Не так страшен драккл, как его бабка (джен)

Ранним утром Рона разбудил крепкий пинок в бок и куча одежды, свалившаяся на голову невесть откуда. Вырванный внезапно из глубокого сна, Рон сел на кровати, пытаясь понять, где находится, что случилось и почему так болит каждая косточка.

— Светит солнышко в окно, нам вставать пора давно! — проорал стоящий у кровати кот. Рон ухватил тяжелую подушку за уголок и метнул ее в нагло ухмыляющуюся морду. Кот отточенным движением опытного спортсмена перехватил ее и запулил обратно.

— Кто не работает — тот не ест! — назидательно заявил он. — Кто рано встает, тот все плюшки заберет. Вставай, прощелыга, хватит бока пролеживать. Птичка поет, работа ждет.

— Сам ты прощелыга... — проворчал Рон, пытаясь продрать глаза. Мышцы ныли, в голове гудело, как после хорошей попойки, но жестяная кружка с водой, которую кот уже держал в обеих лапах, невольно придавала натруженному телу нужное ускорение.

— Какая еще работа? — обреченно спросил Рон. — Рисовые поля, угольные шахты, каменоломни? Или, всего-навсего, адская кухня, продолжение следует?

— Ну что ты, — ухмыльнулся кот, — сегодня у тебя, можно сказать, выходной. Работа на свежем воздухе. От забора и до обеда — облагораживание территории, от обеда и до забора — уборка помещений.

Рон не удержался от презрительного хмыканья.

— А тебе самому что, уже влом полы на кухне помыть? Разожрался на хозяйских харчах, пузо на...

Рон не успел договорить: неуловимое движение кошачьей папы — и его окатило ледяным душем, а по зубам словно огрели квиддичной битой.

— Ё!!! — заорал Рон, подпрыгивая на кровати и хватаясь за ушибленное место. Проклятая кружка оказалась тяжелой, словно бладжер, и Рон поспешно провел языком по зубам, проверяя, не лишился ли одного, а то и двух. Еще не хватало из-за какого-то усатого придурка всю оставшуюся жизнь щербинами светить.

— Ушлепок косолапый! — Рон, как обычно в таком состоянии, не выбирал выражений. Он подхватил с пола кружку и метнул ее в стоящего у двери кота. Тот ловко перехватил ее и с воплем «Мазила!» отправил назад к Рону.

Конечно же, кружка снова оказалась полной.

Получив в лицо вторую порцию холодной воды, Рон зарычал и бросился на обидчика.

— Ой, боюсь-боюсь-боюсь! — завопил кот и одним прыжком выскочил за дверь, успев захлопнуть ее прямо у Рона под носом.

— Ну вот! — довольно произнес он с той стороны. — И умылся, и взбодрился. Ты постучи-постучи еще немного, глядишь, и согреешься, и даже обсохнешь.

— Я тебя убью! — рычал Рон, колотя в дверь. — И закопаю! А потом выкопаю, еще раз убью и снова закопаю!

— Какой слог! — восхитился за дверью кот. — А знаете ли вы, что на языке фарси убить кого-то, похоронить, и посадить поверх цветы, чтобы скрыть преступление, звучит как «war-nam nihadan». А в одном из славянских языков есть такое короткое, но емкое слово «урою». Мне, например, очень нравится.

— Без цветочков обойдешься! — рявкнул Рон, еще раз безуспешно ударив плечом в дверь. Та даже не шелохнулась. Кот довольно захихикал.

— Где этот бездельник? — раздался издалека голос старухи. — Мне ему что, персональное приглашение принести — с вензелями и позолотой? Завтрак он уже и так проспал, хочет теперь и без обеда остаться?

Рон поспешно впрыгнул в штаны, подхватил рубашку и, мимоходом пригладив перед зеркалом волосы, вылетел в услужливо открытую дверь, даже не постаравшись пнуть вытянувшегося в струнку кота, явно изображающего гостиничного швейцара. Кот и так никуда от него не денется, а вот обед очень даже может.

