Кирие Элейсон. Книга 1.Трупный синод (гет)

Эпизод 8. 1650-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (май-июль 896 года от Рождества Христова)

Выборы папы в конце девятого века являли собой процедуру, поражающую нас ныне своей простотой и демократичностью. В те времена еще не созывался конклав, запирающийся на все ключи и хранящий в строжайшей тайне всех перипетии, сопровождающие святой и торжественный выбор. Наместника Святого Петра еще не избирала закрытая коллегия кардиналов из числа епископов пригородных церквей и пресвитеров титульных базилик Рима, сам титул кардинала был еще только на полпути к своему теперешнему значению и во всех сферах деятельности Церкви существенно уступал званию епископа.

Тем не менее, к тому моменту Церковь уже достаточно ясно обозначила свое стремление исключить мирян из процесса выбора папы, к этой цели она будет идти долго и терпеливо. Первым, как это следовало ожидать, из числа избирателей был исключен плебс, за которым к концу девятого века осталась только формальная привилегия окончательного одобрения кандидата, на котором остановили свой выбор Церковь и знать Рима. К последней изначально относились сенаторы города, пока Сенат еще существовал, а затем префект и архонты округов, глава милиции, а также последние представители вымирающих знатных фамилий Рима.

Долгое время голос знати был слаб, к тому же, вместе с голосом Церкви, подчинен сначала византийскому базилевсу, а затем равеннскому экзарху, за которыми оставлялось решающее слово. Возродив Западную империю, Рим незамедлительно получил новое обременение и отныне был вынужден согласовывать выбор своего епископа теперь уже с императором или же его послами. Однако, начавшийся вскоре процесс разложения династии Каролингов привел к тому, что знать Рима, при поддержке Церкви, на момент описываемых событий начала все более громко заявлять о своих правах, в том числе и о своем праве участвовать в выборах папы. В знак укрепления и легитимации своих прав, к концу девятого века среди отцов города вновь воскресла идея о воссоздании городского Сената, чей голос при выборе епископа Рима должен иметь де-факто равнозначный вес с мнением Церкви и императора. Таким образом, выбор Рима осуществлялся на тот момент еще весьма широким кругом лиц, что открывало для симонии просторное поле деятельности и способствовало появлению на троне Апостола диковинных персонажей наподобие иподиакона Бонифация. Время от времени, как правило, в трудной ситуации, вспоминали еще и о городском плебсе, в благодарность за внимание и заботу утверждавшем чье-нибудь чужое решение мощью своих глоток, а иногда, в особых случаях, крепостью своих кулаков.

Имитируя свободу выбора, сполетцы благоразумно, помимо Стефана, предложили на папский трон еще две кандидатуры — кардинала-пресвитера Бенедикта и кардинала-диакона Пасхалия — бывших послушными подголосками Стефана. Формозианцы, в сложившихся условиях и в отсутствие своих лидеров, предпочли сохранить угрюмый нейтралитет. В итоге церковная и светская власть подавляющим большинством голосов поддержала кандидатуру Стефана, а их решение предварительно подготовленный плебс одобрил бурными приветственными криками. То, что епископом Рима становился епископ другого города не было никем опротестовано, формозианцы на сей счет совершенно не имели возможности пикнуть, ибо сам их духовный лидер, почивший в бозе, согрешил в свое время тем же. Ничего не смог сделать и Фароальд, не имевший права принимать участие в выборе папы, лишенный поддержки императора Арнульфа и по сути брошенный со своими людьми на произвол судьбы.

