалось, поэтому, аккуратно поставив винтовку на крыльце, оперативник вошел в сени, стараясь не греметь, аккуратно открыл дверь и сразу юркнул в чулан, поскольку Антип был занят разговором с глаза на глаз, от которого становилось противно.
Увидев в чулане прижавшихся друг к другу плачущих детей, Хромов моментально присел на корточки, прижав указательный палец руки к губам, поскольку девочка хотела закричать, и как можно тише произнес.
— Тише-тише, я помогу, сейчас помогу, не плачьте.
— Антип, хватит! — взмолилась Глафира, — Чего ты начал-то?!
— Отворот поворот мне?! — пьяным голосом взрывался мужик. — Я тебе и рубашки, и брошки, по миру чуть не пошли, когда мужа убили! На коленях ползала, а теперь на вот, выкуси, да?!
— Антип, не могу я так! — снова плачущим голосом проговорила Глафира. — Не мил ты мне!
— А ну юбки подол задирай и опускать не смей! — выкрикнул мужик, при этом послышался щелчок пистолетного затвора.
— Ну тварь, сейчас покажу тебе подол, — зашипел сквозь зубы сам себе Хромов, после чего, осмотревшись в чулане, схватил со стены произведение искусства, коим являлся тот самый ковш ковш из крышки масляного фильтра, который при этом весил килограмма три с половиной, не меньше, после чего бесшумным шагом вышел из чулана. Тем временем Антип уже пытался изобразить возвратно-поступательные движения на Глафире, при этом пытаясь как можно выше задирать подол ее сарафана; та сопротивлялась как могла, но ствол пистолета у виска лишал ее возможности избежать изнасилования.
— Эй морда, отпусти женщину! — используя весь низкий тембр голоса, громогласно проговорил Хромов.
— Чего-о?! — Антип резко поднялся, разворачиваясь всем телом к оперативнику, однако спущенные галифе создавали трудности для маневра; рука с пистолетом уже была вскинута, однако Хромов что было силы сверху вниз махнул ковшом прямо по кисти Антипа; тот взвыл от боли, выронив пистолет, схватившись за изуродованную конечность здоровой рукой, при этом глядя на оперативника, который, ни капли не мешкая, замахнулся ковшом, словно булавой, и саданул Антипа что было силы. Брызнула кровь, Глафира коротко вскрикнула, обмякший насильник с вывернутой головой упал грудью на диван, затем плавно сполз на пол.
— Спокойно, — подобрав выпавший пистолет, проговорил Хромов, — Он тебя больше не тронет.
— Как он меня тронет, если ты ему голову проломил? — дрожащим голосом выдавила из себя Глафира.
— Это сарказм, — коротко прокомментировал Хромов, осматривая пистолет, который по виду был схож с маузером: удобная рукоять, автоматное крепление магазина, короткий ствол, но уж очень крупный калибр, наверняка схожий с калибром разряженной винтовки конвоира.
— Что еще за сарказм такой? — задала вопрос Глафира, однако оперативник уже не слушал, рванув со всех ног на улицу, и не зря, поскольку, несмотря на угощение прикладом, конвоир уже успел очухаться и ползал по земле возле крыльца.
— А ну, касатик, отдохни-ка еще, — выругался на манер местного говора Хромов и, подскочив, приложил мужика рукоятью пистолета по голове: тот снова уткнулся носом в землю, Змей осмотревшись по сторонам, прислушиваясь ко звукам, удостоверился, что кроме Глафиры и ее детей, свидетелей нет и снова вошел в избу, где она уже вовсю успокаивала ревущих от страха и увиденного детей.
— Что теперь делать, что говорить? — поглаживая ребятишек по головам, при этом прижимая их к себе со всей материнской любовью, спросила Глафира.
— А ничего, — отмахнулся Хромов, — Напились, подрались, а я сбежал.
— Беглых убивают, — предупредительно возразила Глафира, на что оперативник снова ответил:
— Еще посмотрим, — затем, отомкнув пистолетный магазин, проверил наличие патронов, которые в нем оказались, после чего с громким щелчком загнал обойму обратно в приемник и добавил: — Верни мне вещи и найди одежду местную.
— У меня только от мужа что осталось, — выговорила Глафира.
