Пусть придет что-нибудь (гет)

— Я буду вашим телохранителем!

Северус отступает ошеломленный. Он зажмуривается на секунду, открывает глаза — нет, не почудилось! Это не говорящая рождественская елка, украшенная разноцветными гирляндами — аврор Тонкс! Она пользуется его заминкой и входит в номер, предсказуемо спотыкаясь о порог. Северус разглядывает пурпурные завитки волос, нежно-лиловый шарфик, лимонно-желтое пальто с крупными перламутровыми пуговицами, лаковые ботфорты вино-красного цвета. Один каблук подвернулся, и Тонкс неустойчиво балансирует, цепляясь за стойку для зонтиков.

— Нет, — озвучивает он вывод из своих наблюдений. — Не думаю.

— По программе защиты свидетелей я буду охранять вас!

Каблук ломается, и Тонкс падает, увлекая с собой стойку для зонтиков.

Северус наблюдает, как она выбирается из-под стойки, садится на пол и пытается вытащить из узкого рукава пальто волшебную палочку. Когда ей это, наконец, удается, лицо Тонкс озаряет победная улыбка, она ликующе произносит:

— Репаро!

И ничего не происходит.

Тонкс озадаченно разглядывает свой каблук, палочку, морщит лоб и что-то высчитывает, шевеля губами.

— Репаро, — звучит неуверенно, почти умоляюще.

Безрезультатно.

Вздохнув, она поднимается с пола, держась за стену. Упрямо произносит:

— Я буду вашим телохранителем. Это распоряжение министра.

— Вам нужно переобуться, Дороти, — замечает Северус, — но у меня вы не найдете серебряных башмачков. Аппарируйте домой.

Тонкс, не слушая, проговаривает на одном дыхании:

— Ваши показания чрезвычайно важны для судебного процесса и крайне опасны для Пожирателей смерти и тех, кто сотрудничал с ними, в том числе чиновников Министерства; они непременно попытаются заставить вас замолчать, а мы не можем этого допустить, потому, что ваши показания...

— Чрезвычайно важны, — прерывает ее Северус. — Я понял. Мне не нужен телохранитель. Даже если бы опасность, действительно, существовала, а не была плодом воображения отдельных переработавших авроров, я бы сам прекрасно с ней справился.

Она мотает головой:

— Опасность есть — ваш дом уже сожгли!

— Мой дом сожгли не Пожиратели, — кротко поправляет Северус, — а добропорядочные граждане, расстроенные отсутствием моего трупа.

— А теперь вам угрожают опытные убийцы! Ой!

В руке Северуса появляется палочка. Резкий взмах, невербальное заклинание — Тонкс рефлекторно отскакивает в сторону и хлопает ресницами, обнаружив, что уверенно стоит на двух ногах.

— Как? — она садится на корточки и ощупывает целые каблуки. — Как вы это сделали?

Северус не считает нужным давать очевидный ответ, только пожимает плечами. Палочки в руке уже нет, и Тонкс понятия не имеет, куда она делась.

— Каблуки стали ниже, — задумчиво произносит она. — Цвет — другой, темнее... Вы их трансфигурировали, да?!

* * *

В ней все слишком. Слишком яркие волосы, слишком звонкий голос, слишком размашистые движения. Как будто в комнату влетела стая попугаев. Ее пальто свешивается со спинки кресла, сумочка брошена на сиденье, шарфик висит на стойке для зонтиков, пояс от пальто — на дверной ручке, одна перчатка — на подоконнике, другая — на полу. Сама Тонкс сидит на столе, сдвинув ветхую рукопись к самому краю. Рядом с ней бокал ярко-оранжевого сока и пакет с печеньем. За ухом у нее перо, которым он делал пометки, павлинье перо, золотисто-зеленое с темно-синим, почти фиолетовым «глазом»— видимо, позаимствовано в качестве аксессуара. Тонкс болтает ногами, хрустит печенюшкой, запивает ее соком и безостановочно тараторит в зеркало двусторонней связи. Северус не вслушивается, он пытается смириться с неизбежным. Его разговор с министром ничего не дал — Шеклболт непреклонен. Он, впрочем, согласился заменить телохранителя, но от этого предложения Северус отказался: в Аврорате не было никого, с кем он добровольно согласился бы проводить двадцать четыре часа в сутки, а Тонкс, по крайней мере, она безобидна.

— Как вы представляете свои обязанности, мисс? — сухо осведомляется он.

«Безобидная» Тонкс подскакивает, роняет зеркальце и сок, сбивает на пол рукопись. Листы пергамента с тихим шелестом разлетаются по комнате.

— Эванеско!

Капли сока исчезают прямо в воздухе, не успев попасть на листы рукописи.

— Я не слышала, как вы вошли! — восклицает Тонкс. — Нельзя же так подкрадываться!

Даже если бы он топал, как слон, за хрустом печенья и болтовней она бы его не услышала.

— А зеркало не разбилось! — она радуется, словно школьница.

— Может быть, вы все же пойдете домой? — с надеждой спрашивает Северус.

«У нее же ребенок, маленький. Неужели, она его оставит, ради этого задания?»

Лицо Тонкс приобретает строгое выражение, даже губы становятся тоньше, а брови прямее.

— Я буду находиться рядом с вами двадцать четыре часа в сутки, начиная с этого момента, вплоть до окончания суда!

Звучит это очень решительно, но Северус не верит.

Это несправедливо! Тонкс не успевает за ним, как не успевала на уроках зельеварения. Не успевала конспектировать лекцию, сдавать готовую работу, обижаться на ехидную реплику, отвечать на дополнительный вопрос. Не успевала следить за ходом его мысли, последовательностью действий, не успевала реагировать. Справедливости ради, тогда Тонкс не успевала не только на зельеварении, она опаздывала на уроки, теряла учебные принадлежности, мялась, не зная ответа. Потом она выросла и стала аврором, научилась быстро действовать и думать, поняла, что уже не теряется перед учителями, даже перед Макгоннагал. Правда, пороги, по-прежнему, ее слабое место. И каблуки. Но это так, мелочи. Она уже забыла чувство, когда не поспеваешь за кем-то, отстаешь безнадежно. Забыла. Вот, вспомнила! Стоило Северусу Снейпу вернуться после полутора лет отсутствия без вести.

Она тщетно цепляется за свой аврорский статус, за распоряжение министра, торопится изложить все доводы в пользу дома, предоставленного программой по защите свидетелей. Профессор, хотя, уже не профессор, Снейп равнодушно кивает.

— Вы согласны?!

— Не все ли равно, какой домик вы разрушите, Дороти?

Тонкс не успевает возмутиться предположению, что она непременно разрушит дом, ее удивляет то, что он назвал ее Дороти. Стоп, он уже обращался к ней так! Она тогда не успела удивиться. Не успела!

— Почему я — Дороти?

— Вам пора возвращаться домой, — отвечает Снейп серьезно. Его лицо не застыло непроницаемой маской и не кривится в презрительной гримасе, он до странности спокоен, и от этого почему-то жутко.

— Я ваш телохранитель и должна находиться рядом с вами, — ей кажется, что отвечает она невпопад. Не успевает за ним.

— Без серебряных башмачков возвращаться вы не согласны, — печально констатирует Снейп.

* * *

Готовить Тонкс не умеет. К тому же на маггловской кухне и без применения магии. Вчера вечером она обошлась бутербродами, а Снейп вместо ужина собирал по порядку перепутанные страницы рукописи. Но на завтрак что-нибудь нужно приготовить, тем более время близится к полудню. Тонкс повторяет про себя уверения коллег-холостяков: «Готовить не сложно. Главное взять качественные продукты и не отвлекаться от процесса. Тогда ничего не убежит и не сгорит». Она изучает содержимое холодильника. Ага, яйца! Тухлые яйца ни с чем не спутаешь. Значит, будет яичнмца. Яичница — это просто! Все готовят яичницу, ее почти невозможно испортить, если, конечно, пачку соли не вывалить.

Тонкс решительно разбивает на сковородку яйца, включает газ, подумав, осторожно капает оливковое масло. Теперь — не отвлекаться от процесса. Для нее это самое сложное, но она держится, хотя нужно нарезать сыр, открыть паштет, заварить чай. Тонкс, не отрываясь, глядит на сковородку, но яичница обугливается. Она явно подгорает снизу, но сверху белок остается прозрачным и склизким. Что делать? Тонкс бросает панические взгляды по сторонам.

— Уменьшите газ, — раздается за ее спиной.

Тонкс вздрагивает и роняет вилку, которой тыкала студенистый белок. Вилку Снейп ловит и газ уменьшает. Потом переворачивает яичницу обугленной стороной вверх.

Тонкс скашивает глаза и наблюдает, как он устанавливает на столе какое-то странное приспособление, разбивает в прозрачную емкость яйца, добавляет молоко, мелко нарезанную зелень, присоединяет странный прибор и нажимает на кнопку. Раздается жужжание.

Она выкладывает свой завтрак на тарелку и пытается его есть. Яичница жесткая и упругая, как резиновая подошва, к тому же несоленая! Тонкс жалобно смотрит на Снейпа, тот трагически заламывает бровь, но разбивает еще два яйца и доливает молоко. Солит, сыпет пряности. Берет другую сковородку, наливает масла, ставит на огонь. Тонкс бросает жадные взгляды на плиту, она нарезает сыр, открывает паштет, но не решается включить электрический чайник. Чай Снейп заваривает сам.

Уплетая свою порцию, Тонкс все-таки решается спросить:

— Как вы разбираетесь с этим?

Он пожимает плечами:

— Я полтора года жил вне магического мира.

— А у меня всегда было отлично по Маггловедению, — Тонкс не то чтобы жалуется, скорее недоумевает.

— Вы учились десять лет назад, — Снейп держит чашку с чаем двумя ладонями. Греет руки? Тонкие бледные пальцы кажутся фарфоровыми, как сама чашка.

— Мир магглов стремительно меняется, каждый год появляются новинки. Учебные программы Хогвартса отстают, даже боюсь сказать, насколько. Про газ вам еще рассказывали, но о микроволновке вы, наверняка, не знаете.

* * *

Микроволновка может оказаться спасением в деле приготовления пищи, и Тонкс изучает инструкцию. Овладев теорией, она готова применить полученные знания на практике. Приготовить... Чтобы такое приготовить? Лучше что-нибудь простое и питательное. Например, кусок мяса. Запечь. Это же печь, хоть и микроволновая. Нашпиговав свинину чесноком и морковью, она натирает ее солью, перцем, заворачивает в фольгу и включает микроволновку.

Раздается жуткий треск, из микроволновки летят искры, она наполняется густым дымом. Тонкс действует на рефлексах. Палочка!

— Агуаменти!

Снейп перехватывает ее руку и выдергивает шнур из розетки. Вытаскивает из кухни.

У Тонкс подламываются коленки. Она сползает по стене. Сидит на корточках, обняв ноги. Электроприборы нельзя тушить водой — это из курса Маггловедения, в микроволновку нельзя ставить металлические предметы — она же читала в инструкции! Всхлипнув, Тонкс поднимает глаза. Снейп, похожий на вынырнувшего из воды утопленника, нависает над нею.

— Не надейтесь, Дороти, я не растаю, — фыркает он. Отбрасывает мокрые волосы со лба и уходит в душ.

* * *

— Вы собираетесь идти в этом?!

Тонкс недоуменно рассматривает себя в зеркало: обтягивающая блузка клюквенного цвета с рюшами на декольте и рукавах, короткая юбка в сине-желто-розовую клетку, тонкие, как паутинка колготки с цветочным рисунком, оранжевые полусапожки. Очень задорно и мило! Сам-то похож на... Она оборачивается, чтобы найти подходящее сравнение. В темно-сером свитере с высоким воротом и синих джинсах Снейп выглядит удручающе обыденно. И это человек, который даже среди магов казался странным! Волосы короче, чем она помнит, едва прикрывают уши, длинная челка падает на лоб. Нет, на Дракулу он не похож, на некроманта тоже, язвительное замечание приходиться проглотить.

Тонкс воинственно вздергивает подбородок и затягивает пальто поясом. Снейп надевает кожаную куртку, выключает свет, и они выходят на улицу. Близости Рождества не чувствуется. В этом приморском городе навеки обосновалась сырая, промозглая осень. Воздух настолько напоен влагой, что Тонкс чувствует себя рыбой. Песок на берегу холодный и колючий даже на вид. Вспененное море остро пахнет йодом. Ветер не сильный, но пронизывающий, забирается под пальто. У Тонкс стучат зубы, и хлюпает нос, она чувствует, что ноги покрываются пупырышками. Снейп смотрит на нее с тоской, как на несмышленого щенка, которого ему поручили на время отсутствия хозяев. Он берет ее под руку и ведет вверх по улице в сторону сверкающего неоновыми огнями торгового центра.

Согревшись, Тонкс оживляется. Она забрасывает Северуса вопросами, на которые он отвечает односложно. Ей это быстро надоедает и, доев свою порцию, Тонкс направляется к бару. Заказывает коктейль в высоком бокале с зонтиками, трубочками и кусочками фруктов, забирается на высокий табурет у стойки. Она притягивает мужские взгляды, как магнит. Посетителей в баре немного, и все они разглядывают ее ноги, обнаженную глубоким вырезом грудь, стройную шею, сложенные трубочкой губы. Дело не в том, что Тонкс красива, хотя она красива, она очень яркая, демонстративно яркая. Тонкс словно нарочно выставляет себя напоказ, приглашает рассмотреть ее и не только рассмотреть. Среди магглов так нельзя! В магическом мире вызывающий наряд на девушке означает, что она способна пресечь непристойные поползновения, в маггловском — что она напрашивается на них. Неужели, Тонкс не понимает, как могут быть прочитаны ее сигналы? Северус качает головой. Конечно, не понимает. Он помнит ее студенткой — она абсолютно не замечала, когда за ней пытались ухаживать, помнит на собраниях Ордена — по уши влюбленная, она пыталась кокетничать, превращая свой нос в пятачок. Похоже, ничего не изменилось: став женой, матерью, вдовой, Тонкс осталась наивной, как ребенок.