22 мая 896 года католический мир получил нового папу Стефана Шестого (или Седьмого, если принимать во внимание уже упоминавшегося папу с тем же именем, выбранного на престол в 752 году и не дожившего до своей коронации ). Рим вновь испытал каждодневные церковные службы и крестные ходы по всем главным улицам днем и разгул особенного пьянства, чревоугодия и не слишком чопорных манер вечером. Фароальд и его воины не смыкали глаз, гораздо более опасаясь не столько пьяных выходок подгулявших римлян, сколько увеличения в городе числа сполетцев и греков. Во всех действиях германского гарнизона в эти дни начала прослеживаться какая-то истеричная обреченность. Солдаты Фароальда, теряя выдержку, все более и более жестко реагировали на каждый факт неповиновения им, провоцируя, тем самым, закономерную ответную реакцию местных жителей, и скоро на римских площадях, с подачи сполетцев, раздались голоса о необходимости выставления германцев вон.

Германский гарнизон, оставленный в Риме победоносным Арнульфом, решением его командиров был поделен на две неравнозначные части. Основная часть германцев в количестве одной тысячи человек, состоявшая преимущественно из саксонцев, находилась на месте древнего размещения преторианского лагеря на северо-востоке Рима. Командиром этой части был внебрачный сын Арнульфа Ратольд, молодой человек весьма привлекательной внешности, мало похожий на своих солдат, причем не только чертами, но и нравом. В отличие от своего отца, Ратольд имел характер мягкий, мечтательный, склонный к разного рода земным удовольствиям. Со временем Ратольд обещал превратиться в классического сибаритствующего сеньора, в лучшем случае из него, быть может, вышел бы прекрасный церковнослужитель, но никак не воин или мудрый властелин. По правде говоря, он мало чем отличался от местных патрициев, невероятным чудом уцелевших после многовековых бурь и потрясений, и не случайно, что в Риме его приняли как своего и значительную часть времени, свободного от службы, он проводил в кругу друзей и подруг. Увы, мягкостью Ратольда активно пользовались нечистые на руку люди, кто из корысти, а кто и из соображений политического интриганства. Для сполетцев, всерьез вознамерившихся прибрать Рим к рукам, Ратольд в германо-формозианском блоке представлялся наиболее уязвимым звеном.

По счастью для германцев совсем другим человеком являлся Фароальд, командовавший частью немецкого гарнизона, располагавшегося лагерем на Марсовом поле и имевшего еще один небольшой форпост на развалинах Цирка Максимуса. Несмотря на меньший, чем у Ратольда состав (чуть более трехсот человек), позиции его корпуса позволяли оперативно реагировать на все события, происходившие в Риме. Имея в пределах быстрого доступа отлично укрепленную цитадель в виде Замка Святого Ангела, при неблагоприятном стечении обстоятельств всегда можно было бы мгновенно переместиться туда и выдерживать долгую осаду, одновременно сохраняя возможность совершать вылазки как к центру Рима, так и в сердце папской Леонины . Составлявшие отряд Фароальда баварцы были пусть и малограмотны, зато дисциплинированны, преданы своему командиру и отважны в бою. Несмотря на то, что формально германскими силами командовал Ратольд, фактически все держал в своих руках Фароальд, за что отпрыск Арнульфа был ему весьма благодарен, так как это давало последнему возможность для приятного досуга.

В задачи, поставленные перед германским гарнизоном их императором Арнульфом, входила, в основном, охрана папской особы и исполнение его воли, а также сторожевая служба и поддержание порядка на основных дорогах Рима и во время торжественных церковных процессий. Поддержание повседневного порядка внутри Рима, решение всяческих бытовых конфликтов, предотвращение и раскрытие уличных краж и убийств осуществляла римская милиция в количестве около пятисот человек, состоявшая как из граждан, так и разного рода наемников, оплачиваемых папской казной и казной муниципалитета. Наконец, резиденции первых, помимо короля, сеньоров Италии, такие, например, как резиденции сполетского герцога или тосканского маркграфа, располагали собственной охраной, имевшей право действовать в пределах отведенных им территорий.