— Пойдет, главное, размер чтобы подошел, — прокомментировал Хромов, тем временем закуривая очередную папиросу, после чего подошел к столу и принялся хватать и заталкивать в рот всю еду, что попадалась под руку, при этом жадно запивать молоком.
Пока Глафира искала вещи и принесла Хромову его старые, оперативник успел порядком набить желудок, правда, почти всухомятку и толком не прожевывая, но обстоятельства были таковы. Затем он принялся осматривать свои вещи, которые оказались порядком изношены, однако помятая пачка сигарет с зажигалкой и коннектор оказались целыми. Дальше он примерил на себя галифе покойного супруга Глафиры, которые оказались впору, и намотал на ноги портянки. Впору пришлись и кирзовые сапоги; поверх подрубахи Змей нацепил безрукавную телогрейку, больше похожую на жилет из тонкого ватника, а на выбор между армейской шинелью и рыбацким плащом выбрал плащ, поскольку тот был с капюшоном и внутренними карманами, да и маскироваться в нем, как и пережидать сырую непогоду, было удобней.
— За обновки благодарствую, — смотрясь в зеркало, снова заговорил Хромов. — А теперь рассказывай, что тут и как, план деревни, дороги, важные объекты, места?
— А что рассказывать... — немного отходя от произошедших событий, честно заговорила Глафира, — Деревня у нас как деревня, не большая и не маленькая, из важного только церковь да магазин, где продукты на трудовые карточки обмениваем. Дальше возделанных полей и леса не ходим, дружина запрещает, гоняет часто. По деревне они тоже ходят, облавы устраивают.
— Дружина — это вот эти? — оперативник указал стволом пистолета на труп Антипа, и она молча кивнула, на что Хромов не многозначительно добавил: — Сдается мне, не только пришлые от вашей дружины страдают.
— Последнее время они совсем озверели, особенно когда Панкрат им власти больше дал, — снова заговорила Глафира, не отпуская от себя детей. — Кто обиду былую на кого затаил, так либо доносы писали, либо в дружинники шли и по обвинениям в шахты отправляли.
— Значит этот ваш камень веры не только пришлые добывают? — снова задал вопрос Хромов.
— Не только, — призналась Глафира, периодически всхлипывая.
— Так, погоди, давай успокойся, воды попей и рассказывай, а я пока трупы уберу, — предложил Хромов. Глафира молча согласилась. По ней было видно, что произошедшее сильно травмировало как ее психику, так и психику детей; сам же Змей хорошо понимал, что вся эта показуха с религией, дружинами и искусственно неразвивающимся бытом здесь не просто так, и нужно было в этом разобраться. Несмотря на то, что в первую очередь Хромову было необходимо разобраться с тем, каким образом он оказался в данной ситуации, и на небольшие потери памяти, логическую цепочку оперативник уже выстроил. Необходимо было попасть домой, обратно, и по идее, гори оно все огнем это старообрядческое религиозное общество со своими духовными камнями, настоятелями, дружинами. Но здесь могла присутствовать или, даже, скорее всего присутствовала прямая связь со всеми нападениями, покушениями и перемещениями, да и шестое чувство, которому Хромов привык доверять и благодаря которому ему «катастрофически везло», кололо не то что в бок, а долбило по пятой точке о том, что все произошедшее взаимосвязано, и ничего тут не происходило просто так. И где в данный момент вездесущий Куратор? Змей был готов отдать все на текущий момент, ради одного, пусть даже отдаленного намека.
* * *
Трупы оперативник утопил в старой выгребной яме; это сыграло на руку, поскольку Глафире мужики выкопали новую и практически достроили новый туалет, а старый разобрали и на днях собирались засыпать; для большего толку Хромов нашел на дворе какие-то железяки и привязал их к связанным телам. Пока он управлялся с убитыми, Глафира прибрала в избе, замыла кровь, постелила половики, так, что комар носу не подточит, тем более Хромов наверняка знал, что, учитывая уровень развития деревни, проводить следственные эксперименты и опыты по судебной медицине на выявление следов преступления явно никто не собирался. Правда, задней мыслью он подумывал о том, что Глафира вполне могла сообщить дружине о его проделках, однако, учитывая, что дружина являлась и кнутом, и пряником, и факт спасения Хромовым женщины от изнасилования, это создавало некую подстраховку.
