Кирие Элейсон. Книга 1.Трупный синод (гет)

Эпизод 30. 1652-й год с даты основания Рима, 13-й год правления базилевса Льва Мудрого, 7-й год правления франкского императора Ламберта (4 октября 898 года от Рождества Христова)

Теплым, безветренным вечером 4 октября, дом Теофилактов готовился принять очередных гостей. Утром этого дня к главе городской милиции явился давно знакомый ему оруженосец его друга Альбериха, графа Камерино. Оруженосец сообщил, что хозяин просит принять его сегодня вечером, но более всего он просит, чтобы наидостойнейшим образом был принят его спутник, имя которого он хотел бы оставить в тайне. Помимо всего прочего, Альберих, устами оруженосца, осведомлялся, в добром ли здравии находится бенедиктинский монах, который гостит у Теофилактов с весны этого года.

Поняв, что речь идет о Хатто, Теофилакт встревожился. Как человек разумный, он, безусловно, понимал, каким серьезным козырем обладает против дорвавшегося до власти сполетского дома. С другой стороны, будучи весьма осторожным и в делах своих не терпящим излишней суеты и спешки, он чувствовал, что его беспокойный друг Альберих, которому зачастую надо было все и сразу, втягивает его в опасную интригу, в которой шансов победить на данный момент ему представлялось не слишком много.

Тем не менее, еще одной чертой Теофилакта, ставшей уже известной всему Риму, являлась его чрезвычайная хлебосольность. Поэтому весь день хозяин дома провел в хлопотах, лично присматривая за ленивой челядью, чтобы вино было доставлено самое лучшее, чтобы мясо было самым свежим, чтобы фрукты были самыми спелыми, наконец, чтобы свечи были малочадящими.

Его супруга помогала ему в меру своих сегодняшних сил и возможностей. После памятного скандала отношения между Теодорой и Теофилактом пребывали недалеко от точки замерзания. Жену свою, после дня коронации Иоанна, Теофилакт более не посещал, а вскоре к этому уже не представлялось и возможности, ибо Теодора, видимо в аккурат после того случая, забеременела. Роды должны были состояться через пару недель, но предстоящее рождение ребенка ничуть не улучшило отношений между супругами. Дополнительным фактором раздражения для Теодоры явилась крайне болезненная реакция со стороны их дочери Мароции, которая ревниво отнеслась к вести о скором появлении в их семье сестры или брата, и мать теперь, со своим чудовищно раздутым животом, вызывала у нее чувство брезгливости.

В шесть вечера мажордом торжественно сообщил о приезде гостей, и спустя мгновения в приемную залу вошли мессер Альберих и его загадочный спутник. Впрочем, ореол таинственности, нарочно созданный Альберихом, пропал сразу. Теофилакт, разумеется, хорошо был знаком с Гуго, ближайшим соратником императора Ламберта, и его удивило, зачем Альберих прибег к таким театральным жестам.

— Приветствую тебя, мой друг, благородный мессер Теофилакт, и вас, прелестная Теодора. Спешу порадоваться тому, что вижу вас в добром здравии и приветствую ваши старания по разрастанию вашего благословенного рода! — с улыбкой поклонился хозяевам Альберих, подумав в те же секунды: «Не от Адальберта ли ты понесла, моя дорогая?»

— Разрешите также представить вам моего друга, но прежде всего друга нашего доблестного императора Ламберта, благородного мессера Гуго Миланского, сына Майнфреда.

— Рады приветствовать вас, благородные воины. Мы ждем от вас подробных сообщений о событиях, происходивших в Равенне и в Павии, о которых до нас дошли только отдельные и подчас нелепые слухи, — с очаровательной улыбкой ответствовала Теодора.

— Прошу вас в трапезную, друзья, — продолжил Теофилакт.

Расположившись за столом, хозяева, понимая, что разговор предстоит преинтересный, выпроводили слуг, и все оставшееся время Теофилакт лично ухаживал за гостями. И он, и Теодора на добрых полчаса превратились во внимательных слушателей.

