Орфей (гет)

Драко был похож на отца, двигался как отец, говорил как отец — вплоть до мелочей. Даже голос был точно таким же — шелковистый, немного вкрадчивый, по тембру что-то между тенором и баритоном. Очень часто Драко употреблял в разговоре любимые выражения отца, потому что то и дело увиденное или услышанное оживляло воспоминания об отце и голос Люциуса начинал звучать в голове. Это почти сверхъестественное сходство между сыном и отцом не было результатом сознательных действий. Драко не старался превратиться в живую копию Люциуса Малфоя. Просто так получилось. И теперь, когда отец ушел навсегда, он был рад узнавать в себе его черты.

Конечно, были и различия — в основном, в характере. Люциус руководил огромной финансовой империей и получал огромное удовольствие покупая, продавая, спекулируя, верша судьбы людей и предприятий. Но он предпочитал делать все это, не покидая кабинета в поместье Малфоев в Уилтшире. Он проводил дни — в каждом из которых было по 48 часов, не меньше — разговаривая через каминную сеть, отправляя и читая письма, строя планы. При всем их богатстве и влиятельности, Малфои довольно редко показывались в обществе. Зато каждый выход выбирался тщательно, чтобы произвести как можно больше шума и собрать вокруг себя толпу журналистов, подхалимов и просто зевак. Люциус объяснял сыну, что эта привычка родилась в первые годы первого царствования Волдеморта, когда Люциус сам был молод и держался в тени своего могущественного отца. Уже будучи Упивающимся Смертью, он понимал важность сохранения незапятнанной репутации. Люди с большой подозрительностью относятся ко всему, что выходит за рамки привычного, Министерство постоянно начеку и лихорадочно пытается найти кого-нибудь, чтобы сделать из него козла отпущения и бросить на растерзание толпе. Железное алиби становилось вопросом жизни и смерти. Волдеморт требовал безоговорочного повиновения — Упивающийся Смертью не мог попросить освободить его от участия в нападении, оправдываясь тем, что приглашен на важный ужин. С другой стороны, нельзя было слишком часто отказываться в последнюю минуту от приглашений, потому что это вызвало бы подозрения, тем более, что подобные отказы совпадали бы по времени с атаками Упивающихся Смертью. Люциус выбрал единственно возможный вариант: он годами создавал себе репутацию заботливого отца и мужа, предпочитающего остаться дома с женой и сыном, а не красоваться на публике. Несколько щедрых пожертвований довершили образ. Надо сказать, что Люциус не притворялся. Скорее наоборот — он предпочитал наслаждаться властью наедине с собой, а не демонстрировать ее перед восхищенными взорами публики. Он предпочитал, чтобы те, кого он считал низшими по сравнению с собой — а это относилось к подавляющему большинству людей, за исключением нескольких избранных — сами искали возможности встретиться с ним. Он не желал стучать в их двери, пусть даже и с чувством превосходства. И его стратегия оправдала себя.

Эту черту отцовского характера Драко не перенял. Драко с детства любил быть на виду, обожал восхищенные взгляды и лесть, хотя и делал вид, что презирает все это. Поступив в школу, он страстно мечтал стать Ловцом команды своего факультета, потому что Ловец всегда привлекает внимание публики. Люциус же был Охотником, и ему нравилась эта стратегически важная, хотя и менее эффектная роль.