На кухне старуха сунула ему кусок хлеба и бутылку с водой, схватила за локоть и поволокла к сараю. По дороге она заявила, что целый день будет занята, и всякие пришельцы, путающиеся под ногами, ей в доме не нужны. А вот поработать в поле для них будет как раз очень полезно. Сонного Рона, которому все поля, сады и огороды были сейчас одинаково ненавистны, абсолютно не интересовало, чем там собирается заниматься старуха. Поэтому он потихоньку плелся за ней к сараю, зевал во весь рот и протирал глаза не успевшим просохнуть после неожиданного душа рукавом рубашки. Но при виде огромной острой косы, зловеще блеснувшей в лучах восходящего солнца, Рон моментально проснулся.

...Это было давно, еще на третьем или на четвертом курсе. В одну из тех мрачных безлунных ночей, что, казалось, были созданы специально для того, чтобы, спрятавшись под одеялом с головой, пугать друзей страшными сказками. Однако Дин Томас той ночью рассказал сбившимся в тесную кучку мальчишкам совсем не волшебную, но от этого не менее жуткую историю.

Один человек, по имени Дрю Эриксон, заблудившись среди полей, обнаружил заброшенную ферму, а в ней — мертвого старика с острой косой в руке. Рядом лежала записка со словами: "Первый кто зайдет в этот дом, станет его владельцем". Единственным требованием было обязательство косить пшеницу на поле рядом с фермой. Семья поселилась в доме, а человек с утра до вечера мирно косил пшеницу, пока не обнаружил, что каждый колосок — это человеческая жизнь, а, ежедневно работая в поле, он убивает тысячи людей, и среди них — своих родных и знакомых. (1).

На Рона эта история тогда произвела особое впечатление еще и потому, что жену героя рассказа звали Молли. И поэтому на месте Дрю Эриксона ему все время мерещился отец. Отец, захлебывающийся от рыданий и с белым огнем безумия в глазах выкашивающий всю пшеницу подряд — что спелую, что зеленую, что едва взошедшую...

Старая история вдруг всплыла в памяти до последнего слова, и его обуял тот же ужас, что и героя рассказа, когда тот внезапно осознал, что творит. Рон даже зажмурился, боясь увидеть на лезвии неожиданно вспыхнувшую надпись «Мой хозяин — хозяин мира!»

— Не-е-ет... — невнятно промычал Рон и, замотав головой, попятился. Высокая костлявая старуха в темном платке, стоящая перед ним с косой в руке, словно сошла со страниц «Сказок барда Биддля», а именно с тех, которые рассказывали о трех братьях и легендарных подарках. И если подарки, как оказалось совсем недавно, были очень даже настоящими, и два из них Рон даже держал в собственных руках, почему бы не оказаться реальной и их хозяйке?

Хозяйка, казалось, вовсе не заметила произведенного на гостя впечатления.

— Что «ме-е-е»? — передразнила она Рона, и протянула ему свое страшное орудие. — Косы, что ли, никогда в руках не держал? Ничего страшного, научишься. Все когда-то начинали косить в первый раз

— Я не буду этого делать! — Рон шарахнулся от нее, как от зачумленной. — Я не хочу!

— Что значит «не хочу?» — старуха перехватила косу, и Рон непроизвольно втянул голову в плечи. — Что значит «не буду»? А кто будет? Я?

Рон усиленно закивал. Горло у него перехватило, колени дрожали, но представить, как он этой самой косой срезает тонкие колоски, и они окликают его голосами Джинни, Джорджа, отца...

— Ты что, хочешь, чтобы пожилая слабая женщина работала в то время, как ты будешь валять дурака в тенечке? А ну быстро взял косу и шагом марш на поле!

Повелительный голос старухи отозвался болью в каждой клеточке тела, руки дернулись было к косовищу, но Рон невероятным усилием воли заставил их спрятаться за спину и отрицательно покачал головой. На глазах выступили слезы, и Рон усиленно заморгал, опасаясь поднять руку, чтобы та снова не потянулась к страшному орудию.

— Ты что, — продолжала бушевать старуха, не замечая, что ее работник вот-вот свалится на землю. — Ты хочешь, чтобы эта колючая пакость подобралась прямо к дому? Скоро нельзя будет ни по двору пройти, ни детей из дому выпустить.

— Какая... пакость? — с трудом выговорил Рон, сообразив, что пшеницу при всем желании нельзя назвать «колючей пакостью».

