Вересковый мёд (гет)

* * *

В комнате по другую сторону каминного коридора полумрак и много дерева, покрытого темным лаком. Паркет с искусным орнаментом. Высокие книжные шкафы. Панели на потолке...

— Спасибо, Уолден. Свободен.

От узких ли окон с видом на пасмурное небо тянет промозглым холодом? Или от темнеющей на их фоне высокой фигуры? Глаз его Лили разглядеть не может, но буквально кожей чувствует внимательный и бесстрастный взгляд.

За спиной с резким шипением сгорает летучий порох, и зеленоватая вспышка, потеснив ненадолго свет серого утра, озаряет лицо Волдеморта. Лили осталась с ним один на один. Она добилась аудиенции — что дальше? Разум шепчет: есть повод бояться; но волнение, поднимающееся из глубины души, не страх.

— Лили Эванс. Какой приятный сюрприз, — высокий голос больше не режет воздух лезвием, лишь прохладным шёлком скользит по плечам. — И что за счастливая необходимость привела тебя в мое логово? — Волдеморт отходит от окна. Минуя массивный письменный стол, он задевает широким рукавом один из пергаментных свитков, брошенных вперемежку с книгами, будто бы в разгар творческого процесса... Это творчество с большой вероятностью обращено к темной магии. Лили помнит, к кому напросилась в гости. И все-таки ужас перед тем, кого даже по имени вслух называть строго не рекомендуется, в ней, похоже, иссяк. Выгорел дотла в тот час, когда он, казалось, явился, чтобы отнять у нее сына — радость, счастье и волю к жизни, но в итоге ушел, не причинив вреда. И на месте былого страха возникло нечто иное. Интерес? Да, тревожный и царапающий интерес, с которым она невольно отмечает перемены, произошедшие с Волдемортом со времени их последней встречи.

В незабываемую, жуткую хэллоуинскую ночь сам вид его был страшен. Иссиня-бледный, полностью лишенный волос, с нечеловечески острыми чертами лица и кровавым багрянцем в глубине черных запавших глаз — таким он запечатлелся в памяти. Но теперь перед ней стоит человек: холодный, надменный, жесткий, но человек — не монстр. Бледность, оттененная черными росчерками бровей и очень короткой, но густой шевелюрой, больше не кажется мертвенной. А главное — возможно, это просто игра теней — но в изгибе тонких губ и в выжидающем прищуре угадывается улыбка.

— Боюсь, необходимость сложно назвать счастливой, — спохватившись, отвечает Лили. — У меня есть сведения, касающиеся... вашей безопасности.

— Вот как? — нечто похожее на недоверие мелькает на его лице, но почти сразу растворяется в невозмутимости. — Присядем? — предлагает он таким тоном, будто у них обычная деловая встреча, и Лили снова замечает затаенную до поры веселость в его глазах. Хотя... затаенную ли?

— Прошу. — Кивает он на одно из двух кресел, стоящих по обе стороны от маленького гнутоногого столика. По щелчку пальцев на стене загорается старинное бра. Теплый свет рассыпается бликами по лакированной темной столешнице и боковым стенкам шкафов, возвышающихся справа и слева. А в руке Волдеморта глянцево поблескивает бутыль с пожелтевшей от времени этикеткой: Лили не заметила, когда и как она появилась. — Вина?

Неловко устроившись на краешке кресла, гостья быстро качает головой: какое вино, когда и так голова идет кругом.

— Чаю?

— Нет. Нет, спасибо, я не планировала задерживаться, — говорит она и обеспокоенно наблюдает за реакцией визави: в его силах разрушить любые планы. Однажды ей уже довелось по его прихоти побывать там, где совсем не планировала. Так что и сейчас никаких гарантий, однако... Лили слегка встряхивает волосами: гениальное прозрение у нее случилось, как всегда, своевременно. Ну и с другой стороны, если отбросить сам факт похищения, ничего плохого он ведь тогда не сделал. Правда, это лишь открытая часть воспоминаний. А что в закрытой?