К ней подсаживается грузный мужчина средних лет, заказывает коктейль, уговаривает попробовать, Тонкс, смеясь, отказывается. Он настойчив, придвигается ближе, завладевает ее рукой, гладит ладонь, глаза у него масляно блестят. Другую руку он кладет на ее колено и пробирается все выше. Глаза Тонкс становятся большими и отчаянными. «Она же сейчас колдовать начнет!» — понимает Северус и спешит предотвратить инцидент.

— Эта девушка со мной, — негромко произносит он и сжимает запястье пылкого поклонника.

Тот бросает на него негодующий взгляд и делает попытку вырвать руку. Безуспешно. Северус держит его, пока он не перестает дергаться, потом отпускает. Фыркнув, незадачливый ухажер отходит, трясет рукой.

— Потанцуем?

Тонкс кивает, ошеломленная даже не происшествием, а его предложением. Северус снимает ее с высокого табурета и прижимает к себе. Мягкие руки ложатся на его плечи. Цвет ее блузки последнее, о чем он думает, обнимая девушку за талию. Северус чувствует тепло ее тела, слышит учащенное дыхание. Волосы на макушке смешно щекочут нос. Он вдыхает ее запах с легкой цветочной нотой духов. Тонкс запрокидывает голову, ищет его глаза. Ее взгляд затуманен, губы полуоткрыты... Что это — одиночество? Ей нельзя быть одной. Она не может без прикосновений, без близости. Ей нужно заботиться о ком-то, и чтобы кто-то заботился о ней. Держал в объятиях, накрывал своим плащом...

Северусу всегда было непросто поддерживать отношения, настолько непросто, что он и не пытался сближаться с людьми, а потребность в общении игнорировал. Ему хотелось бы объяснить свою замкнутость необходимостью, но не возникла ли эта необходимость из неумения строить отношения с людьми? Он пришел к Дамблдору, чтобы жить в человеческом обществе, но для этого, он должен был искупить свою вину, а значит, вернуться к Пожирателям, и, как Пожирателю, ему не доверяли, да он и сам не мог никому позволить приблизиться к себе. Северус понимал, что не смог бы изображать человеконенавистника в течение десяти относительно спокойных лет, если бы эта роль не соответствовала его потребностям. До недавнего времени он не сомневался, что никто из живых ему не нужен, а его собственное общество сможет вынести только святой. Полтора года в маггловском мире эту уверенность поколебали. Избавившись от своих обязательств и наиболее травмирующих воспоминаний, Северус обнаружил, что не только может поддерживать добрососедские отношения, но даже находит в этом определенное удовольствие. Конечно, магглы ничего не знали о его прошлом, и он никому не должен был рассказывать об этом, но он убедился, что Северус Снейп сам по себе не вызывает ужаса и отвращения.

Возможно, сейчас Тонкс тянется не к нему, просто к мужчине, к живому человеку, тянется в поисках тепла, но ведь и он может обнимать просто молодую красивую женщину. Они знают друг о друге почти все, они могут просто быть рядом.

Композиция заканчивается и Северус отстраняется. На лице Тонкс удивление и... Сожаление?

* * *

Воют пожарные сирены, у оцепления столпились обыватели, дом полыхает.

Потолкавшись среди спасателей, Северус узнает необходимую информацию — взрыв бытового газа, жертв нет. Об этом он и рассказывает Тонкс.

— Вы все-таки добились своего, Дороти — разрушили дом.

— Я?!

— Ну, а кто не закрыл газ? Все, вы свою миссию выполнили, возвращайтесь домой!

— Домой?! — у Тонкс дрожат губы, но она решительно мотает головой.

Северус хватает ее за руки и уводит подальше от зевак.

— Послушайте меня, все очень серьезно. Это не ваша оплошность — я проверил перед выходом газ и электроприборы.

— Это покушение! А вы говорили, что опасности нет!

— Я ошибся, — Северус пожимает плечами. — Вам нельзя оставаться со мной, это опасно.

— Я аврор...

— Авроров много, а у вашего сына нет другой матери. Если вы погибнете, никто ему не заменит вас, поймите это.

Кажется, она колеблется. Упрямо закусывает губу:

— Я не брошу задание! Я аврор и мой долг...

— У вас нет другого долга, кроме долга перед сыном, — бросает Северус резко.

— И мой долг сделать мир, в котором он будет жить, безопасным!

— Только он этого не оценит, если вы не дадите ему чувство безопасности сейчас!

Зеркало вибрирует, избавляя Тонкс от спора на болезненную тему. Она отворачивается и открывает пудреницу, которая как раз помещается у нее на ладони. На связи Эд Браун — ее непосредственный начальник. Они вместе учились на Хаффлпаффе, одновременно пришли в Аврорат, только у него не было перерыва на роды и восстановление после почти смертельного ранения, поэтому теперь Браун возглавляет ее отделение, однако их дружбе это не мешает. Эд — отличный парень, никогда не строит из себя начальника, он и сейчас обращается к Тонкс неформально:

— Привет! Как у тебя обстановочка? Баллы с Хаффлпаффа еще не полетели?

— Ох, Эд, тут такое! Дом взорвали...

— Взорвали?! — сияющая улыбка гаснет, между бровей намечается тревожная морщинка. — Ты цела, не ранена? А объект в порядке?

— Все нормально, — успокаивает друга Тонкс. — Никто не пострадал. Нас дома не было...

— Аврор Браун, — произносит Снейп, заглядывая через ее плечо, — вы занимаетесь моим делом?

— Э-э, нет. У меня нет допуска. Лично министр...

— В таком случае, прекращайте праздную болтовню, — чеканит Снейп.

Лицо Эда заливает мучительный румянец:

— Тонкс, свяжись со мной, когда у вас все определится.

Он исчезает, серебристая поверхность отражает возмущенное лицо Тонкс. Раньше, чем она успевает придумать реплику, заговаривает Снейп:

— Я думаю, нет смысла дожидаться здесь министра Шеклболта. Лучше всего нам вернуться в Магический Мир.

— Почему?!

— Тот, кто взорвал дом, — очень тихо произносит Снейп, — вычислил его сразу после вашего Агуаменти. Скорее всего, у него были адреса Министерства, возможно, есть доступ к другой информации, в том числе о маггловских счетах, кредитных картах. По ним наши передвижения легко отследить.

— Вы считаете, в Министерстве есть предатель?!

— Зачем же бросаться голословными обвинениями? — Снейп пожимает плечами. — Есть утечка информации — вот и все, что мы знаем на настоящий момент.

Тонкс потирает переносицу:

— Нас обнаружили, потому что я использовала волшебную палочку, — произносит она печально.

— Это лишь ускорило события, — неожиданно мягко отвечает Снейп. — Еще один довод в пользу Магического Мира — свободное пользование магией. Бороться с рефлексами нелегко. Да, и отвлекает.

Интересно, а как он справлялся полтора года без магии? Неужели, тоже мысленно бил себя по рукам, ловя порыв схватиться за палочку? Тонкс украдкой разглядывает сосредоточенный профиль — Снейп призывает свою рассыпающуюся рукопись, которая нисколько не пострадала в пожаре, и прячет ее под куртку. Он резко оборачивается к ней, нечитаемый взгляд прищуренных глаз замораживает Тонкс на месте, она даже моргнуть не может. Снейп вздыхает устало:

— Аппарируем, Дороти, обезьяны к нам не прилетят.

* * *

Пребывание в Магическом Мире имеет ряд преимуществ. Во-первых, золотые галеоны нельзя отследить, во-вторых, не нужно заботиться о хлебе насущном, в-третьих, чувствуется близость Рождества. И если второй пункт, при зрелом размышлении, приходиться вычеркнуть — можно было снять номер с питанием и в маггловской гостинице — то с третьим не поспоришь. У магглов от Рождества осталось лишь название. Под колесами автомобилей снег превращается в жидкую грязь, встретить на улице растущую елку так же вероятно, как пальму, неоновые вывески и огромные плакаты откровенно славят Маммону. А в тех медвежьих уголках маггловского мира, где еще растут живые деревья, и снег хрустит под ногами, нет ярмарок, предпраздничной суеты и золотых звезд.

Магический Лондон за окном кажется сошедшим с иллюстрации к Диккенсу. С неба падают пушистые снежинки, мягкий белый снег пуховым покрывалом укутывает крыши домов, карнизы и наличники, деревья и дорожки. Разноцветные гирлянды украшают окна, на стеклах — снежинки из серебристой бумаги, в ярко освещенных витринах — игрушки и фигурные свечи, блестящая оберточная бумага, ленты, банты бумажные цветы. Перед гостиницей растет настоящая Рождественская Ель — высокая, зеленая красавица в сияющей пелерине снега, ее украшают золоченые шишки и хрустальные колокольчики, а на верхушке сверкает золотая Звезда. Тонкс не может оторвать взгляда от этого великолепия. Конечно же, Снейп подходит незаметно и встает рядом. Она понимает это с опозданием, и мысли пускаются в галоп, натыкаясь друг на друга.

— Рождество — семейный праздник, — вкрадчиво произносит Снейп, не поворачиваясь к ней. — Его нужно встречать с родителями, с детьми.

Тонкс мужественно игнорирует намек:

— Или с друзьями. На Гриммаульд-плейс праздники, наверное, были самыми веселыми в моей жизни. Несмотря ни на что. Молли столько вкусностей готовила, мы глинтвейн варили, — она давится смехом. — А помните... Ой, вас же не было!

— Не буду говорить, что меня и не приглашали, — уголок рта у него дергается, намекая на улыбку. — Я бы все равно не пришел. Не до того было.

— А раньше мы всегда отмечали втроем, — торопится исправить неловкость Тонкс. — Я, мама и папа. Елка была в гостиной, мы ставили большой стол, накрывали накрахмаленной скатертью, я расставляла посуду и обязательно разбивала несколько тарелок. В последние годы уже нарочно. Папа торжественно снимал крышку с блюда и разделывал индейку обычным ножом, а потом произносил речь, — похоже, тему она выбрала неудачную — Снейп отдаляется космически, кажется он уже в другом измерении.

«В Зазеркалье», — хмыкает Тонкс, испытывая укол обиды за то, что ее не назвали Алисой. Она разглядывает профиль Снейпа — призрачно-бледный на фоне темного заоконья. Ломаная линия носа, кривая черта, будто шрам от кинжального удара — рот, черные пряди падают на лоб и на скулы, тонкие синеватые веки опущены, длинные ресницы кажутся еще длинней из-за теней.

Такие ресницы Тонкс себе делала в Хогвартсе на вечеринки — хлопала ими, как опахалами. Смешно, она улыбается. Лепить Снейпа было смешно и легко — у нее привычно вытягивается нос, поджимаются губы, в глаза лезут черные пряди. В темном стекле отражается угрюмый учитель с длинными сальными волосами, свешивающимися на лицо. Тонкс высовывает язык, чтобы подразнить, и натыкается на взгляд черных глаз. Нашел время обернуться! Снейп очень внимательно осматривает ее, Тонкс лихорадочно пытается изменить хоть что-то в своей внешности, но из-за волнения ничего не выходит. Она замирает, как кролик перед удавом. Удав совершенно невозмутим.

— Непохоже, — говорит он тоном знатока. — Как карикатура — неплохо, но выдать за меня не удастся. У человека не может быть таких скул, — он проводит тонким пальцем по щеке, — и подбородка. Нарушены законы анатомии, в художественном классе вам бы поставили двойку. А ресницы... Как вы ухитряетесь глаза открытыми держать?

Пальцы у него твердые, прохладные, живые... Она льнет к его руке, она так давно не чувствовала прикосновения мужских рук... Его пальцы касаются губ, и она приоткрывает рот, ловя ощущения, растворяясь в них.

— Так лучше, — хмыкает Снейп.

Он дует ей на лоб, ероша ее собственные легкие, тонкие волосы, похожие на воробьиные перья. Без привычной личины Тонкс чувствует себя голой, ее собственные ресницы кажутся слишком короткими и бесцветными, глаза неяркими, губы бледными.

— Так лучше, — тихо повторяет Снейп, обводя пальцем контур ее лица. Тонкс кладет руки ему на грудь, не зная оттолкнуть ли, прижаться, но он отстраняется, отходит к столу и теряется в других мирах.

А за окном идет снег. Словно белые бабочки кружатся пушистые хлопья.

Всю ночь мела метель, и окно, залепленное влажным снегом, уменьшилось вдвое. Через оставшееся чистым стекло под козырьком можно разглядеть снежную шапку на крыше дома напротив и мутно-белое небо. Тусклые свет едва проникает в комнату, ее очертания тонут в полутьме, кажется, во всем мире не осталось ни четких линий, ни ярких красок, ни резких звуков. Чуть ли не впервые в своей жизни Северус не знает точно, сколько сейчас времени: быть может, самое раннее утро, или уже близится полдень? За необъятной периной бабушки Вьюги не увидеть восхода холодного зимнего солнца. Безошибочное чувство времени молчит. Северус лениво усмехается этим мыслям — нет, все не так безнадежно. Убаюкивающая тишина свидетельствует, что его телохранитель спит, а значит, до полудня далеко; сам он прекрасно выспался — следовательно, рассвет уже миновал, однако, еще рано, очень рано. Так рано, что даже домовые эльфы еще не принялись за работу, а они должны очистить снег к открытию лавок.

Северус потягивается и закидывает руки за голову, радуясь тому, что он — не домовой эльф и даже не преподаватель Хогвартса, и не должен вылезать из-под пухового одеяла. Он может валяться в теплой постели и размышлять. По крайней мере, пока не проснулась Тонкс, и утренняя тишина не разбилась звоном, хрустом, плеском, бряканьем, ойканьем... Соприкасаясь с ней, все предметы становятся хрупкими и скользкими. Северус обратил внимание на этот феномен еще в Хогвартсе. На общем фоне рассеянных и неуклюжих студентов Тонкс выделялась просто фантастической нескладностью. Как будто все материальные предметы и даже пространственные координаты вступили в заговор против нее. Северус искренне пытался понять природу этой аномалии, однажды он подсунул Тонкс пробирку из небьющегося стекла, зачарованную так, что из нее ничего нельзя было пролить — она ухитрилась уронить ее в котел. Возможно, будучи метаморфом, Тонкс не могла точно определить положение своего тела в пространстве? Будь это так, она не смогла бы управляться с метлой... И Аврорат... Конечно, для Моуди идеологическая чистота была наиважнейшим качеством, но к тому времени, когда в Аврорат поступила Тонкс, старик решающего голоса уже не имел. Северус сам видел, что боевые навыки у нее вполне удовлетворительны, да и, танцуя с ним вчера, Тонкс вовсе не была неловкой.

