Кирие Элейсон. Книга 1.Трупный синод (гет)

Эпизод 28. 1652-й год с даты основания Рима, 13-й год правления базилевса Льва Мудрого, 7-й год правления франкского императора Ламберта (11-16 сентября 898 года от Рождества Христова)

Сразу после вступления на папский престол, Иоанн Девятый заявил о своем желании как можно скорее завершить то, что инициировал, но так и не довел до конца его предшественник — а именно провести церковный собор, на котором предстояло перво-наперво осудить участников Трупного синода, запретить подобные судилища на веки веков, а также подвести черту под чехардой епископских назначений и смещений, которыми так изобиловали последние три года. Заодно настоятельно требовалось упорядочить нарушенное в последние годы взаимодействие между папской властью и властью императора, благо оба властителя с первых же минут общения между собой выказали исключительные симпатии друг к другу.

Однако старания нового понтифика натолкнулись на отчаянное сопротивление разгромленных сергианцев (проще теперь будет называть их так, ибо фрондирующие священники к Сполето имели теперь весьма опосредованное отношение, и большинство среди них уже принадлежало тосканцам). Сергий и его приверженцы всеми силами старались сорвать назначенный на конец февраля собор, который предполагалось провести в базилике Святого Петра. Прежде всего, все сергианцы в мгновение ока и под различными предлогами испарились из Рима сразу после папской коронации. Затем, при финансовой поддержке Адальберта Тосканского, мятежные епископы начали увещевать своих нестойких коллег, кого кнутом, кого пряниками, не ехать в Рим. Дело дошло до того, что в паре случаев итальянских епископов, остановившихся на постоялых дворах по дороге в Рим, силой вывозили в пределы Тосканы. Сам же Адальберт, готовясь к самому для себя худшему из возможных вариантов развития событий, начал призывать под свои знамена вассалов тосканского маркграфства.

Действия сергианцев были столь энергичны и пренебрежительны к существовавшим тогда нормам поведения относительно высших иерархов церкви, что Иоанн упустил время для проведения решительных контрмер. В итоге, к моменту открытия собора, на котором присутствовал сам император Ламберт, в Рим прибыло около пятидесяти епископов церкви, при необходимых семидесяти. Иоанн, стремясь провести собор как можно скорее, преследовал цель активнее эксплуатировать результаты недавно одержанной в Риме победы, однако на деле его поспешность привела к провалу — открывшийся церковный собор, не набрал необходимого кворума для решения большинства запланированных вопросов, подлежащих разрешению.

В итоге все ограничилось одними декларациями. Было объявлено (но не утверждено) о недопустимости проведения впредь синодов, подобных Трупному, было объявлено (но не утверждено) о необходимости присутствия на папских выборах послов императорского двора и обязательного утверждения ими результатов этих выборов, были заслушаны (но опять же оставлены без решения) покаянные показания по какому-то недоразумению оставшихся в Риме участников Трупного синода — Петра из Альбано и Сильвестра из Порто, утверждавших, что приняли участие в суде под давлением и под воздействием угроз со стороны Стефана и Сергия. Единственным практическим результатом февральского собора, правда, актом, ставшим весьма эффектным, стало ожидавшееся многими отлучение от церкви Сергия. Наконец, осознав причины своего поражения и согласовав свои действия с Ламбертом, Иоанн объявил о своем намерении провести широкий собор в сентябре этого же года. Чтобы избежать обвинений в возможном давлении на священников, Иоанн назначил местом проведения собора Равенну. За полгода приглашения посетить собор получат все иерархи церкви из самых далеких окраин Европы, включая даже строптивых патриархов восточных церквей, везде и во всем норовивших демонстративно спорить с папским престолом. Таким образом, Иоанн, пусть и с потерей времени, стремился обеспечить наибольшую поддержку и легитимность своим решениям. За отсутствие на предстоящем соборе, если только причиной этого не станет тяжелая болезнь, Иоанн пригрозил епископам карой вплоть до возможного интердикта. К решениям Иоанна охотно присоединился и император Ламберт, который объявил, что в те же сроки, в той же Равенне намерен провести ассамблею («собрание») среди светских правителей Италии и ближайших королевств, дабы утвердить свои права присягой знати. Таким образом, Адальберт Тосканский, Арнульф Каринтийский, Беренгарий Фриульский, то есть все те, кто имел основания оспаривать императорские регалии Ламберта, должны будут либо подтвердить свой союз с новым императором и открыто присягнуть ему на верность, либо так же открыто обозначить свою оппозицию.

