Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

8.

— Заткнись… замолчи! — с отчаянием и болью кричит Блэк. — Не смей рассуждать о том, о чем ни малейшего представления не имеешь!

— Я знаю, что это сделал Петтигрю, — отвечает Мальсибер. — Мы все тогда очень уж удивись твоему аресту, и никто не поверил, естественно, а некоторые действительно знали, кто на самом-то деле во всем виноват. Так странно было тебя там видеть… но нас никто не спросил. Но ваши-то, они даже не сомневались. Это тоже предательство, Блэк. Наверное, вполне понятное — но предательство. Однако их ты простил — а Северуса, который…

— Подлый убийца и трус! — злобно рычит Сириус прямо ему в лицо. — Он выдал Волдеморту, — Мальсибер дёргается, но Блэк даже не замечает, — пророчество, и обрёк их на смерть!

— Что за пророчество? — медленно спрашивает Ойген, но кажется, что вопрос этот он задаёт, скорей, по привычке, а на самом деле ему не до этого — он, похоже, осознаёт в этот момент что-то важное.

— Это тебя уже не касается! — мгновенно осекается Сириус, раздраженно опуская ладонь на стол.

Они замолкают. Мальсибер вдруг закрывает лицо руками, скрывая исказившее его выражение сочувствия и острой боли, и сидит так, прикрыв глаза — настолько долго, что Блэк успевает остыть и спрашивает его, наконец:

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Да мне-то что… Мерлин мой… как ужасно, — говорит он сквозь руки. Потом передёргивает плечами, с силой обтирает лицо ладонями — и, наконец, глядит на своего собеседника. Очень устало, почти измученно — и очень горько.

— Ты чего? — повторяет Сириус.

— Мы же друзья с ним, — тихо говорит Ойген. — И я его очень люблю. Ты ненавидишь его — но представь, как это ужасно… невольно убить ту, которую любишь…

Лицо Блэка искажает кривая ухмылка полная жестокой и горькой иронии.

— Никого он не любил, — произносит он глухо, скорее, чтобы заполнить паузу. В голосе не слышно уверенности, лишь скорбь.

— Я бы не сказал тебе, если бы ты сам этого не знал, — негромко и очень серьёзно говорит ему Ойген. — Ты просто не хочешь думать об этом, потому что это же неприятно — признавать за тем, кого презираешь, право на любовь и на боль, верно? — он поводит плечами, будто от холода, и наливает им обоим вина. — Ладно… я не хочу никуда лезть, извини. Мне просто очень за друга обидно… ты же должен понять.

— Я понимаю, — неохотно кивает Сириус. — Просто звучит для меня слишком дико, — признаётся он вдруг. — Снейп — и друзья… бред какой-то.

— Ну, у тебя тоже не самый простой в мире характер, — смеётся Ойген, — но у тебя-то они есть!

— У меня…

Он болезненно улыбается — и замолкает. Запускает пальцы в свою и так встрёпанную, какую-то запылённую шевелюру, тянет за них…

— У меня был Джеймс. И Ремус вот. Есть.

Он с силой и шумом втягивает воздух — и добавляет:

— А ещё был Питер. Мы ведь с ним тоже… друзьями были, как мне казалось… Мерлин! Я… был совершенно уверен, ты понимаешь?! — он с размаху бьёт ладонями по столу — один раз, второй, третий… — И идея идиотская эта — моя. Я. Я придумал сделать его хранителем! — срывается он на крик. — Я всех уговорил! Это должен был быть я! Или Дамблдор! Или даже сам Джеймс — но нет! Я же так круто придумал, что на Пита никто никогда не подумает! Он же такой незаметный! И маленький! И… всем таким простаком казался, даже нам иногда, зато прятаться умел как никто… Крыса! Ты понимаешь, что я тебе говорю?! Да Мордред забери этого предателя Снейпа, не он один виноват — это я их убил! — он снова лупит ладонями по столу.

— Предательство предсказать нельзя, — помолчав, говорит Мальсибер.

— Да можно!!! Можно было не строить из себя великого конспиратора! Ты понимаешь? Мне! Нужно! Было! Просто! Молчать!!! — он хватает стакан и швыряет его в стену — вино проливается багряной дугой — будто кровь… осколки летят по всей кухне… Ойген молчит — просто смотрит на него, печально и мягко, а Сириус снова кричит: — Гордыня и глупость мои их убили! Мне было, за что сидеть в Азкабане!!!