Быть может, она движется в собственном ритме, а окружающая действительность не попадает с ней в такт? И режущее глаз сочетание цветов, на самом деле, складывается в гармонию, которую другие не видят из-за несовершенства собственных органов зрения? Что ж, бывает. Северус и сам не мог толком объяснить, как он сплетает слова в единственно возможный узор, создавая заклятья. В словосочетании «темные искусства» ключевым для него было слово «искусства», и он не мог взять в толк, почему прилагательное «темные» вызывает у магов ужас и отвращение. Для него Тьма не была зловещей, безликой тьмой — напротив, многоцветной, многозвучной, изменчивой! Северус чувствовал ее дыхание, ощущал структуру и плотность. Он тянулся к ней, стремясь познать, овладеть, подчинить своей воле, как музыкант подчиняет звуки и творит мелодию. Тьма была опасна, конечно, опасна! Она могла скользнуть в ладонь гибким смертоносным клинком, но могла и распахнуть за спиной широкие крылья. Когда он пытался рассказать об этом, его называли лжецом или безумцем. Тьма ужасна, она — источник зла и погибели, точка! Даже Волдеморт был с этим согласен, его завораживала зловещая мощь Тьмы, он стремился овладеть ею, как оружием. Северус, мечтавший учиться запретным искусствам у величайшего мага, был разочарован такой ограниченностью. Все равно, что сводить зельеварение к науке о приготовлении ядов!

Возможно, недоуменно пожимая плечами при виде очередного сногсшибательного наряда Тонкс, он проявляет такую же ограниченность. Какие оттенки видит она? Ему бы хотелось посмотреть на мир ее глазами. Поймав себя на этой мысли, Северус застыл. Жгучее желание влезть в голову другого человека, сделало его превосходным легилементом, но не принесло счастья. Почему-то негативные эмоции, связанные с ними мысли и воспоминания, воспринимаются легче всего. Чтобы ощутить их, не нужно прикладывать специальных усилий, наоборот, от них приходится защищать свое сознание.

Волдеморт считал, что легилеменция дает объективную картину: людьми движет зависть, ревность, страх, ненависть... Дамблдор с такой трактовкой согласен не был, он склонялся к мысли, что легилеменция противна самой природе человека, она свойственна порождениям Тьмы и с темными сторонами души взаимодействует. Ее использование калечит душу, наполняет Тьмой. Рациональное зерно в этих суждениях было, во всяком случае, Северусу не доводилось встречать уравновешенных и добродушных легилементов. Ему самому так и не удалось увидеть мир глазами Лили — солнечный, радостный, понятный мир — зато он увидел себя — жалкого неудачника, странного и нелепого.

Дамблдор старался не прибегать к легилеменции, также как без особой необходимости не пользовался парлестангом. Он и Северуса предостерегал, но, видимо, было уже поздно: недоверие, неприязнь, страх и отвращение иголками впивались под кожу, сочились из дежурных фраз, расползались ядовитыми пятнами при случайном прикосновении — не замечать, не чувствовать было невозможно! Когда Волдеморт вернулся, практиковать ментальные искусства пришлось уже без оглядки на осторожность, и Северус обнаружил, что выносить общество Пожирателей Смерти ему легче, чем учеников, коллег по Хогвартсу и Ордену, по крайней мере, их негативные эмоции были направлены не на него лично. В год своего директорства он едва не захлебывался ненавистью и ужасом, от которых не спасала даже окклюменция. Многократно усиленные, они кислотой прожигали ментальные щиты, отравляли сам воздух. Неудивительно, что яд Нагини его не убил — настолько Северус пропитался ядом ненависти.

Все-таки приходиться вылезать из-под одеяла и плестись в ванную комнату. Умиротворяющая тишина убаюкивает, расслабляет, не хочется даже думать о необходимости проявлять какую-то физическую или умственную активность. Чтобы стряхнуть это состояние, Северус долго отмокает под душем — холодный, конечно, лучше подходит для такой цели, но он не может себя заставить переключить воду. Тело, неизбалованное подобной уступчивостью, блаженствует. Перебрав стоявшие на полочке флаконы, Северус находит тот, что почти не имеет запаха. Мыльные потоки скользят по коже, он запрокидывает голову, подставляя лицо под струю воды.

Волшебная палочка отклеивается от занавески и послушно ложится в ладонь, как только он выключает душ. Северус очищает запотевшее зеркало. Вопреки предположению некого остряка, он никогда не пробовал бриться наощупь. Собственное отражение не вызывает эмоций — и жгучее разочарование и надежда увидеть что-либо другое давно похоронены вместе с прозвищем Принца-полукровки. Лицо, как лицо. Северус усмехается, вспоминая вчерашнюю выходку Тонкс. Она точно подметила характерные черты, но усилила их, добившись эффекта карикатуры. Впрочем, она всех изображает так же, поэтому ее способности метаморфа и не были востребованы Авроратом и Орденом. Тонкс добивается сходства, но не тождества, веселит, но не обманывает. В ее пародиях нет желания обидеть, она не насмехается, а смеется. Смеется, прежде всего, над собой, над своей пластичность, доходящей до потери неповторимой формы. Северус не чувствует ее злости, отвращения или презрения, не чувствует даже наглого бесцеремонного любопытства — Тонкс его не раздражает. Она успокаивает.

Северус вздрагивает, оставляя на коже порез. Самоанализ (или самокопание?) — привычное занятие, но ему очень давно не приходилось размышлять о своем отношении к определенной женщине. Более десяти лет. Северус даже может назвать точную дату. Единственный раз, за годы преподавания в Хогвартсе, он провел Рождественские каникулы вне школы. Вместе с Дениз. А на день рождения Дамблдор подарил ему сонеты Данте Габриэля Россетти. Те самые, извлеченные из могилы любимой жены через семь лет после ее смерти. Намек был более чем прозрачен.

Лили погибла шесть лет назад, Волдеморт себя никак не проявлял, оставшиеся на свободе Пожиратели не делали попыток отыскать любимого повелителя или добраться до младшего Поттера, можно было перешагнуть через прошлое и жить настоящим. Можно, но нельзя. Дамблдор держал его не страхом Азкабана — руки английского правосудия не дотягивались даже до континента, не говоря уж об Азии, Африки и Америке — Северус сам не отпускал себя. Он делал то, что должен, но этого Дениз понимать не хотела. Для нее, внучки латиноамериканского диктатора и дочери боевика ИРА, Метка была не символом Мрака, а следом юношеских глупостей. Поиграл в революционеров? Все, достаточно. Закроем эту страницу, будем жить дальше. Все его слова о грехе, искуплении, долге она отметала, как благоглупости.

Любил ли он Дениз? Во всяком случае, рассказал ей о подслушанном Пророчестве, неизбежном возвращении Волдеморта, о своей роли в необъявленной войне. Наверное, любил недостаточно, раз выбрал не ее, а «дурацкие игры в шпионов». Северус не хотел ей лгать, но предать Лили снова он не мог. Не мог предать себя, а Дениз не собиралась «любоваться на то, как ты спускаешь жизнь в канализацию». За честность он был ей благодарен, а за присланную 15 февраля колдографию — нет. Дениз присовокупила ее к заявлению об уходе с должности преподавателя маггловедения — в Венеции для нее открывались блестящие перспективы. Словно в насмешку, итальянский аристократ, обнимающий ее на фоне Палаццо Бембо, был почти точной копией Северуса, лет на десять старше, ухоженный, вальяжный...

Тогда он со всей очевидностью осознал, что выбранный им способ искупления и близкие отношения с нормальной женщиной несовместимы, и удовлетворялся теми, кого душевная близость и совместное будущее не интересовали. Теми, для кого Метка была почетным знаком адепта темных искусств, и теми, кто не считал нужным раздеваться ради секса.

Сейчас ситуация принципиально иная. Волдеморт окончательно мертв, но... Все не так просто! Северус вцепляется в край раковины и зажмуривается. Присутствие Тонкс не тяготит его, совсем наоборот. С ней уютно. Однако ей находиться рядом с ним опасно. Прогнать ее? Северус тяжело вздыхает — Тонкс не Поттер, она не взовьется гиппогрифом, не вылетит, хлопнув дверью. Стиснет зубы, доказывая самой себе, что может выдержать и это испытание. Если же он ее достанет, а Северус может методично вскрывать душевные раны, Тонкс отправится прямиком к Шеклболту, и к нему тут же прикомандируют другого аврора. Того же Поттера или Уизли. Нет, изводить Тонкс не стоит. Попробовать ее отвлечь?

Колдовской аромат только что сваренного кофе выманивает его из ванной комнаты. Домовые эльфы накрыли завтрак в гостиной. Они очистили окна, но в комнате по-прежнему полумрак — снег сыпется, как белые перья из прохудившейся перины.

Северус не успевает намазать тост джемом, как грохот в соседней спальне оповещает о пробуждении Тонкс. Она появляется заспанная, с отпечатком подушки на правой щеке и торчащим, словно ухо веселого щенка, розовым вихром. Принюхивается, на лице расплывается блаженство, зевает, потягиваясь. Мягкая ткань пижамы соблазнительно льнет к округлостям, интригующе драпирует фигуру. Этот домашний наряд был бы более волнующим, чем вчерашний обтягивающий и декольтированный, но цвет! Кислотный желто-зеленый, режущий глаз. Пижаму не хочется сорвать, к ней страшно прикасаться. Северус вынужден с печалью констатировать, что теоретические размышления об особенностях цветовосприятия не могут примирить с видимым воплощением этого восприятия.

Тонкс подскакивает, выхватывает зеркальце, оно серебристой рыбкой выскальзывает из ее рук, падает в вазочку с джемом, продолжая вибрировать, и сладкие капли разлетаются по комнате. Северус извлекает зеркало заклинанием и впечатывает в ладонь Тонкс.

— Да. Да! Конечно. Обязательно. Уже. Да-да. Да, — отвечает она, вытянувшись по струнке. Ярко-розовые волосы бледнеют, тускнеют, печально обвисают.

— Оз придумал задание для Дороти? — осведомляется Северус.

— Министр требует с отчетом. Прямо сейчас, — Тонкс смотрит на него растерянно. — А я... я не успела.

Она машинально облизывает испачканные джемом пальцы.

— Умойтесь. Оденьтесь. Пять минут ничего не решат, а больше для отчета и не нужно.

Пока Тонкс приводит себя в рабочий вид, Северус готовит пергамент и перо. Совместными усилиями отчет составлен за четыре с половиной минуты. Одевалась Тонкс дольше, и результат, с точки зрения Северуса, более спорный.

— Охранные чары, — вкрадчиво замечает он.

— Я помню! — фыркает Тонкс и шепчет заклинание.

Камин вспыхивает приглашающее. Тонкс перешагивает решетку и демонстративно восстанавливает чары. Бирюзовый джемпер и ярко-оранжевые брючки исчезают в зеленом пламени. Северус искренне, от души сочувствует Кингсли, который не является дальтоником. Впрочем, у великого и ужасного имеются зеленые очки, не так ли?

Оз, великий и ужасный! Отправил маленькую девочку на войну с могущественной колдуньей! Тонкс негодующе фыркает, погасший камин остается безучастным. Она — не маленькая девочка! Она — аврор, боец Ордена Феникса! Борьба с Мраком — ее долг, ее судьба! Она выбрала Путь и не свернет с него!

Тонкс торопится на встречу с Главой Аврората, по совместительству Министром Магии. Коридор плавно загибается влево, вызывая легкое головокружение и нехорошее подозрение о бесконечном блуждании вокруг некой недостижимой точки. Мягкий, густой ворс ковра глушит звуки, не слыша привычного цокота каблуков, Тонкс все ускоряет шаг, почти бежит. Огненным хвостом кометы в зеркалах мелькает отражение ее шевелюры.

На самом деле, зеркала на стенах — не элемент декора, а чувствительные артефакты, они улавливают магию, и в Министерство теперь не проникнуть под заклятием или с зачарованным предметом. Тонкс частенько застревает в коридоре, наблюдая, как в отражении размывается личина и проступает ее настоящий облик. Но не сегодня! Сегодня она обижена и разозлена! Сколько можно выставлять ее маленькой девочкой?! Она не маленькая! И не девочка! Тонкс останавливается, вспыхивает и сердито топает ногой — в ушах явственно звучит ехидная реплика о непорочном зачатии.

Она — не девочка, а боец! Она едва не погибла, потеряла мужа, отца, счастье! Ее жизнь распалась на две неравные части. Первая залита солнечным светом, наполнена смехом, движением, полетом. Там шутит отец, мама прячет улыбку за напускной строгостью, Ремус робко касается ее руки... Там осталась беспечная, смешливая девчонка. Она погибла в Битве за Хогвартс. Пусть, через месяц ее тело вернулось к жизни, но ее радость, ее любовь, ее душа умерла вместе с мужем! Отныне мир Тонкс сер и уныл, как пасмурное небо за окном больничной палаты.

Очнувшись, она не могла вспомнить, как ее ранили, как проходила Битва. Ей сказали, что война закончилась, Гарри Поттер победил, и теперь все будет хорошо. Про Ремуса не говорили. Тонкс догадалась сама. Если бы он не мог прийти из-за ранения, ей бы сказали, а раз молчат — значит... Значит, его больше нет.

Она бездумно смотрела в окно на нескончаемый моросящий дождь, куда-то спешащих людей. Они наклоняли головы, пряча лица, ежились под тонкими летними куртками, шарахались от летящих из-под колес брызг... А Тонкс не могла встать с койки, не могла поднять руку. Слова давались ей с трудом, и эти усилия выматывали почти до обморока. Она проваливалась в зыбкий ненадежный сон без сновидений, и незаметно выплывала из него. Зелья, которыми ее накачивали притупляли не только физическую, но и душевную боль. Тонкс затягивала вязкая трясина безразличия, мысли и чувства гасли, не успев оформиться, сопротивляться не было ни сил, ни желания.