Чем дольше пребывал в Риме Фароальд, тем больше им овладевала тоска от осознания отсутствия каких-либо возможностей удержать город в повиновении. Он чувствовал, что с каждым днем тают его шансы благополучно вырваться из этой прекрасной мышеловки, зайти в которую ему приказал его всесильный хозяин. Но теперь этот хозяин далеко, верные хозяину папы ушли один за другим, и ему остается только бессильно наблюдать, как множатся вокруг него силы врагов, как возрастает их храбрость, и ему решительно нечего противопоставить этому опасному процессу. Старый солдат, начавший свою карьеру еще у повелителя саксов Оттона Сиятельного , он снискал немало славы и благородных ран, всюду сопровождая своего господина Арнульфа Каринтийского, то улаживая конфликт с моравским князем Святополком , то отражая атаки свирепых венгров. Но два события Фароальд и его хозяин всегда выделяли среди прочих — их триумфальную войну с императором франков Карлом Толстым , приведшую к низложению последнего и сделавшую Арнульфа королем Германии, ну и, конечно, событие последнего года, когда ныне покойный Формоз короновал Арнульфа императором Запада. И всегда по правую руку победоносного Арнульфа Каринтийского находился его верный Фароальд. Не будучи особо искушенным в подковерной борьбе, Фароальд являлся несомненным прообразом будущих суровых германских службистов, принесших славу германскому оружию в бесчисленных сражениях на полях Европы. Он очень рано понял, что своему низкому происхождению он может противопоставить только свой сильный и верный меч, и только меч способен помочь ему сделать славную карьеру, срок которой определяется лишь Господом. Надо полагать, что Арнульф сделал безошибочный выбор, назначив его одним из командиров римского гарнизона. Любой другой, оказавшись в подобной ситуации, уже давно почел бы за благо покинуть предательский город и найти этому поступку тысячи обоснований.

Полгода назад Фароальд вместе со своим хозяином увидел Вечный город, город к которому они так стремились. Вся Италия, где покорно, где нет, но подчинилась мощным германским мечам, сам глава католической церкви Формоз активно взывал о помощи, будучи притесняем со стороны сполетцев, хозяйничавших в Риме и сумевших к приходу Арнульфа организовать достойную оборону. В истории Рима было немало эпических осад, заканчивавшихся либо героической победой осаждаемых, либо кровавым взятием столицы цезарей. Однако на этот раз трагедия уступила место фарсу. Воспоминания о штурме Рима всегда вызывали улыбку у Фароальда, обычно не проявлявшего каких-либо сильных эмоций. Расположившись у римских крепостных стен, Арнульф и его армия, помня печальный опыт завоевателей типа Витигеса , настраивались на долгую и затратную осаду города. Быть может, так все бы и случилось, если бы не ….. маленький степной зайчик, внезапно забежавший в лагерь Арнульфа. Германские солдаты, занятые рутинной подготовкой своих осадных сооружений, воспользовались возможностью устроить азартную охоту, пытаясь поймать ушастого голыми руками. Все больше и больше солдат втягивалось в эту затею, пока ошалелый заяц не начал улепетывать от них в направлении римских стен. Толпа германцев с жутким гоготом устремилась за ним и, желая напугать его еще больше, забила в барабаны. Римская милиция, пребывавшая на стенах, соответственно, увидела приближающуюся лавину врагов и, нисколько не подозревая об истинных причинах ее вызвавших, вдруг…….кинулась наутек. История навряд ли знает еще подобный комичный случай, а уж применительно к городу такого масштаба все выглядело как детский анекдот. В итоге, погнавшись за зайцем, армия Арнульфа внезапно получила в подарок весь Рим, а Фароальд и его солдаты с тех пор получили основание смотреть на военные потуги потомков Красса и Марка Антония с презрительной усмешкой.

