Цветок ацеласа (джен)

Снег ложился здесь быстро и быстро становился глубоким настолько, что приходилось дожидаться нормальной дороги еще какое-то время: пока там ее укатают еще!

Фродо изнывал еще и от этого: не секрет, что он в первые же дни в Эреборе разведал дорогу до конюшни и частенько околачивался еще и там, подкармливая сухариками и прочими лакомствами пони узбада. Конюшенного чуть удар не хватил, когда он увидел под ногами здоровенного и злого Резвого беспечно расположившегося принца-хоббита, а в другой раз поймал паршивца за руку, когда он этого самого Резвого, исхитрившись взнуздать, выводил на волю:

— Я только немного покатаюсь и верну, правда-правда!

И только вся гномья дипломатия и все полуросличьи обещания вообще запретить даже приближаться к конюшням («И можете не сомневаться, Фродо Бэггинс, я постараюсь лично проконтролировать это!») убедили мальчика не выезжать за пределы Горы в одиночку. Насмотревшись у людей на их сооружения, гномы придумали и у себя такую штуку — песком (тем, который шлаковый из отвалов, потому что не везти же его от озера!) и опилками устелили пол в одном из залов, чтоб Фродо мог кататься сколько ему вздумается и в любую погоду, не рискуя сломать себе шею. Расточительство, конечно, несусветное и очередное потакание прихотям, но, с другой стороны, никто из таких маленьких не вздумал бы еще и близко подойти к пони или к стоявшим там же боевым козлотурам. Этим не нужны были помещения с весны и до поздней осени, и под крышей в пещерах они проводили только то время, когда корма становилось под снегом совсем мало — в стаде они бы просто откочевали куда подальше, вместо чтоб всегда быть под рукой. Их рогов, даже со снятыми шипастыми накладками, закономерно следовало опасаться, но только эти правила явно не были писаны для бесшумного и подвижного, как капля ртути, мальчишки. Он отважно гладил козлотуров по свирепым бородатым мордам (этой лохматой суровостью козлотуры до смешного напоминали своих собственных хозяев), успевая исчезнуть из-под замаха рогов или удара копытом раньше, если кому-то вдруг вздумывалось попробовать гостя на прочность. Он с нетерпением ждал весны — один из конюшенных обещал, что разрешит Фродо выбрать себе нового козлотурьего детеныша, чтоб самому его кормить с рук, учить и выезжать; тот козлотур, на котором было разрешили Фродо кататься и вроде как отдали полностью ему во владение, был белоснежным не столько по природе, сколько уже от старости, резвые коленца выкидывать не спешил, а долгим прогулкам предпочитал теплое стойло и полную кормушку.

Вот так вот и вышло, что Резвый получал свою возможность размяться практически каждый день в компании лохматого хоббичьего жеребенка. И настоящей дороги оба ждали с какой-то роханской тоской. Ведь так было здорово им было путешествовать осенью! А так — приходилось кого-то дожидаться. Обычно, разумеется, Кили и его Тауриэль — эти-то в одиночку не выбирались…

Все проказы и шалости Фродо, все его поползновения быстро становились достоянием всего Эребора, правда, спасибо мудрому Балину, толковались исключительно на пользу. Как валял дурака в сокровищнице — так то радоваться надо, что свежая кровь навсегда прогнала драконью болезнь из рода, толкется в оружейне вечно — так то и дело, что с малых лет тянется к воинским забавам, и верхом на самом злом из всех пони ездит — это ли не доказательство исключительной храбрости! Кили подозревал, что дело тут было скорее не в храбрости, а некоторой безбашенности, но, с другой стороны, и безбашенность эта была вполне себе фамильная, и даже сердце сладко екало от гордости: брат, родная ж кровь!..