Даже сейчас, потеряв большую часть состояния (которой хватило бы на безбедную жизнь небольшой деревни), Драко все еще был богат. Очень богат. Это не мешало ему ненавидеть все, связанное с Британским Министерством Магии, лишившим его упомянутой большей части (кстати, идея экспроприации принадлежала ни кому иному, как Артуру Уизли ), и пытаться увеличить состояние. К тому же, использование хитрости и ловкости для увеличения доходов — самое подходящее занятие для Слизеринца. Да и нужно же было чем-то заниматься. К несчастью, карьера политика исключалась. Министр Магии Франции предоставил ему политическое убежище (в обмен на кругленькую сумму денег) и закрывал глаза на прошлое его семьи, но определенные правила приличия нужно было соблюдать. А раз политика оказалась недоступной, Драко решил потихоньку создавать новую семейную финансовую империю. Малфои не брезговали буквально ничем. Для них не было слишком маленького магазина, слишком маловажного или экзотического товара, или слишком незначительной отрасли экономики. Так две тысячи лет назад Тиберий основал Римскую Империю. Деньги не пахнут. Галеон — есть галеон — неважно, сунут его в руку портовой шлюхе или швырнут на прилавок книжного магазина. Драко абсолютно не волновало, откуда приходят к нему деньги — воистину демократичный подход, если такое слово вообще можно употреблять, говоря о Малфоях.

После поспешного бегства на Оушент, пятнадцать лет назад — Министерство дало им ровно сорок восемь часов на то, чтобы похоронить Люциуса, собрать вещи и навсегда покинуть Англию — несколько месяцев они прожили, как в тумане. Как и Волдеморт, Люциус погиб от рук так называемой четверки героев, и смерть его не была быстрой и безболезненной. Драко оказался ее свидетелем. Он стоял вместе с другими Упивающимися Смертью, не в силах сдвинуться с места от шока и ужаса. Да они и не могли ничего сделать, потому что Четверо создали вокруг себя и своей жертвы магический круг, который было невозможно прорвать. Нет, не было невозможно… Для человека, обладающего достаточной колдовской мощью и силой воли мало невозможного. Люциус смог это сделать. Он прорвал барьер, продемонстрировав могущество, повергшее в ужас своих соратников, но поздно — Волдеморт уже был мертв. Последовать за ним не решился никто. И Люциус тоже погиб — мучительной, постыдной смертью. И Драко все видел.

Следующие месяцы были самыми кошмарными в его жизни, и не потому, что им пришлось покинуть Англию. Тоска по дому пришла позже, а сначала он мучался от чувства вины, ужасной, непростительной вины. Он смог бы быстрее смириться со случившимся, если бы не мать. Чоу тоже, но с ее чувствами он не особенно считался. А вот Нарцисса… Безграничное горе матери было постоянным напоминанием о том, что он должен был сделать, но не смог. Они предотвратили две попытки самоубийства. Третью Нарцисса спланировала тщательней. Они были глупы, слишком глупы — они решили, что рождение внучки вернет ей желание жить. Эти министерские ублюдки не позволили похоронить Нарциссу рядом с мужем, поэтому ее прах развеяли по ветру. А они с Чоу постепенно пришли в себя, в основном ради Люцертолы и благодаря ей. И к Драко начал возвращаться интерес к семейному бизнесу.

Он без труда мог бы найти им другой дом — в более теплой и дружелюбной часть Франции. Но он не захотел, потому что не хотел терять последнюю связь с отцом. Поэтому они остались на Оушент.

Но Драко быстро понял, что не хочет все семь дней в неделю сидеть на острове. Ему было необходимо общество, он хотел был объектом внимания и восхищения, хотел быть солнцем, вокруг которого вращаются орбиты их жизней. Местом для своей штаб-квартиры он выбрал Парижскую Rue Faubourg St. Honore — согласиться на меньшее — не для Малфоя. Он аппарировал туда каждое утро и возвращался домой ближе к вечеру, к тому времени, как у дочери заканчивались уроки.

В этом году март выдался необычно теплым, и Драко предвкушал, как они с Люцертолой будут играть в Квиддич. Люси, как и все Малфои, прекрасно летала. Первую метлу ей купили раньше, чем она начала ходить. Драко поднялся из-за стола, улыбаясь собственным мыслям. Сегодня они потренируются с Кваффлом. И если Чоу не уляжется в постель в одной из своих вечных мигреней, она, возможно, тоже захочет поиграть. Играть в Квиддич, изображать счастливую семью. Он кивнул секретарю и дисаппарировал.