Сырое, пасмурное лето сменилось холодной дождливой осенью. Ее выписали из больницы, отменили обезболивающее, и Тонкс поняла, что вялое безразличие вовсе не так уж плохо. Болело все, кажется, даже ногти и волосы. Она перебиралась из кровати в кресло и, сцепив зубы, отдыхала прежде, чем рискнуть добраться до дивана. Она училась самостоятельно есть, с трудом удерживая столовые приборы в дрожащих руках, училась ходить, говорить...

Тед реагировал на нее с безличным благодушием довольного жизнью ребенка, он забыл ее, отвык. Глядя на него, Тонкс не могла удержаться от слез. Все должно было быть не так! Она, Ремус и Тед были семьей. Они должны были быть вместе! Но Ремус мертв, Тед прижимается к бабушке, а сама Тонкс не может удержать на непослушных руках сына. Слезы текли из глаз, малыш выпячивал нижнюю губу, кривился и разражался ревом. Андромеда поспешно уносила его, а потом долго выговаривала дочери. Тонкс кивала — мать была права, конечно, права. Сама она держалась, значит, это возможно. Как в детстве, Тонкс чувствовала себя нелепой, бестолковой, нескладной... Она не может взять себя в руки, собраться, подумать о будущем. Не может сходить на могилу мужа и проститься с ним!

На кладбище Тонкс попала только на Годовщину. Пришла, несмотря на запреты целителей, стояла, пошатываясь, смотрела на могилы детей, так и не закончивших Хогвартс. Она поклялась себе, что у Теда будет другая жизнь, ему не придется выходить на битву из-за школьной парты. Они очистят Британию от всякой мрази! Тед будет жить в мире без насилия, без войн. Это ее долг!

Тонкс с остервенением занялась восстановлением, она покорно пила зелья, соблюдала диету, режим, тренировалась до изнеможения. Вернуть физическую форму оказалось нелегко, но добиться официального признания еще сложнее. Тренировки перемежались бесконечными осмотрами и тестами, наконец, комиссия, выдала заключение, и Тонкс восстановилась в Аврорате. Вот только к оперативной работе привлекать ее не спешили. Бывший коллега по Ордену Феникса Кингсли Шеклболт, ослепительно улыбаясь, плел словесные кружева и заваливал административной работой. Друзья-авроры расписывали восхитительные перспективы карьеры в аналитическом отделе и архиве. Только Эд Браун безоговорочно поддержал Тонкс и взял к себе.

Эд — настоящий друг! Надежный, искренний, понимающий, он ужасно похож на Ремуса, на того Ремуса, которого не кусал оборотень. Тонкс уверена, что он бы мог также открыто улыбаться, легко заводить разговор, мог бы, не будь того полнолуния. Но полнолуние было, были рваные раны, были мучительные трансформации, годы притворства, и лицо Ремуса избороздили ранние морщины, волосы подернулись сединой, улыбка стала несмелой, взгляд печальным, движения нерешительными. Тонкс неловко из-за того, что она будто бы осуждает Эда за его благополучие, представляя Ремуса таким же, как он, поэтому ей легче беседовать с шефом через зеркало. Сейчас он ее связной, единственный, кроме Шеклболта, кто знает о ее задании.

Тонкс предпочла бы отчитываться Эду, но охрану Снейпа Кингсли взял под свой непосредственный контроль, будто у Министра Магии и главы Аврората мало проблем и избыток свободного времени. Почему он предложил именно ей выполнять обязанности телохранителя? После того, как два месяца отказывался привлекать к оперативной работе, осчастливил миссией важной и опасной?

* * *

Тонкс резко останавливается перед массивной двустворчатой дверью. Выравнивает дыхание, одергивает блузку, взбивает волосы. Вытирает внезапно вспотевшие ладони и нервно облизывает губы, переступает с ноги на ногу, гипнотизируя бронзовую ручку. Проходит минута, другая... Тонкс вздыхает, медленно поднимает руку, легко касается двери и, не дожидаясь ответа, распахивает ее. Секретарь министра Персеваль Уизли поднимает взгляд от пергаментов и недовольно смотрит на нее.

— Министр вызывает меня немедленно! — звонко выкрикивает Тонкс прежде, чем он выскажется о недопустимости входить в приемную без приглашения.

— Придется подождать, — Перси шуршит своими пергаментами.

— Как? — упавшим голосом спрашивает Тонкс. — Я опоздала?

Она делает шаг к столу и запинается о резную треногу, на которой в цветочном горшке растет корявый колючий монстр без листьев. Перси демонстрирует прекрасную реакцию — останавливает падение и водружает чудовище на законное место.

— Нет, гоблины потребовали немедленной аудиенции, сейчас они в кабинете, — объясняет он, укоризненно глядя на Тонкс.

— А-а, понятно.

Это же совсем другое дело! Она плюхается на диван и закидывает ногу за ногу.

— Располагайся, — с безнадежным вздохом, произносит Перси и утыкается носом в пергамент.

Тонкс разглядывает приемную, выдержанную в бежевых и коричневых тонах, лишенную плавных линий и случайных деталей. На столе и стеллажах царит удручающий порядок, такое впечатление, что местоположение всех предметов выверено по линейке. Сам Перси, серьезный, коротко стриженный, в идеально сшитом костюме сливается с естественной средой обитания. Только диковинное растение оживляет безотрадную картину «Апофеоз педантизма». Откуда оно здесь?

Раздается короткий, резкий стук в дверь, и в приемную врывается Бэзил Темплтон, один из обвинителей на предстоящем процессе. Он на год младше Тонкс и своей стремительной карьерой обязан организованной Волдемортом чистке властных структур. Впрочем, Бэзил, наверняка, предпочел бы оставаться младшим помощником заместителя прокурора, но не хоронить выданные из Азкабана останки деда, отца и брата.

Сообщение Перси о необходимости подождать исторгает у него гневную тираду о зарвавшихся гоблинах, которых давно нужно поставить на место. Уизли выслушивает его совершенно невозмутимо и замечает:

— Министр действует в ваших интересах. Вы же требовали доступа к информации о счетах Пожирателей?

— Ха! — Бэзил бросается в кресло. — Толку-то! Снейп этих подонков прикроет надежней, чем коммерческая тайна! — он гневно сверкает глазами, а Тонкс от неожиданности открывает рот.

— А как же... Я думала Снейп на нашей стороне. Он же свидетель обвинения.

— О, да! Свидетель! И Грегори Гойла он уже из обвиняемого свидетелем сделал, и других в свидетели перетащит.

— Но ведь Гойл, он же, действительно, ничего такого не сделал? — нерешительно спрашивает Тонкс. Подробностей досудебного разбирательства ей не известны, но она знает, что показания давали студенты, в том числе сестра Перси.

— Джинни не смогла сообщить ни о каких преступных действиях Гойла, — казенным тоном произносит Уизли.

— Это не значит, что их не было! — Темплтон срывается с кресла и кружит по кабинету. — Снейп отмазал слизеринца, как всегда это делал! Вспомните Хогвартс. Разве он когда-нибудь сдавал своих?

— Нет, — медленно произносит Перси, — но он никогда не лгал.

— Не лгать, — разъяренным гепардом рычит Бэзил, — не то же самое, что говорить правду! Доверять Снейпу глупо! — он коротко кивает на дверь в кабинет министра. — Нас сделали заложниками показаний Пожирателя Смерти.

Тонкс совершенно растерянна. Она приняла, как данность, что Снейп — герой, сражающийся на их стороне. Какой же он Пожиратель? Он притворялся...

Бэзил внимательно всматривается в ее лицо и зло прищуривается:

— Наши милые девочки услышали романтическую повесть о Всепобеждающей Любви и прониклись восхищением, упустив тот незначительный факт, что юный Вертер обманывал не самого последнего легилемента.

Тонкс чувствует, что у нее пылают щеки. Так оно и было! Самый молодой преподаватель Хогвартса не мог не вызывать жгучего интереса. В девчачьих спальнях обсуждалось полученное в столь юном возрасте звание Мастера Зелий, изящество движений, интересная бледность, тяжесть взгляда, несоответствия грязных волос и безупречной белизны манжет, сарказм, мрачность, подчеркнутое пренебрежение мнением общества. Здравомыслящих особ, полагавших, что им достался повернутый на науке мизантроп, было ничтожно мало. Все остальные придумывали истории о трагичной любви, ужасном преступлении, невыносимой тяжести вины и раскаяния. Рассказ Гарри Поттер, многократно перепечатанный и пересказанный, попал в самую точку — выпускницы Хогвартса радостно выдохнули: «Мы так и знали!», но ведь были и скептики.

— Можно подумать, ты одобряешь тех, кто сжег дом на Спиннерс Энд.

— Не одобряю, — скалит зубы Бэзил. — Дом надо было сжечь вместе с хозяином.

Перси недовольно морщится, но не вмешивается.

— Очнись, Тонкс, — чеканит Темплтон. — Снейп вернулся не для того, чтобы помочь нам изловить мерзавцев, для этого он объявился бы раньше. Он блюдет свои интересы, а его интересы — это интересы Слизерина.

* * *

Все еще ошеломленная беседой Тонкс переминается с ноги на ногу перед столом министра. Шеклболт внимательнейшим образом изучает ее отчет, шевелит губами, бровями и даже ушами.

— Значит, «внезапное возгорание высокотехнологичного бытового прибора, вызванное конструктивными особенностями данного прибора и свойствами электромагнитных волн... — Кингсли поднимает взгляд на Тонкс, она хлопает ресницами, как можно простодушней. — Так, — палец министра скользит по строчкам, — здесь об атомарном строении, электроны, протоны... волновая природа... Ага! «Своевременное применение заклинание «Агуаменти» помогло предотвратить пожар, который в виду скученности жилья в маггловском городе и неблагоприятных погодных условий, обернулся бы масштабной катастрофой со множеством жертв. Однако всплеск магии мог быть зафиксирован заинтересованными лицами, обладающими информацией о местоположении собственности принадлежащей Министерству Магии». То есть, вы обвиняете Мнистерство в утечке информации?

— Это же очевидно, — пожимает плечами Тонкс. — Надо проверить всех, кто мог знать о домах и...

— Это не в вашей компетенции, аврор, — обрывает ее Кингсли. — Ваше дело обеспечить безопасность свидетеля до окончания судебного процесса.

— А какие показания даст свидетель? — нахально спрашивает Тонкс.

— Правдивые, — Кингсли аккуратно разглаживает отчет.

— Вы так уверены? — вылетает из ее рта прежде, чем она успевает прикусить язык.

— Я уверен, — раздельно произносит Шеклболт, — что Северус Снейп не желает ни бойни, ни установления тоталитарного режима, и сделает все от него зависящее, чтобы это предотвратить. А вы сомневаетесь?

— Я? Нет, я... Просто услышала... Узнала... — Тонкс мучительно соображает, как ответить, чтобы не подставить Бэзила.

— А вот если бы ты согласилась работать в аналитическом отделе, — Кингсли поднимается из-за стола, — то знала бы, что решение Снейпа выступить с показаниями на судебном процессе вызвало очень неоднозначную реакцию общества, — говорит он, словно цитируя, а скорее всего и правда цитирует. — Не только простые обыватели, но и видные чиновники Министерства, авроры и члены Визенгамота не могут скрыть своего возмущения.

Голова у Тонкс идет кругом. Она жалобно спрашивает, не надеясь получить ответ, то есть, внятный ответ, без иносказаний и тройных смыслов:

— Почему вы предложили стать телохранителем именно мне?

Шеклболт отвечает неожиданно просто:

— Ты — единственный аврор, которого этот параноик не заподозрит в двойной игре.

* * *

Возможно, Снейп и параноик, но на ее появление он не реагирует, даже не поднимает головы. Сидит в пол-оборота к камину, уткнувшись носом в рукопись. Ту самую, распадающуюся, спасенную из взорванного дома. Тонкс осторожно, по-кошачьи подкрадывается и заглядывает через плечо. Ужас! Руны, да еще какие-то странные, знаний Тонкс хватает только на то, чтобы понять — в Хогвартсе таких не изучают. Но это — полбеды. Рукопись явно прожила долгую и насыщенную жизнь — поля и межстрочные пространства пестрят записями разными чернилами и на разных языках. Отдельные руны и целые строки подчеркнуты, обведены или вычеркнуты. Всюду странные значки, попадаются целые картинки. Снейп же занимается чем-то невообразимым: он обводит пером отдельные руны, отчего те становятся на мгновение ярче и тут же тускнеют, что-то добавляет на чудом сохранившемся свободным пространстве, а если его нет, то поверх записей...

— Оз, великий и ужасный, решил придержать мозги для себя, — от неожиданности Тонкс подскакивает на месте. — Неужто, он и сердце пожалел?

— К-какое сердце?

— Материнское, — уточняет Снейп с издевательской любезностью.

— Мне не нужно сердце! — Тонкс спешит исправить вылетевшую глупость. — У меня есть сердце! И мозг есть! То, что я делаю — я делаю для Теда, чтобы он ходил по улицам, ничего не боясь!

— А на Рождество вы подарите ему статью о Процессе века, — констатирует Снейп. — Несомненно, это станет одним из самых ярких и теплых воспоминаний его детства. Возможно, благодаря ему, он вызовет Патронус.

Сейчас Тонкс солидарна с теми, кто жалеет, что дом на Спиннерс Энд сгорел без хозяина.

— Я обязана безотлучно находиться при вас! — отрезает она.

— Вы только что отлучались.

— По вызову непосредственного руководителя операции и предприняв все возможные меры обеспечения безопасности! — до сих пор ей не удавалось столь точно цитировать текст инструкций. — Я не могу запереть вас и отлучиться по собственной надобности.

— Вы можете пойти со мной.

— К-куда? — Тонкс не верит своим ушам. — На Рождественскую Ярмарку?!

— Полагаете, мне некому дарить подарки на Рождество? — Снейп надменно поднимает бровь.