— Разуй глаза, бестолочь! — Старуха ткнула костлявым пальцем в высокую покосившуюся изгородь. — Вот эта, не видишь, что ли?

Рон на деревянных ногах подошел поближе и увидел, как сквозь прутья некогда густой изгороди настырно пробиваются колючие листья очень знакомого ему растения. На Святочном балу во время турнира трех волшебников страшненький веночек из точно таких же колючек украшал тулью шляпы любимого декана всех гриффиндорцев.

— Чертополох? — пробормотал Рон, с трудом выдираясь из охватившего его наваждения. — Разве это не пшеница?

Он приподнялся на цыпочки и выглянул наружу. То, что вчера показалось ему посевами пшеницы, ржи или ячменя, на самом деле было невероятно густыми зарослями молодого, только-только начинающего цвести чертополоха.

— Откуда здесь возьмется пшеница? Кто ее сеять-то будет? — фыркнула старуха. — Не говори ерунды, бери косу и вперед!

Рон вздрогнул, но на этот раз не стал упираться и осторожно взялся за косовище.

— Слушай меня внимательно, — наставительно заявила старуха и показала куда-то вдоль изгороди. — Вон, видишь, проплешина в зарослях? Значит, идешь туда, перелезаешь через ограду и с этого места прокашиваешь вдоль нее широкую полосу. Нечего этому колючему подлецу на моей усадьбе делать.

Рон оглядел двор, прикинул длину изгороди и печально вздохнул: магу с волшебной палочкой и то работы здесь было на добрую неделю, а уж бедняге с обычной маггловской косой хотя бы за год управиться.

— Иди, работай! — проворчала старуха, — не то и без ужина останешься!

Рон вспомнил вчерашний небогатый обед, выданный сегодня на целый день кусок хлеба и хмыкнул. Гермиона когда-то говорила, что правильный ужин должен составлять пятьдесят процентов от обеда, поэтому, отказавшись от работы, он много не потеряет. Но руки уже сами собой перебросили косу через изгородь, а через минуту великий маг Рон Уизли, сроду не бравший в руки ничего тяжелее метлы, яростно врезался в колючие заросли, пытаясь совладать с новым для него инструментом. Острое лезвие так и норовило то вонзиться в землю, то оттяпать носки у некогда новых туфель.

Через несколько минут честный труженик Рональд Уизли осознал, что жизнь маггловского фермера тяжела и беспросветна, что коса намного увертливее, чем метла, что у местного чертополоха невероятно прочные стебли и острые колючки, и что местное солнце, хоть и ходит по небу вдвое медленнее английского, но зато светит и греет в пять раз интенсивнее, чем египетское.

Через час ему было уже глубоко наплевать, что он там косит — пшеницу, рожь, чертополох или развесистую клюкву, потому что на ладонях вздулись кровавые мозоли, на исколотых ногах трудно было найти даже квадратный дюйм нетронутой кожи, а перед глазами все слилось в сплошную зеленую шевелящуюся стену.

Еще через полчаса в шелесте скошенных листьев и стеблей ему начали чудиться знакомые голоса, а еще через несколько минут он с удивлением заметил, что вот этот здоровенный одеревеневший куст — вылитый Маркус Флинт, а вон тот худосочный — Малфой с прилизанным цветком на макушке. Вот эти два — приземистые, словно братья-близнецы — наверняка, Крэбб с Гойлом или Алекто с Амикусом. Но, какая, в принципе, разница — все равно обоих он пустит под нож. А вот этот, пышный, весь облепленный розовыми цветочками вместо обычных, фиолетовых — вылитая Амбридж, и даже пчелы возле нее жужжат как-то странно, словно мяукают.

А вот этот... Рон даже остановился, примеряясь, как к нему лучше подобраться, — самый настоящий Волдеморт — маленький, плюгавый, ободранный, но до чего же крепкий, зараза... Рон, сцепив зубы, снова и снова взмахивал над ним своей косой, но жилистый стебель поддался только с пятого раза. Носком ботинка Рон отбросил его в сторону и несколько раз дрыгнул ногой, отцепляя приставшую к шнуркам повилику.