Итак, Сергий и Адальберт своим саботажем выиграли у Иоанна целых полгода. Срок немаленький, особенно если учесть сколь краткими оказались понтификаты предыдущих четырех пап. И Иоанн, понимая это, принял беспрецедентные для того времени меры по обеспечению личной безопасности. Все посетители папской приемной теперь досматривались римской милицией, все подозрительные предметы, не говоря уже об оружии, изымались до окончания папской аудиенции. Все подарки, съедобные и несъедобные, также досматривались, пища и вино дегустировались рабами, которых оставляли под надзором лекарей в течение суток и только после этого испытания дары преподносились папе на его стол. Наконец, был внесен порядок в составление реестра гостей, посещавших понтифика, каждый пилигрим должен был назвать не только свое имя, город или страну, из которой прибыл, но и место своего ночлега в Риме, причем слуги Теофилакта эти сведения тщательно проверяли. Конечно же, гости роптали и жаловались на нетактичность римской милиции и самому папе, и императору Ламберту, но все эти жалобы оставались безрезультатными, если не считать только все возрастающее уважение со стороны правителей Италии к главе городской милиции, новоиспеченному графу Тусколо.

Да-да, Иоанн сдержал свое обещание в полной мере и по отношению к Теофилакту, и к Альбериху, которому Ламбертом было пожаловано графство Фермо. Камеринцу потребовалось немало усилий для того, чтобы восстановить лояльность к себе со стороны герцогини Агельтруды, в какой-то момент заподозрившей Альбериха в ведении двойной игры. Злые языки утверждали, и, скорее всего, уже не без оснований, что камеринскому быку для этого пришлось-таки посетить ложе Агельтруды и вкусить ее порядком увядших прелестей. Примирению поспособствовало и изменение настроений со стороны герцогини к результатам прошедших папских выборов. Здраво поразмыслив, она мало-помалу начала приходить к выводу, что спокойный и уравновешенный Иоанн, несомненно, лучший выбор, по сравнению с интриганом Сергием, и что сын ее оказался дальновиднее и разборчивее матери.

А интриган Сергий временами таки давал о себе знать. В апреле бдительными слугами Теофилакта была пресечена попытка доставки к папскому столу отравленного вина, которое было привезено каким-то безвестным монахом. Раб, дегустировавший вино, скончался спустя несколько часов, и уже вечером того дня стражники Теофилакта заключили отравителя в тюрьму. Однако, придя утром к камере заключенного, Теофилакт обнаружил тело монаха с кинжалом в сердце — по всей видимости, мятежники имели немалые связи даже среди городского управления.

Произошедшее потребовало от папского окружения и городской милиции новых мер по обеспечению безопасности. Дело дошло до того, что монахам отказывалось теперь в папской аудиенции, если у тех отсутствовали рекомендательные письма от их аббатов. Хотели было вообще запретить принимать съестные дары от гостей, но были вынуждены от этой идеи отказаться, поскольку для нищих пилигримов и небогатых монастырей это было единственным способом проявить уважение к персоне понтифика.

В конце августа Рим торжественно провожал своего епископа и своего императора в Равенну. Процессия, состоявшая почти из тысячи человек, среди которых только сотню составляли рыцари Сполето и Рима, празднично проследовала через Номентанские ворота. Вместе с Иоанном и Ламбертом Рим покинули герцогиня Сполетская Агельтруда, ее младший сын и брат императора Гвидо, камеринский граф Альберих. Власть в городе на время отсутствия папы целиком перешла к префекту, судье и главе милиции Теофилакту. Впервые Вечный город оказался в руках хитрого византийца. Сколько еще подобных моментов будет у него и у его семьи впереди, сколь цепкими окажутся их руки!

