Пусть придет что-нибудь (гет)

Тонкс впивается ногтями в перила и забывает дышать. Внизу по арене мечется черный вихрь — цвет мантии в потоках воздуха сгустился, потемнел — она не может уловить отдельные движения, проследить траекторию! В глазах рябит от вспышек заклятий, искр отраженных ударов. Мягким серым пеплом осыпается «убитый» фантом. Какой по счету? Сколько уже развеяно? Тонкс перегибается через перила, едва не ныряет вниз. Осталось шестеро, еще шестеро!

Сколько же он сможет выдерживать такой темп? Навалится усталость, тело нальется свинцовой тяжестью, реакция замедлится...

Его загоняют на самый край арены, лишают свободы маневра. Нет!

Серебристая сеть накрывает пятерых фантомов, на мгновение оказавшихся прямо перед ним, дротик летит назад, за левое плечо — и последний противник оседает пронзенный, ууспевая выпустить Ступефай. Но черный вихрь смещается, и заклятье поражает запутавшихся в сети фантомов.

Тонкс оглушает дружный рев и топот ног. В едином порыве зрители вскакивают с мест, она сама кричит и колотит ладонями по перилам.

* * *

— О-о-о! — у нее просто нет слов.

Грифон прекрасен, прекрасен! Ожившее чудо, воплотившаяся греза! Солнечно-золотой и мягкий, как бархат. Перья чуть темнее шерсти и ярче блестят. Они гладкие, плотные, упругие. Тонкс обнимает свое чудо за шею, заглядывает в оранжевые глаза, не слушая любезностей, которые рассыпает распорядитель перед мистером Эллиотом. Но, вот, грифона дезактивируют, и он становится просто большой, мягкой игрушкой. Тонкс разочарованно вздыхает. Уменьшенного грифона упаковывают вместе с остальными призами. Распорядитель вручает победителю бутылку коллекционного коньяка и провожает до выхода.

* * *

Тонкс прижимает к животу объемную сумку с сокровищем и почти парит над землей, не чувствуя ног. Твердые пальцы сжимают ее локоть, заставляя изменить курс. По укоренившейся за этот вечер привычке, она полагается на направляющую руку.

— Сотрите с лица блаженную улыбку, Дороти. Вас примут за юродивую.

Колкие слова не ранят, ничуть: грифон-то у нее! А на лицах встречных магов и ведьм сияют такие же улыбки, и глаза светятся детским восторгом. Подвыпившая компания весело распевает песню. Они пьют прямо из горлышка, передавая бутылку по кругу. В корзину с запасом алкоголя плавно опускается коллекционный коньяк.

— Зачем?!

— Им нужнее. А у нас есть Драконья кровь.

Смысла в этом нет никакого. Тонкс, по крайней мере, обнаружить его не удается.

* * *

Коричневая мантия брошена на кресло — Тонкс опять сорвала вешалку — личина мистера Эллиота сползает с лица. Жаль. За вечер он стал то ли дальним родственником, то ли старшим другом, и назвать человека, подарившего грифона, профессором, мистером, а тем более, подопечным Снейпом, не получается даже в мыслях.

Странно, что можно так измениться, почти не меняясь. Стать другим человеком, настолько незначительно подправив черты, что это невозможно отразить в стандартном описании. Только цвет глаз, но кто будет всматриваться темно-карие они или черные? Все на уровне ощущений: педантичный, серьезный, вполне добропорядочный провинциал и опасный, непредсказуемый свидетель обвинения.

А на арене он был Северусом Снейпом, внезапно понимает Тонкс. И даже мантия казалась черным плащом. Она расплывается в улыбке, достает из сумки грифона и возвращает ему размер.

— Не вздумайте активировать!

— Вот еще, — бурчит Тонкс. — Бедняжке не хватит места даже побегать, тем более летать!

— Бедняжке? — Северус внимательно осматривает грифона. — Ему в самом деле не повезло — грифоны за своего не примут.

Тонкс мотает головой, не желая слушать, вне всякого сомнения, обоснованную критику драгоценного приобретения.

— Грифона мы все-таки получили! — прижимается она щекой к его длинной шее. — Хоть, все каникулы еще впереди. И нам даже коньяк подарили — в ее голосе звучит упрек, — победу отпраздновать.

— Коньяк подарили не по доброте душевной. Распорядители не слишком хотели расставаться с жемчужиной аттракциона — даже рискнули смошенничать: на последнем уровне возвращали пораженного фантома. Минимум, дважды. Поэтому и пришлось накрыть их одновременно. Думаю, это их... заинтересовало. Так что бутылка была с сюрпризом.

