Кирие Элейсон. Книга 1.Трупный синод (гет)

Эпизод 14. 1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (24 января 897 года от Рождества Христова)

Как ни безгранично было стремление Стефана немедля подвергнуть позорной казни Формоза, судилище, получившее впоследствии название Трупный синод, проработало еще два дня. Неукротимую ненависть Стефана умело скрашивал Сергий, аргументируя это необходимостью сформулировать масштабную картину преступлений бывшего папы, дабы суд над ним не был воспринят потомками как суетное сведение счетов, а стал бы результатом кропотливого труда высших иерархов Церкви. В итоге труп Формоза был возвращен в саркофаг, который вынесли во двор соседнего монастыря под проливные январские дожди, а горожане еще долго безрезультатно толклись возле Латерана, внутри которого кипела работа. Ревизии были подвергнуты все деяния Формоза, включая даже его миссию в Болгарию, где ему ненадолго удалось отвлечь сей дикий народ от соблазна признать верховенство константинопольских еретиков, а также полемику Формоза с папой Иоанном Восьмым, в результате которой Формоз дважды отлучался от Римской церкви.

Наконец утром, 24 января 897 года, на ступенях Латеранской базилики, папа Стефан, устами глашатаев, в точности повторил свой давешний приговор Формозу. Римский плебс встретил новость угрюмым молчанием. В истории Вечного города, со времен императора Константина и до сего дня, не было случая столь варварского обращения с епископом Рима, пусть и лишенного сана церковным синодом. Грубый и невежественный народ того времени, в большей части своей не умевший ни читать, ни писать, ни в грош не ценивший человеческую жизнь, тем не менее, трепетно относился к сану епископа Рима, ни на секунду не подвергая сомнению сакральность его власти, происходящей от Христа и его Апостола Петра. На протяжении веков авторитет римского папы только усиливался, а народная молва хранила и возвеличивала память таких достойных сынов церкви, как Григорий Великий, Гонорий Третий, Захарий и Николай. Вместе с ними римляне бок о бок возрождали свой город, защищали его от бесконечных притязаний хищных завоевателей, спасались от чумы и наводнений. Любое посягательство на жизнь и власть епископа Рима горожане воспринимали как посягательство на личную жизнь и свободу. Дотошный знаток истории, конечно, мог бы предъявить претензии римлянам за их расправу над Иоанной Английской и папой Константином Вторым , возведенным в сан во времена тирании герцога Тото, но во-первых такого знатока в тот день во всем Риме не существовало, а во-вторых, появись он, римляне легко оправдали бы себя тем, что в первом случае они расправились с явной узурпаторшей, которая, оскорбив все уставы Веры и само Небесное воинство, села на трон Святого Петра, а во втором случае антипапе Константину, несмотря на все его злодеяния, была сохранена жизнь, пусть и лишенная органов зрения и осязания.

Сейчас же перед гражданами Рима словно рушились устои мира, их взору предстал гниющий труп Формоза, с которого были содраны церковные одежды и заменены на светские, ибо сей грешник, как решил суд, преступным образом проник в лоно Святой Церкви. Прямо на глазах римлян был торжественно разрезан святой палий, а сам труп привязали за ноги к хвосту лошади, предварительно спеленав тело плащевой тканью, заботясь о том, чтобы во время тряски сгнившие члены Формоза не разметало по ухабистым римским дорогам. При этом, на протяжении всех описываемых процедур, над Латеранской площадью по-прежнему царила тишина, прерываемая лишь истеричными окриками исполнителей наказания и городской охраны, продолжавшей нести свои прямые обязанности. Атмосфера приобрела настолько гнетущий оттенок, что Сергий приказал монахам немедленно затянуть «Te Deum laudamus» . Но вот все приготовления окончены, все ритуальные действия совершены, толпа расступилась, и сам папа Стефан Шестой возглавил эту отвратительную процессию, потянувшуюся прочь с площади Латерана.