Итак, Равенне в сентябре 898 года предстояло вновь примерить на себя статус столицы Италии, пусть и всего на несколько дней. На протяжении доброй половины первого тысячелетия различные правители Италии периодически выбирали Равенну местом своей резиденции. Началось все с императора Гонория, преспокойно оставившего Рим на растерзание войскам Алариха, продолжилось во времена Теодориха, затем еще несколько веков Равеннский экзарх являлся наместником Италии от имени императора Константинополя, и каждый новоизбранный римский папа угодливо-суетливо спешил подтвердить у экзарха свои полномочия. С момента падения экзархата прошло уже полтора столетия, и Равенна потихоньку начала отвыкать от своей, исключительной для Италии, роли, уступив своему извечному сопернику — Риму — пальму первенства в вопросах Церкви и Веры, а новой лангобардской столице — Павии — статус резиденции новых итальянских королей. Но, с воцарением в Италии сполетской династии, Равенна вновь начала привлекать к себе внимание в качестве имперского города. Именно здесь, в двенадцатилетнем возрасте, ныне здравствующий Ламберт был коронован императором, причем корону на его юную голову самолично водрузил папа Формоз.

Дорога в Равенну у папы и императора заняла три недели. За это время папа оказал знак внимания Ламберту, посетив его родное Сполето, затем обе венценосные особы вызвали пятидневный праздничный переполох среди населения Пентаполиса , со времен Карла Великого принадлежавшего к владениям пап. 11 сентября торжественная процессия достигла ворот Равенны. Город уже кипел от наплыва церковнослужителей, вассалов императора, всей их многочисленной челяди, а также от рассчитывающих на изрядную прибыль торговцев, карманных воров, нищебродов и публичных девок. Почти каждый час в город вплывал либо поезд какого-либо почтенного пресвитера, либо кавалькада воинственных всадников, составлявших свиту какого-либо достойного сеньора. Но всех, конечно, затмил папско-императорский кортеж, который вошел в город под многоголосые ликующие крики горожан. Император и папа разместились во дворце экзархов и в течение всего собора и ассамблеи пользовались единой стражей и трапезничали за одним столом, что еще более сблизило молодого императора и преклонных лет почтенного прелата.

Следующий день ушел на отдых и приветственный пир, устроенной хозяином города, архиепископом Равенны Кайлоном. Во второй день пребывания архиепископ и папа отслужили также совместную службу в базилике Сан-Витале о ниспослании Божьего благословения на предстоящий завтра в этой же базилике собор. Что касается императора, то его равеннцы развлекли соревнованиями колесниц, которые проводили здесь еще со времен Великой империи, когда страсти, сопровождавшие эти скачки, достигали порой такого градуса, что город на несколько дней погружался в пучину кровавых разборок между сторонниками различных соревновавшихся партий.

13 сентября состоялось первое заседание церковного собора. Старания Иоанна на сей раз увенчались успехом. На соборе присутствовало семьдесят четыре епископа из различных городов Италии, Бургундии, Баварии, а также представители патриархов Константинополя, Александрии и Антиохии. Из всех значимых лиц церкви отсутствовал только отлученный Сергий, впрочем, иначе и быть не могло, а также кардинал Христофор. Все остальные участники Трупного синода смиренно прибыли на собор в робкой надежде милостью папы и императора остаться в лоне христианской церкви. Таким образом, легитимность всех решений, которые бы утвердил собор, не подвергалась бы далее никаким сомнениям и оспариваниям, это был самый крупный церковный собор за последние двадцать лет.

Сотворив молитву во славу Господа, епископы перешли к рассмотрению дел. И первым на очереди было обсуждение итогов Трупного синода. Отец Лев, молодой пресвитер одной из церквей Приапи, верный приверженец папы Иоанна, рассказал присутствующим обо всех перипетиях произошедшего судилища, как будто в храме находился кто-то, кто до сих пор пребывал в неведении. Тем не менее, присутствующие горестно и даже с возгласами изумления вздыхали, сокрушенно воздевали длани к небу, дивясь долготерпению Всевышнего, и испуганно осеняли себя крестным знамением, когда рассказчик в своем повествовании добрался до описания разрушения Латеранской базилики. После этого вниманием собравшихся овладел куда менее дипломатичный, чем Лев, туринский епископ Амолон. С высоты своего места он бросил гневное обвинение в лицо враз съежившимся прелатам сполетских, римских и тосканских городов, принявших участие в Трупном синоде.