Альберих с жаром и в деталях рассказал им о событиях последних трех недель. Воздав должное результатам, достигнутым церковным собором папы и ассамблеей императора, он перешел к описанию мятежа Адальберта Тосканского и подробностям битвы возле замка Борго, щедро сдабривая свой рассказ непристойными колкостями в адрес незадачливых тосканцев. На протяжении монолога, Альберих исподтишка наблюдал за реакцией хозяев. Теофилакт заметно огорчился, услышав, что Ламберт помешал Альбериху пленить Адальберта, расчет камеринца изначально был верным — в случае успеха, Теофилакт не стал бы жадничать и сделал бы все, что в его силах, чтобы выкупить Адальберта и поквитаться с ним один на один. А вот Теодора, к разочарованию Альбериха, все злоключения тосканца восприняла абсолютно равнодушно, по всей видимости, их роман с Адальбертом оказался завершен.

Что касается Гуго, то он нетерпеливо елозил по своему сиденью, ожидая, когда Альберих выговорится полностью. После пленения Адальберта они вдвоем сопровождали тосканца в Павию. На протяжении всего пути, Альберих всячески пытался заполучить к себе расположение Гуго, в каждой таверне поднимая многочисленные тосты в его честь и всячески склоняя его к блуду с местными неразборчивыми прелестницами. Однако, Ламберт не зря ценил и уважал своего друга — Гуго в вине был аккуратен, а в амурном плане верным своей жене даже будучи на значительном отдалении от оной.

Препроводив Адальберта в городскую тюрьму Павии и снабдив необходимыми инструкциями префекта, который был явно не в восторге от свалившегося на него дополнительного груза ответственности, Альберих предложил Гуго поехать с ним в Рим. Гуго воспринял предложение без энтузиазма.

— Я обещал императору присоединиться к его охоте в Эмилии.

— И вы исполните свое обещание. Насколько мне известно, только сегодня император Ламберт должен отправить в путь кортеж Его Святейшества Иоанна из Равенны в Рим, а кортеж своей матери в Беневент. Не меньше недели у него уйдет на поездку в Модену и организацию охоты. Вы если и опоздаете, то максимум на два-три дня.

— Но с какой целью, вы зовете меня в Рим?

После некоторой паузы, Альберих решился:

— В одной из городских тюрем Рима находится монах, который был свидетелем последних мгновений жизни вашего отца. Я думаю, вам небезынтересно будет услышать и увидеть его.

Гуго переменился в лице.

— Что он может мне рассказать такого, чего я не знаю?

— Со своей стороны я сказал вам, мессер Гуго, достаточно. Мне хотелось бы, чтобы все остальное вы услышали из первых уст. Поверьте, услышанное вас удивит. Итак, вы едете со мной?

Заинтригованного Гуго долго уговаривать не пришлось. В течение всей дороги он упорно размышлял, что могут означать сказанные Альберихом слова. Сам же Альберих по пути в Рим уже не утруждал себя попытками сделать Гуго своим собутыльником, это получилось само собой.

И вот сейчас, когда Альберих в своем рассказе захлопнул за Адальбертом дверь темницы, терпение у Гуго полностью истощилось.

— Скажите, благородный мессер Теофилакт, мой друг Альберих обещал мне, что в стенах вашего гостеприимного дома я услышу еще один прелюбопытный рассказ.

Очень хорошо, что Гуго Миланский начал так дипломатично. Любезно кивнув ему головой, Теофилакт вежливо, но настоятельно попросил Теодору оставить их втроем. Та, обиженно поджав губы и досадуя на свою беременность, которая мешает быть в курсе таких занимательных дел, покинула трапезную.

— Все ли верно вы рассчитали, мессер Альберих? — спросил Теофилакт. Иными словами он вопрошал: «действительно ли стоит посвящать этого юнца, который с Ламбертом только что не состоит в плотской связи, в тайну смерти папы Теодора?»