Тем временем в деревне стемнело; сумерки полностью сгустились, на это и было рассчитано, отправив детей к бабушке, которая, по словам Глафиры, жила на конце улицы, она решила идти с Хромовым до старосты и во всем честно признаться. Да и Хромову было что сказать этому человеку, узнав о некоторых прошлых событиях, благодаря которым, как понял оперативник, староста недолюбливал дружинников и даже в самом худшем варианте точно не стал бы доносить. В любом случае, у Хромова и Глафиры было два варианта: либо староста идет навстречу, либо шлет лесом, и Хромов этим лесом продолжает выкручиваться сам.
— Если вдруг кто будет спрашивать, притворись немым, а я отговорюсь, — предупредила Глафира перед выходом на улицу, — А то по говору твоему заподозрят сразу неладное.
— Это я уж понял, — согласился Хромов, закуривая уже свою сигарету, которая была гораздо приятнее местных папирос. — Но ведь местные знают, что ты приютила чужака, с этим как?
— Антип до меня дошел, выпили, притомились, а ты при них, вот и весь сказ, — выдала предположительную конспиративную легенду Глафира, копаясь в чулане в сенях; в том самом чулане, откуда пахло зерном и различными травами. — А я немого юродивого батрака наняла зерно на мукомольню снести, как раз у старосты она имеется, — после сказанного она не без труда вытащила из чулана пыльный здоровенный мешок с зерном. Для себя Хромов отметил два факта, первый, ему придется тащить на горбу этот пыльный баул, второе, Глафира оказалась весьма изобретательной, и это создавало определенные опасения, поскольку люди-то здесь далеко не дураки, пусть даже и похожи на отшельников-староверов, и это только гражданские, а что до дружины, солдат? Стоило не упускать этот момент.
— Годится, — честно признался Хромов, после чего, ухватившись за мешок, рывком водрузил его на плечи, после чего добавил: — Ну, двинули?
Избу покидали в темноте, лишь свет керосиновой лампы тускло освещал путь; заперев дверь на крыльце, а после ворота, парочка направилась вдоль по улице с широким порядком, где то и дело в резных окнах с наличниками загорались тусклые лампы освещения, отбрасывая пятна света на темную землю и скамейки перед избами, а заборы тянулись длинной нескончаемой чередой.
— Поначалу на шахтах работали местные, не только наши, с других деревень тоже, — начала разговор Глафира, идя впереди на пару шагов, при этом на вытянутой руке держа керосинку, которой освещала путь.
— Получается, ваша деревня не одна такая? — задал логичный вопрос Хромов, на что она ответила:
— Не одна, у нас даже город есть, только никого туда не пускают; нас по деревням держат, далеко заходить не велят, каждые три дня только обозы отправляют с товарами из магазина на обмен, да дружинники сменяются, смены у них тот тут, то в шахтах. Не любят их после шахт, они хоть и наши мужики, да только как прибывают, так пьют целыми днями да руки распускают. Вообще как на шахтах народ гибнуть стал да Панкрат воли больше сделал, дружина совсем оскотинилась.
— Значит, раньше на шахтах работали не только пленные? — вернул ее в нужное русло Хромов.
— А как подобные тебе попадать к нам начали, так их и стали отправлять в шахты как на каторгу, — продолжила рассказ Глафира. — Одно время вообще решили от нашего труда отказаться, но мужики взбунтовались, мол, семьи кормить надо, а за работы на шахтах пайки хорошие давали. Но нашлись люди, которые начали помогать пришлым, таких в еретики записывали и наравне с пришлыми в узники отправляли. А Панкрат даже закон издал такой, мол, добывая камень духовный, очищаешься, искупление веры происходит.
— А что за камень такой? — задал очередной вопрос Хромов, хотя из своих догадок и общего положения дел он успел сложит мозаику ответа, но до конца, как всегда, сомневался.
— Интересный камень, на нем приборы разные работают, электричество вот у нас от них, но трогать камень в чистом виде не разрешается, с ним только допущенные люди обращаться могут. Я пару раз такой видела, муж приносил, маленький осколок, говорил, на таком его броневик работал.
— Энерголит, не иначе, — буркнул сам себе под нос Хромов.
— Чего? — задала вопрос Глафира и даже обернулась.
— Заговор, говорю, не иначе, — резко перевел тему оперативник.