Папа Иоанн, сидя под сохранившейся до наших дней мозаикой с изображением Юстиниана Великого, взирал на все это действо взглядом отмщенного победителя. Он намеренно отстранился от произнесения пылких речей касательно Трупного синода, предоставив это сделать епископам североитальянских городов, испытывавшим откровенную неприязнь к коллегам из сполетской партии. Вслед за Амолоном поднимались епископы Вероны и Ареццо, добавлявшие все новые осуждающие эпитеты в адрес отцов субурбикарных церквей. Со времен Трупного синода минуло всего-то полтора года, и вот все эти священники — Петр из Альбано, Пасхалий из Орты, Сильвестр из Порто — некогда с пеной у рта бросавшие обвинения безучастному трупу, сидящему на папском престоле, теперь начали, заикаясь и нервно теребя свои одежды, жалко переваливать вину друг на друга, а пуще всего списывать все свои действия на покойного Стефана, на отсутствующего Сергия, на какие-то мифические угрозы в свой адрес со стороны тосканской и сполетской знати. Наконец, озвученная кем-то из сполетцев откровенная чушь была с радостью подхвачена всеми остальными и все священники вдруг, прикинувшись простачками, на голубом глазу начали уверять высокий собор в том, что никто из них подписи под актами Трупного синода не ставил, а имевшиеся там подписи просят считать поддельными. Весь этот спектакль раздраженно прервал Иоанн и, будучи сам живым свидетелем всех тех мерзостей, которые творились во время суда над Формозом, припомнил каждому его речи и участие в осквернении тела мертвого папы. В итоге, пристыженные и напуганные вновь возросшей вероятностью отлучения, сполетцы рухнули на колени, прося о пощаде и плачем демонстрируя Равенне осознание всей глубины своего падения.

— Молим о прощении за содеянное нами! Нашими действиями двигало единственное намерение искоренить зло, проникшее в лоно церкви Христа, но само зло ослепило глаза наши. И мы никоим разом не хотели и не хотим быть судьями папскому престолу! — голос Петра из Альбано выделялся среди многоголосого фальцета рыдающих священников. И все пристыженные отцы, хором присоединились к его последней фразе:

— Non nos sedem iudicamus apostolicam! Мы не судьи папскому престолу!

Фраза настолько понравилась всем, включая папу Иоанна, что он тут же повелел ее внести в акты собора, как один из утвержденных собором постулатов.

Следующим актом было наказание наиболее «отличившихся» на Трупном синоде. Отлучение Сергия было подтверждено, также отлучению подвергся упрямый кардинал Христофор и тосканский священник Астерио, вероятно в большей степени за то, что приютил бежавшего Сергия, однако всем остальным, поскольку они добровольно явились на суд и здесь смиренно преклонили колена пред лицом церковного собора, отлучение было заменено на достаточно тяжелую эпитимью. Сполетская партия вздохнула с нескрываемым облегчением и искренне возблагодарила собор и понтифика за высокое милосердие, проявление которого, к слову, накануне у папы выхлопотал их молодой правитель Ламберт.

Собор единодушно признал ничтожным и преступным суд над Формозом и запретил впредь судить скончавшихся пап. Затронутая сполетцами тема принуждения многих из них к участию в Трупном синоде, привела к тому, что, по инициативе римского кардинала Бенедикта, было записано в актах собора следующее:

«….Никого из епископов нельзя терзать и, пренебрегая священными канонами, не выслушав и не обсудив, беспокоить, отбирать имущество или в темницу заключать».

Коснувшись темы имущества, папа Иоанн инициировал рассмотрение вопроса о прекращении действительно варварского, до идиотизма, обычая грабить дом папы после его смерти. Присутствующие одобрили этот запрет единогласно. Затем вновь вернулись к рассмотрению того тяжелого наследства, которое оставил потомкам папа Формоз. Было решено вновь подтвердить запрет на переход с одной епископской кафедры на другую (здесь папа Иоанн позволил компромиссно «сбросить пар» собранию, предоставив им на критику одно из главных преступлений, вменявшихся Формозу). В тоже время собор решил устранить сумятицу, возникшую в связи с оспариванием назначений на церковные должности, совершенные Формозом, а затем отмененные Стефаном, который заставил всех рукоположенных Формозом пройти повторное посвящение. В итоге, после некоторых споров (а сполетская партия, после того как миновала основная гроза, нашла в себе силы возражать по данному пункту) было решено оставить в силе все назначения Формоза, а все повторные посвящения Стефана, равно как рукоположения, совершенные им, отменить.