— Абсолютно, мой друг, тем более что этого рассказа вы тоже еще никогда не слышали.

Брови Теофилакт взлетели вверх.

— Вот как! Я, оказывается, знаю не все! Тогда я сам горю от нетерпения услышать его. Монах заключен под стражей в моем доме, я не стал доверяться городским тюрьмам, после того как однажды лишился ценного арестанта, пытавшегося этой весной отравить нашего папу Иоанна. Прошу вас, мессеры, спуститься в подвал и заранее прошу извинения за отсутствие в этих помещениях достойного вас комфорта.

Спустя несколько минут трое рыцарей оказались в подвале дома Теофилактов, сыром и тесном, как все подвалы. Гости разместились за массивным дубовым столом. Спустя еще минут десять слуги привели закутанного в плащ с головы до пят бенедиктинского монаха.

Еще пару минут в подвале стояла абсолютная тишина. Все ждали каких-то слов и действий от Альбериха, но тот не торопился, стремясь подогреть в своих друзьях градус любопытства. Хатто боязливо поглядывал на благородных сеньоров, особенно на того, кто был ему незнаком.

— Итак, благородные мессеры, рекомендую вам брата Хатто, редчайшего пройдоху, которого когда-либо производило на свет женское чрево!

Монах робко поклонился. Альберих подошел к нему и хлопнул его по плечу.

— Ну, ну, брат Хатто, вам здесь нечего бояться. Благородные мессеры очень хотят услышать ваш рассказ о…

— Смилуйтесь, мессер Альберих, — взмолился Хатто.

— Да нет же, монах, собравшихся интересует вовсе не то, что вам так отравляет бессонные ночи. Мы хотим послушать вашу историю, где вы предстаете образцом лисьей хитрости и волчьей отваги. Нас интересует история, случившаяся в Милане.

— Ах это! — монах сразу повеселел — Извольте, мессеры, я к вашим услугам!

Хатто начал свой рассказ, в течение которого Альберих насмешливо наблюдал за Гуго. Тот же с каждой минутой становился все мрачнее, все громче и громче выдыхал спертый воздух подвала, кулаки его сжимались все крепче, на лице волнами заиграли скулы.

Монах же с воодушевлением повествовал о своих талантах, так ярко проявившихся в Милане, речь его лилась горным ручьем. Хатто преисполнился всамделишной гордостью, как это бывает со всяким рассказчиком, повествующим о деле, в котором он сыграл выдающуюся роль. Поэтому сердце Хатто испуганно захолонуло, когда на последних словах монаха о смерти Майнфреда, незнакомый ему сеньор неожиданно вскочил из-за стола, будучи вне себя от гнева.

— Нет! Ты врешь! Ты все врешь, монах! Этого не может быть! Этого не могло быть! Будь ты проклят, клеветник!

— Монах Хатто, готовы ли подтвердить свои слова на Священном Писании? — спокойно добивал Гуго Альберих.

— О да, мессер Альберих, велите принести….. Но…. Я не понимаю, почему ваш друг преисполнился такой яростью?

— Почему? Тебе нужны еще и мои объяснения, низкий мерзавец? Я Гуго, и Майнфред мой отец!

Монах в ужасе отпрянул к стене. Гуго схватился за голову.

— О, Господи! О, неслыханное предательство! О, подлая герцогиня! О, лицемерный друг! Как можно так было поступить с отцом и со мной? Где ты, мерзкий монах? К ответу, негодяй!

И прежде чем Альберих с Теофилактом успели что-то сообразить, Гуго пантерой кинулся к монаху, выхватил свой кинжал и трижды остервенело вонзил его в Хатто. Монах рухнул на пол, корчась в судорогах и громко захлебываясь своей кровью.