— Яд?! — ужаснулась Тонкс.

— Следящие чары. Нас не убить хотели, а побеседовать.

— Тогда и на призах могут быть...

— Игрушки все время находились на публике.

— А за коньяком распорядитель ходил в кабинет! — соображает Тонкс.

— Но выигрыш мы все же отпразднуем, — Северус ловит ее недоуменный взгляд и улыбается самым уголком рта. — Я обещал вам Драконью кровь, Дороти.

* * *

Тонкс наотрез отказалась вставать с грифона и перебираться за стол — спина у него широкая и теплая, сложенные крылья ничуть не мешают. Она обнимает его за шею и смотрит на льющееся в бокал вино, почти черное в полумраке. В стекле отражается крошечный огонек одинокой свечи. Вино кажется густым и тягучим, как настоящая кровь. Черный силуэт растворяется в тенях, только белеют подвернутые манжеты, и тонкие бледные пальцы сжимают темное горлышко бутылки. Угольно-черная прядь падает на глаза.

— Я никогда не пила Драконью кровь, — шепчет Тонкс. — Я, вообще, эльфийское вино пробовала пару раз.

— Авроры перестали употреблять конфискованный алкоголь? Куда катится мир!

Северус протягивает ей полный бокал и гибким движением опускается на ковер.

— За сегодняшние победы! — он поднимает бокал к глазам.

— За него! — Тонкс гладит мягкие перья грифона и делает осторожный глоток.

Она облизывает губы, прислушиваясь к ощущениям. Терпкий вкус обволакивает нёбо, манит распробовать. Тонкс пьет, приятное тепло бежит по венам.

— За звезды, — поправляет Северус, — и цветы.

Тонкс призывает пряники и вываливает их на тарелку.

— Жаль, маргаритка пропала, — вздыхает она.

— Не выдержала упражнений на арене, — фыркает Северус, и снова наполняет бокалы.

Вино пьется легко, Тонкс не чувствует хмеля. Голова ясна, язык не заплетается:

— Красивые были узоры — замороженные песни. Можно было поставить на окно. Они долго стоят.

— Вот и нужно было спеть.

— Почему мне? Сам бы спел, — она тянется за пряником. — Или прочитал бы стихи. Свои.

— Почему свои? — кажется, в голосе Северуса проскальзывает смешок.

— Ты, наверняка, пишешь стихи. Иначе быть не может, — Тонкс понимает, что дразнит его.

Это — весело и немного жутко. Восхитительно.

— Когда-то писал, — неожиданно легко соглашается Северус, — в далекой юности. Потом бросил.

— Талант пропасть не мог, — убежденно произносит Тонкс, хрустя пряником.

— Таланта не было. Только способность зарифмовать несколько строчек.

— Все равно, — спина грифона оказывается вовсе не такой удобной, как ей казалось, и она соскальзывает на пол, укладываясь, как на подушку. — Прочитай.

Северус качает головой:

— Я разочаровался в тематике.

Он допивает вино и разливает по бокалам оставшееся.

— Я словно девушку и юную весну

Когда-то воспевал кровавую войну,

Но ужас я познал теперь ее господства.

О, ведьма старая, что держит нас в плену,

Что хочет нравиться и скрыть свое уродство,

И отвратительную прячет седину.

— Здорово! А говоришь, нет таланта!

— Это — не я. Имруулькайс, поэт-изгнанник, мечтал собрать разрушенное царство, был с почетом принят византийским императором, но соблазнил принцессу... А может быть не соблазнил, но императору донесли, что в любовных стихах он ее воспевает. Имруулькайс был вынужден бежать, а император прислал ему отравленную рубашку, и поэт умер в муках. Я хотел восстановить рецепт яда, — Северус открывает вторую бутылку.

— Не верю...

— Тому, что хотел найти рецепт яда, или тому, что император прислал отравленную рубашку?

— Тому, что ты кровавую войну воспевал. Рейды Пожирателей, нападения на магглов, — Тонкс приподнимается и возмущенно мотает головой.

Северус тихо смеется:

— Я воспевал валлийцев и их последнего короля Оуэна Глендауэра. Восстания против королевской власти и Церкви. Поверженных, но не сломленных, скрывшихся в холмах, лишенных имен, и титулов...

Что нам еще осталось:

Доблесть, слава, честь?

Только последнее право —

Побежденного право — месть!

— Мне нравится! — Тонкс устанавливает бокал у себя на животе, он наполовину полон, но Северус все равно доливает вино и наполняет свой опустевший. — Прочитай, пожалуйста, — жалобно просит она, — о любви.