Спустя полгода пренебрежительное мнение Фароальда о римлянах, как воинах, не изменилось. Но в Риме, помимо них, оставались еще и солдаты византийского двора, который никак не мог смириться с неизбежным и по сию пору считал город своим владением. Греки также имели право держать в Риме небольшой гарнизон, входивший в состав местной милиции. Причем после смерти Бонифация число греков в милиции начало заметно увеличиваться и вот это уже не могло не тревожить Фароальда. Греки были вооружены не хуже его людей и столь же искусно вели себя в бою, коварство их не знало границ, но слово их, пусть и записанное на пергаменте, весило не больше самого пергамента, и Фароальд это прекрасно знал. Поэтому его очень насторожили новые люди появившиеся в Риме, и, прежде всего, обращал на себя внимание Теофилакт, обладавший заметной деловой и воинской хваткой, да и его жена, эта новая Медуза Горгона, успела при встрече вселить в Фароальда не похотливые мечты, как у многих, а безотчетную тревогу. Фароальд весьма досадовал на Ратольда, который, напротив, очень быстро сдружился с греками и время от времени получал от них щедрые дары. В числе таких презентов была, в частности, очень юная египтянка-рабыня, с которой Ратольд начал проводить непозволительно долгое время. Все напоминания Фароальда о возможно данайском характере подносимых даров, его молодым господином услышаны не были. Принц поверил словам рвущегося к апостольскому престолу Стефана, мантрам тосканского Адальберта и хитрых Теофилактов о том, что права Арнульфа новый папа подвергать оспариванию не будет. В итоге выбор папы был отдан на откуп сполетцам, хотя сын Арнульфа был единственным, кто, наверное, мог бы этому помешать.

Досадовал Фароальд и на своего господина Арнульфа, так внезапно спасовавшего перед болезнью и лишившего его поддержки армией, деньгами или хотя бы четкими приказами. Приказ был один — оставаться в Риме, покуда к хозяину не вернутся силы и он не явится самолично для наказания предателей. Уйти из Рима не представлялось возможным, ибо после воцарения Стефана и ухода германского гарнизона из города следующим шагом могло быть аннулирование императорской коронации Арнульфа и, стало быть, все усилия германцев последнего десятилетия в этом случае пошли бы прахом. Было бы не самым плохим вариантом для германского гарнизона, если бы Арнульф отдал Богу душу — в этом случае, обладая отличным войском, Фароальд мог бы заставить римского епископа признать императором Ратольда, — старый вояка грешным делом подумывал и о таком варианте и, главное, не находил его неисполнимым. Однако, обстоятельства сложились так, что Фароальду оставалось только плыть по течению событий в надежде, что это течение все-таки вынесет его на какой-то берег. А до той поры зорко следить за действиями недругов.

Ну а недруги шаг за шагом прибирали к рукам Рим. Стефан, взойдя на папский престол и подтверждая по традиции полномочия правителей Италии, в пику своему предшественнику, ни словом не обмолвился об императорских притязаниях Ламберта и Арнульфа, как будто их обоих не существовало. Хитрый ход, вполне в византийском духе. А вот наивного Петрония, главу римской милиции и зятя префекта Григория, сполетцы даже не удосужились потомить с подтверждением должности, а сразу как ни в чем не бывало сменили его на Теофилакта. Так последний закрепился, наконец, в Риме и его семья начала свое фантастическое восхождение к вершинам власти.

Теофилакт, получив вожделенную должность, для начала задался целью постепенно заместить в городской милиции римлян греками. В наше время сей процесс грозил бы перерасти в серьезный конфликт, но в те времена он был принят достаточно спокойно. Несмотря на многочисленные волны готских, лангобардских, франкских завоеваний последних пяти веков, влияние византийского наследия в конце девятого — начале десятого века в Италии оставалось весомым, а на юге полуострова бесспорно доминирующим. Италия и сама Византия неохотно свыкались с мыслью, что города Апеннин более не являются территориями бывшей Римской империи. Это находило отражение как в структурах государственной и муниципальной власти, где номенклатура должностей и титулов управителей практически полностью соответствовала византийской, так и в обиходе, нравах и традициях местного населения. Имена Василий, Игнатий, Ирина и Евдокия встречались в Риме много чаще, чем Антоний, Максим и Марк, а при обращении слуги к господину своему слово «синьор» звучало еще крайне редко, заметно уступая греческому «кир».