«А что, есть кому?» — едва не срывается у нее с языка, но Тонкс поспешно закрывает рот ладонями.

Автор предлагает читателям поучаствовать в литературной викторине и угадать, откуда появились ведьмы, собирающие звезды; старушка с дочерями-великаншами, замороженные песни, хозяйка цветника и брошь-браслет.

Бирюзовые локоны Тонкс вызывают труднопреодолимое желание самому превратиться в кудрявого блондина. И назваться Гилдероем. Справившись с соблазном, Северус привычно сглаживает углы и спрямляет изломы своего облика, меняет размер и цвет глаз, щедро разбавляет сединой черноту волос. Из зеркала на него смотрит ничем не примечательный маг средних лет в добротной темно-коричневой мантии. Один из множества провинциалов, приехавших в Лондон на праздники. Привез племянницу — он отступает в сторону, пропуская Тонкс — видимо, в родном захолустье житья от нее не стало совсем! Она вертится перед зеркалом в чем-то обтягивающем чешуйчато-блестящем, отделанном белым мехом. А ведь Северус попросил ее сменить имидж: «Что-нибудь менее розовое», — вспоминает он свои слова, скрипнув зубами. Что может быть менее розовым, чем бирюзовые локоны и стальной блеск чешуи? Только серебряная помада! Глаза сияют золотистыми топазами, сапоги блестят лиловым лаком... Колени — единственная часть тела, при виде которой не хочется зажмуриться. Северус с сожалением отрывает от них взгляд и заставляет себя посмотреть в лицо Тонкс.

— Вы готовы, телохранитель?

— Конечно! — в нетерпении она постукивает каблуками, едва не подпрыгивает.

— Мне кажется, не совсем, — Северус задумчиво наклоняет голову. — Вам не хватает броши.

От своих слов становится смешно. Не хватает броши? От ее наряда нужно оторвать половину деталей! Впрочем, Тонкс разглядывает бронзовую змейку с настоящим восторгом. Работа мастера совершенна до последней чешуйки. Свернувшись в причудливый узор, змейка демонстрирует то темно-коричневую спинку, то бледно-желтый живот, кончик хвоста упирается в приплюснутый нос.

— Ее можно носить и как браслет, — замечает Северус.

— Правда? — Тонкс вертит украшение в руках — отблески света скользят по змеиному телу, и кажется, кольца оживают, сплетаются в новый узор.

— Вот так, — неуловимым движением Северус перехватывает змейку и оборачивает вокруг тонкого запястья.

— Красиво! — Тонкс поднимает руку, любуясь.

— К сожалению, не зная секрета браслет невозможно снять.

— Как это? Не может быть!

Она безуспешно пытается справиться с украшением, выхватывает палочку — в ответ на заклинания змейка только шипит.

— Зачем вы так? — недоумение в ее глазах мешается с паникой.

— Мне нужны галеоны, — отвечает Северус, как следует насладившись зрелищем. — Эту змейку стащил Флетчер из дома Блэков, ее можно выгодно продать.

— Но браслет не снимается!

— Ювелир, который снимет его, даст настоящую цену. Почти.

* * *

— Моя племянница купила браслет у какого-то бродяги и не может его снять! — обращается Северус уже к третьему ювелиру. — Вы можете нам помочь? Ваши коллеги спасовали.

— В самом деле? — неискренне удивляется ювелир и вставляет в глаз монокль. — Так, так, так, — бормочет он, — гоблинская работа. На заказ. Изготавливали не у нас. Франция? Быть может, быть может...

Что-то для себя решив, он осторожно прикасается к хвостику и носу змейки — плотно обхватывающий запястье браслет соскальзывает на прилавок, словно шелковая лента. Тонкс шумно вздыхает. Ювелир подхватывает змейку за хвостик и растягивает ее на прилавке.

— Вот и все, — произносит он с гордостью.

— Здорово! — Тонкс придирчиво исследует руку. — А как вы догадались, что нужно сделать?

— Я узнал руку мастера. Когда-то мы сотрудничали. Не лично, через посредников. Лет пятнадцать назад его новые работы перестали появляться на рынке. Во всяком случае, у магов. Я мог бы найти заказчика, — задумчиво проговаривает ювелир, — и предложить ему выкупить украшение, — он делает паузу, которую никто не заполняет. — Если вы продадите его мне.

Предложенная цена не может не впечатлить скромного провинциала, намаявшегося с приобретением племянницы. Северус соглашается, даже не пытаясь изобразить колебания. Он внимательно следит, как помощник ювелира отсчитывает полновесные галеоны, и старается не упускать из вида Тонкс — заскучав, она отправилась на экскурсию по лавке.

— Дорогая безделушка, — Северус качает головой, не одобряя бессмысленных трат.

— О-о! — в глазах ювелира вспыхивает фанатичный огонек. — Это — истинный шедевр! Совершенство! Мастер мог бы вставить драгоценные камни вместо глаз, позолотить более светлые чешуйки, но он не унизился до потакания сорочьему вкусу. Ничего лишнего! Достоверность и естественность.

— Кажется, здесь что-то есть, — Северус слегка переворачивает змейку, на боку, где встречаются более светлые и темные чешуйки, они складываются в узор, орнамент... — Это же надпись! Кажется, греческий.

— В самом деле, — ювелир вставляет в глаз монокль и склоняется над змейкой. — «О домашних питомцах следует заботиться и не оставлять без присмотра. Сигнус», — читает он.

— Наверное, это и есть заказчик.

— Да, видимо, да, — рассеянно отвечает ювелир, явно вспоминая всех Сигнусов, которые в обозримом прошлом могли позволить себе такие украшения.

Интересно, как скоро он дойдет до Сигнуса Блэка? Северус прячет деньги и направляется к выходу. Заказчик давно умер, две его дочери вряд ли заинтересованы выкупать украшения. Впрочем, когда это останавливало ювелиров? Миссис Малфой, даже стесненная в средствах, может на что-нибудь обменять.

* * *

Короткий зимний день догорает закатным пламенем. Островерхие крыши домов нависают над Диагон-аллеей горными пиками, пряча ее от света последних солнечных лучей. Над их темными вершинами оранжевое небо выцветает до прозрачно-золотистого тона белого вина, наливается зеленью больной бирюзы, чтобы растворится в глубокой синеве надвигающейся ночи. Улица тонет в густеющих тенях, вспыхивают фонари и подсветка витрин, колдовской свет изгоняет мрак наверх, под крыши.

Тонкс вертит головой по сторонам, ежесекундно рискуя упасть или сбить с ног невинного обывателя. Северус ловит ее, когда она спотыкается, засмотревшись на призывно горящую вывеску аттракциона: «Спаси грифона!» Больше он ее не отпускает — вести под руку эту женщину — не способ ухаживать, а мера безопасности. Видимо, Тонкс думает также, она никак не реагирует на мужскую руку, сжимающую ее локоть, разве что окончательно перестает смотреть под ноги. Ее широко открытые глаза возбужденно блестят, серебряные губы полуоткрыты — она готова броситься сразу во всех направлениях, но безропотно позволяет вести себя. Они уходят от центра, от торговых представительств «с именем и репутацией», к началу Диагон-аллеи, где, словно грибы, за одну ночь выросли киоски, торгующие мишурой, сувенирами, бенгальскими огнями.

Северус придирчиво выбирает самый раскупаемый товар — аляповатый, небрежно изготовленный, фальшиво подвывающий популярные песенки, с простенькими одноразовыми чарами.

— Упакуйте, — бросает он расторопной продавщице и сосредоточенно перебирает открытки. Собственно, все они в достаточной мере слащавы, а поздравительные надписи противоречат, как правилам стихосложения, так и здравому смыслу. Северус выбирает глянцевый кусок картона с выпуклым изображением седобородого отца семейства, окруженного разновозрастными домочадцами.

«Уважаемый профессор Слагхорн, — стремительно скользит перо, — я прекрасно понимаю, что не принято дарить рождественские подарки до праздника, но мне хотелось бы внести посильный вклад в создание соответствующей атмосферы на традиционной вечеринке Слаг-клуба. Потому, я посылаю вам эти замечательные украшения, которые, без сомнения, создадут должное настроение у ваших избранных учеников. Поздравляю с наступающими праздниками вас, а также моих бывших и ваших настоящих коллег по Хогвартсу и передаю самые искренние пожелания всем, кто учится и учился на нашем с вами факультете. Северус Снейп».

— Слагхорн? — заглядывает в открытку Тонкс. — Я думала ему лучше всего дарить коллекционный коньяк.

— Несомненно. К сожалению, чтобы купить достойный Слагхорна коньяк в количестве достаточном для праздничной вечеринки его клуба, пришлось бы продать все драгоценности Блэков, а у меня был только один браслет. Но в винную лавку мы зайдем.

Тонкс смешно морщит нос. Открытку закрепляют на коробке, и все упаковывается в золотую оберточную бумагу, щедро сбрызнутую якобы бриллиантами.

— Доставить в Хогвартс, послезавтра утром.

Тонкс расплачивается за гроздь хрустальных колокольчиков, чем ставит Северуса в тупик: она обнаружила в груде хлама по-настоящему достойную вещь, но приняла за чистую монету подарок Слагхорну. Неужели, подозревает в отсутствии вкуса его самого?

* * *

На иссиня-черном небе блестят капли света — далекие, равнодушные звезды, а внизу плещется целое море огней. Безыскусную мелодию шарманки заглушают смех и гомон, зазывные выкрики громовещателей, визг неумелых наездников, оседлавших почти настоящих единорогов и гиппогрифов. До винной лавки они не доходят — на полпути Тонкс замирает перед плакатом с позолоченным грифоном. Огненная надпись призывает сразиться с рыцарями Ночи и спасти из плена несчастных зверей. Пленников изображают заколдованные игрушки, судя по выходящим спасителям, в основном зайцы. Тонкс рвется в бой, но Северус успевает встать между ней и дверью:

— Зачем вам понадобился грифон?

— Его нужно спасти!

— Он не настоящий, — указывает Северус на очевидный факт. — Игрушка.

— Для Теда!

— Не создавайте у ребенка ложных представлений о мире. Лучше купите анатомически точную модель или Атлас Скамандера.

— Вы ничего не понимаете! С этим грифоном можно играть.

— С моделью тоже.

— Он теплый, мягкий, почти живой!

— Купите ребенку полностью живую морскую свинку, — Северус указывает на разрисованную дверь птичьего рынка.

— Мне не нужна свинка!

— Мне нужна, — он решительно пересекает улицу.

* * *

— Вы не знаете, белые павлины у Малфоев еще живут? — осведомляется Северус, даже не оборачиваясь — он уверен, что телохранитель следует за ним.

— Павлины? Не знаю. В поместье работают эксперты, Малфои живут в каком-то коттедже. Вряд ли там есть возможность разводить павлинов.

— К тому же белые павлины — это так вызывающе. То ли дело канарейки!

— Вы хотите подарить Малфоям канареек?

— По-моему, прекрасная идея, — разъясняет Северус. — Шесть канареек вместе с клеткой занимают меньше места, чем один павлин.

— Но вам нельзя с ними контактировать! С Малфоями, то есть. Вы же свидетель.

— Тогда сделайте заказ сами. Любые шесть птиц, — Тонкс смотрит недоверчиво. — Можно пять или семь. Клетку на ваш выбор. Никаких записок и открыток, заворачивать тоже не надо.

* * *

Выйдя на улицу, Тонкс опять устремляется к грифону и его товарищам по плену.

— Вы ведь не Гриффиндор заканчивали, что же вас так тянет сражаться? Вы должны создавать красоту, например, такую, — Северус разворачивает ее к плывущему по воздуху ледяному узору.

— Это замороженные песни, — Тонкс не выказывает ни малейших признаков заинтересованности.

— Прекрасно, — Северус тянет упирающуюся Тонкс в переулок. — Спойте о грифоне — и у вас будет собственный, единственный и неповторимый.

— Я не пою! Я совершенно немузыкальна.

— Не может быть. Все Блэки рождаются с серебряной флейтой.

— Я — не Блэк!

Переулок ныряет в арку между домами. Вероятно, весной и летом внутренний дворик утопает в цветах, но сейчас кусты ощетинились колючими ветками, а под ногами скрипит снег. Маги и ведьмы окружают круглую сцену, залитую зачарованным светом.

— Ни за что не поверю, что вас не учили играть.

— Учили, — признается Тонкс. — На пианино. Здесь его нет.

На небольшом возвышении едва хватает места для одного исполнителя.

— Не надо играть — достаточно спеть.

Невысокая полная матрона взбирается на сцену, смущенно улыбается, поправляет скромную темную мантию. У нее круглое невыразительное лицо, нос картошкой и маленькие карие глазки.

— Лживый сэр Джон промотался дотла, — низкий глубокий голос легко покрывает весь двор, стихают разговоры, смешки, шуршание мантий, — ждет нищета молодца. А Мэй наследницей была богатого отца...

В легком облачке пара оживает баллада, выплывая из круга света, застывает морозным узором...

— Если петь, то не хуже, — вздыхает Тонкс, когда сэр Джон находит свой конец в волнах, а Мэй благополучно возвращается домой.

В благоговейной тишине раздается робкий хлопок, потом еще один и еще... Ошеломленная бурей аплодисментов певица неуклюже кланяется и, подхватив подол мантии, спускается со сцены, чтобы затеряться в толпе.

* * *

Над печальным, лишенным растительности цветником загораются разноцветные фонарики, гномы торопливо расчищают снег и возводят ограду из камушков. Пожилая дама в платье с кринолином и соломенной шляпе, украшенной живыми цветами, приглашают желающих попробовать силы в «настоящем колдовстве» и разбудить цветы зимой.

— Какой цветок на твой призыв откликнется, — приговаривает она, — бледный гиацинт или огненная лилия?