— О любви? — Северус прикрывает глаза, сосредотачиваясь. — Не мое, но... мне подходит.

Он делает большой глоток и начинает очень тихо, чуть хриплым голосом:

- Прощай, Любовь! По давнему канону

Лови других приманкой на крючок,

А мне пора за прерванный урок -

Пора опять к Сенеке и Платону.

Я проиграл, тут спорить нет резону,

Но проигрыш пошел, похоже, впрок,

И я свою свободу уберег

От пустяков, сомнительных по тону.

Теперь прощай — я больше не у дел.

Твоя игра мне больше не опасна.

Слепи юнцов — над ними ты всевластна,

И трать на них запас непрочных стрел:

Ценой ушибов, я усвоил все же,

Что на подгнивший сук вставать негоже.

— Это не Шекспир, — Тонкс пытается вспомнить. — Кто-то из последователей?

Северус допивает вино и снова наполняет бокал.

— Предшественник, — отвечает он. — Томас Уайетт.

— Красиво. И грустно.

— Почему? Все хорошо, спокойно.

— Поэтому и грустно.

Тонкс ставит бокал на пол и садится, опираясь спиной на грифона:

— А я была влюблена в тебя, в Хогвартсе.

Северус иронично поднимает бровь.

— Не верю, что не заметил, как я бегала за тобой.

— Мне казалось, ты стремилась сдать СОВ на «Превосходно» и пройти курс Высших зелий. Впрочем, внезапный энтузиазм меня удивил.

— Я хотела стать целителем, — признается Тонкс, — и папа сказал, что я никогда не смогу работать с пациентами, а тем более с коллегами и начальством, если не в состоянии выполнять требования учителя. Пусть даже очень вредного. В общем, сперва я хотела получить «Превосходно», чтобы стать целителем, а потом влюбилась и захотела доказать, что могу и «Превосходно» получить и целителем стать. Но я до сих пор не понимаю, как мне удалось закончить курс? Почему ты не стал придираться и не выгнал меня?

Северус пожимает плечами:

— По тем же соображениям, о которых говорил твой отец. Ответственное отношение к своей работе для целителя важнее, чем мастерство зельевара. Но если бы я знал, что ты предпочтешь Аврорат, еще подумал бы, давать ли тебе шанс. Почему ты не стала целителем?

— Я встретила Аластора Моуди — папа его лечил — он рассказал мне о работе авроров. Знаешь, он ведь этим жил. Наверное, я в него даже чуть-чуть влюбилась.

— И ты променяла меня на Моуди. У тебя очень интересный выбор объектов симпатии. Один страшнее другого.

— Неправда, ты красив, — вырывается у Тонкс. — В движении, — поправляет она себя. — Как явление природы, черная молния...

Северус молчит загадочно.

— И студентки в тебя влюблялись.

— Это не по-настоящему, — отмахивается он и сбивает бокал. Успевает подхватить. Только несколько капель падает на манжет.

— А что по-настоящему?! — У Тонкс на глаза наворачиваются слезы. — Мама не верила, что у нас с Ремусом серьезно. Говорила, что я выдумала свою любовь, а он искал спасения от одиночества. Так что по-настоящему?

Лицо Северуса кажется растерянным. Всего одно мгновение. Он хмурит брови и четко произносит, словно давно обдумал ответ:

— Твой сын — настоящее. Ты нужна ему живая и счастливая. Хотя бы веселая.

Тонкс обнимает колени руками. Внезапно ей становится холодно. Эльфийское вино коварно. Она знала это в теории, теперь убедилась на практике.

Что-то теплое укрывает ей плечи. Северус закутывает ее в коричневую зимнюю мантию. Ему, похоже, жарко — сюртук расстегнут, на скулах темные пятна румянца. Губы яркие от вина. Глаза близко-близко. Совсем черные. В них, как в омутах отражается ее собственное крошечное лицо. Дыхание перехватывает, и Тонкс слышит стук своего сердца.

— Мне, наверное, хватит, — она пытается подняться, только ноги ватные, и пол качается.

Северус подхватывает ее под руку, Тонкс уже привычно опирается на него. Он ее почти обнимает, прижимает к себе.

— Уже поздно, Дороти, — голос звучит хрипло.

Он не дразнит ее Феей, убивающего домика, и не вспоминает о маске на ярмарке, понимает Тонкс. Он обращается к ней, Дороти.

— Пора спать.

* * *

— Я пойду? — перед ней дверь спальни.

— Спокойной ночи.