Все молчали. Гуго шумно дышал, продолжая держать кинжал, с которого капала кровь. Хатто дергался в своих предсмертных конвульсиях. Громко фыркнув, Альберих сокрушенно промолвил:

— Черт побери, Гуго, вы лишили нас ценнейшего пленника.

— Что? — Гуго повернулся к нему, вид у него был такой, что Альберих и Теофилакт инстинктивно положили руки на рукояти своих мечей, — О, не беспокойтесь, мессеры, я услышал более чем достаточно, и я возмещу вам ваши затраты. Но он сказал, что моего отца казнила Агельтруда, да сгорит она в аду, но Ламберт, …. действительно ли он знал, как все произошло на самом деле?

Похоже, к Гуго возвращалась ясность мысли. В планы Альбериха это явно не входило, и он поспешил помешать этому процессу.

— Скажите, а почему Ламберт медлит с передачей вам ваших наследственных прав на титул и имущество благородного графа Майнфреда?

Удар достиг цели. Глаза Гуго сверкнули бешенством.

— Да! Да, черт побери! Он уверял меня, что все дело времени, но теперь-то я понимаю, что это ложь!

— Быть может, император видит наследником графства вашего племянника Мило, который воспитывается при дворе Беренгария? Ведь тот сын вашего сводного брата, который старше вас? А императору не нужны ссоры с фриульцем.

— О Небо! Я об этом не думал!

— Кстати, вы заметили, что герцогиня всегда отводит возможные удары по репутации своего сына, самолично принимая участие в грязных делах сполетского двора, будь то Трупный синод или выборы папы? — продолжал неутомимо подливать яда Альберих.

— О да, поистине это так! Все уловки, что Ламберт чего-то не знал или не хотел, ложь! Я понимал, я ведь понимал это, но гнал подобные мысли прочь. Но, как же так, — вновь запнулся Гуго, — мы же …. мы же с ним…….с детства…., — и молодой человек, не совладав с собой, разрыдался.

— Интересы короны никогда не считаются с интересами и чувствами простых смертных, — веско и к месту вставил слово Теофилакт.

Гуго молча закивал головой, ничуть не стесняясь своего маломужественного вида и продолжая размазывать по щекам слезы. Альберих, внимательно поглядев на него, решился на контрольный выстрел.

— И все-таки вы поспешили, мой друг. Вы помните, в запасе у этого проходимца был еще один рассказ, который, в отличие от вами услышанного, его страшил куда больше?

— Что это за рассказ?

— Всему Риму известна ваша трепетная набожность и уважение к Святой Церкви, и я боюсь, эта новость ранит вас не менее сильно.

— Говорите же, ну!

— Рассказ о том, как герцогиня Агельтруда, руками достославного Хатто, отравила Его Святейшество покойного папу Теодора. А Ламберт, разумеется, об этом вновь ничего не знал, — иронично добавил он.

Гуго молчал. Его психика была просто раздавлена услышанным.

— Вы можете обвинить меня в возведении напраслины. Но сему разговору свидетель мессер Теофилакт, который именно поэтому держал монаха в заточении столь долгое время. Подальше от цепких лапок матушки Ламберта.

— Я подтверждаю это, — ответил Теофилакт.

Гуго, пошатываясь, направился к выходу. Обернувшись, он, с глазами полными слез и разгоревшегося неукротимого гнева, сказал оставшимся:

— Я услышал довольно, мессеры. Я ваш покорный слуга и можете обращаться ко мне в любое время за любой помощью. А сейчас прошу извинить, мне необходимо покинуть вас. Молитесь за меня и моего отца, мессеры!

Гуго покинул подвал. Друзья долгое время молчали, пока Теофилакт, протяжно вздохнув, не нарушил тишину:

— И все-таки чертовски жаль, что мы потеряли такого свидетеля. Это могло быть достойным оружием против Сполето. Теперь же у нас нет ничего, кроме пустых слов.

— Терпение, мой друг, — улыбнулся Альберих, — кто знает, может мы сегодня приобрели намного больше, чем потеряли.