Волдеморт тем временем после недолгих раздумий усаживается в соседнее кресло и откупоривает бутыль.

— Не волнуйся, — перехватив вопросительный взгляд, он заверяет: — Настаивать, а тем более принуждать, я тебя не стану. — Тем не менее узкое горлышко склоняется над ее бокалом, темно-бордовая жидкость, слегка закручиваясь и мерцая, струится по тонкому стеклу, а по воздуху разливается прозрачный терпковато-сладкий аромат напитка. — Это на случай, если ты вдруг передумаешь, — улыбается Волдеморт. Подхватив свой бокал, он непринужденно откидывается на спинку кресла. — А теперь я тебя внимательно слушаю.

Лили собирается с мыслями и делает глубокий вдох.

— Речь пойдет о покушении. Но, прежде чем я расскажу о главном, важно, чтобы вы знали, что готовилось оно без ведома Дамблдора и фактически против его воли. Надеюсь, вы учтете это в своих дальнейших планах. И еще я очень прошу вас не мстить организаторам покушения. Я не одобряю их действия, и именно поэтому я здесь. Но мне бы категорически не хотелось стать причиной... расправы.

Он смотрит долго и серьезно, потом едва заметно кивает, приподнимая брови.

— В любом случае причиной была бы не ты. Но я тебя услышал и обещаю не преследовать тех, кого ты имеешь в виду, каким бы коварным ни оказался их замысел. Но ты же понимаешь, что речь идет только о мести за уже сделанное? И, если эти люди в будущем выйдут на меня или моих людей в схватке, устроят засаду или нарвутся на нашу, да вообще каким-либо образом попытаются навредить, то никаких гарантий их безопасности я не даю.

— Да, конечно, — она зажимает сложенные вместе ладони между коленей. Тошно. Замысел Бродяги и Джеймса подлый и гадкий, и они сами признались, что Дамблдор — Дамблдор! — был категорически против. Она же хотела предотвратить эскалацию, избежать непредсказуемых последствий и практически не сомневается, что Волдеморт сдержит данное слово. Но он только что напомнил ей о разделяющей их гражданской войне, и в висках с почти физической болью забилось: "Перебежчица, предатель..." Но ведь это же не так. Не так! Не?..

— Ты еще можешь уйти, ничего не сказав, — говорит он негромко с пониманием и как будто с грустью, и свербящая боль стремительно стекает от висков к горлу и ниже. В конце концов, не одни лишь опасения и доверие опыту Дамблдора вели ее к этому разговору.

— Нет, я... расскажу, — нервно сглатывая, говорит Лили, машинально берет со стола свой бокал, но тут же отставляет. — Насколько мне известно, сегодня-завтра с почтой вам придет... сюрприз, — начав говорить, она постепенно успокаивается, сомнения рассеиваются. Ей больше не хочется спрятать глаза. — Расчет на то, что вы откроете посылку лично. Как я поняла, вы ее ждете, то есть отправитель вам известен, и содержимое тоже, за исключением сюрприза, который появился там за время пути. Что это конкретно, я не знаю, но в нем соединены магия и маггловские технологии... военные технологии. Возможно, речь о бомбе, но это лишь предположение. Собственно, на этом все.

Рассказ получился короче предисловия, и от этого возникает чувство неловкости. Лили опускает взгляд и отводит в сторону. Возможно, для Волдеморта подобные уловки вообще не проблема и он бы их вычислил на счет раз. А она надумала его спасать. Смешно. Что ж, по крайней мере, она прикрыла задницы своим излишне самоуверенным мужу и другу. Главное, чтобы Волдеморт не решил теперь, что это и было ее главной целью, а то мало ли... Кстати, почему он молчит?

А он между тем сосредоточен, немного хмур и погружен в свои мысли.

— Бомба, срабатывающая на применение диагностических чар или вообще любой магии. Такое возможно, — неожиданно произносит он, но Лили не уверена, что слова эти адресованы ей, скорее он обращается к самому себе. По-видимому, ограничившись пока таким итогом размышлений, он вновь обращает к ней взгляд, какое-то время смотрит молча, а потом неожиданно спрашивает: — Если Дамблдор был против, почему ты пришла ко мне, а не к нему?