Особо отметим, что рост национального сознания тормозила феодальная элита Апеннин, пришедшая сюда из чужедальних земель, не отождествлявшая еще себя с местным населением, и копировавшая образ идеального государства, каковым на тот момент всем представлялась Византийская империя. Лишь римская церковь, последний оплот латинизма, осмеливалась в те века спорить с Константинополем о религиозных доктринах и, в первую очередь, о своем главенстве в церковной иерархии, общими с восточными патриархами усилиями закладывая взрывчатку под монолитный фундамент европейского христианства и готовя очень скорый его раскол.

Что же касается простонародья, то его слабый голос, зажатый между тисками церковных догматов и людоедских нравов их светских владык, к концу девятого века был едва слышен чуткому уху. Формирование любой нации начинается со становления и распространения своего языка и, глядя на тогдашнюю Италию, приходилось признать, что процесс этот только-только запускался. Дорогу осилит идущий — и пусть в общении со своими хозяевами плебс по-прежнему нехотя использовал греческие и латинские термины, итальянский народный язык все смелее пробивал себе дорогу, тесня традиционную латынь так, что на улицах городов и торговых площадях простонародье все чаще ленилось добавлять к своим словам громоздкие латинские окончания.

Но вернемся к Фароальду и его людям. Получив известие о том, что Беренгарий Фриульский развернул свое войско и отходит от Рима, Фароальд еще раз убедился в ненадежности итальянских союзников и понял, что окончательно оказался в западне. Ни секунды не доверяя всем обольстительным речам, которыми его осыпали представители светской и церковной власти Рима, он усилил охрану города, причем проинструктировал Ратольда и солдат о возможных провокациях и договорился с Ратольдом, что, в случае тревоги, последний незамедлительно перейдет со своим корпусом ближе к Фароальду, на Марсово поле. Отсюда они смогут диктовать свои условия Риму. Соединиться же заблаговременно не позволяли проклятые обязательства германского гарнизона по охране города.

Эти обязательства были той ахиллесовой пятой Фароальда, которой и решила воспользоваться сполетская партия. Очень скоро главной темой встреч во дворце герцога Сполето или же в доме Теофилактов стала тема избавления Рима от Фароальда. Тон, как обычно, задавала неутомимая Агельтруда, для которой Фароальд на время стал врагом номер один, далее тему вальяжно развивал Адальберт, обещая спонсирование всех действий сполетцев и, наконец, техническая сторона дела так или иначе приходила к римскому патрициату, среди которого Теофилакты теперь были полноправными участниками. В разговорах непременно участвовал епископ Сергий, персоной своей представляя интересы понтифика, который, в силу своего сана и для поддержания видимой лояльности к германцам, формально отстранился от решения столь щекотливого вопроса, но, безусловно, был посвящен во все детали встреч и своевременно вносил свои корректировки.

На очередной такой встрече, состоявшейся жарким июльским вечером во дворце Агельтруды, Теофилакт рапортовал:

— На сегодня можно с уверенностью сказать, что милиция Рима полностью верна интересам Италии и императора, представляет собой хорошо обученный корпус численностью пятьсот человек. На какие силы Рим может рассчитывать со стороны сполетцев?

— Три тысячи человек под началом моих сыновей Ламберта и Гвидо, — ответила герцогиня.

— Ваше Высочество, этого явно недостаточно, чтобы вытеснить Фароальда. Ранее мы полагали, Сполето выставит вдвое больше.

— Что поделать, мессер Теофилакт, нам стало известно о мятеже Майнфреда Миланского, который единственный в Италии принял руку Арнульфа, несмотря на то, что его сын с младенчества воспитывался вместе с моим Ламбертом. Мы блокировали графа в Милане, чтобы он не мог соединиться с армией Арнульфа. В противном случае, даже болезнь каринтийца не стала бы препятствием для похода германцев на Рим. Но фортуна переменчива, всем, наверное, понятно, что мы не можем долго ждать. Фароальд должен быть уничтожен, — герцогиня закончила свою речь в стиле Катона , вдохновителя последнего похода на Карфаген.