Юноша, почти мальчик, опускается на колени и сосредоточенно шепчет заклятия, под его ладонями разгорается свет. Слишком короткие обтрепанные манжеты обнажают худые запястья, кожа сухая, обветренная, ногти неровно обкусаны, в заусеницах . Та, для которой он старается, очень красивая, со вкусом одетая девушка стоит рядом и смотрит с хорошо знакомым Северусу выражением — готовностью разочароваться. Под таким взглядом опускаются руки, пропадает голос, холодеет сердце. Лицо юноши покрывается красными пятнами, на лбу выступает испарина. Из земли не показывается ни росточка. Он продолжает шептать с упрямством отчаяния, сбивается, закусывает губу, в голосе проскальзывают умоляющие интонации. Свет под ладонями мигает, гаснет. Юноша поднимается с колен, тщательно отряхивает брюки. На бледном лице застывает кривая усмешка. Тонкс улыбается ему сочувственно и принимается колдовать над цветником.

Северус не сомневается в том, что подопечная мадам Спраут цветок разбудит. Но какой? Будет забавно, если — бледно-голубой подснежник.

Под ладонями Тонкс поднимается нежно-зеленый росток, наливается цветом, выпускает несколько узких листочков и распускается пушистым розовым шариком. Маргаритка!

— Похоже, розовый — это ваша суть.

Хозяйка цветника вплетает маргаритку в локоны Тонкс, та светится от счастья, и Северус не может не вмешаться:

— Теперь вы просто обязаны спеть. Гимн Хаффлпаффа в ознаменование победы.

— Сами пойте! Гимн Слизерина.

— Это невозможно, — театрально вздыхает Северус и, дождавшись вопрошающего взгляда, поясняет, — у гимна Слизерина нет слов.

* * *

Сбить у Тонкс боевой настрой не удается. Окрыленная победой, она решительно направляется к распорядителю и платит за участие в аттракционе. Чтобы спасти грифона из плена нужно пройти три уровня, в каждом по три этапа. Биться предстоит с фантомами. На каждом этапе добавляется по одному противнику. Дожидаясь выхода Тонкс, Северус отмечает, что первый этап проходят почти все, даже дети, второй и третий тоже не вызывают особых затруднений. Мало кому удается справиться с четырьмя, тем более, пятью противниками. Потерпевшие поражения покидают аттракцион, но выигранные на первом уровне зайцы, белки и ежи остаются за ними.

Тонкс легко проходит первый уровень. У нее хорошая скорость, реакция. Пожалуй, она несколько прямолинейна, в сражении с фантомами это не страшно, а вот в реальном бою может оказаться фатальным. На втором уровне Тонкс действует осторожней, старается усложнить рисунок, что оборачивается потерей темпа. С пятью противниками ей удается справиться, но следующий бой она проигрывает. Горностай и лисица отправляются назад, в клетки. Тонкс стискивает зубы и отправляется к началу второго уровня. Ее снова выбивают на шестом этапе. С третьей попытки Тонкс проходит второй уровень и получает песочно-желтого льва.

— Достаточно! — Северус решает вмешаться. — Дайте другим попробовать.

Взмокшая и растрепанная Тонкс яростно мотает головой.

— Забирайте своего трусливого льва, Дороти, и пойдем.

— Я не... — она замолкает, не закончив опровержения. Вспомнила, что сейчас она именно Дороти, племянница мистера Эллиота?

— Я выиграю грифона!

Тонкс бросается в бой, но семеро противников для нее — слишком много. Дважды потерпев поражение, она вынуждена смириться. Игрушки уменьшены и упакованы в сумку, Тонкс печально оборачивается на грифона, с точки зрения Северуса совершенно не стоящего внимания.

— Он необходимый элемент аттракциона, до конца каникул его никто не выиграет.

— Он такой красивый! — вздыхает Тонкс.

Красивый?! Северус еще раз оглядывает грифона — большего всего он похож на перекормленного барсука с головой куропатки.

— Что в нем красивого?

— Он — золотой!

Кое-что проясняется. Если для нее «красивый» тождественно «яркий», «блестящий», выбор одежды не лишен логики. А вот, почему человек, безупречно владеющий своим телом в сражении, спотыкается на ровном месте, остается непонятным.

Северус уже привычно берет Тонкс под руку, распахивает дверь и едва сам не запинается о порог — улица погружена во мрак. Не горят фонари и цветные гирлянды, блестят черным стеклом витрины, лишь одна ярко освещена, на удивление пыльная, украшенная выцветшими бумажными цветами. В квадрате падающего из витрины света кружится маленькая хрупкая старушка, на ее платье звенят серебром кружочки.

— Только для ведьм, только для ведьм! — приговаривает она тоненьким голоском. — Не проходите мимо, девочки, соберите себе звезды!

Золотые звезды на черном бархате неба кажутся неправдоподобно близкими. Старушка подскакивает к Тонкс, на ее сморщенном, как печеное яблочко личике, лукаво блестят маленькие глазки.

— Ты ведь хочешь собрать звезды, милая моя? — выпевает она, пританцовывая. — Прикрепи к моему платью серебряную денежку и бери метлу!

Тонкс достает сикль и прикладывает к воротнику, монетка приклеивается.

— Фанни! — рявкает старушка, и от темной громады дома отделяется гигантская тень. — Что ты мешкаешь, дурища!

Тень наклоняется к Тонкс и оказывается очень печальной великаншей, в огромной ладони она сжимает разноцветные метлы. Фанни аккуратно двумя пальцами достает одну метлу — малиновую с розовыми прутьями.

— Спасибо!

— Не за что, — отвечает великанша уныло.

— Долго ты собираешься стоять столбом? — осведомляется старушка.

Вздрогнув, великанша поспешно отступает в тень. С другой стороны улицы раздается печальный вздох. Северус вглядывается в темноту — вторая великанша замерла с корзиной в руках.

— Ну, девочки мои, полетели! — старушка хлопает в ладони, и ведьмы на разноцветных метлах взмывают ввысь.

Они мечутся по ночному небу, словно светлячки, а звезды ускользают у них из-под рук, выписывая вензеля.

Северус с детства ненавидел метлы, и они отвечали ему взаимностью, наотрез отказывались повиноваться, взбрыкивали, сбрасывали, зависали в воздухе, теряли управление. Урок полетов был для него настоящим кошмаром, а квиддич — гнуснейшим изобретением человечества. Позже он заставил себя научиться летать на метле и выучить правила глупейшей, лишенной логики игры, но маг на метле по-прежнему казался ему таким же нелепым, как кавалерист, оседлавший палочку.

Другое дело ведьмы! Ведьма на метле — прекрасна! Самая грубая, неженственная особа преображается, становится созданием воздушным и поэтичным. Наверное, именно поэтому Роланда Хуч стремилась проводить в воздухе как можно больше времени. Единственным известным Северусу исключением была Амбридж, впрочем, думать о ней, как о существе женского пола, ему удается лишь волевым усилием.

Тонкс на метле превращается в розовоперстую Аврору, до некоторой степени примиряя Северуса с одноименной профессией. Сейчас она рассекает черное небо, чудом избегая столкновений с соперницами. Коварные звезды ускользают прямо из-под носа ведьм, заставляя их проделывать головокружительные кульбиты. Сообразив в чем дело, Тонкс хватает те звезды, которые оказываются сбоку от нее.

Внезапно вспыхивают фонари, витрины, вывески, разноцветные огни гирлянд, улицу заливает теплый яркий свет, небо лиловеет, а звездочки золотым дождем сыпятся в корзину великанши. Ведьмы спускаются на землю, отдают метлы. Старушка подсчитывает их добычу.

— Пять... Две... Семь... Десять! Неплохо, совсем неплохо. Четыре... Одна... Тринадцать! Чертова дюжина! — радостно кружится она вокруг Тонкс. — Чертова дюжина! Деточка, ты заслужила приз! Ах, какая умница!

— Анни! — грозный окрик заставляет великанш вздрогнуть. — Где пряники?

— Но, я думала... — робко начинает Анни, судорожно сжимая корзину в исполинской руке.

— Ах, ду-у-умала, — ядовито-сладким голоском тянет старушка. — О чем же, позволь спросить, ты думала?

Анни дрожит, словно затравленный кролик, Фанни лепечет:

— Я хотела отдать пряники.

Старушка мгновенно разворачивается на каблуках:

— И кто же тебе позволил распоряжаться моими пряниками?!

— Никто, — огромная великанша съеживается под яростным взглядом.

— Анни, возьми пряники и отсчитай чертову дюжину. И впредь постарайся не думать!

Старушка подлетает к Тонкс, сияя ласковой улыбкой:

— Прилепи на них звезды, красавица, — певуче произносит она.

Звезды из золотой фольги приклеиваются к имбирным пряникам. Вся чертова дюжина уложена в корзинку. Глаза Тонкс победно горят, а нос покраснел.

— Греться! — Северус решительно берет ее за локоть.

Тонкс чихает, вероятно, в знак согласия.

* * *

Горячий глинтвейн пахнет гвоздикой, мускатным орехом и апельсином. Северус наслаждается пряным запахом и темно-рубиновым цветом, в котором разгорается алый огонь отраженного пламени. Тонкс грызет имбирный пряник, прихлебывая глинтвейн.

— Не забудьте сохранить звездочку.

Тонкс кивает и разглаживает золотую фольгу.

— Интересно, — задумчиво произносит она, — из них и делают падающие звезды? Те, на которые нужно загадывать желание.

— Об этом знает только мадам Кори, — отвечает Северус.

Он делает крошечный глоток и прикрывает глаза, отдаваясь чувственным ощущениям. Тонкс догрызает третий пряник, запивая вторым бокалом глинтвейна. Она отогрелась, ее нос приобрел нормальный цвет, а щеки заалели. Тонкс не пьяна, то есть, не пьяна от вина — ей кружит голову ярмарочное веселье, близость праздника и ожидание чуда.

За соседний столик садится пожилой маг и водружает напротив себя игрушечного льва. Так, следует готовиться к очередной схватке за грифона. Тонкс пружинисто вскакивает из-за стола.

— Зачем вам этот грифон? — спрашивает Северус с безнадежностью.

— Он — красивый! Очень!

— Ну, если он вам так нужен...

Северус давно забыл, что от сражения можно получать удовольствие. Много лет бой для него был смертельным противостоянием или головоломной игрой, в которой он не имел права нанести серьезный ущерб противнику или погибнуть сам. Невозможность наносить удары всерьез и пропускать их опротивела настолько, что в последнюю встречу с Темным Лордом Северус даже не пытался изображать сопротивление. Позже он размышлял, как истолковал его пассивность Волдеморт? С него бы сталось решить, что слуга добровольно пожертвовал жизнью, дабы вооружить господина перед решительной схваткой. Эта мысль не возмущала и не веселила — она подводила итог всему, что Северус знал о глупости и близорукости.

Фантомов не нужно оберегать, и пропустить удар — не страшно. Хоть и не хочется. Ему не слишком нужен похожий на перекормленного барсука грифон, но жалко прекращать бой. Северус стремительно атакует и мгновенно ускользает, успевает развернуться, закрыться щитом и нанести удар. Он беззвучно смеется — сражение должно быть радостью! Должно наполнять душу восторгом, как полет, как песня!

Тонкс впивается ногтями в перила и забывает дышать. Внизу по арене мечется черный вихрь — цвет мантии в потоках воздуха сгустился, потемнел — она не может уловить отдельные движения, проследить траекторию! В глазах рябит от вспышек заклятий, искр отраженных ударов. Мягким серым пеплом осыпается «убитый» фантом. Какой по счету? Сколько уже развеяно? Тонкс перегибается через перила, едва не ныряет вниз. Осталось шестеро, еще шестеро!

Сколько же он сможет выдерживать такой темп? Навалится усталость, тело нальется свинцовой тяжестью, реакция замедлится...

Его загоняют на самый край арены, лишают свободы маневра. Нет!

Серебристая сеть накрывает пятерых фантомов, на мгновение оказавшихся прямо перед ним, дротик летит назад, за левое плечо — и последний противник оседает пронзенный, ууспевая выпустить Ступефай. Но черный вихрь смещается, и заклятье поражает запутавшихся в сети фантомов.

Тонкс оглушает дружный рев и топот ног. В едином порыве зрители вскакивают с мест, она сама кричит и колотит ладонями по перилам.

* * *

— О-о-о! — у нее просто нет слов.

Грифон прекрасен, прекрасен! Ожившее чудо, воплотившаяся греза! Солнечно-золотой и мягкий, как бархат. Перья чуть темнее шерсти и ярче блестят. Они гладкие, плотные, упругие. Тонкс обнимает свое чудо за шею, заглядывает в оранжевые глаза, не слушая любезностей, которые рассыпает распорядитель перед мистером Эллиотом. Но, вот, грифона дезактивируют, и он становится просто большой, мягкой игрушкой. Тонкс разочарованно вздыхает. Уменьшенного грифона упаковывают вместе с остальными призами. Распорядитель вручает победителю бутылку коллекционного коньяка и провожает до выхода.

* * *

Тонкс прижимает к животу объемную сумку с сокровищем и почти парит над землей, не чувствуя ног. Твердые пальцы сжимают ее локоть, заставляя изменить курс. По укоренившейся за этот вечер привычке, она полагается на направляющую руку.

— Сотрите с лица блаженную улыбку, Дороти. Вас примут за юродивую.

Колкие слова не ранят, ничуть: грифон-то у нее! А на лицах встречных магов и ведьм сияют такие же улыбки, и глаза светятся детским восторгом. Подвыпившая компания весело распевает песню. Они пьют прямо из горлышка, передавая бутылку по кругу. В корзину с запасом алкоголя плавно опускается коллекционный коньяк.

— Зачем?!

— Им нужнее. А у нас есть Драконья кровь.

Смысла в этом нет никакого. Тонкс, по крайней мере, обнаружить его не удается.

* * *

Коричневая мантия брошена на кресло — Тонкс опять сорвала вешалку — личина мистера Эллиота сползает с лица. Жаль. За вечер он стал то ли дальним родственником, то ли старшим другом, и назвать человека, подарившего грифона, профессором, мистером, а тем более, подопечным Снейпом, не получается даже в мыслях.

Странно, что можно так измениться, почти не меняясь. Стать другим человеком, настолько незначительно подправив черты, что это невозможно отразить в стандартном описании. Только цвет глаз, но кто будет всматриваться темно-карие они или черные? Все на уровне ощущений: педантичный, серьезный, вполне добропорядочный провинциал и опасный, непредсказуемый свидетель обвинения.