Если честно, старший из полуросликов ощущал себя в Эреборе слегка неприкаянно и немного чужим: своих и знакомых было мало (а некоторые из них внезапно обросли семьями и, ясное дело, наверняка не очень-то жаждали вспоминать о былых временах!), а от незнакомых наверняка шли шепотки за спиной; и даже иногда почти жалел, что согласился приехать сюда. И потому-то, по большей части, время, что не с Торином, он проводил в огромной библиотеке, что чудом уцелела… С удовольствием закопался в старые фолианты — те, которые мог прочитать, разумеется, — с радостью помогал Ори разбирать архивы, а в глубине души все равно будто мелкая червоточина поселилась: что всем тут был понятен настоящий статус нового «архивариуса». И что молча, но не одобряют этого очень много кто. Бильбо сильно робел перед принцессой Дис, с ее строгим голосом и пронзительно-синим, как и у брата, взглядом и чувствовал себя вечно не в своей тарелке. Ну или как новая невестка на кухне у свекрови — непременно что-то испортит или сделает не так, даже не желая этого…

И, разумеется, Бильбо терзался из-за Фродо, отселенного в отдельную комнату и практически брошенного на произвол судьбы и Кили — а из Кили нянька так себе… Или не так себе, потому что за эти шесть лет он вроде как поумнел. А может, еще и женитьба ему слегка мозги вправила. Хотя до того, чтоб совсем остепениться, тут явно было еще далековато, за Кили Бильбо очень радовался. Очень рад был видеть его все таким же веселым и гораздо более живым, чем на Вороньей высоте, когда нашел их двоих с эльфийкой рядом в мокром алом снегу и подумал, что это ложе, наверно, станет единственным, что они разделят, — а сил плакать или жалеть уже не осталось… Только проорать вниз, что нашел и что вроде еще живые. Говорят, этот снег и спас: холод не позволил истечь кровью — но он же, говорят, чуть и не убил Кили, потому что к тяжелым ранам и кровопотере добавилась еще и пневмония.

Страшная память, уснувшая было, здесь будто поднялась со дна, навевая дурные сны и предчувствия, и, даже проснувшись и при свете масляного светильника, Бильбо долго не мог отдышаться и лязг битвы стоял в его ушах. Торин, проснувшись рядом, бесцеремонно сгребал полурослика обратно под горячий бок, и что-то ласковое ворчал на своем каменном наречии, а на «Отпусти уже, медведь горный!» никак не реагировал.

В конце концов, это раздражение выплескивалось в очередную ругачку — после они всегда мирились и вроде как становились адекватнее оба. И Торин, рассказавший, что драконья болезнь оставила его и что хоть первые несколько лет каждые осень и весну пил успокаивающий сбор, в них уже года два нужда отпала совсем, принес откуда-то тонкий браслет с синим камнем:

— Носи! Мало ли кому и что не нравится, а высказать вслух никто теперь не посмеет!

— А кто слишком много любопытничает, что у других под одеялом происходит — у тех под собственным ничего интересного давно не случалось! — с веселым смехом добавила строгая и красивая Дис. — И одежду новую тоже носи, пожалуйста. Она не статусная, просто я очень старалась, не обижай…

* * *

В город Дейл Кили и Тауриэль вместе с Фродо выбрались как только перестало мести. Вообще-то они ехали по делу, проверить посты, а так вышло — что заодно как следует встряхнуться от легкого оцепенения.

Фактически зима еще даже не началась, а город уже потихоньку украшался хвойными ветками: сосна украшала и ставни, и двери, и ворота, и витрины лавок, а кто-то даже расщедрился на то, чтоб перевязать ветки бантами из красной и белой ткани — так что вид город имел праздничный и пряничный. Как было не поддаться общему настрою, как было не заехать вечером в «Черную стрелу» и не остаться там потом ночевать! Тем более, что день выдался долгим: объехали целых шесть ближних застав!

Ох и напрасно полурослик вечно так кудахтал над мелким. Может, хоббитята и были не очень-то приспособлены к таким долгим поездкам и переходам, но Фродо и по манежу носился как тот еще роханец, и на воле теперь свистал на Резвом только так. Кили только рукой махнул и отцепил чомбур от уздечки вороного:

— Да пусть его скачет, раз такая охота растрястись!

Разумеется, несколько раз Фродо умудрился слететь, но исключительно от собственного раздолбайства и пытаясь бахвалиться перед взрослыми — он вообще был иногда тем еще хвастунишкой, а разрезвившийся конь, чтоб совсем уж не завирался, ронял мальчишку в мягкий и пышный, как новая перина, снег. Хоббитенок падал в сугроб, выбирался из сугроба, искал слетевшую шапку, вытирал под носом вышитой рукавицей (Бильбо наверняка бы прочитал целую лекцию про платок, а Кили или Фили в ответ бы непременно съязвили, что не водится, но вон там как раз портянки в углу стоят), и снова забирался на широкую спину Резвого.