В завершение первого дня собора, под иронические ухмылки восточных патриархов, было решено сжечь все документы, касающиеся Трупного синода, как наносящие смертельный вред авторитету католической церкви. После чего священники пропели осанну всем решениям собора и разошлись до утра следующего дня.

На второй день собора в базилику Сан-Витале с небольшой свитой пожаловал император Ламберт. Внимание императора было неслучайно, ибо именно в этот день предполагалось регламентировать отношения между церковью Христа и императорской короной. Молодой император, нисколечко не стесняясь сурового и почтенного, с густой проседью, окружения, самостоятельно обратился к высокому собору с пламенной речью. В своих словах он живописал все ужасы и злодеяния, которые сопутствовали выборам римских пап, проходивших в последние годы и неизменно вызывавших беспорядки по всей Италии. Особо он остановился на событиях, сопровождавших выборы папы в феврале этого года, когда только его, Ламберта, своевременное появление в Риме предотвратило воцарение на троне святого Петра безбожника Сергия, ныне отлученного Церковью. В итоге император резюмировал:

— Какие еще свидетельства недавней истории нашего государства вам надлежит привести, сколько еще крови достойных христиан должно пролиться, сколько знамений гнева Божьего мы еще должны улицезреть, чтобы понять недопустимость в дальнейшем нарушения установлений пращура моего, императора Лотаря, внука Карла Великого, согласно которым выборы епископа Рима должны производиться в присутствии императора или уполномоченных послов его!

Вот еще один акт законотворчества Церкви и императорской короны, который на протяжении веков будет, в зависимости от конъюнктуры, то шумно одобряться всеми участниками исторического процесса, то глухо замалчиваться или подвергаться пренебрежению. Со времен введения этого уложения прошло чуть более семидесяти лет, и большей частью этого времени Рим и Церковь мечтали избавиться от этого обременения, тем более что императорская власть в эти годы демонстрировала явные признаки своего угасания. И вдруг закон Лотаря был вновь озвучен в стенах церковного собора и единогласно принят всеми присутствующими! Папа Иоанн, сердце которого сжималось при лицезрении всех бесчинств, связанных с папскими выборами, торжествовал очередную победу над римской вольницей и противоборствующими церковными кланами, которые на долгие годы, благодаря авторитету, властности, молодости и отменному здоровью императора, будут подчинены строжайшей дисциплине. Мир и порядок, начав с Рима, воцарится во всей Италии — надеялся и верил Иоанн.

Решив благополучно столь масштабный вопрос, оставшуюся часть дня Иоанн и его собор провели в решении более суетных, но оттого, как минимум, не менее приятных для себя задач. Для разбега они выпросили у императора право вершить суд и следствие по делам, связанным с супружескими изменами, происходящими в их епархиях, мотивируя это тем, что грех прелюбодеяния есть нарушение закона Божия и никоим образом не касается законов светской власти. Император с этим неубиваемым доводом не мог не согласиться, но настоял на том, чтобы у подданных было право апелляции к его суду.

Воодушевленные первым успехом, прелаты Церкви обратились к императору с просьбой о введении запрета на передачу приходов в частное владение и на увеличение полномочий приходских пресвитеров над подчиненными им священниками. И на эту просьбу император ответил согласием.

Однако, когда священники заговорили о порядке уплаты десятины, Ламберт раздраженно нахмурился и со своей стороны потребовал ввести в обязанность епископу, вступавшему в управление графским имуществом или пользующегося графской рентой, уплачивать налог в казну императора на тех же основаниях, что и светские правители. На этом запросы священников на мирские блага и привилегии испарились так же быстро, как испаряется пролитая вода на раскаленный песок пустыни.

