Доживем до понедельника (джен)

Джон Коннор-младший, бывший аврор, сын героев Британии, кавалеров ордена Мерлина первой степени Джона Абефорта Коннора и Мэрион Коннор, с раннего детства был уверен лишь в том, что всех людей на планете можно разделить на две категории: тех, кто поступает по совести, и тех, кто счастлив.

Большую часть своей сознательной жизни Джон был убежден, что греться в теплых, почти обжигающих лучах чужой славы куда проще, чем самостоятельно добиваться признания. Следует, однако, отдать должное его родителям: и Джон, и Мэрион Коннор, работая более ста часов в неделю, старались воспитывать единственного сына самостоятельным, честным, мужественным, справедливым и так далее до бесконечности, щедро вдохновляя мальчика собственным примером. Наивные идеалисты, счастливые в браке и обожавшие свою работу. Порой Джону-младшему крупно везло: он отправлялся в Министерство вместе с Джоном-старшим, где каждый встречный считал своим долгом сообщить о том, что, разумеется, сын главы Оперативного отдела Аврората пойдет по стопам своих прекрасных родителей, ведь «он так похож на своего отца!» Оба Джона счастливо улыбались в ответ.

В общем, лет до одиннадцати жизнь Джона Коннора-младшего была безоблачна и прекрасна, пока ясным утром понедельника семнадцатого сентября тысяча девятьсот семьдесят девятого года в «Ежедневном Пророке» не появилась коротенькая заметка:

«Сегодня, в четыре часа утра, при попытке задержания банды Упивающихся смертью в полном составе было уничтожено подразделение «Львы» Аврората, в том числе глава отдела Дж. А. Коннор, принявший решение лично руководить операцией. К несчастью, данные о количестве членов банды оказались неверными. Большая часть подразделения, в том числе такие опытные авроры как Мэрион Коннор, Руперт Салливан и Эдвард Тумме, была уничтожена в первые минуты боя. Министерство и редакция газеты выражают соболезнования родственникам погибших».

Первой мыслью Джона Коннора-младшего, теперь уже единственного, было: «Мерлин, а я ведь только вчера похвастался этому задире Филдсу, что мой папа круче, чем его отец, простой продавец в Косом переулке!» Разумеется, можно списать эту мысль на то, что Джону было всего одиннадцать лет, он только что поступил в Хогвартс, попав, к собственному удивлению, на Гриффиндор. Можно горестно возопить: «Бедный мальчик, он просто еще не понял, что случилось!» Люди с легкостью оправдывают любую жестокую в своей эгоистичности мысль, любое невероятно гадкое в своей необдуманности слово и любой даже самый отвратительный поступок, который и человеческим-то назвать нельзя.

Так поступила и тетка Джона по отцу, Ирма Коннор, оформившая опекунство над племянником, открывшая счет на его имя, купившая ему запрещенную метлу и закрывшая глаза на тот факт, что мальчик не слишком-то страдает без родителей. В какой-то мере тетка была права: Джон довольно плохо понял, что случилось. Он твердо осознал, что больше никто не будет брать его с собой в Аврорат, где так много интересных забавных вещиц, где суровый аврор Аластор Моуди дружески треплет его за волосы и говорит: «Мерлин, вылитый отец! Он еще задаст перцу Сами-Знаете-Кому!»

И еще тверже — что никто больше не скажет ему, какой он хороший, умный и талантливый, какой он истинный сын своего отца. И именно от осознания этого факта Джон все-таки заплакал на похоронах родителей, куда собралось народу куда больше, чем он когда-либо видел. Заплакал впервые в жизни.

Однако Джон ошибся. Вернее, по молодости лет не учел человеческую способность жалеть все маленькое и беспомощное. Хотя Джон Коннор и стал в будущем беспощадным преследователем Упивающихся смертью — сторонников идей чистокровности и просто слизеринцев, на тот момент это был всего лишь маленький мальчик с вечно прилизанными волосами и огромными голубыми глазами. Маленький и беспомощный.

И ему помогали.