— Потому что мне сказали, — пожимает она плечами, — что Дамблдор, скорее всего, не успеет ничего сделать.

— А тебе было так важно помешать твоим друзьям убить меня? С чего вдруг? Разве мы не враги?

Вот с этим уже сложнее, она теряется. Не враги?

— Я... — она осекается, пытаясь разобраться в собственных мыслях. — Не знаю... Наверное... враги. Во всяком случае, мы однозначно по разные стороны баррикад. Однако по словам Дамблдора, вы — человек, имеющий свой определенный кодекс чести. И мои не слишком обширные наблюдения в общем подтверждают эту точку зрения. Поэтому, хоть вы и возглавляете враждебную ко всем моим близким организацию, мне показалось правильным не допустить бесчестного удара вам в спину, раз уж мне стало заранее о нем известно. Я сказала что-то смешное?

— Вовсе нет, — он вскидывает голову, но остается в той же позе, которую принял, пытаясь спрятать улыбку — слегка опирается подбородком на тыльную сторону кисти. — Просто мне приятно твое замешательство, когда ты решала, враг я тебе или нет. И то, что в итоге твой ответ не был категоричным, тоже. Ну и то, что Дамблдор считает меня человеком чести — та еще новость! Не ожидал... Но Мерлин с ним, с Дамблдором. Все-таки, Лили, неужели тобой в самом деле двигало только желание поступить по совести и ничего более? — В потемневших глазах не остается и тени смешливости, вместо нее появляется нечто будто болезненное, но в то же время рассылающее по ее коже волну мурашек. И голос его теплеет. Лили не понимает, что с ним. И что с ней. И пока останавливается на одном простом и понятном чувстве, выпавшем из клубка — удивлении.

— Да, — отвечает она, широко распахнув глаза. — А что еще могло мной двигать?

— Например, — опять этот мурашечный взгляд, — личная симпатия.

Такая наглость заставляет ее возмущенно вскинуть брови, но, копнув свои чувства глубже, Лили замирает в изумлении. Возражения не успевают сорваться с губ.

— Не исключено, что и это тоже, — с неожиданным даже для самой себя вызовом выдает она. Откровенность за откровенность. Но это признание же ровно ничего не значит... — Разве это что-то принципиально меняет?

— Многое. — Самое обычное слово, и в интонациях ничего особенного: спокойный, доверительный тон. Но Лили охватывает волнение, пугающее и приятное одновременно. Невольно возникают мысли о дурманящих чарах. Конечно, она не видит в руках Волдеморта палочки. Однако она и, как он наколдовал вино и бокалы, не заметила, так что это не аргумент. Да, теоретически у него может быть вышколенный домовик: им доступна магия, позволяющая накрывать на стол и не показываться при том на глаза ни гостям, ни хозяевам. Но как бы то ни было, задерживаться ей дольше не стоит.

— Мне пора, — решительно сообщает она, намереваясь встать.

— В самом деле?

— Да, — впервые за все время беседы ей становится страшновато, — вы же не станете?..

— Удерживать тебя против твоего желания? Ни в коем случае. Просто в самом начале разговора мне показалось, что ты хотела меня о чем-то спросить.

— Вы?.. — внезапная догадка обдает неприятным холодом.

— Не применял к тебе легилименцию, — он буквально предвосхищает вопрос и тем только усиливает подозрения, однако сразу же почти развеивает их: — Но дело в том, что эмоции и настроение я чувствую и без каких-либо усилий со своей стороны. Был момент, когда ты будто бы хотела, но не решилась на какое-то действие. Учитывая обстоятельства, я предположил, что этим действием мог быть вопрос. Собственно, догадки, основанные на ощущении одних лишь эмоций, ненадёжны. Я могу в таких случаях заблуждаться, но твоя реакция довольно красноречиво показывает, что не в этот раз.

Тревога и страх отступают.