— Заговор, — согласилась Глафира. — Дружина начала отправлять в шахты не только пришлых и еретиков; тех, кто дружинникам дорогу переходил, тех и отправляли. Так мы дружину и не возлюбили, да и Панкрата тоже, но высказывать люди боятся, теперь любого по указке в шахты отправить могут.
— М-да, — многозначительно заключил Хромов, обращая внимание на то, что на улице, кроме них с Глафирой, больше народу не было. Может, комендантский час, может, еще что, хотя по себе оперативник знал, что в деревнях и днем-то на улицах редко кого встретишь, а ночью и подавно, но одно Змей запомнил точно, хоть народу на улицах нет, все все знали, все все видели. — А поначалу зачем пугала?
— А чтобы мысли дел натворить не было, — с укором выдала женщина. — А то и себя не сберег бы, и нас под участь подвел бы. Детей-то не забрали бы, а вот меня — да, и тогда что? Народ и так горбы ломит в полях да на фермах, а пайка там маленькая, и ладно раньше если на шахту или в дружину, за хорошую пайку, так сейчас под землю и задаром забрать могут, а в дружине все свои да наши.
Тем временем они миновали улицу. Хромов, осматриваясь по сторонам, умудрился закурить прямо с мешком на плечах, отмечая для себя тот факт, что деревенские улицы, несмотря на безлюдность, имеют свой неповторимый колорит, а именно цветы, кустарники прямо у дороги и прилегающей территории домов. Дорога, кстати, представляла из себя две колеи, а следовательно, транспорт здесь имелся и передвигался, уж гужевой или механический, оставалось только догадываться. Перед домами изредка встречались фонарные столбы; электрические с проводами тоже присутствовали, но вот фонари на них не висели, для этого были специальные фонарные. Все-таки электричество в деревне имелось, это факт, опять же лампа в доме Глафиры, свет в окнах других домов говорил об этом. Другое дело — рассказ о духовном камне, который питает механизмы и приборы; оперативнику очень сильно хотелось взглянуть на электростанцию, питающую деревню, наверняка она была на основе Энерголита, по-другому и быть не могло.
— А у вас и на ферме освещение имеется? — задал скорее детский вопрос Хромов, на что Глафира незамедлительно выдала:
— А как же, и на ферме, и в церкви, и машины у нас есть, молоко-то сдаем, увозят.
— А в церкви вы этому духовному камню молитесь? — с сарказмом задал следующий вопрос Змей, на что получил неодобрительный взгляд.
— Дурак ты, богу молимся, а камень так по обычаю называем; поверье существует, что первый такой самородок нашли как раз на развалинах монастыря, а народ наукам не шибко образованный.
— А ты, значит, образованная? — снова с сарказмом выдал Хромов.
— Муж книжки разные приносил, читала, — выдала Глафира и вдруг резко остановилась, от чего Хромов еле успел не воткнуться ей в спину. — Так, пришли мы, вон дом старосты, теперь не вздумай болтать, для пущего лучше мычи, и вот, — она достала из небольшого узелка на поясе бутылку, протянула оперативнику со словами: — Хлебни.
— Я не пью, — выдал Змей, чувствуя, как слегка завибрировал БТС-чип, затем, секунду подумав, добавил: — Есть идея.
Взяв тару, вылил некоторое количество себе за ворот, морщась от вони, видимо, для конспирации Глафира выбрала самую вонючую горячительную жидкость.
— Сойдет, — выдала она. — Теперь слушай меня: говорить буду сама, пока не зайдем в избу, веди себя как дурачок, скажут мешок сваливать, свалишь, и не вздумай пистолетом и кулаками махать, мужики у старосты крепкие.
— Если это ловушка, предупреждаю сразу, без боя не сдамся, — чуть громче и с глубоким тембром выдал Хромов.
— Хотела бы сдать, оставила прямо как есть в лесу, — сердито произнесла Глафира. — Все, пошли.
Хромов, стараясь не обращать внимание на импровизированный одеколон, сплюнул окурок и двинул следом за Глафирой, которая уже шагала в направлении большого дома, окруженного забором не меньше метров трех, сама же изба была в два этажа. Перед воротами стоял осветительный фонарь, и, судя по лучикам света, прорывающимся сквозь прогалы между воротами, калиткой и досками забора, во внутреннем дворе было освещение. Стукнув пару раз большой металлической ручкой в виде кольца по дереву калитки, Глафира принялась покорно ожидать.