Так Джон и жил: окончил Хогвартс, довольно успешно сдал ТРИТОНы и даже поступил в Школу Авроров. Но тут-то и выяснилось, что и ум, и храбрость, и магические способности вовсе необязательно идут в комплекте с отцовской и материнской славой. На последних волнах родительской памяти Коннор устроился на работу в Оперативный отдел.

Однако там нашлись люди, решившие, что нет в Аврорате стажера достойнее и лучше Джона Коннора-младшего, опытного приспособленца, а по-маггловски — паразита обыкновенного. Благодаря некоторой протекции «сверху» молодого парня, которого, вообще-то, надо было посадить за письменный стол для детального изучения основ стратегии и тактики, брали на самые интересные выезды, которые неизменно оказывались и самыми опасными.

Если Джон и научился чему-нибудь за годы благосклонного принятия незаслуженных знаков внимания, так это мгновенной мимикрии в зависимости от ситуации.

Взвесив все «за» и «против» подобного сумасшедшего режима, трусоватый от природы Коннор принял решение и разработал план, невероятно простой, а потому весьма действенный. И спустя некоторое время по Аврорату поползли первые зловещие байки о «бешеном Конноре», разбрасывающем направо-налево самые серьезные боевые заклинания. Понадобилось всего два-три показательных выступления, стоивших Джону огромного количества нервных клеток и трех порций Зелья Смелости, а его группе — почти проваленного задания по обезвреживанию стаи диких оборотней. И — вуаля! — за Коннором закрепилась слава смелого и сильного аврора. Но на операции, связанные с оборотнями (а также на любые хоть сколько-нибудь опасные), Джона больше никогда не брали, всерьез опасаясь за успех. Следовательно, он оказался гарантированно защищенным и от участия в битве за Хогвартс, которая состоялась в день его тридцатилетия, не прослыв при этом трусом.

В апреле тысяча девятьсот девяносто восьмого года аврора Коннора направили «контролировать ситуацию» в Северную Ирландию, где потихоньку образовывалась организация, по данным разведки весьма и весьма похожая на Упивающихся смертью. Джон пробыл там около трех месяцев, пока, наконец, не догадался, что во главе этой группировки стоит не замаскированный маг великой силы, как считал Аналитический отдел, а самый обычный маггл. И вообще, все члены организации — магглы. После этого ликвидация незаконной группировки прошла очень успешно, а аврора Коннора даже повысили до заместителя начальника Оперативного отдела.

Вернее, его попытались повысить.

Потому что Джон Коннор-младший, мечтавший о карьере как у отца с трех лет, на тридцать первом году неожиданно понял, что, прожив столько лет, так ничего и не достиг. Все, что у него было: слава, деньги, репутация, карьерный рост — так или иначе получено обманом. Коннор стал всего лишь аврором средней руки, человеком середины. Обаятельным, прилично образованным и довольно умным, стоит признать, но все же человеком середины. Об этом ли он мечтал?

Услышав, что Минерва МакГонагалл, ставшая директором Хогвартса, ищет кандидата на вакантное место преподавателя Защиты от темных искусств, Джон недолго думая отправился на собеседование. Его приняли: для школьного учителя Защиты от темных искусств, по мнению Минервы, совсем необязательно было быть героем войны или гениальным бойцом. Желающих занять «проклятую» должность было не так уж много, а Коннор имел достаточный опыт, стремление работать, а главное — умение не впадать в крайности, которое, что правда, испарилось без следа за первый год преподавательской деятельности. Гермиона Джин Грейнджер могла бы объяснить всем, что в науке это называется «профессиональным выгоранием», но на тот момент сама была в глубокой депрессии. Джон таких слов не знал, поэтому решил проблему как смог: сблизился с Роландой Хуч. Их роман был ярким, недолговечным, однако осталась дружба, которой Коннор дорожил.