— Вы не ошиблись. Мне действительно с самого вашего визита на Хэллоуин не дают покоя несколько вопросов.

— Ты можешь задать мне их сейчас.

Другой возможности может не быть.

— Хорошо. Тогда я, пожалуй, начну без предисловий, — она переводит дыхание, сердце учащает темп. — Я помню нашу с вами беседу в каком-то старинном... доме... со стенами, сложенными из грубого камня, и окнами, выходящими на вересковую пустошь. Эти воспоминания... появились внезапно, будто с них сдернули пелену. Я анализировала их, опираясь на учебник ментальной магии, и пришла к выводу, что они подлинные, а значит... Вы заблокировали их на время, а потом, на Хэллоуин, убрали блоки.

Волнение нарастает столь стремительно, что перехватывает горло и нарушает связность мысли. Возможно, ей не стоило заговаривать о той встрече. Что, если воспоминания открылись ей не по его воле, а случайно? Вдруг это его разозлит?

Но Волдеморт совершенно спокоен.

— И в чем вопрос? — умышленно или нет он помогает и ей успокоиться.

— Вы не удивлены, значит это все было на самом деле и вовсе не плод моего воображения?

— Никогда не понимал, зачем люди спрашивают о том, что им и без того понятно, но, если тебе нужно мое подтверждение: да, это было поместье одного из моих людей.

— Ясно, — Лили прикрывает глаза. Вот что с ней творится?! Только что едва не тряслась от страха, а теперь готова вскипеть от возмущения. Он же похитил ее тогда! И теперь ведет себя так, будто не сделал ничего предосудительного. Еще иронизирует!.. Однако она совсем не в том положении, чтобы предъявлять претензии. Нужно держать себя в рамках дозволенного. — Тогда я бы хотела задать следующий вопрос. — Получилось довольно резко, но Волдеморт снисходительно улыбается, и не похоже, чтобы он был в гневе... — Что в оставшейся части воспоминаний? Вы ведь не все в прошлый раз открыли. Для чего на самом деле... вы меня похитили и перенесли в тот дом? — она чувствует в себе достаточно негодования и храбрости, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.

— Ты знаешь, что очень красива? — спрашивает он мягко и просто, обескураживая и моментально сбивая весь воинственный пыл.

— Что?

— И гнев тебе к лицу. — Даже если это не морок и не галлюцинации, она решительно не представляет, что ей на это сказать, а Волдеморт и не дает прийти в себя. — У тебя есть право злиться. Я поступил... бестактно. Хочешь узнать зачем?

Она уже не уверена, что хочет, но все равно кивает.

Он поднимает руку и проводит раскрытой ладонью возле ее лица, будто бы умывая.

— Annuler oblivionem. Reversus memoria. — Рука опускается на стол. — Теперь ты все сама вспомнишь, как только твое сознание восстановит связь с этой частью памяти. Потребуется некоторое время — ты, собственно, уже знаешь, как это происходит. Но на твой вопрос я отвечу сейчас. В тот раз наша встреча состоялась, потому что ты очень интересовала — и сейчас интересуешь — меня как женщина. И я бы хотел, чтобы ты стала моей.

Щекам становится невыносимо жарко, а сердце расходится тяжелым маятником. И глазам абсолютно некуда деться.

— Но вы... Вы же...

— Не сделал ничего, что могло бы нанести урон твоей чести. Хотя... — он кивает, — напугал. — В воздухе повисает пауза, заполненная только набатом в груди и жаром, охватившем далеко не одни лишь щеки. — Я вижу, что смутил тебя. Мне жаль. Но, задавая вопрос, нужно быть готовой услышать ответ.

— И вы, — от смущения и стыда слова застревают в горле, — смирились с отказом? И отпустили меня... просто так?

— Именно так, — он встает и подходит ближе. Ей ничего не остается, как тоже встать и оказаться с ним лицом к лицу. — Отпустил. Ведь мне нужно от тебя гораздо больше, чем я мог бы взять силой.

— Могли бы? — Голова кружится, приходится прилагать усилия, чтобы устоять на ногах. Вероятно, поэтому она лепечет то, чего произносить вслух совершенно не следует: — То есть с другими?..

— Другие, — с примесью горечи усмехается он, — никогда не вызывали во мне и десятой доли того волнения, которое будишь ты. И была бы мне нужда тратить свое время на то, чтобы чего-либо добиться от других, когда они зачастую предлагали мне себя раньше, чем я успевал пожелать, — злая, с презрительным оттенком, ирония вспыхивает в его голосе, но вскоре гаснет. — Ни одна женщина не казалась мне достойной моего внимания, а тем более моего беспокойства, пока не повстречалась ты. И с тех пор не могу забыть. Ты была ребенком в нашу первую встречу. Тогда мне хотелось всего лишь оберегать тебя, но ты выросла и... что ты сделала со мной, рыжая бестия? — заканчивает он практически шепотом, но в нем столько мучительной страсти, что это пламя охватывает и Лили.

— Я хочу тебя поцеловать, — говорит он тем же чарующим полушепотом, и она ловит себя на том, что ждет его прикосновения. И испытывает болезненное разочарование, не дождавшись.

Невозможно... Недопустимо... Нужно уйти.

— Нет, — вырывается из нее что-то похожее на мышиный писк. Цепляясь за кресло, она делает два неловких шага в сторону, то ли страшась, то ли надеясь на то, что он удержит. Обнимет... Она сошла с ума.

Он не делает ни того, ни другого.

— Ты можешь уйти прямо сейчас. Камин открыт, а от письменного стола можно аппарировать. — Кажется, что наваждение немного рассеивается, но потом коварный волшебник сокращает дистанцию. — Хочешь уйти — иди. Но тогда мы рискуем так и не узнать... каково это...

— Что, — страдальчески вскидывая брови, она шевелит губами, но не слышит собственного голоса, — это?

— Наш поцелуй, — доверительно сообщает он, а она кажется себе кроликом, замершим при виде удава. Вот только парализует ее не страх.

Но нет, Мерлин свидетель — она не станет покорной жертвой! И безвольной куклой ничьей не будет!

Лили отворачивается, отклоняясь назад. Ее воля при ней и разум тоже. Ей хватит сил устоять перед соблазном, сделать шаг в сторону... Потом еще один, дойти до стола и аппарировать... Если... сама... захочет. Но — какого Мерлина! — она хочет совсем другого.

Ни одного шага так и не сделано. Лили медленно поднимает голову и не сомневается: ему все ясно без слов.

Она узнает, каков он. Поцелуй. Темного лорда.

Осторожное прикосновение. Она бы даже сказала: "робкое", если бы это слово хоть как-то вязалось с тем, кто... чуть коснувшись ее губ, нежно проводит по верхней языком. Это так упоительно сладко.

Ласковое, как шелк, скольжение по ставшей невероятно чувствительной внутренней поверхности губ все сложнее назвать невесомым. Волдеморт уже не спрашивает разрешения — требует. Пусть. И когда поцелуй становится глубже, она не препятствует. Это запредельно, жутко неправильно, но она так сама решила. Она хочет испить этот поцелуй до конца, ведь он больше не повторится. Сколь бы восхитительным ни был. Никогда... Но сейчас пусть продолжится.

По телу расходятся волны горячего наслаждения. Нега разливается по животу и ногам. Обвивает их пульсирующими кольцами. Запоздало Лили понимает, что начала отвечать, что когда-то успела положить руки ему на плечи, а он, поддерживая, мягко касается ее талии и лопаток. Все происходящее недопустимо, как непростительное заклинание, но, — суди ее Мерлин! — оно прекрасно.

"Это не ограничится поцелуем, — сквозь туман желания пробивается сонный голос одурманенного страстью разума, но без боя сдается, уступив беспечному: — Я сумею остановиться."

Она сможет. Только еще чуть-чуть, совсем немного продлит поцелуй с самым могущественным темным волшебником своего времени.

Что она делает? Она поднимает отяжелевшие, опьяненные чувственностью, веки и встречается с его глазами. Когда-то они напугали красными сполохами, а теперь в них мерцают голубые искры. Как такое возможно — они ведь у него карие? Да, у некоторых людей глаза могут менять оттенок: серые становятся голубыми, светло-карие — зелеными. Но чтобы так? Это необыкновенно. Восхитительно и... неправильно, как и все остальное. Нужно уходить, но хочется остаться, хочется поцелуев, горячих рук, жаркой тягучей истомы.

Это нужно немедленно прекратить.

Прямо сейчас...

Она не успела.

Первым отстраняется он. Томительно и ласково отрывается от нее и медленно убирает руки. А глаза все еще подернуты поволокой, в которой расплескалась небесная синева.

— На мой взгляд, это было прекрасно, — тихим осевшим голосом говорит он и кончиками пальцев проводит по ее щеке. — А теперь иди. Потому что еще немного, и я больше не смогу себя контролировать. А ты потом решишь, что я околдовал тебя, и, чего доброго, возненавидишь. Я не могу этого допустить.

Смысл слов не сразу доходит до надежно усыпленного разума. Однако, когда осознание наконец наступает, Лили чувствует себя так, будто ее выдернули из-под теплого мягкого одеяла и выставили на улицу в одном нижнем белье. Щеки снова начинают пылать от стыда.

Она буквально шарахается от Волдеморта и, наплевав на то, как это выглядит со стороны, бросается к письменному столу. Ей же не пригрезилось, что оттуда можно аппарировать? Он говорил... Как он мог? Нет, вопрос следует ставить не так. Как она могла?!! Вот, что гораздо важнее...

— Лили, постой! — Она оборачивается, сжимая дрожащими пальцами палочку. — Нет, никакой необходимости спасаться бегством! — Ага, он примерно такое сегодня уже говорил. Нет уж, второй раз она не поддастся. Хотя она и про первый так же думала. А он еще улыбается! — Не торопись так, отдышись. Не стоит аппарировать в спешке.

"Да он издевается!"

— Не подходите ко мне! Пожалуйста...

— Чего ты так испугалась? — Он останавливается футах в пяти. — Объясни хотя бы. Разве я сделал хоть что-то без твоего согласия?

— Н... Нет, — запинаясь и переступая с ноги на ногу, признает она. И хмуро добавляет: — Может быть, я боюсь сейчас не вас, а себя? Пожалуйста, дайте мне уйти. Не приближайтесь.

— Хорошо, не буду, — разводит он руками. — Только... — Взмах. Из глубины комнаты, вроде бы с книжной полки, вылетает и падает в его раскрытую ладонь какой-то металлический предмет на длинной цепочке. — Возьми это, — он подбрасывает предмет в воздух, а Лили его механически ловит.

— Что это? — Диск с ромбовидной выпуклостью посредине, похоже, сделан из серебра. Совершенно точно она видит такой впервые.

— Многоразовый портал. Если надавишь на середину, он перенесет тебя туда, где найти смогу только я, притом что ты легко сможешь переместиться оттуда, куда пожелаешь и когда пожелаешь.

— Но я не собираюсь...

— Верю. Однако ситуации бывают разные. Вдруг тебе понадобится помощь или убежище. Эта вещь не несет в себе никакой угрозы, поверь. И ни к чему тебя не обязывает. Я ведь ни разу не дал повода для упреков во лжи, верно? Не обманываю и сейчас. Просто хочу, чтобы он был у тебя для подстраховки. Кстати, прятать его не нужно: для всех остальных он невидим. Появится необходимость — воспользуешься, нет — значит, нет... Хотя, — кажется, еще немного припухшие от поцелуя губы растягиваются в открытой улыбке, — если ты когда-нибудь навестишь меня просто так, без особой необходимости, я буду рад.

Он опять начинает играть, заманивая в свои сети. Но с нее хватит.

— Прощайте, — твердо говорит Лили и чертит пасс в воздухе, закручивая аппарационный вихрь.