А на арене он был Северусом Снейпом, внезапно понимает Тонкс. И даже мантия казалась черным плащом. Она расплывается в улыбке, достает из сумки грифона и возвращает ему размер.

— Не вздумайте активировать!

— Вот еще, — бурчит Тонкс. — Бедняжке не хватит места даже побегать, тем более летать!

— Бедняжке? — Северус внимательно осматривает грифона. — Ему в самом деле не повезло — грифоны за своего не примут.

Тонкс мотает головой, не желая слушать, вне всякого сомнения, обоснованную критику драгоценного приобретения.

— Грифона мы все-таки получили! — прижимается она щекой к его длинной шее. — Хоть, все каникулы еще впереди. И нам даже коньяк подарили — в ее голосе звучит упрек, — победу отпраздновать.

— Коньяк подарили не по доброте душевной. Распорядители не слишком хотели расставаться с жемчужиной аттракциона — даже рискнули смошенничать: на последнем уровне возвращали пораженного фантома. Минимум, дважды. Поэтому и пришлось накрыть их одновременно. Думаю, это их... заинтересовало. Так что бутылка была с сюрпризом.

— Яд?! — ужаснулась Тонкс.

— Следящие чары. Нас не убить хотели, а побеседовать.

— Тогда и на призах могут быть...

— Игрушки все время находились на публике.

— А за коньяком распорядитель ходил в кабинет! — соображает Тонкс.

— Но выигрыш мы все же отпразднуем, — Северус ловит ее недоуменный взгляд и улыбается самым уголком рта. — Я обещал вам Драконью кровь, Дороти.

* * *

Тонкс наотрез отказалась вставать с грифона и перебираться за стол — спина у него широкая и теплая, сложенные крылья ничуть не мешают. Она обнимает его за шею и смотрит на льющееся в бокал вино, почти черное в полумраке. В стекле отражается крошечный огонек одинокой свечи. Вино кажется густым и тягучим, как настоящая кровь. Черный силуэт растворяется в тенях, только белеют подвернутые манжеты, и тонкие бледные пальцы сжимают темное горлышко бутылки. Угольно-черная прядь падает на глаза.

— Я никогда не пила Драконью кровь, — шепчет Тонкс. — Я, вообще, эльфийское вино пробовала пару раз.

— Авроры перестали употреблять конфискованный алкоголь? Куда катится мир!

Северус протягивает ей полный бокал и гибким движением опускается на ковер.

— За сегодняшние победы! — он поднимает бокал к глазам.

— За него! — Тонкс гладит мягкие перья грифона и делает осторожный глоток.

Она облизывает губы, прислушиваясь к ощущениям. Терпкий вкус обволакивает нёбо, манит распробовать. Тонкс пьет, приятное тепло бежит по венам.

— За звезды, — поправляет Северус, — и цветы.

Тонкс призывает пряники и вываливает их на тарелку.

— Жаль, маргаритка пропала, — вздыхает она.

— Не выдержала упражнений на арене, — фыркает Северус, и снова наполняет бокалы.

Вино пьется легко, Тонкс не чувствует хмеля. Голова ясна, язык не заплетается:

— Красивые были узоры — замороженные песни. Можно было поставить на окно. Они долго стоят.

— Вот и нужно было спеть.

— Почему мне? Сам бы спел, — она тянется за пряником. — Или прочитал бы стихи. Свои.

— Почему свои? — кажется, в голосе Северуса проскальзывает смешок.

— Ты, наверняка, пишешь стихи. Иначе быть не может, — Тонкс понимает, что дразнит его.

Это — весело и немного жутко. Восхитительно.

— Когда-то писал, — неожиданно легко соглашается Северус, — в далекой юности. Потом бросил.

— Талант пропасть не мог, — убежденно произносит Тонкс, хрустя пряником.

— Таланта не было. Только способность зарифмовать несколько строчек.

— Все равно, — спина грифона оказывается вовсе не такой удобной, как ей казалось, и она соскальзывает на пол, укладываясь, как на подушку. — Прочитай.

Северус качает головой:

— Я разочаровался в тематике.

Он допивает вино и разливает по бокалам оставшееся.

— Я словно девушку и юную весну

Когда-то воспевал кровавую войну,

Но ужас я познал теперь ее господства.

О, ведьма старая, что держит нас в плену,

Что хочет нравиться и скрыть свое уродство,

И отвратительную прячет седину.

— Здорово! А говоришь, нет таланта!

— Это — не я. Имруулькайс, поэт-изгнанник, мечтал собрать разрушенное царство, был с почетом принят византийским императором, но соблазнил принцессу... А может быть не соблазнил, но императору донесли, что в любовных стихах он ее воспевает. Имруулькайс был вынужден бежать, а император прислал ему отравленную рубашку, и поэт умер в муках. Я хотел восстановить рецепт яда, — Северус открывает вторую бутылку.

— Не верю...

— Тому, что хотел найти рецепт яда, или тому, что император прислал отравленную рубашку?

— Тому, что ты кровавую войну воспевал. Рейды Пожирателей, нападения на магглов, — Тонкс приподнимается и возмущенно мотает головой.

Северус тихо смеется:

— Я воспевал валлийцев и их последнего короля Оуэна Глендауэра. Восстания против королевской власти и Церкви. Поверженных, но не сломленных, скрывшихся в холмах, лишенных имен, и титулов...

Что нам еще осталось:

Доблесть, слава, честь?

Только последнее право —

Побежденного право — месть!

— Мне нравится! — Тонкс устанавливает бокал у себя на животе, он наполовину полон, но Северус все равно доливает вино и наполняет свой опустевший. — Прочитай, пожалуйста, — жалобно просит она, — о любви.

— О любви? — Северус прикрывает глаза, сосредотачиваясь. — Не мое, но... мне подходит.

Он делает большой глоток и начинает очень тихо, чуть хриплым голосом:

- Прощай, Любовь! По давнему канону

Лови других приманкой на крючок,

А мне пора за прерванный урок -

Пора опять к Сенеке и Платону.

Я проиграл, тут спорить нет резону,

Но проигрыш пошел, похоже, впрок,

И я свою свободу уберег

От пустяков, сомнительных по тону.

Теперь прощай — я больше не у дел.

Твоя игра мне больше не опасна.

Слепи юнцов — над ними ты всевластна,

И трать на них запас непрочных стрел:

Ценой ушибов, я усвоил все же,

Что на подгнивший сук вставать негоже.

— Это не Шекспир, — Тонкс пытается вспомнить. — Кто-то из последователей?

Северус допивает вино и снова наполняет бокал.

— Предшественник, — отвечает он. — Томас Уайетт.

— Красиво. И грустно.

— Почему? Все хорошо, спокойно.

— Поэтому и грустно.

Тонкс ставит бокал на пол и садится, опираясь спиной на грифона:

— А я была влюблена в тебя, в Хогвартсе.

Северус иронично поднимает бровь.

— Не верю, что не заметил, как я бегала за тобой.

— Мне казалось, ты стремилась сдать СОВ на «Превосходно» и пройти курс Высших зелий. Впрочем, внезапный энтузиазм меня удивил.

— Я хотела стать целителем, — признается Тонкс, — и папа сказал, что я никогда не смогу работать с пациентами, а тем более с коллегами и начальством, если не в состоянии выполнять требования учителя. Пусть даже очень вредного. В общем, сперва я хотела получить «Превосходно», чтобы стать целителем, а потом влюбилась и захотела доказать, что могу и «Превосходно» получить и целителем стать. Но я до сих пор не понимаю, как мне удалось закончить курс? Почему ты не стал придираться и не выгнал меня?

Северус пожимает плечами:

— По тем же соображениям, о которых говорил твой отец. Ответственное отношение к своей работе для целителя важнее, чем мастерство зельевара. Но если бы я знал, что ты предпочтешь Аврорат, еще подумал бы, давать ли тебе шанс. Почему ты не стала целителем?

— Я встретила Аластора Моуди — папа его лечил — он рассказал мне о работе авроров. Знаешь, он ведь этим жил. Наверное, я в него даже чуть-чуть влюбилась.

— И ты променяла меня на Моуди. У тебя очень интересный выбор объектов симпатии. Один страшнее другого.

— Неправда, ты красив, — вырывается у Тонкс. — В движении, — поправляет она себя. — Как явление природы, черная молния...

Северус молчит загадочно.

— И студентки в тебя влюблялись.

— Это не по-настоящему, — отмахивается он и сбивает бокал. Успевает подхватить. Только несколько капель падает на манжет.

— А что по-настоящему?! — У Тонкс на глаза наворачиваются слезы. — Мама не верила, что у нас с Ремусом серьезно. Говорила, что я выдумала свою любовь, а он искал спасения от одиночества. Так что по-настоящему?

Лицо Северуса кажется растерянным. Всего одно мгновение. Он хмурит брови и четко произносит, словно давно обдумал ответ:

— Твой сын — настоящее. Ты нужна ему живая и счастливая. Хотя бы веселая.

Тонкс обнимает колени руками. Внезапно ей становится холодно. Эльфийское вино коварно. Она знала это в теории, теперь убедилась на практике.

Что-то теплое укрывает ей плечи. Северус закутывает ее в коричневую зимнюю мантию. Ему, похоже, жарко — сюртук расстегнут, на скулах темные пятна румянца. Губы яркие от вина. Глаза близко-близко. Совсем черные. В них, как в омутах отражается ее собственное крошечное лицо. Дыхание перехватывает, и Тонкс слышит стук своего сердца.

— Мне, наверное, хватит, — она пытается подняться, только ноги ватные, и пол качается.

Северус подхватывает ее под руку, Тонкс уже привычно опирается на него. Он ее почти обнимает, прижимает к себе.

— Уже поздно, Дороти, — голос звучит хрипло.

Он не дразнит ее Феей, убивающего домика, и не вспоминает о маске на ярмарке, понимает Тонкс. Он обращается к ней, Дороти.

— Пора спать.

* * *

— Я пойду? — перед ней дверь спальни.

— Спокойной ночи.

Почему же он не пошел за ней? Красивая женщина медлит на пороге спальни. Губы потемнели от вина, глаза блестят в полумраке, тонкие пальцы сминают мягкую ткань воротника...

Нужно сделать всего один шаг. Положить ладонь на талию, притянуть к себе, накрыть губы поцелуем. Она ждет именно этого. Быть может, сама не сознавая, ждет. И медлит на пороге.

Глубокий вздох приподымает ткань на груди. Губы полуоткрыты... Отступает в глубину комнаты. Дверь бесшумно скользит, отрезая дорогу. Не слышно щелчка задвижки, только шорох разбираемой кровати. Еще можно толкнуть незапертую дверь, войти, прошептать: «Дороти»... Так почему же он не заходит?

Пошел ведь за случайной попутчицей. Помог донести тяжелую сумку, остался на чай, согласился, что искать, на ночь глядя, свободный номер в гостинице глупо. Автобус уходит рано утром, остановка недалеко... Женщина замерла на пороге спальни, и он пошел за ней.

Это было не по-настоящему! А вот себе врать не надо: для нее все могло быть по-настоящему, она хотела, чтобы было по-настоящему. Это для тебя настоящим был другой мир — ты знал, что вернешься.

А Дороти... Тонкс, с ней может быть только по-настоящему. И это жутко, словно вместо кровоточащей раны касаешься рубца и не чувствуешь привычной боли. Помнишь, какой она была, надавливаешь сильнее, ожидая ослепительной вспышки, но ощущаешь лишь свои пальцы и грубую кожу шрама.

* * *

Северус допивает вино прямо из горлышка, гасит свечу. Глаза не сразу привыкают к темноте. Постепенно кромешная тьма обретает оттенки, из черноты выступают очертания мебели, блестит в лунном свете стекло бокалов. За окном сияют звезды, серебрится снег. Северус прижимает ладонь к стеклу, смотрит, как разбегаются морозные узоры, заплетая темную гладь причудливыми цветами. Он отнимает руку, и из черной глубины омута выступает бледное лицо утопленницы.

* * *

—Ой, какая красота! — розовокудрая Аврора застывает перед окном. — Кто это?

— Офелия.

— Это, как мороженые песни, да?

Мороженые песни? Неужели... Всего лишь всплывший из подсознания сонет Россетти.

Дороти, то есть, Тонкс не отрывая взгляд от окна, пятится и налетает на грифона. Северус подхватывает ее, даже не удивляясь тому, что такая реакция стала привычной и естественной. Дороти... Тонкс... Ладно, Дороти гладит плюшевого чудо-зверя и произносит мечтательно:

— Жаль, что пришлось продать змейку. Брошку, которая браслет. Кстати, — она оживляется, — а откуда ты знал секрет?

— Я видел, как Стгнус Блэк подарил украшение Вальбурге на годовщину свадьбы.

Блэки устроили роскошный прием, пригласили весь цвет Магической Британии, в том числе и наследника Салазара Слизерина Лорда Волдеморта. Почетный гость пожелал привести в дом благороднейшего рода своего ученика, полукровку, которого, разумеется, никто не приглашал. Это воспоминание заставляет Северуса подозревать, что Темный Лорд все же не был безнадежен — ирония была ему свойственна, и дразнить самодовольных снобов он любил.

Бронзовая змейка произвела на гостей огромное впечатление. Волдеморт пожелал лично разобраться с секретом и, вручив украшение Северусу, удалился с мадам Лестранж в библиотеку. Надпись на змейке тогда была другая, она и скрывала подсказку. Этим открытием Северус поделился с Малфоями.

— Змейка свою миссию выполнила, — по крайней мере, Северус на это надеется. Изменить надпись, сделанную мастером-гоблином, было непросто, и теперь ему остается лишь верить в сообразительность Нарциссы.

* * *

— Ты собираешься отдать этот зверинец сыну?

— Я — телохранитель, — заученно отзывается Тонкс, — и не могу покинуть своего подопечного.

— То есть, грифона ты решила присвоить себе?

Тонкс на провокацию не поддается, молчит, стиснув зубы.

* * *

— Тебе пора возвращаться домой, Дороти, — капля точит камень, а Северусу не уступает ей в упорстве, он возвращается к этому разговору снова и снова. — Я тебе даже серебряные башмачки наколдую.