Обычно, в такую замечательную погоду, Люцертола уже ждала его на улице. Но не сегодня. Драко нахмурился. Она же не заболела? Драко тряхнул головой, отбрасывая это неприятное предположение. С утра все было в полном порядке. К тому же он ушел с работы на час раньше — она просто не ждет его так рано.

Драко открыл тяжелую деревянную дверь, пересек прихожую и уже начал подниматься на второй этаж, как вдруг понял, что что-то не так, как должно быть. Он замер, потом медленно повернулся и снова спустился в прихожую. Там Драко внимательно огляделся — ничего подозрительно не было. Обычная безукоризненная чистота, все портреты на месте в своих рамах, слабый запах фрезии и гиацинта — любимых цветов Чоу. Он покачал головой. Наверное, он просто устал. Но потом Драко услышал звук голосов, доносящийся из приоткрытой двери библиотеки. Один из голосов принадлежал Люси. Второй он не узнал, или, точнее, узнал, но… этого не может быть. Это просто невозможно!

Драко, как зачарованный, пошел на звук этого голоса. Властного, внушающего благоговейный трепет, так похожего на его собственный. Его рука, дрожащая и почти такая же бледная, как краска, заставляющая позолоту сиять еще ярче, сжала ручку двери. Он нерешительно шагнул вперед и чуть не упал от внезапной слабости в коленях. И еще один шаг.

— А, — сказал портрет Люциуса, улыбаясь Люцертоле, — похоже, твой отец решил присоединиться к нашей беседе.

* * *

День был необычно теплым для 9 мая. Если бы речь шла не о весне, в голову пришло бы слово "жаркий", но обычно кажется странным употреблять это прилагательное, описывая погоду, пока не начнется лето. Сейчас, в шесть вечера, небо затянули темные тучи, предвещая грозу.

Северус подписал последнее письмо, украсив его особенно внушительным росчерком. Писем в эту субботу пришлось написать особенно много — он посвятил корреспонденции все послеполуденное время (утром состоялся весьма напряженный матч между Равенкло и Слизерином, во время которого нарушения правил случались чаще голов — возможно, на игроков тоже повлияла погода). Затем он потянулся, зачаровал дверь в кабинет и, пробормотав соответствующее заклинание, открыл проход в их с Гермионой гостиную. Обычно он работал дольше, но сегодня ему нетерпелось увидеть Гермиону, отсутствовавшую с утра пятницы, и к тому же у них были планы на вечер. Планы, которые не особенно хотелось претворять в жизнь. Но, как мудро заметил Сириус, есть развлечения, а есть необходимость, которой не получается избежать. Хотя сам Сириус ухитрялся избегать многих необходимостей. Северус удивлялся, как это он еще ухитряется заставить себя проверять домашние работы — даже если учесть, что с младшими классами ему помогает мисс Вилкокс. Северус улыбнулся и внимательно осмотрел комнату, опасаясь внезапного появления кошек-изгнанных-из-преисподней.

Однако ни кошек, ни Гермионы видно не было. Само по себе это не казалось удивительным, так как выходить они договорились полседьмого и Гермиона, скорее всего, наверху — собирается. Хотя "собирается" — это слишком мягкое выражение, что-то вроде овечьей шкуры, под которой скрывается волк, воющий на шкаф с одеждой вместо луны. И зеркало не знает, сочувствовать ли ему горю, или бояться на удивление острых зубов.

Улыбнувшись аромату ее духов, Северус поднялся по ступенькам и постучал в дверь спальни. — Ежик?

Волк рявкнул в ответ, и Северус вошел, готовый ко встрече с разъяренным зверем.

Гермиона стояла посреди комнаты, и выглядела ужасно раздраженной и очень расстроенной. Даже ее волосы, казалось, от злости завились еще сильнее обычного. На ней не было ничего, кроме нижнего белья. Плутон и Аид резвились на кровати, изображая грандиозную битву c парой чулок и расческой.