После этого в разговор с Ламбертом вновь вступила тяжелая артиллерия в лице папы Иоанна. Разговор этот был срежиссирован между ними еще несколько дней назад, когда их совместный кортеж путешествовал по живописным дорогам Италии. Иоанн напомнил императору о договоре между его отцом Гвидо и Церковью, подписанном десять лет назад, который подтверждал привилегии, дарованные церкви императором Людовиком Благочестивым . Эти привилегии, в свою очередь, уходили корнями вглубь веков и якобы восходили к своду законов, установленных еще самим Константином. Суть же их заключалась в наделении епископов функциями светских правителей в своих владениях, а сами владения, являясь на деле полноценным государством, не могли подвергаться какого-либо рода отчуждениям со стороны короля и императора.

Все это с легкостью в свое время подмахнул Гвидо в обмен на императорскую корону, обещанную Формозом. Однако с той же легкостью отец Ламберта забыл о своих обещаниях, в пылу борьбы со своими многочисленными конкурентами бесцеремонно вторгаясь в папские земли и даря их своим вассалам и потенциальным союзникам. Теперь же, папа Иоанн настаивал на возмещении ущерба.

Ламберт, в душе искренне любивший и уважавший отца, тем не менее, был вынужден признать справедливость упреков. Однако победа не далась понтифику даром. Смиренно подписывая манускрипт о подтверждении привилегий дарованных Римской Церкви императорами Запада «iuxta praecedentem cjnsuetudinem» («согласно обычаю прошлых времен»), император торжественно пригласил папу и церковный собор на ассамблею, где должно было состояться оглашение и утверждение не менее важных решений суетного света.

Ассамблея, чьи полномочия не касались дел военных и хозяйственных, но в чьей власти в то время было право избрания или низложения короля, состоялась через день, 16 сентября 898 года, во дворце равеннского экзарха. На ней собрался весь цвет рыцарства Италии, а также ближайших земель Бургундии, Прованса, Южной Германии. Присутствовало порядка трехсот человек, включая семьдесят прелатов Церкви, с облегченной душой взиравших на пышное мероприятие и предвкушавших обильный пир по его завершении. Началу собрания, как обычно, предшествовала торжественная месса в Сан-Витале, которую отслужил сам понтифик, затем ассамблея, вернувшись во дворец, в дружном порядке гулко прочитала молитву о ниспослании решениям собрания благословения Небес, после чего герольды начали выкликать поименно приглашенных на ассамблею, строго следуя иерархическому порядку и аккуратно перечисляя все титулы оглашаемого. Первым руку вверх в знак подтверждения своего присутствия на ассамблее поднял император Ламберт.

После долгих церемоний, во время которых призывы герольдов ответить рыцарям Тосканы по понятным причинам остались без ответа, слово взял папа Иоанн. Ламберт, преисполнившись совершенного смирения, преклонил на время его речи колени. За ним, гремя доспехами, шурша платьями, скрипя сапогами, моментально последовали все собравшиеся.

— Велики прегрешения народа нашего перед лицом Господа и Церкви Его! Суетой и корыстными устремлениями были полны души наши в последние годы, из-за чего пришли в упадок дела наши, упал авторитет Святой Церкви и императорского трона. Тучи сгустились над городами нашими, подняли свои гордые главы враги Церкви и христианских владык земных. Господь на небе, Церковь его на земле и наш народ, вверенный нам в покровительство, призывают нас навести порядок в делах Римской империи. Властью данной мне Господом нашим Иисусом Христом, выраженной в волеизъявлении народа великого Рима, я подтверждаю законность коронации и миропомазания благороднейшего и смиреннейшего христианина Ламберта Сполетского, сына Гвидо, императором Западной Империи франков и римлян, наследником Карла Великого и благочестивых сыновей его. Что же касается коронации, произведенной над незаконнорожденным Арнульфом из Каринтии, то в силу того, что эта варварская коронация была произведена папой Формозом, впоследствии пострадавшим за это, насильственно и под угрозой разграбления Рима, Святая кафолическая церковь считает ее ничтожной и не имеющей права быть!

Собравшиеся дружно выдохнули «Аминь». Иоанн продолжил:

— Я призываю благородное собрание, благочестивых мессеров и смиренных донн, молиться за здравие и благополучие императора Ламберта, сына Гвидо. В годину бед и лишений он проявил себя надежным защитником Святого престола, щедрым покровителем своих подданных и грозой своих врагов. Я призываю каждого здесь присутствующего, в подтверждении чистых намерений своих, во всеуслышание подтвердить свое признание Ламберта императором и своим заступником!