— Прямая атака на Рим была бы безумием. В свое время двести тысяч готов Витигеса не смогли одолеть семитысячный гарнизон Велизария. На долгую осаду у нас также нет ни сил, ни средств, — слова Адальберта про отсутствие средств вызвали тяжелый вздох собравшихся. Основной спонсор недвусмысленно, что было для него делом редким, высказал отсутствие намерения продолжать сорить деньгами, не имея видимого результата.

— Если мы не можем опрокинуть неприятеля в открытом бою, значит надо постараться лишить его руководства, — сказал Теофилакт.

— Весьма мудро, мессер Теофилакт, но пусть ваш хитрый греческий ум придумает, как вынудить Ратольда и Фароальда покинуть свои лагеря. С некоторых пор они не выходят за их пределы, поручая декархам объезд сторожевых постов.

— Что касается Ратольда, то это не такая уж неразрешимая задача, — весело защебетала Теодора, традиционно вызвав недовольную гримасу Агельтруды, — Ратольд молод, красив и… грешен.

— И на что вы такое намекаете, обворожительная Теодора? — умильно взглянув на нее, сказал Адальберт.

— Я хочу сказать, милый граф, что Ратольд живет не таким уж и затворником и периодически покидает лагерь для встречи с нашим подарком, — к концу фразы Теодора и вовсе залилась смехом. По форме это, быть может, выглядело, как минимум, бестактно, а скорее даже и глуповато, если бы не содержание ее слов.

— Что? Что за подарок, Теодора? Объяснитесь, — спросила Агельтруда. «И перестань же, наконец, скалиться», — вдобавок подумала она.

— Мой супруг не так давно лишил меня любимой служанки Миу, лишь бы только наш горячий Ратольд не скучал среди своих варваров и не начал бы от безысходности засматриваться на их бороды. Разумеется, Миу живет не в германском лагере, а в одном милом домике в садах Мецената. Моя служанка говорит, что он очень добр и нежен, — Теодора внутренне издевалась над этой ханжой Агельтрудой и поэтому не преминула добавить эту никому не нужную фразу.

— Варвар есть варвар, пусть он напялит на себя хоть десять патрицианских тог! — возвел глаза к небу Сергий, в душе также ухмыляясь при наблюдении за собранием.

— Так или иначе, но это прекрасный шанс расправиться с ним, — сказала герцогиня.

— Это, конечно, будет потеря для германцев, но скорее для Арнульфа, как отца, чем для его римского войска. Римом управляет Фароальд, а он не столь легкомыслен, — сказал Теофилакт, но был перебит Агельтрудой, воспользовавшейся шансом для маленького женского реванша:

— Фароальд тоже мужчина. Разве вы, прекрасная Теодора, не попытались его прельстить ….вашим умом?

— Я для него слишком молода и…незнатна, — ответила та и пристально взглянула герцогине в глаза. Герцогине пришлось впиться ногтями себе в ладонь лишь бы только не взорваться от ярости.

«Оставь их наедине, эти стервы непременно вцепятся друг другу в волосы, — подумал Сергий, — Увы, но рано или поздно дружбе Сполето и Тосканы также придет конец, причем, благодаря этим кралям, вероятность ранней ссоры только возрастает. А ведь есть еще и Берта Тосканская, которая не уступит в стервозности им обеим».

— Убийство Ратольда ничего не даст, кроме того, что эта весть развяжет Фароальду руки, а каринтийца заставит в любом состоянии встать с постели. И тогда горе Риму! — начал было Адальберт, но был прерван Сергием:

— Начинать надо с Фароальда. И есть только один способ выманить его из лагеря. Папа.