— И змеюка тут же имеется, — проворчал он, брезгливо переступая через поверженного врага. — Невилла на тебя нет, сорняк недотравленный...

Воспоминание о Невилле вдруг отрезвило разомлевшую на жаре голову. Видели бы его сейчас друзья: попал под влияние какой-то древней рабовладелицы, послушно кормит с ложечки неведомых тварей, усердно косит сорняки, мечтая о скудном ужине... Какой позор для героя войны и будущего доблестного аврора!

Вылив себе на голову остатки воды из бутылки, Рон встряхнулся, словно Клык перед выходом на охоту. Прошло уже около двух часов с того момента, как он начал работать. Даже если старуха поначалу и следила за ним, то, увидев его старания, должна была уйти и заняться своими загадочными делами. Сарай очень удачно разместился аккурат между домом и тем участком, на котором Рон сейчас стоял. И, даже если старуха выглянет в окно, то подумает, что ее гость работает за сараем и еще пару-тройку часов его не хватится. А он тем временем сделает ноги из этого странного места. И не столь важно — реальное оно или порожденное его воспаленным бредом. Лаванда рассказывала, что иногда пациенты в Мунго так долго не возвращаются из беспамятства именно потому, что не хотят — не к кому, например, или просто в реальной жизни их не ждет ничего такого, к чему хотелось бы вернуться. А вот у Рона очень даже есть, к чему возвращаться. И, если хорошенько постараться, то можно уйти отсюда довольно далеко — не бескрайнее же это поле, где-нибудь оно и закончится. А там уже видно будет.

Рон взял косу и решительно взмахнул ею несколько раз в направлении к горизонту, скашивая полосу перпендикулярно уже проложенной им дорожке. Прислушался, не даст ли знать о себе загадочное старухино «Империо», туманящее мозг и ослабляющее волю, и довольно улыбнулся. Никакой реакции.

Углубившись в заросли еще на несколько шагов, он снова прислушался к себе. Ничего. Наверное, за пределами двора старухино волшебство на него не действовало.

— Ур-ра! — шепотом завопил Рон и подбросил косу в воздух. Теперь никакая сила не заставит его выпустить из рук этот драгоценный инструмент. Коса тихонько зазвенела в его руках, словно соглашаясь с его мечтой о побеге. Рон повернулся спиной к изгороди и широкими взмахами принялся прорубать себе путь к свободе.

И эта древняя старуха надеялась, что какие-то заросли чертополоха и слабенькое заклинание подчинения смогут удержать возле нее такого парня, как Рональд Уизли? Ха, ха и еще раз ха.

Поначалу Рон оглядывался то на солнце, то на оставшийся позади сарай, опасаясь потерять верное направление, но вскоре увлекся и больше по сторонам не смотрел. Пот заливал ему глаза, о раскаленную макушку, казалось, можно было зажигать шутихи, но Рон упорно рвался вперед, не поднимая головы, забыв о голоде и жажде, пока коса с размаху не наткнулась на странные одеревеневшие стебли. Рон поднял голову и непонимающе заморгал. Прямо перед ним, за невысокой изгородью стоял сарай, из точной копии которого не далее как сегодня утром некая старуха извлекла ту самую косу, которую он держит в руках. На земле лежала пустая бутылка, как две капли воды похожая на ту, что он осушил целую вечность назад. Вдоль изгороди шла коряво скошенная дорожка, за ней простирались нетронутые заросли чертополоха. Сзади же... Рон обернулся и оторопел, увидев, как с негромким шелестом смыкаются за ним колючие кусты, безжалостно уничтожая проложенный с таким неимоверным трудом путь к свободе...

Усталый и злой до потемнения в глазах Рон зашвырнул косу в угол двора и направился к дому. Сейчас он выскажет этой ведьме все, что о ней думает...

Однако, к его удивлению, входная дверь оказалась заперта на замок. Рон безуспешно подергал ее, ожесточенно попинал вконец испорченными туфлями, потом не поленился обойти дом со стороны кухни и постучать ногами в черную дверь, но с тем же самым успехом.

Попив у колодца водички и вспомнив, что старуха что-то талдычила о своей занятости, Рон немного посидел в тенечке, а затем, влекомый любопытством, пошел в обход дома, заглядывая во все окна подряд. Желание разузнать, чем таким таинственным занимается старуха, росло в нем с каждой минутой.