Северус был хорошим учеником. Несколько месяцев назад он сразу спросил бы "Все в порядке?", что было бы Неподходящим Вопросом, который повлек бы за собой шквал причин, по которым все просто ужасно. Не обошлось бы без обвинений: почему он, как идиот, не понял всего этого с первого взгляда и задает глупые вопросы вместо того, чтобы сделать что-нибудь. Это "что-нибудь" скорее всего осталось бы не конкретизированным.

Но этот урок он уже выучил. Поэтому он сразу подошел к Гермионе и обнял. Она напряглась, но Северус это тоже уже проходил, и просто прижал ее крепче, дожидаясь, пока она расслабится. Потом его объятия начали становиться более чувственными. И — еще один урок — он терпеливо ждал, пока Гермиона заговорит первой.

— Извини? — Переспросил он, не разобрав слов, пробормотанных в складки его мантии.

Она подняла голову — ее выражение лица было воплощением упрека. — Ничего! — повторила она.

Северус постарался не показать, что ситуация для него понятней не стала. — Ничего — в смысле "нечего одеть этим вечером"?

— Нет!

Нужно было подумать перед тем, как задавать глупые вопросы. Тогда он не заработал бы удар по ребрам. — Ох! — Он решил покориться своей участи. — И все же — "ничего"…а дальше, дорогая?

— Ничего в Оксфорде… — название каждой местности сопровождалось легким ударом лба по его груди, — … ничего в Лондоне, ничего в Урхарте, ничего в Кардиффе, ничего в Кластонбери. Абсолютно ничего. А я всю прошлую ночь пьянствовала с Шизоглазом.

— Хмммм… — он начал бережно массировать ей голову. — Ты очень разочарована? (Маггловская штучка, про которую ему рассказал Сириус. Простой, но удивительно эффективный прием, используемый маггловскими психотерапевтами: попытаться подытожить чувства пациента, но при этом специально чуть-чуть промахнуться мимо цели. Тогда пациент обязательно начнет объяснять, в чем ты не прав.)

Но видимо он слишком точно попал в цель. — Конечно, разочарована. А ты как думал? Я знаю, что в этом я не специалист, я потерпела полное поражение, а теперь еще и придется идти в гости к матери. Именно то, что мне нужно в таком состоянии!

Ох, дорогая. Теперь она начала плакать. Как же некстати! Если они появятся на пороге дома миссис Грейнджер, и та увидит свою дочь плачущей, вывод о причине слез будет сделан тут же, и не в пользу Северуса. И вечер переплюнет самые худшие ожидания Гермионы. Он все еще пытался придумать, что сказать — что-нибудь успокаивающее, но не покровительственное — когда Гермиона продолжила. — И ты только посмотри на мои волосы! А пятна на моей коже! Это все из-за скотча. Ох, у мамочки будет настоящий праздник! Я уже представляю себе, как она говорит…

И тогда он сделал единственную разумную вещь — заткнул Гермиону, поцеловав ее так глубоко, что задумай она продолжить жаловаться, ей пришлось бы откусить Северусу язык. Потом он подхватил ее на руки, отнес на кровать, смахнул с одеяла кошек и одежду и воспользовался теми несколькими секундами, которые понадобились Гермионе, чтобы придти в себя от удивления, чтобы сбросить одежду и присоединиться к ней.

На этот раз кошки не решились вмешиваться. Они тихо сидели, вытаращив глаза, и, наверное, удивлялись тому, какие странные звуки могут издавать люди.

* * *

Драко закрыл за Люцертолой дверь библиотеки и вернулся к камину. — Отец, я… я просто не знаю, что сказать — после стольких лет…

Люциус откинулся на спинку кресла (Драко хорошо помнил, как домовые эльфы тащили это кресло из Восточного Крыла Большой Галереи, потому что художник объявил его идеальным фоном для портрета) и скрестил ноги. Его пальцы лениво поигрывали с палочкой. — Ты в курсе, что Люцертола… — спокойный взгляд чуть прищуренных глаз — … проводит что-то вроде расследования?