— Кого там на ночь глядя принесло?! — раздался недовольный и настороженный голос по ту сторону забора.
— Глафира Громова! — громко выкрикнула та.
— И чего ты шатаешься?! — снова задал вопрос обладатель голоса. Хромов уже было представил себе мужика в крестьянской рубашке, перевязанной поясом, в штанах из мешковины, в лаптях и с бородой не меньше, чем по пузо, однако калитку отворил небольшого роста суховатый мужичок, одетый в крестьянскую рубаху, однако в телогрейке, наподобие той, что была сейчас под плащом на Хромове, в штанах из мешковины, но в сапогах. Осмотрев внимательно сначала Глафиру, потом оперативника, мужичок добавил: — А это кто?
— С фермы, Яшка-немой, попросила по хозяйству помочь да вот зерна на помол снести, — ровным и непринужденным тоном ответила Глафира.
— А чего я этого Яшку раньше не видел? — с недоверием выдал мужик.
— Так я говорю, он там пару дней всего, — снова начала говорить Глафира. — С шахт его переправили, он немой, глупый, но силы есть — ума не надо. Или мне самой прикажешь до старосты каждый раз мешки тягать?
— А к тебе же Антип с Кондратом за пришлым отправились... — тут оперативник напрягся не на шутку, поскольку вся операция могла закончиться, так и не начавшись.
— Так пьют сидят, окаянные, — выражая явное недовольство, выдала Глафира. — Этого в подпол посадили, а сами за стол. Все подъели, все подпили, а мне чем детей кормить, муки ни пуда, ни пол пуда.
— Дармоеды, — выругался мужичок, и у Хромова мгновенно отлегло; нужно было отдать должное Глафире, поскольку та прекрасно справлялась со своей ролью, — Ладно, давай своего батрака с мешком, сейчас молоть будем, а сама в дом зайди, хоть чаю попей да со старостой словом обмолвись, а то мрачный он сегодня.
— А что случилось? — задала вопрос Глафира, на что Хромов еле слышно промычал, поскольку стоять с мешком зерна на плечах было то еще «удовольствие», а эти прямо у калитки принялись обсуждать деревенские сплетни — село, что поделать.
— Степан от сына весточку о сыне получил, — ответил мужичок. — Ладно, чего в дверях стоять, пошли.
Пока Глафира направилась к здоровенному бревенчатому крыльцу, Хромов под руководством мужичка проследовал через широкий двор в здоровенный амбар, над входом в который горела яркая лампочка в плафоне, напоминающем кружку. От масштабов хозяйства старосты Хромов немного удивился, поскольку даже у бабушки в деревне он не видел подобных дворов. Амбар был поделен на несколько частей, одна предназначалась для скотины: несколько коров, овцы, поросята, каждые в своем загоне, все хрюкают, блеют, мычат. В другом сусеке располагалось сено и солома, набитые как снизу, так и сверху на сушилах; в третьем находились в сыпучем виде различные злаковые культуры, и в дальнем чулане стояла самая обыкновенная электрическая молотилка, установленная на металлическую бочку, стены чулана были в пыли от муки и зерна. Поставив мешок перед бочкой, Хромов похлопал себя по плечам, стряхивая пыль, затем поймал на себе взгляд мужичка, который не без хитрости задал вопрос.
— И откуда ты такой, Яша, взялся? — на что Хромов промычал, руками изображая кирку и каменоломню. — И что, тебя так вот просто на ферму сослали? — на второй вопрос оперативник приложил ладонь к горлу, на что мужичок прокомментировал: — Да чую я, поди, вместе с Антипом прикладывался? Ну давай, иди в дом, тебя там угостят, а тут я сам, а то пальцы оторвет, дубина.
Хромов покорно отвесил поклон, после чего, покинув чулан, двинулся обратно к выходу, на ходу выуживая папиросу, при этом пытаясь подавить в себе порыв злости и не высказать мужичку по поводу дубины все, что он мог высказать.
— Сам ты дубина стоеросовая, — прошептал себе под нос Змей, вспомнив еще дедушкино ругательство, внезапно остановившись от резкого хруста сбоку. Сердце едва не кольнуло от неожиданности, однако это оказался всего лишь теленок в стойле, который, что-то пережевывая, хорошенько хрустнул зубами. Недолго думая, Хромов оторвал небольшую охапку сена, что лежало рядом, видимо, заранее припасено для утреннего кормления, дал животному, которое принялось хрустеть ароматной травой; попытался почесать переносицу, но теленок мотнул головой, не привык к чужим рукам, после чего Змей уже целенаправленно направился к выходу из амбара.