Впрочем, за три года преподавания Джон умудрился не стать вместилищем для Волдеморта, не сойти с ума, забыв свое имя, не превратиться в оборотня при луне, не оказаться Упивающимся смертью, не занять должность шпиона министра, наводя ужас и смех на учеников, и даже не убить директора Хогвартса, поэтому был на хорошем счету и у коллег, и у учеников, кроме, разумеется, слизеринцев.

В целом Джон Коннор остался вполне доволен своей жизнью. Конечно, все-таки стать начальником Оперативного отдела Аврората было бы куда круче, но школьный профессор — тоже не самый плохой вариант. Зарплаты за последние годы резко выросли, так как при смене правительства после победы оказалось, что все эти годы существовал особый налог «на военные расходы», составлявший около двадцати процентов годового. Министр справедливо рассудил, что взимать подобный налог с людей, так много сделавших для падения Волдеморта, было бы по меньшей мере черной неблагодарностью. Тем более, вскоре выяснилось, что деньги эти тратились предыдущим правительством куда угодно, но только не на борьбу с Упивающимися смертью.

Но в начале этого учебного года что-то изменилось.

Джон никогда особо не интересовался так называемыми героями нового поколения. Конечно, он знал, кто такой Гарри Поттер, слышал и о том, кто был его лучшими друзьями и помощниками, даже видел пару раз в газетах послевоенные фото этих ребят, но на самом деле Коннор по-настоящему увидел Гермиону Грейнджер в первый день занятий. Она живо напомнила ему мать: такая же умная, язвительная, сильная, но в то же время хрупкая и нежная.

Какое-то время Джон постоянно ловил себя на мысли, что думает о новой коллеге чаще, чем следует. Затем попытался успокоить себя тем, что видит в преподавательнице Чар всего лишь девушку, чем-то похожую на его погибшую мать, но... Дни сменяли друг друга, а Коннор все больше убеждался, что чувство, которое охватывает все его существо, — нечто не имеющее названия, никогда доселе не испытанное, новое, потрясающее. То, от чего не хотелось отказываться. Во всяком случае, профессору Защиты от Темных Искусств казалось, что за Грейнджер стоит побороться.

Возможно, дело было в том, что впервые в жизни он видел нечто, чего не мог получить: по праву ли рождения или происхождения, благодаря чужой славе. Ко всему этому Гермиона была равнодушна, как, впрочем, и к самому Джону. Неудивительно, что тридцатитрехлетний аврор Джон Коннор-младший начал вести себя как малолетний влюбленный мальчишка, буквально дергая понравившуюся девушку за косички, не позволяя забыть неудавшиеся педагогические подвиги, припоминая унижения, пытаясь язвить, словно Снейп.

Чертов Снейп. Не раз и не два дававший понять, что прекрасно раскусил все уловки Джона. Человек, явно знавший правду о Конноре. Ни с кем не делившийся своими наблюдениями, но все же знавший правду.

Присутствие Снейпа было почти невыносимым.

Стоя в темной нише в двух шагах от дверей в комнаты декана Слизерина, разминая вывихнутое утром «с помощью» Снейпа запястье, профессор Защиты от темных искусств Джон Коннор-младший думал: что изменилось бы, пойди он на битву за Хогвартс? Будь он чуть смелее? Выжил бы он или же пал смертью храбрых?

После своей выходки с Амортенцией, завершившейся утренней стычкой, Джон здорово посмеялся над Снейпом. Как можно было поверить, что он применит зелье к любимой женщине? Нет, разумеется, подобные мысли у Коннора были (иначе зачем ему приносить флакон?), но добавлять Амортенцию в кофе Гермионы Джон не стал.

Так было бы намного проще. И то дурацкое растение, которое просил найти Лонгботтом, прекрасно вписывалось в план. Один вдох, пара капель зелья — и она полюбила бы со всей своей гриффиндорской честностью. Результат был бы почти необратимым.

Если Грейнджер отвергнет его, предпочтет какого-то... Нет, назвать Снейпа стариком язык не поворачивается, он старше Джона всего на восемь лет. Но как остаться рядом с этими людьми после такого унижения?