— Расследования? — Поняв, что до сих пор стоит, Драко уселся в кресло, которое до этого занимала его дочь. И тут же решил, что это было не самым мудрым поступком, потому что теперь отец, казалось бы, отдалился от него. Чтобы смотреть Люциусу в глаза теперь приходилось вытягивать шею. А он хотел смотреть отцу в глаза и не хотел сидеть перед ним в позе, воплощающей вину и стыд.

— Ты все прекрасно расслышал.

— Но ведь нет ничего… — голос Драко упал, потому что его отец сделал недовольное нетерпеливое движение. — Ты имеешь в виду… о тебе? О нас?

Молчание, заполнившее несколько бесконечных секунд между вопросом и ответом Люциуса, почти заставило Драко поверить, что у него были галлюцинации, что портрет ничего не говорил и остается безмолвным, как всегда. — О тебе. О нас. О прошлом.

Драко вскинул голову. — О прошлом? Но она не может…

— Ты держал ее в неведении, так ведь? Ты ничего ей не рассказывал, хотел, чтобы она ничего не знала, не правда ли, Драко? — Не услышав от сына ответа, он повторил, низким угрожающим тоном. — Не правда ли?

— Я… — боль вернулась, воскрешенная вопросами отца, поднялась из могилы, из дальнего угла памяти, где Драко ( как он заставил себя поверить) прятал ее — не умершую, но погрузившуюся в летаргический сон. С губ Драко сорвался полу-вздох полу-стон, и он закрыл лицо руками. Взгляд отца проникал, казалось бы, сквозь череп, стараясь найти там ответ. Сколько раз он представлял себе, как портрет Люциуса наконец заговорит? Каждый день, все пятнадцать лет. Но он не ожидал, что первые слова будут такими. А чего же тогда он ожидал? Прощения? Отпущения грехов? За предательство, за то, что он оставил отца на растерзание четырем грязным ублюдкам? Драко медленно поднял голову. — Да. Мы ничего ей не рассказывали, потому что считали — так лучше для нее. Она еще ребенок, отец. Она не…

— Ребенок? — Люциус наклонился вперед — движение получилось резким, как бросок змеи, и Драко машинально вжался в спинку кресла. — Люцертоле пятнадцать! Она собирается в Хогварц! И все, на что ты оказался способен — это пригласить в мой дом два куска дерьма и уговаривать их хорошо обращаться с девочкой? Это так ты поддерживаешь семейные традиции, Драко? Пресмыкаешься перед Северусом Снейпом и Сириусом Блэком? — Сейчас он направил палочку на Драко и тот, хотя и понимал, что отец не сможет ничего с ним сделать, почувствовал, как у него дрожат руки. — Пятнадцать лет я был молчаливым свидетелем происходящего в доме. Я наблюдал за тем, как ты упиваешься жалостью к себе и чувством вины, не способный даже помешать самоубийству матери — Нет! — Последнее слово просвистело ударом хлыста, и словно спутало Драко ноги, обвившись вокруг них и не давая вскочить и выбежать из комнаты. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Медленно, борясь с подступающими к горлу слезами, Драко поднял голову и посмотрел на портрет. Почему отец так суров с ним? Он ведь всегда был таким добрым, любящим, готовым прощать. Хотя… Я надеюсь, что мой сын будет кем-то большим, чем вор или грабитель. Хотя… с такими оценками… возможно это все, на что он окажется способен… Нет. Этого не может быть… Тогда отец просто показывал дешевое шоу для Борджина. Он всегда был добр, и если сейчас Люциус разгневан, то во всем виноват лишь сам Драко. — Я очень жалею о том, что так получилось с мамой, поверить мне. Но ты представить себе не можешь…ты не видел… — Драко опустил плечи и поднял руки в жесте безысходного отчаяния.