Все окна оказались закрыты и плотно зашторены изнутри. Только кухонное окно смогло порадовать Рона поднятой рамой. Однако, в третий раз осмотрев внутреннее убранство кухни, Рон понял, что радоваться ему вовсе не следовало.

Еще сегодня утром ему открывался отличный вид из этого самого окна на густые заросли бешеной вишни. В них скандировала свои кричалки странная рыба осьминог, умеющая кататься на велосипеде, туда же Рон выбрасывал старухиных внучков, и там же скрывались странные существа, питающиеся маком и сухим горохом. И, по идее, для того, чтобы заглянуть в кухонное окно снаружи, Рону требовалось бы сначала продраться сквозь кусты. Однако возле окна не было и намека на какие-нибудь заросли. Даже самого захудалого кустика не наблюдалось.

Оглядевшись вокруг, не видит ли кто, Рон ловко перемахнул через подоконник. Огляделся. Изнутри кухня тоже выглядела точно так, как несколько часов назад: вот печь, вот стол, вот поднятая рама, вот колышется от ветерка легкая штора. И вот они — пресловутые заросли бешеной вишни. Растут себе за окном, как ни в чем не бывало.

Таких загадок курсанту Уизли решать еще ни разу не приходилось. С действием заклинания незримого расширения в жилых домах ему приходилось сталкиваться неоднократно, а вот с эффектом мгновенного изменения пространства — еще нет. Чем-то схоже с действием портала или каминной связью, только момент перемещения практически незаметен и действие не привязано к конкретному отрезку времени.

Внимательно прислушиваясь к своим ощущениям, Рон выбрался наружу.

И ничего. Ни головокружения, обычно сопровождающего путешествие с помощью портала или каминной сети, ни даже секундного помутнения. Только моргнул — и вот уже вместо зарослей у тебя под ногами вытоптанная дорожка, а перед глазами — банальный вид на старухин огород и покосившаяся изгородь с пробивающимися сквозь нее побегами чертополоха.

Рон вновь запрыгнул внутрь, повернулся к окну и принялся тщательно ощупывать то, что видит перед собой.

Штора. Рама. Подоконник. Вишня. Он вытянул руку вперед и сорвал несколько веточек. Самая обычная бешеная вишня, кое-где уже отцветшая и вовсю формирующая фиолетово-черные ягоды.

— Раз фиалка, два фиалка, три фиалка... — забубнил кто-то буквально совсем рядом. Заросли затрещали, и Рон рванулся вперед, стараясь не отводить глаз от покачивающихся веток.

— А я четвертую сорвал! — пропищал кто-то тоненьким голоском.

Нога зацепилась за край подоконника, и Рон буквально на секунду отвел глаза, но этого хватило, чтобы заросли исчезли, а голос умолк.

Рон досадливо засопел и сполз обратно на пол.

— Пять фиалка, шесть фиалка, семь... — продолжила подсчет невидимая рыба (а Рон даже не сомневался, что это была именно она).

Кусты снова затрещали, раздалось лошадиное ржание, а вслед за ним — топот копыт и ритмичный многоголосый речитатив:

Тырьям-тырьярим-там-тырья.

Тырьям-тырьярим-там-тырья.

Тырьям-тырьярим-там-тырья.

Тырьям-тырьям. Трям-трям.

— Тря-а-ам! — завершил выступление тоненький голосок. (2)

Вкусно запахло малиновой карамелью.

— Сахарные пони... — пробормотал Рон, и быстро, осторожно полез за окно, стараясь ни за что не зацепиться. Но, стоило его телу покинуть пределы кухни, как все снова стихло, а заросли испарились вместе со своими обитателями.

Отчаявшись понять, что вокруг него происходит и утешив себя тем, что в бреду и не такое бывает, Рон сплюнул на дорожку, забросил подальше смятый букетик и потопал дальше.

В гостиной шторы тоже оказались закрыты, но между ними обнаружилась довольно приличная щель, и Рон тут же не преминул сунуть туда любопытный нос. Впрочем, вернее было бы сказать, любопытный глаз, потому как нос в деле подсматривания был органом вовсе не пригодным. Как, впрочем, и ухо: как бы Рон ни прислушивался, из гостиной не доносилось ни звука — не иначе, как антипрослушку против незваного гостя навесили.