— Так ты отсидел, — говорит Ойген.

— Что? — Сириус словно бы спотыкается об эти слова и поднимает на него тяжёлый и мрачный взгляд.

— Ты и отсидел за это. Не помню, когда ты сбежал — но сидел ты достаточно долго.

— Двенадцать лет, — говорит Блэк.

— Ну вот видишь. Это много… разве Джеймс хотел бы тебе такого? Или Лили?

— Нет, — шепчет Сириус. — Нет, конечно.

— Ну и вот, — улыбается очень светло Ойген. — Просто подумай об этом. Ты уже за всё заплатил, если вообще нужно было платить… и завари, наконец, чай, пожалуйста, пока чайник совсем не выкипел — у меня руки замёрзли, — он тут же и демонстрирует это, сжимая его кисть с тыльной стороны своею ладонью — та и вправду холодная. Блэк усмехается вдруг, кивает, спрашивает вполне мирно:

— Что ты всё время мёрзнешь-то? Ты здоров вообще? — он поднимается и идёт заваривать чай.

— Во-первых, у тебя действительно холодно, — говорит Ойген, пряча руки себе подмышки. — Во-вторых, я здоров… теоретически — а практически меня эти вызовы постоянные совершенно вымотали, хотя новокаин и помогает. А в-третьих, я никак не могу согреться после Азкабана — я же вернулся совсем недавно.

— И правда, — кивает Блэк, ставя на стол чайник в только что заваренным чаем, и чашки. — Тут где-то шоколад был, по-моему — хочешь?

— Хочу, — Ойген кивает. — Я вообще люблю сладкое.

— Сейчас найду, — Сириус принимается рыскать в ящиках, и почти сразу натыкается на искомое — кладёт на стол шоколад, а потом и остатки пирога с патокой.

— Здорово, — Мальсибер тут же берёт кусок. — Я со школы его не ел… а это же было очень вкусно, — он неприлично облизывает пальцы. — Изумительно. Не знаю, кто его сделал, но передай ему моё восхищение.

— Это Молли. И я не думаю, что твоё восхищение её обрадует, — усмехается Блэк. — Вообще-то предполагается, что никто не знает, что ты всё ещё здесь.

— И правильно, — кивает Мальсибер. — Конечно, меня здесь давно нет. Меня вообще нет. Кто бы это ещё л… Риддлу внушил! — шутливо вздыхает он.

— А что за... ново-как-то-там? — вспоминает Блэк. — Который тебе помогает?

— Но-во-ка-ин, — почти по слогам произносит Мальсибер. — Ты удивишься, но, я так понял, это что-то маггловское. И они его, это зелье — он передёргивается, — не пьют, а колют.

— Хочешь сказать, ты умеешь? — Сириус смотрит на него с большим сомнением.

— Пришлось научиться, — печально говорит Ойген, глядя на Блэка смеющимися глазами. — И по-моему, у меня очень неплохо уже выходит… видишь? — он задирает рукав и показывает — на левом предплечье вокруг метки и вправду неровно расположенные следы крохотных ранок — будто от уколов иглой или булавкой. — Показать тебе, как это делается?

— Покажи, — заинтригованно говорит Блэк. — Никогда не видел, как подобное практикуют на живом человеке.

— Ну вот будет очередной вызов — я тебя позову… приходи — покажу. Ощущение довольно странное… я никак не привыкну.

— Это больно?

— Больно, конечно… но зато какой эффект! — он снова смеётся. — Рука немеет и вообще ничего не чувствует… правда, не мгновенно, но очень быстро. Жаль, заранее это сделать нельзя. Правда, синяки всё равно остаются, и потом неприятно… но всё равно так уже вполне можно жить. Жаль, с головой так не получается, — шутит он.

— Ты говоришь, синяки остаются… я их больше не видел.

— Так Северус каждый раз убирает… они же тоже болят. И отёк снимает… у меня-то палочки нет — хотя я всё равно лечить не умею. Хотя, наверное, уже научился бы.

— Я не отдам тебе палочку, — тут же говорит Сириус. — И не мечтай.