Стоп. Это не его мысли. Джон Коннор мыслит всегда четко и ясно. Он всегда понимает, чего хочет, и добивается этого любой ценой. Но на этот раз не смог. Не смог подлить Грейнджер Амортенцию, рука дрогнула. Рука дрогнула, и все содержимое пузырька оказалось на скатерти. А Снейп не заметил этого, просто не заметил.

Что заставляет его, Джона Коннора, караулить Снейпа в подземельях сейчас? Желание поговорить «по-мужски»? Смешно, ей-богу. Несмотря на возраст, профессор Зелий разделается с бывшим аврором одной левой, практики и опыта Северусу Снейпу не занимать, а он, Джон, слишком расслабился, утратил прежнюю форму. Роланда была бы очень недовольна.

Затаившись в этой темной нише, дыша через раз, профессор и сам не понимал, зачем так поступает. Который день им владело какое-то странное болезненное беспокойство, усиливающееся с каждой минутой. Пожалуй, нечто подобное Джон испытал, попробовав однажды Феликс Фелицис: известна четкая последовательность действий, словно кто-то написал план, и напротив каждого пункта нужно поставить галочку при выполнении. Но цель, причинно-следственные связи — все это остается тайной за семью печатями.

Коннор точно знал, что ему нужно дождаться появления Снейпа.

Но оказался совершенно не готов к тому, что профессор Зелий Северус Тобиас Снейп переместится в этот темный коридор при помощи портала, крепко прижимая к себе при этом профессора Чар Гермиону Джин Грейнджер.

Гермионе было весело.

Едва ли не впервые за последние несколько лет она чувствовала себя абсолютно свободной. Малая ее часть, оставшаяся вменяемой, не испытав на себе сокрушительного действия аромата Affectuumverumordinaria, поначалу еще пыталась как-то контролировать ситуацию, но потерпела ужасающее поражение перед превосходящими силами противника. Эта чопорная Грейнджер поджала губы, сложила руки на груди и принялась комментировать происходящее.

«Надо же, какое это прекрасное ощущение — подобным образом разговаривать со Снейпом. Безнаказанно!» — заявила она после того, как преподаватель Зелий никак не отреагировал на тон, которым сидящая под деревом Гермиона призывала мужчину к ответу.

«Да неужели?» — после фразы профессора Снейпа о необходимости срочно принять антидот.

«Что я, собственно, делаю?» — задумчиво вопросила она, обнимая Северуса Снейпа за шею.

«Я здесь совершенно ни при чем!» — малодушно пробормотала она перед тем, как...

Сказать по правде, целоваться Грейнджер совсем не любила. То ли дело было в чувстве вины после единственного поцелуя с Виктором Крамом, то ли в отвращении, которое она испытывала, глядя на Рона с Лавандой, то ли еще в чем-то... Но поцелуи так и остались для нее чем-то вроде пенки на молоке: не слишком приятно, но деваться некуда.

Целоваться же с профессором Зелий Северусом Тобиасом Снейпом оказалось почти так же потрясающе, как ей порой грезилось на далеком шестом курсе. Настолько потрясающе, что она буквально растворилась в этом ощущении, позабыв о временном расколе сознания на двух совершенно независимых Грейнджер. Когда все неожиданно закончилось, Гермиона даже не смогла открыть глаза, уткнувшись лицом в грудь Снейпа, вцепившись мертвой хваткой в его мантию и чувствуя щекой те самые считанные-пересчитанные пуговицы.

— Это неправильно, — глухо пробормотал зельевар куда-то ей в макушку. Глубоко вздохнул, добавив: — Не шевелитесь, мисс Грейнджер.

Не успела Гермиона обидеться на официальное обращение, как почувствовала, что у нее знакомо засосало под ложечкой: перемещение с помощью портала, как Снейп и предупреждал. Мгновенно потемнело и похолодало. Грейнджер на секунду показалось, что профессор собирается оттолкнуть ее, но, несмотря ни на что, они продолжали стоять обнявшись прямо посреди слизеринских подземелий.

— Пора заканчивать этот балаган, — так же глухо сказал Северус Снейп, по-прежнему крепко прижимая ее к себе.