— Я видел. Она приходила ко мне, каждую ночь, когда ты спал или… — презрительная усмешка — …находил себе другое занятие. Она говорила мне о том, что собирается сделать. Она говорила, что хочет умереть, потому что для тебя она — бремя, постоянное напоминание о…

— Но она не была бременем! — Закричал Драко. — Не была! Я любил ее, ты же знаешь это, отец! Ты же знаешь, как сильно я ее любил, ты не мог поверить… — Заметив, что отец перевел взгляд куда-то ему за спину, Драко замолчал и повернулся.

— Посмотри-ка, кто пришел, — протянул Люциус. — Это же Чоу, моя милая, послушная девочка… Раньше у тебя не так часто болела голова, так ведь, дорогая?

— Я… мне показалось, что я слышу голоса… — ее собственный голос был невыразительным, но рука сжала ворот мантии так, что побелели суставы, и слегка дрожала, глаза были широко раскрыты, и она не могла отвести их от портрета.

— Ну что ж, — Люциус устроился поудобнее и мило улыбнулся, — это и к лучшему. Закрой дверь, Драко. Начнем небольшой семейный разговор.

* * *

— Сама не знаю, зачем согласилась на это… на этот семейный вечер, — пробормотала Гермиона, когда они материализовались в темном углу Кью Гарденс. Она машинально поправила воротничок блузки и посмотрела на Северуса. — Как я выгляжу?

— Прекрасно, как и всегда после секса. Как будто…

— Ох, заткнись! — Она стукнула туфелькой так, что каблук ушел глубоко в мягкую землю. — Знаешь ли… — она ухватилась за Северуса и выскользнула из туфли, а потом наклонилась, чтобы вытащить ее из земли, — …не стоит разговаривать на эту тему за пять минут до того, как мы переступим через порог дома моей матушки. — Когда она снова обулась, они под руку пошли в сторону Фитсвильям Авеню. — Северус?

— Что, любимая?

— Мой отец… он всегда говорил "Если хочешь жениться на девушке, сначала внимательно посмотри на ее мать"…

— Ежик. — Было темно, но ее лицо освещали большие оранжевые фонари, развешанные по всему парку. Они создавали подобие вечернего света, но эти искусственные солнышки не помогали справиться с мурашками на коже. — Меня не волнует характер твоей мамы. Ты — это ты, и я люблю тебя такой, какая ты есть. Или ты всерьез считаешь… — он приподнял ее подбородок, чтобы поцеловать, — … что мое отношение изменится после знакомства с твоей матерью?

Гермиона буркнула что-то себе под нос и повела его к воротам парка. — Мы… кое в чем мы похожи.

— Значит есть шанс, что твоя мама мне понравится.

— Сомневаюсь. И думаю, что неприязнь будет взаимной. Если только… — она замерла и задумалась. — А вот мой отец тебе бы понравился. И ты ему тоже.

— Хотел бы сказать тоже самое о своих родителях. Но они никогда не приняли бы тебя в нашу семью, потому что ты магглорожденная. Так куда мы идем?

Она показала на противоположную сторону довольно оживленной улицы. — Сейчас перейдем туда и повернем направо. Там тупик, наш дом последний. Мне всегда это нравилось, потому что улица была тихой и мне разрешали там играть с … с другими детьми.

С другими детьми. Не "с друзьями". Она рассказывала о том, как впервые почувствовала необычные способности, и о том, что с тех пор сверстники начали ее бояться и избегать. В этом они тоже были похожи. Северус обнял Гермиону за плечи. — Ты нормально себя чувствуешь? Готова к испытанию?

— Да. Более-менее. Хотя я чувствовала бы себя лучше, если бы смогла найти что-нибудь в библиотеке. Но ничего, думаю, выживу.

— Но… — Северус осторожно подбирал слова. — Не всерьез же ты рассчитывала найти что-нибудь полезное в Великобритании.

Гермиона сердито фыркнула, напомнив ему котят. Только вот царапаться она не стала. — Нет, конечно. Просто надеялась на чудо. Понимаю, что это было глупо — как я могла найти что-нибудь там, где до меня уже много раз пытались что-то раскопать, но потерпели поражение?