— Тогда сразу золотую шапку! — фыркает Тонкс, встряхнув малиновыми кудрями.

— Ни за что! Ты будешь похожа на гриффиндорское знамя.

— Тебя так раздражает знамя Гриффиндора?!

— Только если им размахивают у меня перед носом.

— Я не размахиваю!

— Размахиваешь. Отказываясь, возвращаться домой к сыну и матери из-за нелепого долга.

— Служебного долга!

— Он нелеп. Я прекрасно могу защитить себя, и ты знаешь это, — вкрадчиво произносит Северус. — Твое благоговейное отношение к обязанностям телохранителя не более, чем поза. Попытка сбежать от настоящей ответственности, ответственности за воспитание своего ребенка...

Этого Тонкс не выдерживает и громко хлопает дверью спальни. Из ее комнаты слышится приглушенное бормотание — изливает душу двустороннему зеркальцу?

* * *

— Дороти, спасать жителей волшебной страны — дело нужное и почетное, но у тебя есть и другие обязанности.

Последнее время вызвать Тонкс на этот разговор становится все сложнее, но Северус не сдается.

— Ты нужна своему сыну, нужна именно сейчас. Тед уже потерял отца, и если ты, его мать, станешь для него чужой, кем он вырастет? Неужели, счастливым, уверенным в себе человеком?

— Да, у вас что сезонное обострение мужского шовинизма?! — взрывается Тонкс.

— У нас?

— Эд тоже отправляет меня домой, и тоже твердит о материнском долге.

— Благоразумие мистера Брауна всегда было его сильной стороной.

— Благоразумие?! Он предлагает заменить меня на Рождество! Это же прямое нарушение инструкций! Эд даже в Хогвартсе правил не нарушал.

— Все рано или поздно нарушают какие-то правила, — философски замечает Северус. — Сейчас пришел черед мистера Брауна.

— Я отказалась!

— Напрасно.

Тонкс сбегает в негодовании. Что ж разговор будет продолжен завтра. И послезавтра.

* * *

— Рождество — семейный праздник, его следует отмечать со своей семьей, — высказывается Северус в пространство.

— Или с друзьями, — парирует Тонкс.

— О, ты считаешь меня другом? Лестно. Но являюсь ли я им?

— Мы притворимся. Сделаем вид, что давно дружим и отметим Рождество по-дружески.

— А как же звери? Неужели Тед не получит своего рождественского подарка.

— Ему передаст Эд. Он сегодня зайдет, и я передам с ним зверей и подарок маме.

— Так это все равно нарушение инструкции, — Северусу удается ее подловить. — Ты же не имеешь права встречаться с ним, тем более давать адрес.

— Но я...

— Если уж нарушать инструкции, так делать это с пользой. Браун сам предложил подменить тебя, прими его помощь и проведи Рождество с сыном.

Кажется, Тонкс ломается.

Неделя до Рождества тянется невыносимо долго. Тонкс мается от скуки — делать ей совершенно нечего. Она регулярно обновляет охранные заклинания и скрупулезно фиксирует их состояние. Увы, никаких неожиданностей это занятие не приносит — никто не только не пытался проникнуть внутрь, но даже не открывал окно изнутри. Ее работа телохранителя кажется все более эфемерной, о чем Северус сообщает по нескольку раз на дню. Он сам с головой ушел в книги и отрывается от выцветших рукописей и монументальных фолиантов только для того, чтобы отправлять Тонкс домой.

Получив от своего подопечного очередную порцию яда, она уходит беседовать с Эдом. Он регулярно заходит к Андромеде, и рассказывает Тонкс о сыне. Эд тоже считает, что сейчас она нужна ребенку больше, чем Аврорату. Такое единодушие двух абсолютно непохожих людей ставит Тонкс в тупик. А потом Эд предлагает подменить ее на посту. Она, сперва, отказывается, но постепенно ее решимость слабеет.

Рождественское утро не отличается от других дней. Северус, погрузившись в очередную рукопись, совершенно не замечает Тонкс. Он машинально берет со стола ее тост и запивает какао, которое обычно отвергает с презрением. «Интересно, если отобрать у него книги, он умрет от информационного голода или обычного?» — раздраженно думает Тонкс.

— Эд предлагает заменить меня на Рождество, — громко сообщает она.

Северус отрывает взгляд от строчек и несколько секунд смотрит на нее, словно не узнавая. Наконец, он возвращается из дальних далей и пожимает плечами.

— Дороти в кои-то веки приняла здравое решение.

— Я не уверена...

— В чем? В том, что встречать Рождество нужно со своим сыном? — Северус кладет между страниц волшебную палочку и отодвигает рукопись на край стола.

— Ты должна быть дома. Это правильно.

Тонкс медленно бредет к своей комнате. Ее отпустили. Можно сказать, выгнали. Это же хорошо?

* * *

Сын встречает ее радостной улыбкой, приносит свои игрушки, позволяет себя накормить, но, раскапризничавшись после обеда, тянется к бабушке. Тонкс укачивает малыша, поет песенку, а он ревет все громче и отчаянно брыкается, пока Андромеда не забирает его. У нее на руках он засыпает. Тонкс кусает губы. Она так стремилась вернуться на работу в Аврорат, приложила столько усилий, добилась своего. Но было ли это правильно? Северус утверждает, что мир создают люди, и несчастные люди не могут составить счастливого общества. У Теда уже нет отца, если она станет для него малознакомой, чужой женщиной, вырастет ли он счастливым человеком?

Тонкс яростно мотает головой. Не хватает еще слушать Снейпа! Что он знает о счастье, о семье? «Скорее всего, он многое знает об отсутствии семьи!» — смеется внутренний голос.

Тонкс обхватывает колени, съеживается в комочек. Ей было не просто вернуться к работе. Пожалуй, Эд — единственный, кто всегда поддерживал ее. Все остальные считали, что она свое отвоевала. Тонкс усмехается, вспоминая, как упорно Шеклболт отговаривал ее от оперативной работы. Впрочем, он предложил ей охранять Снейпа: «Этот параноик тебя подозревать не станет». Внезапно у нее перехватывает дыхание — ее подозревать не станет, а остальных авроров? Она отчаянно трет переносицу. Мой дом сожгли не Пожиратели.

После того, как она применила Агуаменти, Северус потащил ее в кафе, продержал там почти до ночи, даже танцевал... Он ждал нападения! И не ошибся, дом взорвали, пока их не было. Северус настойчиво пытался отправить ее домой, потому что был уверен — нападут снова, нападут, когда ее не будет поблизости.

Рождественский подарок Слагхорну... не Слагхорну, всему Слаг-клубу! Такая явная демонстрация того, кем он их считает. Дешевкой! С тем же успехом можно было выйти на площадь и прокричать: «Я вернулся!»

Северус напрашивался на атаку. Кто же отозвался на его вызов?

Тонкс замирает. Нет, не может этого быть! Эд никогда...

Эдгар Браун, который всегда утверждал, что работа аврора — это главное, резко поменял точку зрения, даже пошел на обман начальства. Он никогда, никогда так не поступал! Даже в Хогвартсе...

Я уверен он будет выгораживать своих, как всегда выгораживал слизеринцев. Это говорил Темплтон. Кричал. Разве он один так думает? Эдгар не говорил о Северусе. Он не говорил! Не говорил, как относится к его показаниям, потому что уже принял решение.

* * *

Тонкс выбегает из дома и аппарирует прямо в холл гостиницы. Она взлетает по лестнице, смерчем проносится по коридору.

— Аллохомора!

Дверь распахивается, раздается жуткий вой, ее облепляет магическая сеть. Как можно было забыть о собственноручно поставленных охранных чарах? Серые призрачные существа, похожие на вылинявших дементоров, с завыванием летают по гостинице.

— Мистер Браун, — Северус поднимает глаза от книги.

Аврор пристально смотрит на него. Явно нервничает — на щеках проступают красные пятна, зрачки неестественно расширены.Северус терпеть не может, когда его разглядывают, да еще вот так, откровенно. Он закрывает книгу и спрашивает ледяным тоном:

— Вы чего-то хотели?

— Да, — хрипло отвечает Браун и облизывает пересохшие губы. — Вы не должны выступать на суде.

— Неужели? — цедит Северус.

Браун кивает.

— Я не допущу этого, — он подходит к столу, разделяющему их. — Это ваша, — черная палочка в левой руке дрожит. Свою палочку аврор крепко держит правой рукой, направляя на Северуса. — Я хочу видеть ваши руки.

Северус медленно поднимает ладони.

— Я не желаю вам зла, — говорит Браун с тоской. — Я никогда не считал вас мерзавцев. Только после убийства директора Дамблдора, — поправляет он себя.

— Когда пепел Визжащей хижины торжественно хоронили, это было правильно. Вы свой долг выполнили и ушли. Зачем вы вернулись? Хотите избавить своих слизеринцев от возмездия?

— Каждый должен отвечать за те преступления, которые он совершил.

— Не считайте меня глупцом! Я присутствовал на допросе младшего Гойла — из-за ваших показаний его перевели в свидетели. Вы и для остальных найдете оправдания: смягчающие обстоятельства, принуждение, помощь следствию... Они отделаются легким испугом и снова собьются в стаю. Этого нельзя допустить, — голос Брауна падает до шепота. — Я не допущу. Мы изведем заразу на корню.

— Они — люди.

Браун продолжает свою мысль, не слушая его:

— Это как гангрена. Зараженную конечность нужно ампутировать, чтобы сохранить жизнь человеку. Чтобы Магическая Британия жила, мы должны удалить пораженные члены — тех, кто заражен этой мерзкой идеологией.

— Будете казнить за образ мыслей?

— Нельзя допустить, чтобы они перешли к действиям, нельзя! — Браун убирает черную палочку в карман. — Вам не будет больно, мистер Снейп, — вы просто уснете, а потом я сделаю вам укол. Вы умрете от остановки сердца, так бывает.

На секунду аврор опускает глаза, доставая крошечный баллончик с газом.

— Инкарцеро!

Веревки мгновенно опутывают его, палочка, баллончик и шприц, заключенные в сферу плывут к Северусу.

— Пользуетесь маггловскими приспособлениями? Разумно. Когда наши эксперты закончат проверять на магическое воздействие, все следы уже исчезнут, — плавным движением палочки, не отличимой на вид от той, что была в руках Брауна, Северус отправляет сферу на середину стола.

Он позволяет себе насладиться замешательством, которое написано на лице аврора.

— Вы себя выдали, мистер Браун, когда взорвали пустой дом, и тут же связались с коллегой — убедиться, что она не пострадала. Вы полагали, что в Магическом Мире вам удастся подобраться ко мне.

— Палочка фальшивая, — сквозь стиснутые зубы выдавливает аврор.

— Настоящая. Но не моя. Я не закладываю своей палочкой страницы и не оставляю ее без присмотра... — ему не удается окончить свое выступление эффектно.

Дикий вой сообщает, что кто-то пытается проникнуть через охранные заклинания. Северус молниеносно разворачивается к двери и опускает палочку. Тонкс безуспешно сражается с опутавшей ее липкой сетью.

* * *

— Признаться, я ожидал, что на вас выйдут люди посерьезнее, — Кингсли Шеклболт выпячивает нижнюю губу. — А это всего лишь восторженный юнец.

Северус подавляет ярость — она неуместна сейчас:

— Восторженные юнцы могут быть очень опасны. Мистер Браун произнес «мы», возможно у него есть единомышленники.

Министр впивается глазами в лицо Северуса.

— Я не могу исключить того, что кто-то направлял мистера Брауна...

— Кто-то использует благородные порывы для собственных целей, — подхватывает Шеклболт, — вдохновляет молодежь на борьбу, а сам собирает сливки.

— Возможно, — Северус пожимает плечами. — Это уже ваша забота искать связи мистера Брауна. Впрочем, он мог действовать и по собственному разумению.

Азарт в глазах министра гаснет, лицо становится задумчивым.

— Мистер Браун оказался настоящим рыцарем и постарался вывести даму из-под удара, — тихо произносит Северус. — Но вы же не знали этого. Ваш телохранитель мог пострадать.

Шеклболт выглядит удивленным:

— Тебя в любом случае попытались бы убить, кого бы я к тебе не назначил, — разводит он руками. — А девочку ты в обиду не дашь.

— Польщен вашим доверием, господин министр, — Северус обозначает издевательский поклон, который Шеклболт игнорирует.

— Хозяин велел нам покинуть номер, — покаянно произносит Тонкс. — Это из-за моих охранных заклятий. Говорит, они всех его клиентов перепугали. Его даже министр не переубедил.

Северус, молча, кивает. Он снимает с вешалки плащ и направляется к выходу. Тонкс дергает его за рукав:

— Куда мы пойдем?

— Ты пойдешь домой, Дороти, — усмехается он.

— Я — телохранитель, и мы пойдем вместе!

— Мне страшно подумать, что ты еще устроишь, после представления с охранными заклятиями, микроволновки, разрушенного дома...

— Дом разрушила не я!

— Так значит это еще впереди?

— Мы можем пойти ко мне, — предлагает она. — Наш дом под Фиделиусом.

Северус качает головой, отвергая идею.

— Я хочу встречать Рождество дома, — произносит она умоляюще. — С мамой, с сыном...

— Рождество встречают с семьей, — соглашается Северус.

Сейчас он не кажется невозмутимым, но и прочитать его Тонкс не может.

— Рождество встречают с друзьями.

— Так я тебе друг? — его лицо становится насмешливым и немного печальным.

— Нет. Больше, чем друг...

Внутренне Тонкс зажмуривается и скрещивает пальцы, а на самом деле, кладет руки на плечи Северусу и запрокидывает голову, чтобы видеть его глаза. Непроницаемые черные омуты. Что скрывается в их глубине? Она не знает, но ей хочется это узнать. Хочется шагнуть в будущее.

Северус проводит ладонью по ее волосам, невесомо касается щеки...

— Дороти...

Теплое дыхание ласкает ее кожу. Нежное прикосновение губ. Тонкс подается на встречу. Ее ресницы сами собой опускаются. Гаснут все звуки, и само Время замирает.