— Балаган?! — брови Гермионы слились с челкой. — Вы так относитесь к моему признанию?! Ну вы и...

Она попыталась освободиться, но Снейп был намного сильнее.

— Мисс Грейнджер, вы не понимаете, что делаете! — в голосе зельевара была тоска. — Но я-то понимаю!

— Да все я прекрасно понимаю, не глупее вас! — огрызнулась Гермиона, вынуждая профессора Зелий отпустить ее. Она немедленно поплатилась за это, пошатнувшись и едва не упав. — О черт!

— Вот видите! — укоризненно произнес Снейп тоном «А я ведь предупреждал!» — Вам необходимо пройти в мою комнату и принять антидот.

— Ладно, — не стала спорить девушка, весьма плохо ощущая почву под ногами. — В какую сторону идти?

— Сюда.

Несколько десятков шагов до деревянной двери показались Гермионе вечностью. Примерно на третьем терпение профессора Снейпа лопнуло — он подхватил коллегу на руки и уложил в пять секунд путь до своей комнаты, снятие запирающего заклятия и усаживание девушки в глубокое жесткое кресло. Преподаватель Зелий так торопился дать Грейнджер «лекарство», что даже не закрыл входную дверь, сразу же направившись к шкафу.

— Пейте! — под носом у Гермионы очутился крохотный флакон из темно-синего стекла.

— Что это? — взгляд ее был почти осмысленным, как и тон. Впечатление испортил лишь сдавленный смешок в конце вопроса.

— Цианид калия, — девушке показалось, что Снейп с трудом подавил желание закатить глаза. — Это лекарство, Грейнджер. Пей.

Гермиона вскинула голову. Конечно, это было невероятно глупо, но именно этот неожиданный переход на «ты», то, что профессор отбросил вечное «мисс», назвав ее просто по фамилии, показалось ей куда более личными, чем поцелуй.

— Лекарство от чего?

— Лекарство от этой внезапной влюбленности, которая возникла из-за того, что вы вдохнули аромат Affectuumverumordinaria. Пейте, мисс Грейнджер.

Гермиона внимательно посмотрела на пузырек, зельевара и собственные ногти. До боли прикусила губу и сказала:

— Не буду пить.

Снейп выпрямился и сухо обронил:

— Тогда я свяжу вас и волью содержимое этого флакона силой. И поверьте, я это сделаю.

— Прекрасно. Вперед, — сурово выплюнула несгибаемая профессор Грейнджер и вдруг зачастила: — Только выслушайте сначала, ладно? У меня, наверное, кровь к ногам прилила, и я от этого стала лучше соображать... Ой, кажется, наоборот. В общем, не столь важно. Просто я боюсь, если выпью ваше лекарство, не будет этой ясности.

Снейп молча нависал над ней, словно скала. Гермиона по привычке принялась считать пуговицы на мантии, но тут же сбилась.

— Говорите, — наконец тяжело обронил мужчина.

Грейнджер глубоко вздохнула, зажмурилась и начала:

— Профессор, вы не можете уже снять с меня баллы... Вы можете презирать меня, сказать, что я слишком глупа и придумываю лишнего... Но то, что я сказала там, на поляне... это правда. Я сказала это не потому, что нахожусь под действием аромата этого дурацкого цветка. Это правда, слышите?!

Молчание затянулось настолько, что Гермиона рискнула открыть глаза. Снейп стоял у какой-то картины, прикасаясь к рамке кончиками пальцев, вполоборота к девушке. Прочитать реакцию по его профилю было сложно. Вероятно, почувствовав взгляд профессора Чар, мужчина обернулся.

— Мне очень хотелось бы поверить вам, мисс Грейнджер, но сейчас вы не отвечаете за свои слова.

У Гермионы зачесались руки запустить в него чем-то потяжелее. Да, вот этот том «Зельеварение сегодня» вполне подойдет.

— Профессор Снейп, черт возьми! Я серьезно.