За ним последовали все участники суда. Представители знати большей частью тоже отправились вслед. Одним из немногих исключений явился Адальберт Тосканский. Прежде всего, он пришел к резонному выводу, что с него хватит созерцательных удовольствий и что дальнейшее пребывание его подле Стефана Шестого только будет вредить его авторитету. Ну а затем, наблюдая за деловитыми перемещениями Теофилакта по Латеранской площади, ему пришла в голову сердобольная идея навестить так некстати захворавшую Теодору, чтобы прежде всего поддержать немощный дух больной свежими яствами и фалернским вином, ну а там уж как получится.

Процессия, сопровождаемая монотонными и унылыми церковными песнопениями, добиралась до Фабрициева моста почти два часа. Время от времени процессия останавливалась и глашатаи повторяли приговор Формозу, чтобы, таким образом, его услышали все кварталы старого Рима. Между тем, погода, и без того бывшая дождливой все эти дни, на этот раз совершенно испортилась. Поднялся ветер, и мелкий дождь постепенно превратился в косой, хлестко бьющий по лицу, ливень. В этот момент весьма кстати мог оказаться волшебный хитон евангелиста Иоанна, но о нем почему-то никто из участников процессии не вспомнил. Дороги окончательно развезло, и к концу пути чехол с трупом папы Формоза покрылся огромным слоем грязи и стал напоминать кокон какого-то гигантского насекомого. Процессия постепенно редела ввиду ненастья нахлынувшего на город, но исключительно за счет плебса и наиболее изнеженных светских лиц, ибо папа зорко следил за тем, чтобы все священники исполнили свой долг до конца. Время от времени папа неохотно делал знак своему сакелларию, который в тот же момент расстегивал кошель, доставал оттуда горсть меди и бросал в толпу. Благодаря этому, улицы Рима ненадолго оглашали благодарственные крики маргинальной черни, которая таким образом обеспечила Стефану видимость полновесного городского предприятия, одобренного его жителями.

В составе процессии понуро шел и тибуртинский священник Иоанн. Его на протяжении всех этих дней нещадно мучила совесть, в памяти постоянно всплывал печальный образ папы Формоза, укоризненно глядевшего на него. Бесчисленные молитвы и воспоминания об аналогичных примерах малодушия из истории древнего мира и Библии не успокаивали совесть Иоанна. Он пытался утешить себя тем, что его возможный демарш на Трупном синоде не имел бы ровным счетом никакого влияния на приговор, но жестокий прокурор в его душе взывал к примерам первых христиан, принимавших мученическую смерть во славу Христа, тогда как Иоанну смерть не грозила вовсе. Иоанн чувствовал себя в эти мгновения ничтожнейшим из живущих и покинутым всеми, он беспрестанно окидывал ищущим взглядом всю процессию в надежде увидеть взгляды поддержки и сочувствия либо к себе, либо к покойному понтифику, чей труп подвергался неслыханным оскорблениям. Наблюдения за толпой его немного приободрили — он ясно увидел, что в большинстве своем Рим воспринял решения Церкви с возмущением. По сути, суд над Формозом был поддержан исключительно сполетской партией, стремившейся устранить двоевластие в Италии, теми представителями церкви, которые были явно обижены Формозом, а также известной частью черни, которая бы поддержала даже Сатану, поднеси он ей лишнюю бутыль мутного вина или одари парой медяков.

Разглядывая сопровождающих, Иоанн обратил внимание на двух всадников, чьи лица были скрыты капюшонами. Всадники двигались несколько в стороне от процессии, явно стараясь сохранить инкогнито. Их сопровождали по двое слуг. Внимательно оглядев всадников, Иоанн дал себе зарок все оставшееся время не выпускать их из виду.

Вот уже перед процессией показались темные воды Тибра. Перейдя его по мосту Фабриция, или мосту иудеев, как его тогда называли из-за обосновавшейся здесь диаспоры сынов Авраама, процессия очутилась на острове Тиберина, впереди уже был правый рукав реки и мост Цестия, за которым начинались кварталы Трастевере. Не дойдя до цестийского моста, процессия остановилась. На берегу острова был уже заранее приготовлен помост, возле которого собрались все прибывшие. После очередного прочтения приговора и краткой молитвы, труп был поднят на помост, где палач топором быстро отсек Формозу те два пальца, которые так часто и, как оказалось, незаконно, на протяжении четырех с лишним лет благословляли христиан всего мира. После чего палач лихо смел ногой обрубки пальцев покойного прямо в грязь и спустился с помоста, где его ждала щедрая награда за нехитрое дело. Рабы, повинуясь приказу Стефана, спустили останки с помоста, после чего донесли тело до моста Цестия, зашили наспех в мешок, и, после недолгой раскачки, шумно выбросили в Тибр. Папа Стефан не спускал глаз с трупа, подхваченного течением, вплоть до того самого момента, пока вода, наконец, не сжалилась над покойником и не закрыла его собой.