Иными словами, собравшимся предложили принести присягу верности. Однако сюрприз, очень многие при этом беспокойно зашевелились, поняв, что попали в западню. Такой была плата императору со стороны папы за признание «Константинова дара» .

Герольды вновь принялись за дело, выкликая приглашенных на ассамблею. Одним из первых пришлось принять присягу Беренгарию Фриульскому. Переминаясь с ноги на ногу, он пробормотал нескладную здравицу в честь императора Ламберта. Тот милостиво обнял его и пригласил сесть во время праздничного пира по правую руку от себя.

Далее последовали остальные. Агельтруда, вне себя от счастья, расцеловала своего сына и пала ниц перед папой, на этот раз совершенно искренне прося у него прощения и благословения сполетскому дому, и удивляясь в душе своей, как дивно порой меняется картина мира, и бывшие лютые враги сейчас оказываются такими верными единомышленниками!

Наконец герольды выкликнули имя Адальберта, маркграфа Тосканского. Не особо надеясь на ответ, они уже были готовы переключиться на Анскария, маркграфа Иврейского, как вдруг последовал отзыв:

— Великое маркграфство Тосканское отвечает и требует слова!

Среди собравшихся прошелестел удивленный шепот. Стоявшие у дверей подались в стороны и, тем самым, явили высокой ассамблее мужественного рыцаря в сиреневом, без рукавов, блио с гербом города Лукка. Он спокойно выступил вперед и дерзко заявил:

— Маркграф Тосканы Адальберт, сын Адальберта, потомок великих Бонифациев, моими устами, устами графа Хильдебранда, просит принять во внимание свое послание Ламберту Сполетскому и бенедиктинскому монаху Иоанну, сыну Рампоальда Тибуртинского, именующему себя епископом Рима и наместником Святого Петра!

— Твои слова дерзки, смелы и непочтительны, — спокойно произнес Ламберт, — однако, твоими устами, по всей видимости, разговаривает твой господин, поэтому мы прощаем тебя.

— Мы прощаем тебя, — вслед повторил Иоанн.

Хильдебранд продолжил:

— Маркграф Тосканы настоящим объявляет тебе, Ламберт Сполетский, что оспаривает твою власть короля Италии и императора франков, считает твои титулы узурпацией и не признает тебя своим сюзереном! Тосканская марка объявляет войну герцогству Сполетскому и призывает под свои знамена всех тех, кто един с Тосканой клятвой, мыслями и целями! Найди же в себе силы ответить или сдайся на милость маркграфа Адальберта!

После короткой паузы, Ламберт все с тем же спокойствием ответил:

— Ваш вызов принят. Объявляю всем, что королевство Италия, чьим правителем по воле Господа нашего состою я, Ламберт, сын Гвидо, с сего момента находится в состоянии войны с Тосканским маркграфством и будет находиться до тех пор, пока одна из противоборствующих сторон не признает своего поражения и не запросит мира!

Иоанн же добавил:

— Да склонит головы высокомерным людям Тосканы своей мощной десницей Иисус Христос, Господь наш!

Хильдебранд с достоинством удалился. Несмотря на явно подпорченное впечатление от ассамблеи, Ламберт приказал продолжить церемонию присяги, а по завершении оной огласил все решения церковного собора, закончившегося два дня назад.

Собравшиеся довольно равнодушно поддержали все начинания Иоанна и Ламберта, мыслями уносясь далеко от Равенны, в сторону взбунтовавшейся Лукки. Большинство находило вызов Адальберта опасной авантюрой, и удивлялись, что всегда такой осторожный и избалованный человек нашел столь неподходящий момент для объявления войны. По всей видимости, с усмешкой посчитали многие, дело не обошлось без козней его жены Берты Лотарингской, унаследовавшей от своей матери, Вальдрады, и красоту, и необузданный нрав с бьющим, как фонтан, честолюбием.