То ли не доверяя шорникам, то ли упорно желая приложить собственную руку к взращиванию принца, Торин сам отковал все до единой пряжки и застежки, и нарядные бляшки, и стремена для специально сделанного крошечного седла. А может, вспоминал, как шил что-то подобное для Фили и Кили, когда те были не сильно старше хоббитенка: на голом остром козлотурьем хребте не очень-то посидишь и отобьешь себе все, пока гоняешься с такими же сопляками… Ну, тогда было не до хитрых узоров и мягкой подушки, а шить кожаные детали у Торина всегда получалось кривовато, но у кого-то и таких не было, и некоторые мальчишки с завистью поглядывали на братьев, когда все проносились по тропам и дорожкам в Синих Горах под нескончаемый аккомпанемент материнских «Куда опять помчался?! Убьешься — домой не приходи!»…

Путь от Шира до Эребора был долгим и закалил Фродо; он теперь не жаловался на усталость даже под вечер. На дальней Сосновой Дубраве (сосен там не было, и вообще никаких дубрав на самой скале не росло) умудрился даже поцапаться с одним из стражей. Страж был молодым, из пришлых, и в лицо Фродо, первым делом сунувшегося на лестницу к большому сигнальному рогу, видимо, еще не знал, зато не прочь был показать свою силу и власть, поймав за шкирку и рявкнув:

— Чего тут шляешься?! Шпионишь?!

Фродо не привык лезть за словом в карман, а на «лысого борова» гном обиделся не на шутку, попытавшись влепить оплеуху… Недоразумение удалось по-быстрому разрешить, но заметку себе хоббитенок явно на будущее сделал. Хоббиты — народ не злопамятный, память у них просто хорошая.

На других заставах ему было куда веселее: кто-то подарил Фродо резную фигурку мечника, кто-то наконечник от эльфийской стрелы (успешно пропоровший карман шубы и едва не воткнувшийся ему в ногу прежде, чем Кили это безобразие заметил); в оружейни не пустили, разумеется, и в большой сигнальный рог дунуть не дали (точно такие были на всех высотах и заставах, не только на Дубраве), но отказали не в пример проще. Сказали, что не стоит тревожить в лишний раз ни оружие, чтоб оно не вздумало попробовать крови пришельца, ни дуть в большой рог без причины, даже если умеешь, — потому что все же помнят историю про пастушка, без дела кричавшего «Волки, волки!», да? Потом главный с заставы, седой и весь в жутких шрамах, извлек из кармана… леденцовую рыбку и вручил ее Фродо:

— Успеешь еще, навоюешься, Фродо, сын Торина!

Фродо в ответ степенно поклонился:

— Пусть вечно растет твоя борода и не гаснет огонь в твоей кузнице!

И на этот раз — на кхуздуле.

Торин с своим хоббитом, как слышал Кили, иногда немножко ссорились. Бильбо терзался тем, что недосматривает за Фродо, и Фродо наверняка недоедает и недополучает внимания, все дни, что не в школе, где-то носясь… Торин только отшучивался в ответ, что если ребенок не прибегает только вечером, голодный и грязный, значит, болен или ребенок, или его родители — причем последние скорее на голову… Если слушать Торина, то детство Фили и Кили, а теперь и Фродо, было идеальным. Фродо, отлично просекал, когда ему неоткуда ждать жалости и конфет, и потому — не ныл и не жаловался впустую. Он был по-ториновски упрямым и упертым, и потому — почти никогда не жаловался на усталость до того, как действительно начинал валиться с ног. Только в Дейле в «Стреле» сморился уже прямо за столом, и Тау посмеялась:

— Твоя школа! Спать носом в салате?

— Ты мне до старости вспоминать будешь? — но Кили тоже стало смешно, а потом они перенесли Фродо в комнату, где собирались ночевать, и сгрузили на одну из кроватей.

— Укатался, герой-воин…

Шубы, шапки и сапоги — к теплому печному боку на просушку, а подбитый мехом плащ — лучше всякого одеяла…

— А мы неплохо справляемся, а?

