Видовая несовместимость (гет)

Женские взгляды остры.

Похотливые, раздевающие, нежные, манкие, сладкие. Колят ей глубоко слева, под рëбра.

Микаса научилась распознавать их только на Хидзуру. Только к своим двадцати трем годам. Убийственно поздно.

Не важно, торговка ли с рынка, или высокородная кугэ из столицы. В нищих трущобах и на светских приёмах — всё одно — смотрят жадно. Режут, как ладно наточенные клинки. Были бы глаза ножницами — давно уже вспороли бы на нём одежду.

Микаса видит каждый жадный взгляд. Каждый: из-под ресниц, вскользь, в пол-оборота, в упор, провожающий, смеряющий от макушки до пят. Одни отворачиваются, прячась за рукава и веера — не их типаж, другие же смотрят с интересом. С голодом.

Чем маргинальнее проулки, на их пути, тем меньше притворства и кокетства в этих женщинах. Они хотя-бы честны в своих откровенных зовущих взглядах. Чем помпезнее светский раут, тем изощреннее и тоньше их флирт и тайные знаки. Те холеные красавицы из иного теста. А взгляды, под коркой коварства и придворной интриги — всё одно, сочатся тем же самым желанием.

Капитан идёт впереди. Всегда на полтора шага её опережает. Она извечно сзади, за его спиной. Под защитой и, одновременно, как надёжная опора с тыла. Он никогда не оборачивается, не оглядывается, не сомневается. Знает — она всегда подле него. Как танто подле катаны за его поясом.

В Микасином воображении, её собственное маленькое танто с красивой бисерной рукоятью, совершает резкий взмах. Пролёт зигзагом, прыжки, выпады — одни за одним. Ювелирные, острые, крошечные, парные. Практически бескровные. Никому не дозволяет Микаса в своих фантазиях смотреть так на капитана.

Танто уже в ножнах, лишь слегка покачивается бисерная кисть, свисающая с рукояти.

Микаса кровожадная.

Когда дело касается её собственности — готова выпустить любому кишки, не раздумывая.

Танто, в её воображении, уже давно покоится в ножнах, а на краешке рукава её светлого кимоно алеет тонкая полоса.

Леви ступает широким твёрдым шагом, сквозь коридор разномастной толпы. Ей не разобрать лиц, наплевать на поклоны и шепотки. Только его прямая спина впереди, объятая иссиня-черным шёлком, имеет значение и служит ей ориентиром. Она не отстает, лишь уступает первенство на полтора шага.

Женщины, что смотрели на него со своей открытой и завуалированной похотью — теперь слепы.

Микаса не прощает посягательств на её собственность. Она выколола им глаза. Своим изящным, бисерно-острым танто.

Но только в своём воображении.

— Аккерман, ты что, спишь на ходу?

— Простите. Задумалась.

Тропинка из серого песчаника довела их до самого дальнего уголка роскошной резиденции Азумабито. До маленького каменного фонтана у раскидистой шёлковой акации.

Акация в самом цвету.

Так-же, как и прекрасное дерево, розовыми кистями цветёт парадное кимоно Микасы. Рисунок на ткани повторяет пышные соцветия.

Они с Леви чудом сбежали с шумного светского приёма, но капитан снова хмурый. Смотрит чуть исподлобья, сурово. Сейчас начнёт отчитывать.

— Тебе бы зыркать на потенциальных инвесторов поласковее. Госпожа Широ, вон, чуть в обморок не свалилась.

— Они первые начали.

— Что за ребячество, Микаса? Тебе, как амбассадору ли не знать, как важен весь этот сраный этикет?

— Они смотрят на вас.

— Пусть смотрят. Всю жизнь косые взгляды ловлю. Мне не привыкать. А у тебя важная миссия горит. Будь собранней!

— Вы не видели того, что я видела. Не видели как они смотрят.

— Так же, как на тебя смотрят все эти разнаряженные даймё, полагаю?

— На меня?

— Да, на тебя. Заглядывают в твой воротничок, сверлят взглядом, пока ты не видишь. Это ты слепая, Микаса. Тебя ежедневно раздевают глазами сотни мужчин разных возрастов и сословий, а ты следишь только за тем, кто и как смотрит на твоего капитана?