— Ну, я бы не назвал это абсолютно нереальным. Просто вероятность очень мала. Что ты собираешься предпринять теперь?

— Поискать на Крите. Там есть прекрасная библиотека, в которой… вот мы и пришли. Готов?

* * *

— Готова? — С сомнением переспросил Люциус. — Нет, Драко, твоя дочь не готова столкнуться с тем, что ждет ее в Хогварце. Чисто академически — да. Но не зная ничего о прошлом, она будет не готова к возможным ударам и не будет знать, откуда их ждать. От твоей жены я ничего и не ожидал. Но ты, Драко… ты чуть не превратил последнюю надежду семьи в недоразвитого инфантильного ребенка. Ты думал о том, какую пользу она может принести, переступив порог Хогварца?

Чоу сидела в другом кресле, уставившись в колени и все еще вцепившись в ворот мантии обеими руками. С тех пор, как она появилась в комнате, она не произнесла и шести слов, только вздрагивала в ответ на каждое завуалированное или открытое оскорбление бывшего любовника и свекра. Она и в лучшие дни была не особенно энергичной, а сейчас казалась полностью отрешенной, лишенной мыслей и чувств, всего лишь пустой оболочкой. Но последние слова заставили ее поднять голову. — Пользу? Что… что вы имеете в виду…

— Не то, для чего использовал тебя, малышка, — протянул Люциус, с улыбкой глядя на ее покрасневшие щеки. — Хотя…

Драко тоже почти не участвовал в разговоре — если так можно было назвать монолог Люциуса, лишь изредка позволяющего сыну вставить слово. Да и что он мог сказать? Если бы у него была хоть малейшая возможность защитить себя или оправдать свои поступки, он бы так и сделал. Слова крутились в голове, выстраиваясь во фразы, из которых можно было сформировать речь или хотя бы несколько предложений в свою защиту. Но Драко и сам не верил в эти слова. Так как он мог убедить ими отца? Нет, он не чувствовал себя способным гордо встать и твердо заявить "Я не виновен". Потому что он сгибался под давлением вины, и произносить вслух какие-то слова — было все равно, что бросать камешки в поток воды, обрушивающийся с плотины. Лучше молчать, лучше подчиниться судьбе.

Слова о том, что его дочь может оказаться полезной, если поступит в Хогварц, заставили его встрепенуться — как раз в тот момент, когда Люциус улыбнулся при виде покрасневшей от смущения Чоу. Улыбка Люциуса, так похожая на его собственную. Внезапно он понял, почему Чоу всегда плотно сжимала губы или прижимала руку ко рту, когда они занимались любовью. В моменты их близости она думала об отце. Всегда. И не хотела, чтобы он об этом догадался. Это открытие вызвало у него что-то вроде дружеской благодарности — пятнадцать лет — это не пустяк… пятнадцать лет мечтать о другом человеке, о его прикосновениях, его поцелуях.

Но речь шла не о Чоу, а о Люцертоле, и Драко чуть не задохнулся от стремления защитить дочь от опасности. — Что ты хочешь от Люси? — Спросил он, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

— Не то, чтобы у меня были конкретные планы в Хогварце, — пояснил Люциус, продолжая играть палочкой. — Но Хогварц — прекрасное место для начала пути. И в любом случае — сначала вы должны поговорить с ней. Рассказать ей все. Объяснить. Убедиться, что она поняла. А потом пришлите ее ко мне. — Жест его руки заставил Драко и Чоу подняться, подобно двум марионеткам, двум солдатам, ожидающим приказа генерала. — А теперь можете идти.

И они пошли — медленно, неуклюже, натыкаясь друг на друга. Когда дверь за ними захлопнулась, Люциус улыбнулся, кивнул и снова откинулся на спинку кресла, замерев в той позе, в которой он оставался уже больше пятнадцати лет.