А сами вернулись в обеденный зал. Холод и снег разогнали народ по кабакам, и даже в поздний час тут было достаточно людно, и не только людно, и гномно, и даже эльфно; глинтвейн и горячая медовуха согревали тела и развязывали языки, а у кого-то и руки (но таких быстро выгоняли на улицу поостыть), и дым от трубок плыл под потолком сплошным облаком. Веселый молодой парнишка, одетый кое-как и с чужого плеча, но с дорогой работы лютней и приятным голосом, развлекал посетителей своими куплетами — и такими, что даже остроухие прятали в ладонях пунцовые от смеха лица. Что-то похожее недавно озвучил Фродо, а на возмущенный вопрос родителя пояснил, что это все сочиняли Элладан и Элрохир. Сказали, что для устрашения врагов, и в доказательство пропел:

Зря ты нагнулся — в жопе стрела,

К эльфам дорога тебя привела!

И только и успел увернуться от подзатыльника; Бильбо тогда даже не попытался догнать паршивца, потому что в итоге смеялся сам…

Кили тоже захотелось спеть что-то в ответ, и он даже выпросил лютню у менестреля, клятвенно заверив, что вернет в целости и сохранности, и в самом деле обращался с инструментом бережно, точно младенца нянчил, — а пел так же весело… Вообще выпивка творила с ним те же удивительные вещи, что и с Торином, потому что он вспоминал даже те слова и аккорды, которых не знал. Спел про веселую вдову и ее семерых мужей — менестрель ответил балладой про поход в бордель, потом вспомнилось еще что-то, а потом, даром что холод, Кили запел «Весеннее Лихолесье», и Тауриэль подтягивала ему — негромко, как всегда, но у гнома в душе каждый раз что-то переворачивалось. Будто и вправду повеяло вплотную подступившим сладким и горячим маем, и, отложив лютню, Кили неловко уткнулся губами в теплую эльфийскую ладонь в мозолях от клинков и тетивы…

— Смотри, аккуратнее, а то он тебе не успеешь оглянуться — эльфят наделает!

Ну разумеется, явился, выбравшись из своего гнезда.

— Фродо!

— А что ты ее в руку целуешь? Если руки в рот тащить, глисты будут!

— Сам ты… глист, блин!

Вся «Черная Стрела» просто полегла, а очарование момента было безвозвратно разрушено.

— А если много болтать — можно переломом челюсти и сотрясением мозга заболеть!

— Вот мне и Эстель так сказал тогда. Когда перестал кричать, что убьет. А Вен только смеялась и говорила, что это наверняка Элладан и Элрохир подучили. А я потом спросил папочку, он сказал, что руки правда нельзя, только причем эльфята, не сказал, а только сказал, что этих двоих мало за уши драли в детстве… А вы что без меня веселитесь, я тоже хочу! Я спеть могу, как эльф!

— Да уж мы слышали!

Но в итоге вышедший на второй заход Фродо так и остался, пока все разошлись, уютно угревшись под плащом, а норму по разным непристойностям явно выполнив, затянув «Я вернусь, о Эру, в руки твои» и умилив теперь так, что обогатился еще четыре леденца, свистульку, помятый пряник и кусок лимонного сахара. Кили, если честно, втихушку позволили ему допить пару глотков медовухи из своей кружки, а вот за трубку дал по рукам.

— Но, а вы сами все! Даже Тау!

— А я видишь, без трубки, все, бросила! А станешь курить — зубы будут желтые, лечить знаешь, как долго будешь? Хочешь?

— Не хочу!

Зато с этих пары глотков Фродо во второй раз заснул уже крепко. Пошли проверили пони, а потом, стоя на крыльце, курили и говорили ни о чем, а потом еще по дороге в комнату начали тискаться и целоваться. Красивые слова уже закончились, и Кили просто повторял «Люблю, люблю», и оба слегка дурели от тепла…

А потом на кровать кто-то вскарабкался, так что возню в темноте пришлось прекратить.

— Я с вами посплю, ладно, а то мне одному страшно!

На ногу (ладно хоть не выше!) наступили, в шею прилетело локтем.

— И чего с тобой делать…

За эльфийские волосы уцепилась липкая от конфет рука.

— Неплохо справляемся, говоришь?

Наверно, так оно и было.

Никто не предполагал, что вернуться придется очень поспешно. Почтовый ворон принес короткую записку: «Даин просит о помощи».