— Да я понимаю, — кивает тот. — Я просто очень соскучился… но я понимаю. И слушай… я понимаю — я пленник и всё такое… но, может, ты хотя бы почитать мне что-нибудь дашь? И хотя бы какой-то источник света, а то я себя чувствую то ли вампиром, то ли каким-то привидением-неудачником: в темноте, холоде и духоте. Хотя это всё равно в сто раз лучше, чем в подвале, так что я, в общем, не жалуюсь, — быстро добавляет он.

Блэк откровенно смущается. Описание очень уж напоминает ему Азкабан — хотя даже там они видели дневной свет, пусть и рассеянный, а не прямой, но всё же. А так вышло как-то совсем паршиво — и ведь сам он вовсе не имел в виду ничего такого, попросту не подумал…

— Да не буду я больше тебя запирать, — говорит он вдруг. — Сбежишь — тебе же хуже… дверь, камины и окна я от тебя закрою, а аппарация здесь только для избранных. А по дому ходи.

— Спасибо, — очень солнечно улыбается Ойген — настолько, что это действует даже на Блэка, губы которого тоже трогает слабая, но отчётливая улыбка.

— Как ты обрадовался-то, — усмехается он. — Ты, главное, на чердак не пытайся забраться и комнат запертых не открывай … ну и вообще осторожнее.

— А что у тебя на чердаке? — немедленно спрашивает Мальсибер.

— А ты загляни — и увидишь. Если успеешь. А потом тебе просто откусят голову, — смеётся неожиданно Блэк. — Сказал — не лезь, значит, не лезь.

— Не буду, — мирно говорит Ойген. Берёт фарфоровый чайник, разливает по чашкам чай, придвигает одну к Сириусу, берёт вторую себе, натягивает на руки рукава свитера, обхватывает ладонями горячую чашку и, вытянув губы, делает осторожный глоток. — Мерлин, как же я об этом мечтал!

— Долго мечтал? — насмешливо спрашивает совсем протрезвевший, кажется, Блэк.

— Да вот пока в холодной темноте там сидел — всё и мечтал. Ты же не присылал мне чай — только воду.

— Да я как-то… ну, извини. Не вдавался в детали — Кричер сам еду собирал. Он тебя хоть нормально кормил?

— Да, вполне… я просто по чаю соскучился, — он отпивает ещё — и только потом кладёт туда сахар. Размешивает бесшумно, снова берёт в руки и пьёт — с наслаждением. Сириуса это снова смущает, напоминая о собственной то ли глупости, то ли даже жестокости — он молчит поначалу, но потом не выдерживает:

— Да понял я, понял, что обидел тебя и вообще достоин позора и порицания. Ты ждёшь извинений?

Ойген от удивления широко открывает глаза, отставляет чашку, откладывает ещё один кусок пирога и спрашивает:

— Ты это про что сейчас и почему вдруг?

— Ты пьешь этот чай с таким видом, что мне впору пеплом голову посыпать за то, что безвинно обидел несчастного пленника, — фыркает Блэк.

— Мне просто вкусно! Бастет, ну нельзя же примерять любое моё действие на себя! — восклицает Мальсибер. — Я тебе, на самом-то деле, благодарен просто безмерно! Блэк, правда, — горячо говорит он, — ты меня спрятал от этой рептилии — ты не представляешь, какое же это счастье! Ты думаешь, мне нравилось там? Я похож, по-твоему, на маньяка-убийцу? Ну, если серьёзно, а не чтобы гадость сказать? Ты же знаешь меня, Блэк — мы столько крови друг другу в школе попортили… ну, скажи?

— Да не похож, — вздыхает, будто сдаваясь, Сириус. — Я уже ни в чем не уверен… Да и с меня на сегодня хватит, — он устало прикрывает глаза. — Идём, я ставни у тебя открою — проветришь… и камин растопим. А потом пойду спать. Устал я.

— Пойдём, — соглашается Ойген. Блэк, однако сидит, вертит вокруг оси чайную чашку…

— Знаешь… ты одну вещь сказал — мне многие говорили, но в твоих устах она прозвучала так странно, — говорит он, глядя на эту чашку так, словно бы говорит с ней.

— Что я сказал? — мягко спрашивает его Мальсибер.

— Про Азкабан. Да не важно, — он встряхивается и встаёт. — Идём.