Наконец, ассамблея перешла к своей заключительной и наиболее ожидаемой многими части. Прямо в зал заседаний были внесены здоровенные грубые столы, которые начали быстро обставляться разнообразной снедью. Водопадом полилось вино, повадки людей очень скоро все яснее начали обнаруживать в себе дикие лангобардские черты, которые за последний век итальянская знать не смогла в себе никоим образом искоренить. Священники вместе с папой вскоре покинули ассамблею, стараясь не смущать дорвавшихся до угощений рыцарей своим присутствием. Перед уходом, папа Иоанн напоследок пожаловался Ламберту на скудость казны и на разбойников, кишащих в его владениях, благодаря которым не удается даже собрать лес для восстановления Латеранской базилики. Император, восседая в компании Беренгария Фриульского и своего друга детства Гуго Миланского, послушно кивал головой и обещал посильную помощь, хотя, справедливости ради, устремления, свойственные молодости, в этот момент начали одерживать верх над необходимостью соблюсти должный почет и внимание заботам верховного иерарха Церкви.

Внезапно, сквозь сонм пьяных и уже большей частью малоподвижных рыцарских тел, к Ламберту приблизился Альберих, граф Камерино и Фермо. Ламберт удивленно поднял брови:

— Как же так, мессер Альберих?! За вами ходит слава одного из самых разгульных и вольных милесов Италии! Что заставило вас иметь столь озабоченный вид в столь веселые минуты?

— Вызов Тосканы, Ваше Высочество!

— Вызов Тосканы считаю не более чем лаем побитой собаки. Я считал Адальберта более умным человеком, ведь все-таки нужно соизмерять свои силы! Поистине, за этим стоит его вздорная Берта, которой, видимо, хочется закончить свои дни не в богатстве и роскоши, о которых в Италии ходят басни, а в монастыре за миской ржаной каши.

— Я бы тоже так считал, государь. Но порой бывает важным оказаться сильнее не вообще и потенциально, а в нужное время в нужном месте. И текущий расклад, боюсь, весьма тревожен для вашей короны!

— В чем дело? — Ламберт встревожился, благодатный хмель, теплой ватой окутавший его тело, мгновенно испарился.

— Мы схватили оруженосца этого Хильдебранда!

— Альберих, вы схватили посла?

— Не посла, а его оруженосца, на кого гарантии неприкосновенности нет. И не возражайте, государь, ваше рыцарское благородство известно всему миру и пусть этот поступок, если он и в самом деле бесстыден, пятном ляжет на мою репутацию. Но слушайте, благодаря нашим нехитрым стараниям, — Альберих многозначительно ухмыльнулся, тогда как все, слышавшие его, поморщились, — мы узнали, что наш друг Адальберт отнюдь не сидит сейчас в теплой купели возле своей жены, а с войском в тысячу копий движется в сторону Павии. Тем самым, он рассчитывает занять столицу королей Италии а, кроме того, и это даже более важно, преследует цель отрезать нам пути сообщений со Сполето и Римом и дать бой ранее, чем к нам придет подкрепление! Вам напомнить, сколько сейчас под вашим знаменем рыцарей?

— Сто человек, — ответил Ламберт и крепко задумался. Ситуация и впрямь оказалась предельно опасной. Папа и император оказались в западне.

— Есть новости из Рима?

— Третий день без новостей, государь. Но для беспокойства повода нет. Мой друг Теофилакт контролирует город, и, я уверен, сможет оказать сопротивление не менее достойное, чем Велизарий полчищам Тотилы.

— Надеюсь на это. Ну что же, — Ламберт сокрушенно вздохнул, — пир окончен, друзья мои, и окончен ранее, чем вам и мне того хотелось. Всех наших добрых милесов развести по постелям, дать проспаться, оруженосцам готовить снаряжение и лошадей. Быть готовыми завтра выступить.

— Но государь, нас вдесятеро меньше! Вдесятеро! Не лучше ли было бы положиться на крепость равеннских стен?

— И держать осаду, не будучи в силах влиять на итальянские земли? Сколько союзников из тех, кто клялся в верности сегодня, завтра останутся в нашем лагере? И не в Вере ли нашей больше силы, нежели в наших мечах? Клянусь Писанием, я сам буду искать встречи с тосканцами, а встретив, атакую, не дожидаясь приглашения, и Волею Господа учиню над ними суд по правде!