Комната оказалась небольшой и скромно обставленной. За длинным столом, где старуха недавно вкушала свой завтрак, разместились все ее воспитанники, чинно сложив лапки, словно первокурсники на уроках зельеварения. Старуха в нарядном платье с белым воротничком, до жути напомнившая Рону профессора Макгонагалл, сидела во главе стола и что-то рассказывала, время от времени зачитывая отрывки из толстой потрепанной книги. Дракклы послушно внимали.

Рон почесал нос и передвинулся чуть правее, изменив угол обзора.

На стенах гостиной разместилась целая галерея портретов и детских рисунков, изображающих женщин в костюмах различных эпох. Рон присмотрелся повнимательнее и с удивлением обнаружил, что модель на всех рисунках — одна и та же: старуха, во владениях которой он оказался волею случая, только моложе лет эдак на пятьдесят-шестьдесят и довольно красивая. Даже на вкус двадцатилетнего Рона красивая.

В центре висела большая фотография (Рон уже научился различать маггловские неподвижные снимки и магические колдографии), на которой лысый толстячок, стоя на трибуне, размахивал ботинком и что-то кричал удивленным зрителям. За его левым плечом маячила знакомая фигура. Правда, вид у нее был полупрозрачный, но Рону удалось разглядеть и высокую прическу, и строгое темное платье, и донельзя ехидный взгляд. Рон посочувствовал собравшимся в зале и перевел взгляд на соседнюю картину.

В комоде Молли Уизли таких «портретов» хранилось десятка три, если не больше. Изображенная цветными карандашами пышноволосая брюнетка с глазами, как и положено, в пол-лица, смутно напоминала женщину с фотографии. Рядом с ней улыбался круглолицый курносый человечек, одетый в красную рубаху в белый горох и с пучком соломы на голове вместо волос. Внизу красовалась корявая надпись «МАМА». Так-так, оказывается, у старухи, кроме воспитанников, еще и собственные дети имелись...

За этим рисунком разместился еще один, сделанный явно не детской рукой и в неизвестной Рону технике: очень уж четкие линии на нем были и неестественно ровно наложенные краски. Рядом с уткнувшимся в книгу магом в черной мантии и остроконечной шляпе стояла хозяйка, которой едва перевалило за тридцать. У Рона почему-то возникли ассоциации со словом «тетушка», хотя ни на тетку Мюриэль, ни на Петунью Дурсль женщина не была похожа ни капли. Наверное, что-то из основательно подзабытой истории магии в голову постучалось. Рон нахмурил брови, пытаясь поймать вертевшуюся в голове мысль. Что-то ведь про магов и тетушек ему уже когда-то рассказывали (3)...

Витиеватая подпись в углу сообщала, что картина принадлежала кисти художника по фамилии «Фан» или «Фон», дальше Рону разобрать не удалось. Но это все равно ничего ему не дало — с историей живописи дела у него обстояли совсем неважно. Неужели эта «хозяйка» еще и Мерлина в молодости воспитывала? Если это так, то тогда становится понятным, почему тому никогда не везло с женщинами: детские психологические травмы, как говорила Гермиона, в магическом мире болезнями не считаются, а потомку и не лечатся...

Еще один портрет. Классический, маггловский, написанный маслом на холсте и забранный в темную раму с табличкой «Wladislaus Dragwlya» (4). Та же хозяйка, но уже постарше, лет сорока, в старинном платье стоит, положив руку на спинку кресла, в котором вполоборота сидит ее сын, или даже внук — молодой смуглый парень в ярком мундире и меховом плаще. Выпускник Дурмстранга, наверное. Узкое лицо, длинные волнистые волосы, бравые усы, усталый взгляд...

Рон пригляделся и чуть не вскрикнул: с портрета на него, мерзко ухмыляясь, в упор смотрел Вельхеор. Вампир чуть оскалился, показывая острые клыки, затем нагло подмигнул Рону и растворился в полутенях.