На выходе Хромова обступили два крепких мужика в телогрейках; оперативник автоматически нащупал рукоятку пистолета, однако один из мужчин как можно мягче проговорил:
— Не бери оружие, мы с миром, староста видеть тебя хочет, — на фразу Хромов попытался промычать, мол понятия не имеет, что происходит, однако уже второй добавил:
— Можешь не валять Ваньку, Глафира все рассказала.
— Ну вот, — заговорил Хромов. — И чего теперь, плен?
— Да какой плен, со старостой говорить будешь, — снова ответил первый. — Кури давай и пошли.
Покурив, Хромов под конвоем отправился в избу, особо не обращая внимание на убранство, которое было довольно богатое, поскольку в голове метались мысли и всевозможные варианты развития событий. Уже в доме его завели из прихожей в большую светлую комнату, где за столом сидел огромных размеров бородатый мужик лет пятидесяти, напротив, чуть поодаль, стояла Глафира.
— Вот, значит, ты какой? — едва мужики успели подвести Хромова к столу, начал говорить староста. — Давай знакомиться, меня Степан Остапович зовут.
— Лейтенант корпуса обороны и разведки центрального комитета Александр Хромов, — решив идти ва-банк, выдал Хромов.
— Военный, значит, — заключил Степан. — И чего тебе нужно?
— Я хочу попасть домой, обратно в свой пространственный... В общем туда, откуда пришел, — продолжил оперативник, стараясь сохранять как можно искреннюю физиономию. — У нас назревает война, или, скорее, война уже идет, и от меня зависит ее исход, но получилось так, что я случайно попал в ваши земли. — Змей старался выбирать выражения наиболее простые и понятные старосте. — У меня нет умысла вам навредить, мне просто нужна помощь, чтобы вернуться туда, откуда я пришел.
— Лихо ты начал, Александр, — неторопливо проговорил Степан. — А теперь уговори меня не сдавать тебя дружинникам?
— Тарас, ты обещал! — воскликнула Глафира, на что староста выдал:
— Молчи, тебя вообще первой отправить на шахты надо!
— В моем теле присутствует устройство, благодаря которому повышаются боевые навыки и выживаемость в любых экстремальных ситуациях, — потирая затылок в месте имплантации БТС-чипа, с металлом в голосе и глубоким баритоном начал говорить Змей. — Это значит, что я могу выжить при любых условиях и справиться с практически с любым количеством вражеской силы. Я уложил двоих ваших и могу с легкостью уложить еще столько, сколько понадобится для моего возвращения. Но, поверьте, я не желаю вам зла, и если вы не желаете мне помогать, то просто не мешайте. Я не буду чинить бунты и побеги, просто отпустите меня, и я вернусь домой без вашей помощи. Я бы мог легко избавиться от лишних свидетелей в лице Глафиры, но она выходила меня, и за это я ей благодарен, но в ваших же интересах либо помочь мне, либо не мешать, повторяю еще раз.
Взгляд Степана сделался суровым, мужчина сверлил Хромова глазами, при этом побагровевшее лицо играло желваками на висках и скулах; тем временем оперативник рассчитывал наиболее подходящие варианты бегства и расправы над конвоирами, которые не отходили от Змея.
— Ты прибил Антипа и Кондрата, а тела утопил в отхожем месте, — грозно выразился староста. — И поделом им, особенно Антипу, крови он у меня выпил порядочно.
От сказанного Хромов едва не вытаращил глаза, Глафира едва заметно пошатнулась, поскольку уже, видимо, предполагала схватку не менее кровавую, чем в ее доме.
— Вы умеете нагнетать обстановку, — не без облегчения, но все еще настороженно выдал Хромов.
— Нужно было проверить твое поведение, вижу, что не из робкого десятка ты, — прокомментировал Степан, хотя Хромов уже начал сомневаться в своей смелости, поскольку понимал, что даже БТС-чип не спасет от внезапной пули, или двух-трех здоровых мужиков в рукопашной схватке. Однако, судя по обстановке, диалог налаживался, и теперь стоило попробовать повернуть его в правильное русло.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |