Свет упавшей звезды (джен)

Идти было тяжело.

Теалор не обещал легкой дороги, да Сальваторе и сам уже успел оценить здешние тропы, пока искал озерцо для рыбалки, так что теперь ныть… Он ценил уже то, что Теалор помог ему сделать обмотки на ноги из купленных про запас вещей, нашел подходящую жердь и иногда позволял опереться на свою руку. Когда Сальваторе сбивал дыхание и вынужден был остановиться… то есть часто.

— Спасибо, — выдохнул он на очередной остановке.

Теалор слегка кивнул:

— Наберись сил. Мы почти подошли к окрестностям Онакат, а там нельзя останавливаться.

— Там что-то опасное? Или кто-то?

— Да, заблудшие, — он встретил непонимающий взгляд Сальваторе и пояснил: — Мертвецы, не знающие, что они мертвы. В поселках — не очень сильные, но многовато, не хочу рисковать. К крепости мы приближаться не будем…

Почему-то вспомнились слова Теалора о смерти брата. “Я зажег ему путеводный огонь”... и мертвецов здесь называли заблудшими — выходит, они сбились с пути? Прежде Сальваторе мало интересовали суеверия, но в мире живых храмов и волшебных рун жизнь после смерти вполне могла быть реальностью и подчиняться каким-то своим законам. Как результат неизвестных мутаций или запретных опытов — вроде тех, что ставил Карл на своей фабрике — или просто как данность.

“Нет ничего проще, чем внушить мертвому побуждения живого”, — говорил Теалор, объясняя принципы магии; интересно, что он имел в виду — что умеет поднимать мертвецов или что-то вроде? А еще про тех, кто просил вечной жизни — “их кости рассыпались в прах, а они все жили”… то есть привидения в этом мире тоже существуют… И когда они только пришли в сторожевую башню, он сказал: “мне нужно отдохнуть, иначе я не отобьюсь даже от скелета”. Предполагал, что в окрестностях могут быть неупокоенные мертвецы, несмотря на отсутствие ученых или колдунов — ну, стоило предполагать, что раз храм давно заброшен, то и вокруг людей нет или очень мало? Или просто назвал их для примера — как противников, с которыми часто случалось биться? Но сейчас важнее было проверить, крепко ли держатся обмотки на ногах и восстановить дыхание, и вопросы Сальваторе отложил до настоящего привала.

На следующей остановке Теалор поднял ладонь вверх и что-то шепнул — и рядом с ним из красноватого света возник невысокий клыкастый уродец с тяжелой челюстью, оттопыренными ушами и длинным кожистым хвостом.

— Это кобольд, — пояснил Теалор и обратился к уродцу: — Иди по тропе мимо деревни на юг.

Тот кивнул и ловко поскакал прочь, держа когтистые лапы перед собой — ну точь-в-точь Альсина, когда не успевала перед собранием высушить лак на ногтях… но додумать эту мысль Сальваторе не успел — Теалор протянул ему руку:

— А мы обогнем ее с севера.

Шахтерская деревня лежала в долине, окруженной горами; снега здесь было меньше, чем в окрестностях храма, и как-то чувствовалось, что там, за пределами этих хребтов, все-таки осень.

И было здесь очень тихо — ни живого шума, ни дыма из труб, ни людей. Только дома, промерзшие насквозь, еще стояли, проржавевшие рельсы кое-где выглядывали из обледенелой земли, да мрачной громадой возвышалась над этим всем Онакат. Не жуткий готический замок — просто крепость из грубого серого камня, без украшений, зато наверняка с толстыми стенами и внушительными подвалами для продовольствия, ну и для серебра тоже. Теперь здесь не было ничего, кроме мертвецов…

Сальваторе вспомнил родную деревню в Карпатах, для которой время остановилось — лишь иногда по чудом прорвавшемуся эху большого мира становилось понятно, сколько лет прошло. Таким эхом был Карл Хайзенберг, умирающий солдат, которому против его воли дарована была вечная жизнь и власть над металлом; став Лордом, он занял старую фабрику на отшибе и взял на себя все техническое оснащение деревни. Люди его побаивались, конечно, но уважали — Карл, единственный из них четверых, приносил реальную пользу. Карл и, может быть, Донна — самая юная из Лордов, которую некоторые даже помнили человеком; к ней тоже приходили — кто помогал ей по старой памяти, кто хотел провалиться в дурман видений, которые она насылала, и хоть ненадолго увидеть умерших родных. Во всяком случае, до тех пор, пока она не сошла с ума.

Сальваторе помнил шумную фабрику Карла, где вечно что-то стучало и грохотало и куда его никогда не приглашали. Помнил уединенный особняк Донны, похожий не то на склеп, не то на кукольный домик… нет, пожалуй, все же на склеп для кукол — наверное, он бы понравился тем девочкам со старинных гравюр, которые играли в кукольные похороны. Ухоженные могилы во дворе, кукол в кружевных платьицах и отглаженных костюмчиках, и отвратительные желтые цветы, чей запах даже у него, Лорда, вызывал головную боль… возможно, деревенские потому и видели умерших, что успевали надышаться этим дурманом, а вовсе не благодаря способностям Донны. А может, Донна сама управляла своими цветами; во всяком случае, именно она их посадила — приходя к ее деду, молодой деревенский доктор Сальваторе Моро ничего подобного на клумбах не видел.

Как давно это было… самого доктора Моро уже никто в деревне не помнил человеком — только тварью из водохранилища, которая не приносила пользы, а только по праву сильного взимала дань. Зазевавшихся рыбаков и утопленников тварь пожирала, подходящих людей забирала на опыты, чтобы сотворить из них чудовищ — не из злобы, а просто потому что не могла ничего другого. Благосклонность Матери Миранды еще нужно было заслужить…

Карл не пытался — он ее ненавидел. Донна не пыталась — ей было плевать. Альсина… вот у нее, пожалуй, получалось: ее элитное вино почти век приносило деревне львиную долю дохода, а как и из чего это вино делалось, никого в большом мире не волновало. Деревенские привыкли тем более. Привыкли, что раз в несколько месяцев в замок леди Димитреску отправляются молодые девушки, чтобы никогда не вернуться домой. Их кровь смешивалась с виноградным соком в бродильных чанах, а сами они, обезображенные, иссохшие, бродили по подземелью — у них не было разума, чтобы осознать свое новое существование… хотя бы просто осознать. Пожалуй, в каком-то смысле они тоже были заблудшими…

И далеко ли от них ушли сами Лорды?

Сальваторе вспомнил Альсину, прямую и гордую, неизменно безупречную; Донну, тихо угасающую в вечном трауре; себя... и Матерь Миранду — женщину, что подарила им силы и власть, назвала Лордами и приблизила к себе. Впервые за многие десятилетия мысли о Матери вызывали в нем не раболепный трепет и не стыд за свое ничтожество, но горькое бессильное сожаление.

“Что ты с нами сделала? Что мы сами позволили с собой сделать?”

Особняком стоял Карл, так и не смирившийся со своим новым положением; он мечтал вырваться, но дай ему свободу — куда бы он пошел? И пошел бы? Этого Сальваторе не знал — дети Матери Миранды не очень-то ладили между собой, и она поощряла обособленность каждого. Может, боялась, что, объединившись, они решат, что верховное божество им не очень-то и нужно, и смогут ее одолеть. Может, были иные причины — здесь и сейчас это уже не имело значения.

Дыхание у него давно сбилось, хотя он очень старался дышать глубоко и ровно в такт шагам, ноги болели, но надо было идти. Поселок еще не кончился…

И тут Сальваторе увидел их — истлевшие до костей тела между домов; они держали в руках какие-то инструменты, изъеденные временем и ржавчиной, махали палками, будто подметали, останавливались друг против друга, будто беседовали… их было пятеро, и один повернул голову в сторону живых.

Теалор не думал — вскинул над головой сжатый кулак, пробормотав заклинание… и вместо кобольда рядом с ним появился разлагающийся труп.

— Беги туда, — велел он, и труп неожиданно резво потопал на заблудших, подволакивая ногу. Те сразу потеряли интерес к живым, бросившись на чужака, и Теалор потянул зазевавшегося Сальваторе за руку:

— Идем. Быстрее.

Что ж, отметил Сальваторе, ответ на один из своих вопросов он только что получил.

Они шли и шли, и казалось, что это никогда не кончится — или что они уже должны оказаться очень далеко от шахтерской деревни. Но когда Теалор устроил стоянку, оказалось, что солнце еще высоко, а башня Онакат немного виднелась над хребтами…

— Заблудшие сюда не пойдут — мы им не мешаем — а звери так близко к мертвецам не подходят, — пояснил Теалор. — Ты как, ученый? Ноги целы?

У Сальваторе не было сил отвечать, не было сил даже сдержать невольные слезы, но он все же потянулся к узлу обмотки… Теалор жестом остановил его:

— Сиди спокойно, я сам.

Он без труда распутал тряпки, заодно осмотрев их — не сильно ли протерлись — затем занялся лечением ног. Просто протянул руки над на натруженными, вздувшимися от мозолей ступнями — и от его рук потянуло приятным, но каким-то неживым теплом. Зато боль почти тотчас утихла, а пузыри мозолей начали все разом уменьшаться, пока не исчезли совсем.

— Вы… сердитесь на меня?

После Онакат Теалор молчал всю дорогу, да и сейчас хмурился… Но на вопрос он резко мотнул головой:

— Дело не в тебе, просто я тоже устал. Отдыхай, я разбужу тебя на закате…

Возможно, он говорил что-то еще, но Сальваторе уже не слышал — он заснул.

Теалор разбудил его, когда закат почти догорел, протянул хлеб и оба куска сыра, что отрезал на ужин; они не утолили голод до конца, но в голове прояснилось достаточно, чтобы Сальваторе вспомнил, о чем хотел спросить днем.

— Заблудшие… Что они такое? И почему вообще появляются?

— В Эндерале, где я служил много лет, считается, что душа идет по Вечным путям — до рождения, в человеческой жизни и после смерти. Смерть для самой души — это… что-то вроде перехода на другую дорогу, когда прежняя обрывается: не хорошо и не плохо, просто таков естественный ход вещей. А заблудшими называют тех, кто умер, но душой так и остался на развилке: новой дорогой идти не могут, а старой — уже некуда. В священных книгах говорится, что таково наказание грешникам и безбожникам, на самом деле причин больше. Например, душу можно привязать силой к ее смертному телу или артефакту; иногда это делает сам заклинатель, но чаще — кто-то другой и против воли жертвы, — он нахмурился и на миг прикрыл глаза. — Это запретные заклинания, и за их использование, изучение и обучение им кого-либо положена суровая кара.

Выходит, если бы Теалор не оказался узником храма, его наказали бы за поднятие мертвецов? Или Сальваторе чего-то не понял?

— А когда вы сегодня призвали мертвеца… это не было запретным заклинанием?

Он готов был к буре гнева, возможно, угрозам, но Теалор и не думал возмущаться. Щелчком пальцев добавил огня на сухие ветки и спокойно ответил:

— Ты сейчас рассуждаешь, как настоящий неримец. Здешние ученые мужи не делают разницы между призванными и заблудшими, тогда как в Эндерале магистры четко определяют различия между ними. У призванных нет души, только одно или несколько побуждений, которые ты им внушаешь. Что-то очень простое — бежать, охранять, драться — и призванное существо исчезнет, как только рассыплется выбранная тобой оболочка. Через пару часов, если раньше не убьют… Заблудший же может не иметь плоти, но в основе своей он и есть душа. Привязанная магией или потерявшая свою дорогу, неважно. Иногда заблудшими также называют тех несчастных, чьи тела живы, но душа уже привязана к чему-либо; некоторые магистры оспаривают это, считая допущенной по невежеству ошибкой… Но не знаю. Лично я противоречия не вижу.

— Потому что душа все равно привязана, неважно, мертво тело или пока нет? — уточнил Сальваторе, и Теалор кивнул. — А ваше долголетие… ваша душа привязана к телу, которое живет дольше, чем ему отмерено, благодаря магии — это не частный случай, ммм, заблуждения?

Такого вопроса Теалор явно не ожидал — он поперхнулся и закашлялся, едва успев завинтить флягу:

— Нет… это… это другое, — и, отдышавшись, пояснил: — Связь с живым телом, возникшая при рождении — один из естественных этапов на пути души. Не имеет значения, прожило твое тело двадцать лет или двести, пока оно не получило смертельных ран, порции яда или чего-то еще.

— То есть либо на душу как-то воздействовали при жизни, либо тело умерло, но душа просто не ушла…

— …либо то и другое вместе. Мой же случай — ни то, ни другое.

— Хорошо, — это стоило осмыслить еще раз, но главную мысль Сальваторе уяснил. — А как не заблудиться? Или на это нельзя повлиять?

— Опять же, если обращаться к священным текстам — повлиять можно. Верить в Рожденных светом, вести праведную жизнь, совершать добрые дела… и это, как водится, правда, но не полная, — Теалор горько улыбнулся. — Видел я истово верующих, которым лучше бы не пятнать имена богов своими молитвами. Видел праведников, чьи души оказались привязаны к телам просто потому, что Наратзул счел себя вправе их привязать. И видел грешников, смирно лежащих в своих могилах. Поэтому, если хочешь знать мое мнение — стоит избегать чрезмерно сильных магов и в остальном жить так, чтобы хоть кто-то зажег тебе путеводный огонь.

— Вы упоминали его, когда рассказывали про Телдрона, я помню… а как их жгут?

— Просто — берут свечу, лучину, да хоть ветку, и зажигают, обращаясь к человеку по имени: этот огонь для тебя, он осветит твою дорогу. Можно жечь живому, если он где-то далеко, можно мертвому… Правил всего три. Первое: от одной души — один огонек. Хочешь лучше осветить чью-то дорогу — проси за него. Второе: не проси как милостыню и не предлагай деньги, путеводный огонь жгут либо из любви, либо в благодарность за доброе дело. Третье: не гаси такой огонь, он должен погаснуть сам. Хочешь зажечь кому-то?

Почему-то именно от этого вопроса, от того, как он прозвучал — без издевки, но и без сочувствия — Сальваторе стало особенно горько. Некому было жечь… и ему бы никто не зажег, даже если бы знали. Разве что…

— А себе можно? Или тому, кто не очень далеко?

Теалор с улыбкой качнул головой:

— Нет, так тоже нельзя.

— То есть правил больше трех.

— Получается, так… просто это правило настолько очевидно, что его даже вслух проговаривают редко. Нам вон зажгли, — он показал на усеянное звездами небо. — Есть легенда, что звезды — это путеводные огни, которые мертвые жгут для живых…

— И это правда?

— Думаю, как раз это — просто красивая сказка. Я слышал ее только в детстве от своей няни и даже не уверен, что она ее прочла, а не сама придумала. Но мне нравится.

Больше говорить было не о чем, и Теалор вскоре уснул. А Сальваторе смотрел на звезды и на башню Онакат, почти слившуюся в темноте с горными хребтами. Смотрел, зная, что эта башня возвышается над мертвым поселком, и вспоминал величественный замок Альсины, который почти так же возвышался над застывшей во времени деревней. Вспоминал — и мысленно прощался с ним и всеми окрестностями. Оставлял здесь, в горах, чьего имени до сих пор не знал, чтобы больше никогда не возвращаться.