Рон моргнул раз, потом другой, но изображение больше не двигалось, а длинноволосый парень на портрете все так же смотрел куда-то в сторону.

Рон обалдело оторвался от окна и сполз на землю. Его мировоззрение с каждой минутой рушилось все больше и больше.

Над головой вдруг что-то щелкнуло, и в ухо вцепились костлявые пальцы. Из окна послышался донельзя обидный многоголосый смех.

— Подслушиваешь? — задала старуха не требующий ответа вопрос.

— Отдыхаю, — безуспешно попытался отовраться Рон.

— А тебе никогда не говорили, что лучший отдых — это смена деятельности? — спросила старуха и, не успел Рон и глазом моргнуть, как его разморенное жарой и усталостью тело затащили прямо в окно. Как это произошло — Рон даже не успел заметить. Просто, раз — и вот он уже сидит на стуле в прохладной гостиной, а перед ним на столе лежит раскрытая амбарная книга.

— Читай! — велела старуха и уселась на соседний стул. Перед ней тут же материализовался запотевший хрустальный кувшин. Увидев дольки лимона, плавающие среди кубиков льда, Рон облизнул пересохшие губы. Пить захотелось неимоверно.

Старуха наполнила лимонадом высокий узкий стакан и с наслаждением отпила из него.

— Вслух читай! — велела она и слегка откинулась на спинку стула.

— Что это? — угрюмо спросил Рон, глядя на пожелтевшие страницы, исписанные выгоревшими чернилами. То ли чей-то дневник, то ли путевые заметки. В горле пересохло, и утруждать его еще и чтением вслух казалось Рону жестоким издевательством.

— Глупость человеческая, — непонятно пояснила старуха и толкнула его в бок. — Читай, говорю!

Рон наклонился над книгой и присмотрелся к неразборчивым каракулям.

— Призрак исчезнет, если обойти вокруг него девять раз, — прочитал он. — На ночь лучше не расчесываться, но если вы все же решили расчесаться, все выпавшие волосы следует немедленно сжечь, иначе о них можно запнуться в темноте, упасть и расшибить себе голову. (5)

Сидящие вокруг стола дракклы захохотали.

— Рыжий ребенок — это исчадие ада и проклятие для родителей, — прочитал дальше Рон и возмущенно вскинул глаза. — Это еще что за ерунда такая?

— Говорю же, глупость человеческая, — хмыкнула старуха. — Суеверия и заблуждения. Читай дальше.

— Рыжие — коварны и жестоки, а также они развратные, невезучие и вообще не вызывающие доверия. Кроме этого, они обильно потеют, а от их дыхания на коже других людей появляются волдыри... Нет, я не буду это читать! — Рон захлопнул книгу и подскочил со стула. — Это... это провокация какая-то. Кто сочинил этот бред?

— Так вы же и сочинили, — усмехнулась старуха и в ответ на непонимающий взгляд Рона пояснила: — Люди, я имею в виду. Глупость человеческая глубока и беспросветна. Вот смотри!

Она притянула к себе книгу, открыла и прочитала:

— Если две женщины разливают чай из одного чайника, обеим грозит беда: у них обязательно родятся рыжеволосые близнецы.

— Что за... — снова завелся Рон, но тут же осекся: он вспомнил, как на прошлые выходные Молли обожгла руку и попросила Флер дальше разливать чай. И как ругалась тетка Мюриэль, припоминая некое чаепитие у Прюэттов, вслед за которым семья Уизли пополнилась сразу двумя рыжими новорожденными.

Да ну, мысленно отмахнулся Рон, ерунда это все. Простое совпадение. Наверняка, тетка сама придумала эту примету, глядя на непомерно округлившийся живот Флер, и решив в очередной раз досадить Молли. Ведь, судя по теткиному рассказу, чаепитие происходило за две недели до рождения близнецов, а посему уж никак не могло как-нибудь повлиять на их количество. А то, что у Флер родится два рыжика, целители сказали еще в позапрошлое посещение ею клиники Святого Мунго. Остается только узнать, какая зараза доложила об этом тетке, и привлечь к ответственности за разглашение целительской тайны. Да и тому, кто писал эту книжку, мозги прополоскать не мешало бы — только бесчувственная скотина могла назвать рождение рыжих близнецов бедой.