Микаса плавится и горит от его хлестких слов. На неё смотрят? Оценивают? Вожделеют?

— Это ужасно! Почему они смотрят на нас так?!

— Потому что мы с тобой — диковинка. Чужаки, маскирующиеся под своих. Видовое разнообразие.

— Вы давно это заметили?

— На тебя и раньше так смотрели мужчины, ещё в разведке, Микаса. Вспомни хотя-бы Кирштейна.

— А я вот, только сейчас стала замечать, как на вас женщины смотрят.

Она опускает голову, потупив взор, розовеет, и совершенно упускает момент, когда капитан оказывается к ней в неприличной близости. Лицом к лицу, пожелай он того — легко вцепился бы зубами в её напудренный подбородок.

— А ты? Ты смотришь на меня, Микаса? Нравится то, что видишь?

Микаса не отступает ни на шаг. Не сейчас, когда он все-таки к ней обернулся. Не достаёт своё танто из ножен, но прямо в них приставляет к его горлу.

Бисер давит кожу на кадыке, и Леви нестерпимо хочется макнуть эту важную особу в фонтан. Стряхнуть с неё эту напыщенность знатного амбассадора, смыть макияж, содрать все слои шёлка и хлопка с её тела. Добраться до неё, первородной и первозданной, нагой и совершенной. До той, которую всё пытаются ежедневно высмотреть все эти Хидзурские шишки, своими прищуренными глазами таращась в её чуть отодвинутый воротник. До той, какую только он один её видел.

Взять бы её, и нашлепать по румяной заднице — пусть горит и взвизгивает.

Негодница. Заноза. Душа...

Не видела она, как же.

А он видел.

Как Микаса на него смотрит — видит уже много месяцев. Смотрит изподтишка, и сама ничем не лучше этих благородных куге с тупым похотливым взглядом.

А теперь вот, её игрушечный кинжал у его горла.

Это что-то новенькое! Ему странно, колко у затылка, будоражаще. Неужели сможет его одолеть? Достаточно поднаторела?

Танто прижато крепко, и глаза Микасы напротив, блестят влажно — переспелыми сливами.

— Я попрошусь у королевы поехать послом в Хиндостан.

Микаса шепчет ему в дрогнувшие веки.Такова уж их ироничная разница в росте. Она извечно выше.

— С чего бы?

— Там есть малая народность, у которой в правилах покрывать всё тело чёрной тканью. Большим балахоном — руки, ноги, лицо. Так их женщины прячут от лишних глаз своих мужчин.

— Ну и катись, дурная…

Его зрачки пляшут в метаниях по её лицу, и сердце Микасы от этого вида безнадёжно отчаянно трепещет.

Трепещет, и признается, само себе:

«Нравится, капитан. Бесконечно нравится. Смотрю. Смотрела бы вечно...»

— Вас увезу с собой, заверну в сто слоёв парчи. И никто больше не увидит. Никому не отдам!

Обычно, когда капитан ловит за хвост своё извечное косноязычие рядом с Микасой, ему не остаётся ничего, кроме как решить ситуацию силой. Снова все нужные слова растерял, лишь эмоции и гулкий пульс в груди при нём.

Силой, на этот раз — это вжаться кадыком удушающе в острый бисер, а своими губами — в её напомаженные мягкие губы.

И пусть прирежет прямо здесь, или везёт куда пожелает и кутает его всего на свой вкус. Он давно уже пал храброй смертью в этом поединке. Истлел до костей, да только сердце всё никак не сгниет — птицей трепыхается.

В умелых нежных руках, после долгих тренировок, даже маленький, изящно расшитый бисером танто, становится смертоносным оружием.

И Микаса побеждает. На этот раз, не в своём красочном воображении, но наяву, прямо под сенью цветущей шёлковой акации. Целует в ответ — как давно уже мечтала.

Горячо, искренне, ликующе.

Пусть помада размазалась, ворот его кимоно смят, а её бисерное танто упало в траву. Ничто более не важно. Микаса всегда бьётся до победного.

И награда её, в этом поединке — неслыханно до этого дня, трепещущее райской пташкой суровое мужское сердце.

Ножны мои лишь -Сердце твоё, милая. Июнь в цвету.