Он без труда поймал книгу, которую разъяренная Грейнджер в него бросила, и скептически приподнял брови.

— Если уж на то пошло, я уже давно не ваш профессор.

— А я давно не мисс Грейнджер. И что? — Гермиона скопировала его гримасу настолько точно, что Снейп невольно усмехнулся.

— И как же прикажете вас называть? Миссис Уизли? Профессор?

Девушка нахально подняла подбородок, слегка склонив голову вправо:

— Меня зовут Гермиона.

Снейп поднял вверх руки, словно капитулируя.

— Только потому, что вы сейчас под воздействием аромата Affectuum... Гермиона.

— Спасибо, — слабо улыбнулась Грейнджер. — Так вот. Хоть я и под воздействием аромата этого растения, но все, что я говорю, вам следует рассматривать всерьез. Я вас люблю, профессор Снейп, хотите вы этого или нет. Я полюбила вас в пятнадцать лет и, наверное, если доживу до ста, все равно буду любить.

— О, Мерлин... — еле слышно вздохнул зельевар и принялся нервно ходить по комнате.

— Уж извините, но это сильнее меня, — обиделась Грейнджер. — Вы же знаете, я даже замужем была. Не помогло. Вы можете делать все, что хотите, с этой любовью. Я-то с ней сделать ничего не могу.

— Хоть что-то в этом мире, Гермиона, сильнее вас, — в который раз вздохнул Снейп, растерянно взъерошивая волосы. — Я вас выслушал. Пейте лекарство.

Гермиона послушно взяла пузырек, сделала большой глоток и без сил откинулась на спинку кресла, глядя на профессора Зелий сквозь полуопущенные ресницы.

— Зачем вы так? — устало спросила она.

Снейп присел на корточки перед креслом, глядя ей в глаза.

— Затем, Гермиона, что вам двадцать два, а мне — сорок один. Вы героиня войны, а я — бывший Упивающийся смертью. Потому что вы молоды и прекрасны, а я старый и страшный.

Грейнджер хотела было что-то возразить, но он поднял руку, призывая к молчанию:

— Я знаю, вы скажете, что все это ерунда. Но главная причина того, что я не могу поверить в ваши слова о любви, которые второй раз вы, Гермиона, говорите мне под воздействием Амортенции, заключается в том, что сейчас вы уснете и утром ничего не вспомните. Таково действие антидота. И мне очень жаль, потому что... я тоже вас люблю.

Ее карие глаза удивленно распахнулись, но уже через секунду Гермиона Джин Грейнджер, профессор Чар Хогвартса, спала.

Дождавшись, пока совершенно забывший об открытой двери Северус Снейп отправится доставлять профессора Грейнджер в ее комнату через камин, Джон Коннор-младший безнаказанно проник на вражескую территорию. Копаться в личных вещах Снейпа преподаватель Защиты от темных искусств побоялся, но даже беглый осмотр дал немало информации, не говоря уже об увиденной сцене.

Чутье заставило его осторожно снять картину, напротив которой так долго стоял Снейп. Джону едва удалось подавить восторженный клич охотника, поймавшего добычу, когда она увидел приклеенную к стене газетную вырезку, с которой улыбалась Гермиона Грейнджер в свадебном платье.

Опасаясь быть застигнутым на месте преступления, Коннор как можно быстрее покинул комнату слизеринского декана. Чем дальше он уходил от подземелий, тем страшнее ему было. В итоге Джон побежал по коридору, совсем запыхался и перевел дух, лишь оказавшись в собственных покоях.

Еще месяц назад Коннор и не подумал бы подслушивать чужой разговор, но болезненное раздражение, копившееся в нем столько дней, требовало выхода. Любого. Джон долго листал толстую библиотечную книгу «Устав Хогвартса», пока не нашел нужную страницу.

Улыбка, озарившая его лицо, была весьма недостойна сына героев Британии, кавалеров ордена Мерлина первой степени Джона Абефорта Коннора и Мэрион Коннор. Тем не менее, Джон Коннор-младший был в тот момент абсолютно, безоблачно счастлив.