Процессия двинулась в обратный путь под все тот же нудный хор монахов. Иоанн, задержавшись на мгновение, окинул прощальным взглядом воды реки, словно в надежде еще раз увидеть останки своего учителя. Воды были безучастны к надеждам священника, однако последний не пожалел, что замешкался и отстал от церковной колонны. В этот момент он увидел, как два всадника, ранее отмеченные им, подъехали к помосту и отдали некий приказ своим слугам, после чего те начали шарить вокруг, копошась прямо в грязи. Вскоре один из них, видимо, нашел искомое, передал это нечто одному из всадников, а тот бережно обернул найденное в ткань и спрятал у себя. Логика никогда не отказывала Иоанну, не подвела она его и в этот раз — таинственные всадники трепетно подобрали с земли отрубленные пальцы Формоза.

Друзья! Ничто так не бодрит и не придает сил, даже в самую трудную минуту и в самой паскудной обстановке, как ощущение близости единомышленников. Иоанн немедленно подозвал своего слугу и, шепнув ему пару слов на ухо, указал на всадников. Слуга подъехал к незнакомцам и передал им слова Иоанна. Оба всадника, не слезая с лошадей, склонили головы в знак почтения и удалились.

Спустя еще два часа церковная процессия, почти выбившись из сил, вернулась на Латеранскую площадь. Начинало уже темнеть и быть может от этого, вид молчаливой, промокшей до нитки толпы, все так же неприветливо стоявшей на площади, только уже со множеством зажженных трескучих факелов, внушил ужас пришедшим священникам. Некоторые из них, предчувствуя недоброе и позабыв про свои обязанности, остановились как вкопанные, не решаясь идти к Латерану. Сам папа содрогнулся, увидев хмурые лица римлян. Однако, как часто это бывает с человеком, зашедшим слишком далеко, для которого уже не существуют ни закон, ни негласные этические правила, ни даже банальный инстинкт самосохранения, папа спустя мгновение преисполнился неукротимой ярости. Окинув гневным взором скопившийся впереди плебс, он приказал глашатаю еще раз зачитать приговор. Осмелится ли кто-нибудь выступить против решения наместника Петра?

Толпа нестройно повторила за приговором «Аминь» и с рабской покорностью вздохнула. Папа, довольный утвержденной им властью над толпой, направился в сопровождении нескольких пресвитеров и слуг в сторону Латерана. За пару шагов до ступеней базилики, он, как будто внезапно предупрежденный кем-то, резко вскинул голову вверх. Его примеру последовали все те, кто сопровождал его.

Треск и невообразимый грохот раздались внутри матери церквей христианских! Кровля величайшего здания мира в нескольких местах вдруг провалилась внутрь и, достигнув пола, подняла густое облако пыли, которое, спустя мгновение, слепящим чудовищем вылетело из дверей и окон Латерана. Толпа издала дикий вопль ужаса, и люди врассыпную кинулись прочь от места, где явил себя гнев Божий. Примеру толпы последовали и почти все церковнослужители. В итоге, спустя пару минут, на почерневшей площади оставались лишь поезд герцогини Агельтруды, которая от страха буквально потеряла дар речи, несколько отважных служек Стефана и пятеро наиболее стойких духом священников, в числе которых были Иоанн и Сергий. Иоанн истово молился, в то время как Сергий отважно пытался привести в чувство папу Стефана, который, весь покрывшись испариной, молча шевелил губами, не отрывая остекленевшего взгляда своего от свинцового неба. Кто-то невидимый, могущественный и страшный грозил оттуда епископу Рима и демонстрировал ему всю силу своих глубоко оскорбленных чувств!