— Что, интересно? — старуха скривилась в ехидной усмешке. — А ведь это еще цветочки...

Рон сердито сжал губы, но промолчал.

— Читай-читай! — старуха подвинула книгу к нему. — Порадуй малышей. Да и сам порадуйся.

— Чему? — буркнул Рон, неохотно перелистывая страницы.

— Тому, что еще не окончательно оболванился, — припечатала старуха. — Вот как в следующий раз будешь целовать метлу перед матчем — так меня и вспомнишь.

Рон побагровел и чуть ли не ткнулся носом в неразборчивые строчки. Вот же ведьма... Хорошо еще, что она не озвучила его любимую примету — ходить в туалет ровно за двенадцать минут до старта (6)

— Если плюнуть на подарок, например, на деньги, то в будущем можно получить еще больше, — сдавленным голосом прочитал Рон, и вдруг зажмурился от нахлынувших воспоминаний.

... А у меня новый единорог! Смотри, какой хорошенький!

Четырехлетняя Джинни бегает от одного брата к другому и тычет каждому под нос пушистую вязаную игрушку. Но Рону не до единорогов — ему впервые в жизни подарили деньги. Настоящие деньги, его собственные! Целый галлеон!

Он счастливо озирается вокруг и ловит внимательные взгляды близнецов. Э-э, нет, он не покажет им свой подарок — он уже знает, что братья постараются или выманить у него его первые настоящие деньги, или отобрать хитростью. И он долго колеблется, куда спрятать драгоценную монетку — в карман, в носок или в плюшевого лиса с оторванным хвостом. Даже за щеку прячет, но затем, чуть не подавившись и чудом не сломав зуб, все же останавливается на лисе — если немного подпороть его левую заднюю лапу, то денежку можно очень даже надежно спрятать. Так Рон и делает. А вечером, уже засыпая, он слышит, как Фред что-то шепчет Джорджу. Громко шепчет, наверное, чтобы заглушить храпение Перси.

— Если поплевать на подарок, например, на деньги, — шепчет Фред, — то в будущем можно получить еще больше, два подарка или даже три. Давай поплюем на свои новые перчатки для квиддича. Представляешь, утром просыпаемся — а их уже вдвое больше.

Рон тихонько прячется под одеялом с головой, тихонько, стараясь не шуршать, вытаскивает из лиса галлеон, старательно плюет на него и запихивает обратно. А утром безумно радуется, обнаружив вместо одной монеты — целую горсть. Даже пальцев не хватило, чтобы их все пересчитать.

И как горько он ревет, когда Перси долго и занудно объясняет, что Рон мог бы вчера купить на целый галлеон, и чего он теперь не купит на свои жалкие семнадцать кнатов. Родители, конечно же, узнали о проделке близнецов, и деньги Рону вернули, но праздник уже был безнадежно испорчен...

— Ладно, иди, отдыхай, — смилостивилась старуха и отобрала у Рона книгу. — Там на кухне корзина с сыроежками. Когда будешь их жарить — можешь перекусить, не дожидаясь нас. А мы продолжим наше занятие.

Выходя из гостиной, Рон постарался как можно сильнее хлопнуть дверью.

_____________________________________________________

1. Рассказ Рэя Брэдбери «Коса»

2. Песня "Хромой король" в исполнении В. Мулермана.

3. Согласно одной из легенд, мать Мерлина была одной из чистейших и добрейших девушек в истории человечества, и зло никогда не рождалось в её душе. Дьявол искал путей к ней, но не находил. Однажды её сестра, злая женщина и полная ей противоположность, пришла домой пьяной и начала несправедливо бранить и оскорблять сестру. Девушка разгневалась, открыв тем самым свою душу злу, и дьявол овладел ею. Так был зачат Мерлин.

4. Вот он, молодой Влад Дракула (искренняя благодарность WIntertime, приславшей этот портрет): http://www.pichome.ru/image/WpN . Сохранились две грамоты последнего года правления Влада Третьего (1476) с его подписями «Wladislaus Dragwlya» и «Ladislaus Dragculia».

5. Коути Екатерина «Суеверия викторианской Англии».

6. Реальная примета Рубенса Баррикелло — бразильского автогонщика.